Рабиналь-Ачи.

Рабиналь-Ачи.

“На двадцать девятый день октября месяца 1850 года я переписал оригинал танца тун, который был собственностью селения Сан-Пабло-Рабиналь, для того, чтобы обо мне помнили мои дети и чтобы он остался впредь навсегда с нами. Да будет так!”
Бартоло Сиса

Сцена 1.

Перед крепостью.

Воин Рабиналя и его приближенные танцуют, образуя круг. Неожиданно появляется воин киче и начинает танцевать в центре круга, замахиваясь своим коротким копьем, как будто он собирается поразить им воина Рабиналя в голову. С каждым поворотом движение цепи танцующих становится все более стремительным.

В первый раз говорит воин киче:

Иди сюда, владыка ненавистный, владыка, омерзительный своим пороком!
Неужто будешь первым ты, чьи корни, чей ствол я не смогу навечно истребить?
Ты — вождь людей Чакача и Самана. Каук из Рабиналя! Вот даю я клятву
пред небесами, пред землей! И больше я не скажу ни слова!
Небо и земля с тобой да будут, самый-самый храбрый из всех могучих, воин Рабиналя!

В первый раз говорит воин Рабиналя:

Эй, эй, ты гордый, воин, вождь людей Кавека! Вот что сказал ты пред землей и небом:
“Иди сюда, владыка ненавистный, владыка омерзительный своим пороком.
Неужто будешь ты единственным, чьи корни, чей ствол я не смогу навечно истребить?
Ты вождь людей Чакача и Самана, Каук из Рабиналя”. Иль не сказал ты это?
Да! Да! Сказал ты это безусловно! Свидетелями будут небо и земля!
Сдавайся же скорей моей стреле могучей, сдавайся силе моего щита и палице моей,
и топору-яки, и сети — моему оружью, моей земле для жертвы и моей траве могучей,
склонись перед моей магической травой — “табачным корнем”,
Перед моею мощью, пред моей отвагой! Так будет или нет, но пред землей и небом клянусь, что я свяжу тебя моим арканом! С тобой да будут небо и земля,
отважный воин, пленник мой, моя добыча!

Он ловит его арканом и тянет, чтобы подтащить к себе пленника. Музыка останавливается, танец прерывается. Продолжительное молчание, во время которого оба воина, изображая гнев, глядят в лицо противника, без музыкального аккомпанемента и танца.

Во второй раз говорит воин Рабиналя:

Теперь, могучий воин, ты мой пленник и моя добыча! Хвала богам и неба и земли!
По справедливости и небо и земля тебя склонили пред моей стрелой могучей,
пред силой моего щита и топора-яки, пред палицей моей тольтекской,
перед моею сетью и моим оружьем, перед моей землей для жертвы и моей травой могучей, перед моей магической травой — “табачным корнем”!
Теперь заговори! Открой расположенье твоих долин и гор твоих родных! Где ты рожден: на склоне ли горы иль в глубине долины? Кто ты — сын ли облаков или тумана сын?
Бежал ли ты перед копьем иль просто от войны? Вот что вещает голос мой пред небом, пред землею! И потому скажу тебе я только кратко: мой пленник и моя добыча, с тобой да будут небо и земля!

Во второй раз говорит воин киче:

Услышь меня, о небо и земля! Неужто правда то, что ты сказал мне?
Те дикие слова, что бросил ты в лицо мне пред ликом неба, пред лицом земли?
Не говорил ли раньше ты, что я отважен, что я решительный, могучий воин?
Вот что тогда сказал твой голос! Ну что ж, испробуй! Буду я отважным?
Так испытай меня! Могучий ли я воин иль трус, бежавший от копья в сраженье?
Сказал ты и другое: “Открой расположенье твоих долин и гор твоих родных!”
Вот что изрек ты. Что ж, теперь попробуй: отважный ли я воин? Пробуй, пробуй!
Воитель я! И должен вам открыть названья гор, долин моих родимых?
Да разве же, как день, тебе не ясно, что я рожден на склоне гор и в глубине долины,
что я — сын туч, что я — дитя тумана? И ты надеешься, что я тебе открою
названье гор, долин моих родимых? Нет! Нет! Скорей исчезнут и небо и земля!
Вот что скажу пред небом и землею, вот почему я говорю так кратко! С тобой да будут небо и земля, могучий муж, герой из Рабиналя!

В третий раз говорит воин Рабиналя:

Стой, смелый воин, пленник и моя добыча! Вот что сказал ты пред землей и небом:
“Я храбр, я воин и вдруг тебе открою названье гор, долин моих родимых?
Да разве же, как день, тебе не ясно, что я рожден на склоне гор и в глубине долины,
что я — сын туч, что я — дитя тумана?” Не так ли ты сказал? Ну что ж, как хочешь!
Но если ты сейчас же не откроешь названье гор твоих, долин твоих родимых, тогда —
да будет воля неба и земли! — предстанешь ты, иль мертвым, иль живым,
закованным в цепях, перед моим владыкой, перед правителем моим в могучих стенах моей огромной крепости! Вот что скажу я пред ликом неба, пред лицом земли.
Да будут они с тобой, мой пленник и моя добыча!

В третий раз говорит воин киче:

О! Небо и земля, прислушайтесь ко мне! Вот что сказал твой голос только что пред ними:
“Ты можешь изменить слова и выраженья, что говорил я пред небом, пред землею.
Но есть, есть средство, что тебя заставит родить слова, что нужны мне, заставит их произнести! И если не откроешь ты названье гор твоих, долин твоих родимых,
то — да будет воля неба и земли! — предстанешь ты, иль мертвым иль живым,
закованным в цепях, пред моим владыкой, перед правителем моим!”
Вот что сказал твой голос пред ликом неба, пред лицом земли. О небо и земля, воззрите на меня! Кому же должен я сказать, кому открою названье гор моих, долин моих родимых?
Быть может вам, о птицы с желтым опереньем? Иль вам, орлы? Я доблестный и храбрый воин, оплот вождя тольтеков из Кунена, оплот вождя тольтеков из Чахуля, я, сын правителя Балама, вождя киче, правителя Балама, я десять раз спускался по тропинке
из края туч и облачных туманов, из гор, долин моих родимых, чтобы напасть на вас!
где, где найдешь ты средство, чтоб я заговорил, изрек слова, тебе желанные, пред ликом неба и лицом земли? О самый храбрый воин Рабиналя, с тобой да будут небо и земля!

В четвертый раз говорит воин Рабиналя:

Кавек-киче, отважный воин, ты что — любимец мой? Иль старший брат иль брат мой младший? Чудесно! Только как же я сумею заставить сердце позабыть то, что я видел?
Здесь, перед мощною стеною огромной нашей крепости? Ведь разве не ты выл, как койот, и тявкал, как лисица, не ты пищал, как белка, подражал успешно рычанию пумы и ягуара
здесь, перед мощною стеною огромной нашей крепости? Не ты ли все это делал, чтобы вызвать нас из-за могучих стен огромной нашей крепости? Не ты ль хотел попотчевать нас медом, нас, верных сыновей, меня не вызвал ты, чтоб накормить нас диким желтым медом, тем свежим медом, который служит пищей владыки нашего, правителя Хоб-Тоха?
Тогда к чему такая похвальба, такая дерзость? Нет, совсем напрасно стараешься поколебать мою решимость, доблесть! Разве эти вопли, что издавал ты, не толкнули нас,
двенадцать молодых владык, чтоб выйти, двенадцать молодых вождей покинуть
все укрепления свои? […] Не ты ль нам говорил: “Сюда идите, молодые люди,
двенадцать молодых вождей, сюда идите, герои, слушайте, что должно делать вам!
Ведь пища ваша и питье исчезли, они поглощены, разрушены, впитались, как камень-пемза поглощает воду. Теперь на стенах ваших крепостей кузнечик и сверчок свои заводят песни. Вот все, что нарушает тишину в постройках этих верных сыновей, примерных подданных… Осталось очень мало всего лишь девять или десять их домов, их крепостей. Мы кончили кормиться за счет примерных подданных и верных сыновей. Теперь едим мы вяленое мясо, бобы большие, крабов, попугаев и смеси разные!” Не этот ли совет давал вождям и воинам ты нашим? Не преступил ли ты в своем желанье дозволенных границ и храбрости и гнева? Не приучили ль их в Белех-Мокох, в Белех-Чумае проститься с этой храбростью и гневом? Не погребен ли этот гнев и эта смелость в Котоме, в Тикираме нашими вождями и нашим воинством? Теперь ты должен нам заплатить за это беспокойство здесь вот под небом, на лице земли! Итак, скажи теперь последнее “прощай” твоим горам, твоим долинам! Здесь срубим мы твой ствол и корень твой
под небом, на земле! Уж больше никогда ни днем, ни ночью ты не сможешь
спускаться с гор твоих в свои долины! Ты должен умереть, ты должен здесь исчезнуть,
закончить жизнь свою между землей и небом! Вот что я объявлю перед лицом владыки
моего, правителя, средь стен могучих обширной крепости. Так говорит мой голос
пред ликом неба, пред лицом земли! Вот почему я говорю так кратко. Пусть небо и земля с тобою будут, Киче могучий, воин, сын Кавека!

В четвертый раз говорит воин киче:

Эй ты, могучий воин, самый храбрый из храбрецов, воитель Рабиналя! Не твой ли голос произнес вот это пред ликом неба, пред лицом земли: “Зачем же так хвалиться смелостью
своею, своею храбростью?” Вот что сказал ты! Но ведь в действительности это вы,
вы оскорбили моего владыку, великого правителя киче. Лишь в том причина моего прихода сюда, моей отлучки из гор, долин моих родимых. Отсюда вышла весть, между землей и небом, от этой главной крепости Какйук — Силик — Какокаоник — Тепеканик.
вот таковы названья рта и глаза, и этой крепости, и этого дворца! Не здесь ли спрятан груз из десяти мешков какао и пяти мешков прекрасного какао, что предназначались моему владыке, правителю киче, Балам-Ахау, Баламу-воину, ибо таковы названия и рта и глаза,
и крепости моей, и моего дворца. […] Услышав эту весть, мой повелитель Балам-Ахау,
вождь киче отважных, смерть пожелал владыке людей Чакача и Самана, кауку Рабиналя. пред лицами владык народов ушаб и покомамов. Пусть же скажут они, что вы желаете увидеть и храбрость и отважность вождя киче могучих, вождя гор и долин киче! “Придите и возьмите хоть часть моих холмов прекрасных, моих долин прекрасных! Пусть же
мой брат и старший надо мной придет сюда, чтоб взять здесь часть свою, меж небом и землей, от этих гор прекрасных, от смеющихся долин! Пусть он придет, чтоб сеять здесь,
чтоб урожай собирать там, где всюду побеги наших тыкв теснятся, среди отростков наших тыкв-горлянок, фасоли белой”. Так гласил ваш вызов, ваш клич войны перед моим владыкой, правителем моим. […]И вот тогда в ответ был брошен вызов и клич военный моего владыки, властителя киче: “Эй! Мой отважный, мой доблестный, иди поднять тревогу и возвращайся сразу, ибо послание вызова пришло, оно явилось под сводом неба, на земле! Возьми же в свою ты руку храбрость, силу молодую, мощь своего щита, стрелы своей могучей, скорее возвращайся к склонам гор родимых, к долинам нашим!”
[…] Вот что гласил приказ и вызов владыки моего, правителя киче. А я отсутствовал, я ставил межевые камни, там, где заходит солнце, где входит ночь, где холод мучает и воды замерзают. Пан-Цахашак — зовется эта местность. Тогда схватил я мощь моей стрелы могучей, мощь моего щита. Я спешно возвратился к подножью гор, к моим родным долинам. И там, пред Чолочиком горным, пред Чолочиком, покрытым соснами, я бросил вызов, свой первый вызов, свой военный клич… Уйдя оттуда, снова бросил вызов,
свой клич военный в месте, что зовется Нимче-Паравено, и в Кабракане! Ушел оттуда я, и в третий раз я бросил вызов, свой военный клич в том месте, что зовется Панчалибом!
Затем из Панчалиба я ушел спокойно, чтоб бросить вызов, свой военный клич,
в четвертый раз, в Шоль-Чакаче, ибо такое носит имя эта местность! И там, спустя немного, я услышал звуки лоцо-туна, лоцо-кохома, который танцевали двенадцать ярых воинов-орлов, двенадцать ярых ягуаров. Дрожали небеса, земля гудела от шума страшного, от воодушевленья двенадцати ярых воинов-орлов, двенадцати ярых ягуаров
с рабами и рабынями. […]Там начал я петь песню свою пред ликом неба, пред лицом земли. Вот как прозвучало мое слово пред ликом неба, пред лицом земли: “Так выходи ж, владыка ненавистный, владыка омерзительный своим пороком, неужто будешь первым ты, чьи корни, чей ствол я не смогу навечно истребить? Тебя — вождя людей Чакача и Самана, каука Рабиналя?” Вот что сказал тогда я. Что ж будешь делать ты, владыка,
если не смог я истребить тебя и уничтожить? Раз я могу лишь мыслями своими звучать,
петь пред землей и небом, о самый-самый храбрый изо всех могучих, великий воин Рабиналя? Говори же, теперь уж твой черед! Земля и небо с тобой да будут, самый-самый храбрый из всех могучих, воин Рабиналя!

В пятый раз говорит воин Рабиналя:

Могучий воин, вождь людей Кавека, вот что сказал сейчас твой голос пред ликом неба,
пред лицом земли. Ведь это ты сказал правдиво, не колеблясь, и изменять не нужно их. “Отсюда, поистине отсюда, вышла весть, что нас позвали в долины и нагорья ваши”. Нет, конечно, ни преступленья, ни злодейства в том, что мы хотели слышать, как Балам, правитель, киче владыка, смерти возжелал вождя Чакача и Самана, каука Рабиналя,
от рук вождей ушаб и покомамов, здесь, пред ликом неба, пред лицом земли!
“Да будем действовать мы вместе! Пусть правитель гор и долин киче пошлет свою он доблесть и мужество свое; пускай придет он и власть возьмет над этими горами,
прекрасными, богатыми долинами! Пускай придет он сеять здесь и урожай сбирать!
Тогда и мы здесь будем сеять и урожай сбирать на этих вот полях, где со всех сторон побеги тыкв теснятся, отростки тыкв-горлянок наших и фасоли белой нашей!” Так говорил твой голос пред лицом неба, пред лицом земли! Вот почему пришел нас вызывать ты, вот почему ты угрожал нам тщетно здесь, пред землей и небом! Слава, слава
и небу и земле! Ты сам сюда явился пред стенами обширной нашей крепости!
Вот почему мы вызов принимаем, мы принимаем битву, будем мы стремиться к войне и разобьем ушаб и покомамов! Поэтому даю тебе возможность: выполняй свой вызов! Что ж, иди! Спеши скорее, беги туда, наверх, к Большой дороге, где пьет воду птица, к месту, что зовется Чолочик-Сакчун! […] Не поддавайтесь только тем, кто поведет вас пред лицо вождей ушаб и покомамов! Не позволяйте им вернуться в горы их и их долины! Уничтожайте их! На части разорвите! Здесь, между небом и землей!” Вот что сказал тогда мой голос. Но в действительности вовсе и не надо было, чтоб ты смотрел, чтоб видел ты
вождей ушаб и покомамов, ибо они уж превратились в мух и мушек, в толпу больших и малых муравьев. И вереницы их нестройными рядами ползли по склонам той горы,
что Экемпек-Канаханаль зовется. И вот тогда направил я глаза свои и взгляд свой к небу и земле, и чрез мгновенье увидел я вождей ушаб и покомамов. И сердце у меня наполнилось тоской, душа моя скорбела, ибо тебя увидел я, я наблюдал, как ты исполнил то, что так желало сердце вождей ушаб и покомамов. Вот тогда-то я бросил вызов свой и свой военный клич тебе: “Эй, эй! могучий воин, оплот киче и сын людей Кавека! Зачем ты движешься так безвозбранно среди вождей ушаб и покомамов, средь гор их и долин? Пусть небо и земля меня услышат!” Да, конечно, ждали их в горах и долинах наших, ждали: бросишь вызов ты, свой военный клич вождям ушаб и покомамов, когда они кричали свой военный клич и вызов, направленный тебе. “Эй, эй, вожди ушаб и покомамов, возвращайтесь-ка быстрее, услышьте то, что должен я сказать здесь, меж землей и небом!” Так говорил твой голос. И вот тогда они, вожди ушаб и покомамов, тебе сказали: “Киче могучий воин, сын людей Кавека, оставь-ка эти схватки здесь, в горах,
в долинах наших! Разве мы и наши дети, наши сыновья не рождены здесь, в этих местностях, где тучи черные и белые туманы спускаются, где мучит холод, где льдом становится вода, где нечему завидовать? Там, далеко, с детьми моими, моими сыновьями,
колышутся деревья зелеными ветвями, там все есть: и какао чудное, паташте, прекрасное какао, и золотые копи, и копи серебра, и вышивки цветные, и золотые драгоценности! Здесь наши дети, здесь наши сыновья, а там живущим не надо и работать, нет у них нужды, без всякого труда им достается мешок паташте иль мешок какао. Они ведь и ткачи, и скульпторы, и злато кузнецы, такими и останутся, и навсегда! А посмотри-ка на своих детей, на сыновей героя Рабиналя, отважнейшего воина из всех могучих воинов! Трудом тяжелым, мучительной работой еле-еле они себе питанье доставляют. И это будет навсегда у них! Одна нога у них идет вперед, другая же — назад, хромыми и калеками всегда рождаться будут племянники, потомки Рабиналя, отважнейшего воина из всех
могучих воинов! И это будет навсегда, от утренней зари и до зари вечерней!” Вот что гласил военный клич и вызов вождей ушаб и покомамов потому, что ярость сердца их пожирала. […]И ты ответил им: “Эй вы, вожди ушаб, владыки покомамов! Значит, вот что
ваш голос говорит пред ликом неба, перед лицом земли? Нет, не заботьтесь о детях, сыновьях героя Рабиналя, отважнейшего воина из всех могучих воинов! Не надо им краснеть за средства их существования, их жизни здесь, под широким небом, в четырех границах земли, от горных пиков и до склонов гор! Они ведь обладают и храбростью и силой! Смелы они и храбры! Ваши ж дети, все ваши сыновья, совсем иные, они потеряны, разобщены! Когда они приходят иль уходят, двигаясь длинной вереницей, возвращаясь
в свои нагорья и свои долины, то лишь один иль, может, двое их возвращается к своим дворцам и стенам. На них ведь нападают, убивают их во время поисков еды и пропитания… А дети, сыновья героя Рабиналя, могущественного воина, если один иль двое выйдут на добычу, то возвратятся, и один и двое, к стенам своим и крепости своей”.
Так говорил твой голос пред лицом вождей ушаб и покомамов. […] Но вот что сказал тогда мой голос: “Эй! Могучий воин, оплот киче, могучий сын Кавека! Услышан вызов и военный клич, что бросили вожди ушаб и покомамов! Прислушайтесь ко мне, о небо и земля! Конечно, яростью кипели их сердца, когда они, меж небом и землею, свои места здесь оставляли нашим детям и нашим сыновьям. Да, слишком верно, что не смогли они оставить во владенье своем здесь ни одной частицы прекрасных гор, смеющихся долин! Но вот что удивительно: сюда пришел ты, чтоб провести так много дней и столько же ночей меж небом и землею! Пришел сюда, чтоб острие своей стрелы могучей сломать, разрушить силу своего щита! Пришел сюда испортить силу рук твоих, орудие: твоего могущества! Напрасно! Ты ничего не получил меж небом и землею! Ты знаешь, где находятся границы твоей земли, где сходятся они у склонов гор, в долин твоих начале.
И верно то, что я, могучий воин, великий воин, самый храбрый из храбрейших,
воитель Рабиналя, правлю здесь спокойно, постоянно, с детьми моими, сыновьями
моими, здесь, меж небом и землей!” Так говорит мой голос пред лицом земли,
пред ликом неба! Пусть земля и небо с тобою будут, о могучий воин, оплот киче и сын людей Кавека!

В пятый раз говорит воин киче:

Увы! Услышь меня, о небо и земля! Итак, все верно. Я не смог взять часть свою, свое владенье, здесь, между небом и землею, от этих гор прекрасных и смеющихся долин!
Да, бесполезно, тщетно я пришел сюда, чтоб провести так много дней и столько же ночей меж небом и землей! Так, значит, было все напрасно: и мужество мое и храбрость?
Услышь меня, о небо, о земля! Ну что ж! Уйдем туда, назад, в мои нагорья и мои долины!
Так говорит мой голос пред ликом неба, пред лицом земли! Я шел вдоль горных склонов до начала долины; там поставил я свой камень межевой на месте, что называется Камба.
И вот что голос мой там произнес пред ликом неба, пред лицом земли: “Неужто не смогу я вызвать Камба владыку, чтобы сокрушить его, чтоб раздавить его моей сандалией, чтобы мог поставить ноги я на головы детей и сыновей храбрейшего из храбрых, самого могучего воителя, героя Рабиналя?” Так говорило сердце, жалуясь, мое! Но если даже небо и земля меня бы наказали, то голос мой добавил бы: “Уйду отсюда, чтоб снова ставить межевые камни и на вершинах гор, и у долины Сактихель. Я снова брошу вызов мой и мой военный клич!” Услышь меня, о небо и земля! Да, верно, что не смог я взять ни малой части здесь, между землей и небом! Оттуда быстро я спустился к реке, что извивается змеей. Смотрел я, любовался только что засеянной землей, полями,
где зреют уж початки кукурузы, полями с белой и коричневой фасолью и овощами разными [,… ],. И голос мой сказал тогда пред ликом неба, пред лицом земли: “Неужто не могу я хоть маленькую часть с собой унести засеянной земли, ночей!” И вот тогда сказал мой голос пред ликом неба, пред лицом земли: “Сюда пришел напрасно я, здесь будет конец могуществу моей руки и моих стремлений, не помогут мне уж больше ни мужество мое, ни смелость”. […] И вот тогда сказал мне голос пред ликом неба, пред лицом земли:
“Уйдем отсюда в наши горы, в долины наши!” Так сказал мой голос. И я преодолел и горы и долины моей страны! Так говорил мой голос! С тобой да будут небо и земля, могучий муж, герой из Рабиналя!

В шестой раз говорит воин Рабиналя:

“Эй, эй! Могучий воин, сын людей Кавека! […] детей моих! Куда увел ты моих детей, моих сынов? […] Они тебе не нужны, так верни их в долины, горы наши. Ибо если ты не вернешь их, то, клянусь землей и небом, я мир переверну!” Так говорил мой вызов. Я ведь отсутствовал тогда, был занят тем, что ставил, межевые знаки на пике, что зовется Мукуцуун, когда похитил ты моих детей прекрасных, прекрасных сыновей своей стрелой могучей и силой своего щита. А сердце твое не пожелало слышать мой вызов, мой военный клич! Тогда преодолел я склоны гор, долин изгибы, свои поставил знаки я в Панахачеле, так называется то место. И оттуда тебе я бросил вызов свой, свой военный клич! И только лишь тогда ты соизволил на волю отпустить моих детей прекрасных,
прекрасных сыновей в большом лесу, что носит имя Кабракан-Паравено, неподалеку от долин и гор киче. Оттуда, именно оттуда они вернулись, и они бежали по склонам гор, по плоскости долин. Голодными они вернулись, с жаждой в горле. И возвратились не к своим жилищам, не к стенам крепостей своих! Обосновались они неподалеку от местечка,
что именуется Панамака[…]. Тогда ты вознамерился похитить владыку моего, правителя Хоб-Тоха, у теплого источника, что носит имя “Там, где купается Тохиль”. И разве
я не отсутствовал в то время? Я был занят, я снова ставил межевые знаки в Цамха напротив места, что Кулавач-Абах зовется. И оттуда я снова обратил мои глаза и взоры
и к небу и к земле. Обширно было небо, и по нему бежали тучи и туманы пред стенами высокими обширной крепости. И там я выкликнул свой вызов, военный клич мой, как обычно, пред ликом неба, пред лицом земли. И вот тогда сказал мой голос: “Эй, эй! Киче могучий воин, сын Кавека! […] Отец мой! Мой правитель! […] Зачем проник ты за ограду
высоких стен обширной крепости? Зачем ты похитил моего отца и моего владыку? Тебе ведь он не нужен… Разреши же ему домой вернуться, за ограду высоких стен обширной крепости своей!” Так говорил тогда мой голос. Сердце твое, однако, не откликнулось
на вызов мой, на мой военный клич! Мой голос сказал еще: “Коль ты не разрешишь домой
вернуться моему владыке и моему правителю, да разрешит мне небо, да разрешит земля,
я их переверну, я возмущу и небеса и землю! Обегу я и небеса и землю!” Вот что сказал тогда мой голос. Сердце твое, однако, не откликнулось на вызов мой, на мой военный клич. Тогда я преодолел — то вверх, то вниз — все склоны гор, отправился в долины,
чтоб снова ставить межевые знаки средь крепких стен, средь крепости обширной.
Но видел я лишь только окоем, покрытый тучами, лишь только окоем, закрытый набегающей волной клубов тумана, который поднимался на стены крепкие дворца большого. Там лишь кузнечик и цикада стрекотали, одни они лишь нарушали тишину,
молчанье в этих стенах опустевших зданий. Печалилась моя душа, скорбело сердце,
И снова я отправился по горным склонам странствовать и по долинам. Так достиг я гор, достиг долин киче, и там нашел я место, где правитель и владыка мой заточен был между стен из камня и извести. Я двинулся на крепость и острием стрелы моей и силой своего щита, тольтекской палицей, тольтекским топором, своею доблестью и мужеством достиг ее. Лишь только так, один, увидел я владыку, увидел моего правителя, который был заключен, совсем один, в четырех стенах из извести и камня. И только так унес его оттуда в своих руках при помощи щита и острия стрелы моей могучей! Поистине, коль не был бы я там, то вы срубили бы и ствол и корень владыки моего, правителя Хоб-Тоха, средь гор и средь долин киче. Вот как мне удалось его увидеть снова и доставить при помощи щита и острия стрелы моей могучей владыку моего, правителя, внутрь стен его дворца, его жилища. […] Разве не сам ты разорил два или три селенья: Баламвак, где почва из песка стенает под ногами, Калькарашах, Куну, Чи-Косибаль — Таках-Тулуль, вот их названья?
Когда же сердце у тебя стремиться перестанет и к дерзости такой и смелым устремленьям? Так вот, тебя заставят заплатить за это пред ликом неба, пред лицом земли! Я возвещу владыке моему, правителю Хоб-Тоху, что ты находишься внутри высоких стен обширной крепости! Вот почему считай, что ты уже сказал последнее “прощай” своим вершинам горным н долинам! Здесь будет срублен ствол твой, истреблен твой корень, здесь, между небом и землей. Воистину так будет! Вот почему не нужно лишних слов меж нами! Могучий воин, сын людей Кавека, с тобой да будут небо и земля!

В шестой раз говорит воин киче:

Эй, муж могучий, воин Рабиналя! Так вот что мне сейчас сказал твой голос
пред ликом неба, пред лицом земли. Не изменю ни слова я в той речи, что произнес сейчас ты перед ликом неба, перед лицом земли, пред ртом моим, моим лицом! Конечно, без сомненья я совершил проступок, повинуясь сразу приказу нашего правителя и моего владыки. “Нас вызвали они, они нас оскорбили!” — сказал мне голос, моего владыки,
правителя, вождя из Текен-Топа, вождя Текен-Тихаша, Тактасиба, Кумармачи, Тактасимаяа, Кушума-Ах, Кушума-Чо, Кушум-Сиваиа, Кушума-Каб, Кушум-Цикина.
Вот имена, уста, глаза правителя киче и моего владыки! “Идите ж, вы, двенадцать смелых,
двенадцать воинов, отправьтесь, идите, слушайте приказы!” Таков был голос, что сказал им, вначале им, потом же и тебе! Поистине, вот в чем причина несчастья, разрушенья, беспорядка и в погребах и в комнатах внутри высоких стен обширной крепости!
Вот почему теперь лишь девять или десять детей прекрасных, верных сыновей, осталось там, внутри высоких стен обширной крепости! Таков был голос, что им сказал, потом же и тебе! Вот почему не смог я захватить здесь ничего, меж небом и землей, и зависть,
глодавшая мне сердце, принудила меня прогнать назад прекрасных сыновей! Заставил я пойти со мной детей прекрасных, вернуться их заставил. А они в то время
спокойно развлекались в Ишимче, разыскивая ульи с медом, свежим желтым медом. Их я увидел, и голос мой вскричал между землей и небом: “Неужто я не буду в силах похитить
этих благородных детей, блестящих сыновей, и увести их в мои родные горы и мои долины?” И голос мой добавил: “Я должен привести их к владыке моему, правителю вселенной, к горам киче, к моим долинам!” И голос мой сказал: “Вот этим я возьму
кой-что от свежевскопанной земли и от земли, уже плоды принесшей, из зрелых початков блестящей кукурузы, фасоли желтой и фасоли белой!” Оттуда я вернулся в Пан-Какиль,
так называется та местность, потому что мое стремилось сердце к вашим детям,
прекрасным сыновьям. […] Вот почему ты бросил вызов, свой военный клич, и сердце мое сжалось и застонало, клич и вызов твой услышав! А ты пришел в Панахачель и снова
там бросил свой военный клич и вызов! И сразу я их отпустил, я дал возможность
бежать им всем, прекрасным детям, прекрасным сыновьям, в большом лесу,
что носит имя Кабракан-Пан-Аравено. Прекрасным детям, верным сыновьям,
совсем немного оставалось, чтоб дойти до гор моих, моих долин, до гор киче,
долин киче. Вот так вернулись прекрасные сыны, прекраснейшие дети, с сухими ртами, впалым животом. Они отправились назад по склонам гор, по плоскости долин к своей родной стране. И все же не смогли они достигнуть ни стен своих, ни крепостей своих.
Вот почему они остановились в Панамака, как место то зовется. Я также виноват и в том, что твоего владыку я похитил, правителя Хоб-Тоха там, на месте, что зовется “Купальнею Тохиля”, где он купался. Я его увел своей стрелы могучей силой и силой моего щита! Доставил я его чрез горы и долины в долины, в горы киче отважных! Это сделал я
из зависти, что грызла мое сердце, раз я не смог взять во владенье хоть что-нибудь меж небом и землей! Вот почему я заключил его тогда меж стен из извести и камня, вот почему я замуровал его и запечатал средь четырех стен. […]И несомненно я содеял и другое, как сам сказал ты вот сейчас, своими же словами: “Ведь ты разрушил два иль три селенья, и город Баламвак, где почва из песка стенает под ногами, и Калькарашах,
Куну и Косибаль-Таках-Тулуль, — вот их названья”. Да, я сделал это все из-за той же зависти, что грызла сердце. И здесь я расплачусь теперь за это, меж небом и землей! […]
Нет больше слов у уст моих и сердца моего! Лишь только белка, лишь только птица, что вокруг мелькают, тебе доставить смогут что-нибудь, могучий воин! И разве не сказал еще твой голос: “Я возвещу владыке моему, правителю Хоб-Тоху, что ты находишься внутри высоких стен обширной крепости! Вот почему считай, что ты уже сказал последнее прощай своим вершинам горным и долинам! Ведь здесь мы срубим ствол твой,
корень твой мы истребим меж небом и землей!” Вот что сказал сейчас твой голос!
Но разве мы не можем действовать как братья? В согласии и честно? Я украшу
тебя и золотом и серебром своим, стрелой моей могучей, щитом своим всесильным,
своей тольтекской палицей, топориком-яки, всем, чем я обладаю — до своих сандалий!
Я буду здесь работать, служить тебе я буду и сыновьям твоим, как сын твой, здесь,
меж небом и землей! И это будет высшим знаком, что ты меня отпустишь в мои родные горы, в мои долины! Вот что говорит теперь мой голос. Небо и земля с тобой да будут, самый-самый храбрый из всех храбрейших, воин Рабиналя!

В седьмой раз говорит воин Рабиналя:

Эй! Смелый воин, сын людей Кавека! Вот что сейчас сказал твой голос пред ликом неба, пред лицом земли: “Что ж, разве невозможно, чтобы я украсил тебя и золотом и серебром моим, стрелой моей могучей, силой моего щита, — всем, чем я обладаю — до своих сандалий, чтоб здесь работать, рабствовать тебе меж ликом неба и лицом земли?”
Не это ли сказал сейчас твой голос? […] Но что же я скажу тогда перед лицом владыки моего, правителя Хоб-Тоха? Что был могучий воин, был герой, с которым мы сражались средь высоких стен обширный крепости тринадцать раз по двадцать дней, тринадцать раз
по двадцати ночей, и сын ваш не имел покоя и отдыха? А после я скажу вдруг, что был украшен я и был одарен и золотом и серебром его, и палицей тольтекской и топором-яки, — всем тем, чем он владеет, вплоть до его сандалий. А затем я сообщу владыке моему, правителю Хоб-Тоху, что разрешил ему, закончив битву, уйти свободно, возвратиться в горы его родные и его долины! Могу ли я сказать все это пред лицом владыки моего, правителя Хоб-Тоха? Ведь я осыпан им богатствами, дарами! Есть у меня и золото и серебро, есть сила стрелы моей могучей, мощь щита, и палица тольтекская и топор-яки.
Владыка мой, правитель, осыпает меня богатствами в высоких стенах обширной этой крепости! Вот почему я сообщу ему такую новость, сообщу о том, что появился ты в стенах высоких его обширной крепости пред ликом владыки моего, правителя Хоб-Тоха.
И если мой владыка и правитель прикажет мне вернуть тебя в долины твои и горы, если он так скажет, то я действительно возможность дам тебе уйти в твои долины и нагорья,
я отпущу тебя. Но если мой владыка и правитель скажет: “Доставь его сюда пред мои глаза и губы, чтоб я увидел бы его лицо, лицо такого смельчака и воина”, если так он скажет, тогда заставлю я тебя пред ним явиться! Так говорит мой голос перед ликом неба и пред лицом земли! С тобой да будет небо и земля, могучий воин, сын людей Кавека!

В седьмой раз говорит воин киче:

Что ж, хорошо, пусть будет так, могучий муж, герой из Рабиналя! Иди и сообщи пред ликом твоего владыки, правителя, новость о моем явленье внутри высоких стен его обширной крепости, теперь же сообщи! Пусть небо и земля с тобой да будут, о самый храбрый изо всех могучих, воин Рабиналя!

Сцена 2.

Рабиналь-ачи появляется перед правителем Хоб-Тохом. Правитель Хоб-Тох сидит в низком кресле, спинка которого украшена древней резьбой. Около него сидит его жена; они окружены рабами, слугами, воинами-орлами и воинами-ягуарами.

В восьмой раз говорит воин Рабиналя:

Привет тебе, владыка! Привет тебе, владычица! Я благодарен небу, земле я благодарен, что вы здесь сидите, распространяя тень защиты вашей, величья вашего, под балдахином
из зеленых перьев внутри высоких стен обширной крепости. А я — могущество и доблесть ваша — сюда я прибыл пред ваши губы, лицо пред ваше, внутрь высоких стен обширной крепости. С собою я доставил храбреца, того героя, с кем сражался
тринадцать раз по двадцать дней, тринадцать раз по двадцати ночей за стенами высокими обширной крепости, когда мой сон не знал покоя или отдыха! Мне небо отдало его, земля вручила связанного, низвергнутого силой стрелы моей могучей, силой моего щита!
Мной был он связан, скручен крепкою веревкой, моим арканом крепким, палицей моею — яки и топором тольтекским, моею сетью и браслетами моими резными из блестящей кости, моими травами волшебными. И я его заставил говорить без спора и протеста,
его, воителя могучего и смелого! Он тотчас же мне объявил названье гор, долин своих родных, мне, пред моим лицом, пред ртом моим, мне мужественному, мне герою!
Ведь это он — тот мощный воин, что подражал койота жалобному крику, кто подражал и тявканью лисицы, и зову ласки за высокими стенами обширной крепости. Все это делал он, чтоб вызвать, чтоб заставить выйти детей прекрасных, верных сыновей. Ведь только он, тот мощный, тот герой, кто уничтожил девять или десять детей прекрасных, верных сыновей. И этим мощным был похищен ты, владыка, в том месте, что “Купальнею Тохиля” называется. И он же — могучий воин — опустошил два или три селенья близ Баламвака, как он зовется, где песчаная земля звенит и плачет от шагов. Доколе ему твое позволит сердце нас позорить и смелостью и дерзостью! И разве не получили мы вестей от наших правителей, владык, который каждый владеет своими стенами и крепостью своею. И все они сказали: “Должен он за злодеяния свои понесть расплату!” Так сказал владыка Текен-Тоха, владыка Текен-Тихаша, Кумармачи, Тактасиб и Тактасимаха, Кушума-Аха, Кушума-Чо, Кушума-Сивана, Кушум-Акаба, Кушума-Цикина.
Вот их имена, вот что обозначают их рты и лица! А теперь сюда пришел он, чтобы расплатиться за все пред ликом неба, пред лицом земли! И здесь мы срубим ствол его и корни, здесь, между небом и землей, о мой правитель, о Хоб-Тох, владыка!

В первый раз говорит владыка Хоб-Тох:

О доблесть, мужество мое! Благодарю тебя! Хвала и небу и земле, что прибыл ты сюда, к стенам высоким крепости обширной, пред рот мой, пред мое лицо, ко мне, к владыке твоему Хоб-Тоху! Небо я благодарю и землю, что небо отдало, земля представила тебе героя этого могучего, за то, что был он брошен на острие стрелы твоей могучей, на силу твоего щита, что был он связан, что был он побежден, могучий и герой! Теперь его сюда введите, пред мои уста, перед мое лицо, чтоб смог бы я увидеть по рту его и по лицу его увидеть, как храбр он и бесстрашен. […] Так ты объявил об этом храбреце и воине.
И пусть он звука не издаст, пусть он не дрогнет, когда пройдет через ворота великой крепости, великого дворца. Тогда ему почтенье воздадут и уваженье здесь, среди стен высоких обширной крепости! Ведь здесь находятся его двенадцать братьев, его двенадцать родственников, что хранят сокровища, хранители камней прекрасных.
Их рты, их лица не заполнены еще, кого-то не хватает. Может быть, пришел сюда он, чтобы их число дополнить средь стен высоких крепости обширной? Здесь также есть
двенадцать сильных орлов, двенадцать сильных ягуаров. Число их тоже неполно.
Может быть храбрец и воин этот пришел сюда, чтоб их число дополнить? Здесь есть скамьи большие из металлов драгоценных, троны есть из серебра; на одних из них уже сидели, а на других — еще никто. Быть может храбрец и воин этот появился здесь, чтобы на них усесться? Здесь также есть двенадцать видов опьяняющих напитков, двенадцать вин, иштацунун они зовутся. Они и сладкие и освежающие, сердце они развеселят и привлекут любого. Их пьют здесь перед сном в стенах высоких обширной крепости, владык напитки. Быть может храбрец и воин этот пришел, чтоб их испробовать? Здесь есть и ткани замечательной работы, работы тонкой, блеск которых ослепляет, изделья матери моей, моей жены. Быть может за этою работой матери моей, моей жены пришел сюда храбрец и воин этот, чтоб первым быть, кто носит их? Находится здесь и Учуч-Кук,
Учуч-Рашон, владычица прекрасных украшений, что прибыла из Цам-Кам-Карчака.
Возможно, что храбрец и воин этот сюда пришел, чтоб первым увидать ее лицо и губы; чтоб с ней потанцевать средь стен высоких крепости обширной? Возможно, что храбрец и воин этот сюда пришел, чтоб стать приемным сыном рода нашего, свойственником по браку нашего народа, здесь, среди стен высоких крепости обширной. Так посмотрим,
послушен ли он будет и покорен. Опустит ли он голову при входе, склонит ли он ее, сюда вступая? Так говорит мой голос перед ликом неба, перед лицом земли! С тобой да будут
и небо и земля, о самый храбрый из всех могучих, воин Рабиналя!

В девятый раз говорит воин Рабиналя:

Хоб-Тох, владыка, дай свое благословенье пред ликом неба, пред лицом земли! Вот что гласит мой голос пред тобой, владыкой, здесь моя сила, мужество мое, что ты мне даровал, что мне доверил ты, моим устам и моему лицу. Я оставляю здесь мою стрелу, мой щит, храни же их! Их помести в твой крытый дом, в твой арсенал, пусть отдохнут они! Я тоже успокоюсь, я буду отдыхать, раз из-за него покоя не было для нас давно”. Итак, я оставляю здесь свое оружие, средь стен высоких крепости обширной. Пусть небо и земля с тобой да будут, правитель мой, Хоб-Тох, владыка!

Во второй раз говорит владыка Хоб-Тох:

О мужество мое и доблесть! Разве не сказал твой голос здесь пред ликом неба, пред лицом земли: “Вот сила моя, вот мужество мое, что мне доверил моим устам и моему лицу.
Я оставляю здесь их, чтоб ты их сохранил! Пусть поместят их среди стен высоких
крепости обширной, в твоем закрытом доме, в арсенале”. Разве не так сказал твой голос? […] Но как я сохраню их, как я спрячу в моем закрытом доме, в арсенале? Что ж за оружье будет у тебя в руках, чтоб защитить нас против тех, кто вдруг придет, появится у наших гор и их подножий? И каким оружьем ты защиту дашь и нашим сыновьям и нашим детям,
когда они пойдут из этих стран искать себе питанье в четырех углах, во всех краях вселенной? Ибо еще хоть раз, один лишь раз последний ты должен взять, схватить свое оружье: свое могущество и доблесть, стрелы, щит! Вот что даю тебе, о мужество мое и доблесть, мой самый храбрый воин Рабиналя! С тобой да будут небо и земля!

В десятый раз говорит воин Рабиналя:

Что ж, хорошо! Итак, беру я снова свою я силу, доблесть, что ты дал мне, что вверил мне пред ртом моим, лицом моим! Итак, беру я снова их в последний раз, еще хоть раз! Вот что сказал мой голос пред ликом неба, пред лицом земли! Теперь я оставляю вас
совсем недолго средь стен высоких крепости обширной! Пусть небо и земля с тобой да будут, владыка, повелитель мой, Хоб-Тох могучий!

В третий раз говорит владыка Хоб-Тох:

Прекрасно, мой могучий верный воин! Будь осторожен, чтобы не попасть в засаду иль рану получить, мой самый-самый храбрый из всех могучих, воин Рабиналя! С тобой да будут небо и земля!

Сцена 3.

В одиннадцатый раз говорит воин Рабиналя (он приходит в лес, где привязан к дереву воин киче):

Привет! Могучий воин, вождь людей Кавека! Сюда пришел я, возвестив о том, что ты пленен, владыке моему средь стен высоких крепости обширной. И вот что он сказал, владыка и правитель мой, о храбрый воин: “Пусть он звука не издаст, пусть не дрогнет,
когда пройдет через ворота великой крепости, великого дворца, здесь, меж землей и небом. Тогда ему почтенье воздадут и уваженье там, среди стен высоких обширной крепости. Ведь там, внутри высоких стен обширной крепости, все помещенья уже заполнены людьми. И там находятся его двенадцать братьев, его двенадцать родственников, что хранят сокровища, хранители камней прекрасных. Их рты, их лица не заполнены еще, кого-то не хватает. Может быть, герой тот и храбрец пришел сюда,
чтоб их число дополнить? Здесь также есть двенадцать сильных орлов, двенадцать сильных ягуаров, число их тоже не полно. Может быть, храбрец и воин этот пришел сюда, чтоб их число дополнить? Здесь есть скамьи большие из металлов драгоценных, троны есть из серебра. Быть может, храбрец и воин этот сюда явился, чтобы на них усесться? Здесь есть и Учуч-Кук, Учуч-Рашон, нефрит прекрасный, что прибыла из Цам-Кам-Карчака. Ее рот еще девственен, не тронуто никем еще ее лицо. Быть может, храбрец и воин этот и пришел сюда, чтоб первым взять вкус губ ее, лица коснуться? Здесь также есть двенадцать видов опьяняющих напитков, двенадцать сладких ядов, холодных и сверкающих, питье владыки, что правит здесь, средь стен обширной крепости. Может быть, храбрец и воин этот и пришел сюда, чтоб их попробовать, испить их? Здесь есть также ткани замечательной работы, работы тонкой, блеск которых ослепляет, изделья матери моей, моей жены. Возможно, что храбрец, отважный воин этот, сюда пришел,
чтоб первым любоваться их красотой, носить их первым? Да, несомненно, что храбрец и воин этот сюда пришел, чтоб стать приемным сыном народа нашего иль свойственником по браку нашего народа здесь, среди стен высоких крепости обширной!” Вот что сказал правитель и владыка мой. И я сюда пришел тебя предупредить, чтоб шума ты не делал никакого иль смуты, когда ты подойдешь ко входу средь стен высоких крепости обширной. Предупреждаю тебя я: склонись и преклони колена, когда предстанешь пред владыкой, пред повелителем моим Хоб-Тохом, старцем. Так говорит мой голос пред ликом неба, пред лицом земли! Итак, не нужно нам речей излишних более! Пусть небо и земля с тобой да будут, вождь людей Кавека, киче могучий воин!

В восьмой раз говорит воин киче:

Эй! Смелый воин, Рабиналя муж! Не так ли говорит твой голос здесь пред ликом неба, пред лицом земли: “Принес я весть о том, чтоб ты пришел пред лицо владыки моего, пред лицо правителя, средь стен высоких обширного дворца”. Так говорил твой голос. Поэтому вернулся, чтобы предупредить тебя, отважного и храброго; сказал он: “Введи его сюда пред мои уста, пред мое лицо средь стен высоких крепости обширной, чтоб смог бы я видеть по рту его, увидеть по лицу его: настоль он храбр, насколько он герой? Предупреди его, чтоб он не сделал шума никакого или смуты, представая пред уста мои, пред лицо мое. Пусть голову он склонит, пусть смирится, ибо коль он храбрец, коль он герой, то должен быть здесь послушным и покорным. За это будет он почтен и уважаем
в стенах высоких этой крепости обширной”. Так говорил владыка твой и повелитель.
Не это ли сейчас сказал твой голос? Ну что ж! Но буду ли я героем, буду ль храбрецом, когда унижусь, когда склоню я голову смиренно? Смотри! Вот с чем склоняюсь я: здесь
стрела моя, мой шит, палица моя тольтекская, топор тольтекский. Вот с чем склонюсь, вот с чем согнусь я, когда войду в ворота крепости обширной, перед воротами огромного дворца! И если небо и земля: мне разрешат, [то -этим] я разрушу величие и могущество владыки, твоего правителя:! Да, если разрешат мне небо и земля, то я: ударю вот этим кулаком его лицо и губы внутри его обширной крепости, его огромного дворца! И первым ты испробуешь все это, ты, о самый храбрый из могучих, воин Рабиналя!

Говоря эти слова, он приближается и угрожает воину Рабииаля.

Женщина-рабыня говорит, становясь между ними:

Киче могучий воин, сын людей Кавека! Остановись! Не убивай мою ты доблесть и мужество мое, храбрейшего из храбрых воителя из Рабиналя!

Сцена 4.

Внутри крепости.

В девятый раз говорит воин киче (он предстает перед правителем Хоб-Тохом):

Привет тебе, о воин! Вот я прибыл ко входу крепости обширной, к воротам огромного дворца, где ты распространяешь тень свою и мощь на все вокруг. Я — тот, о ком перед твоим лицом и ртом твоим моя известность возвестила. Я — воин, я — храбрец! И мне
могучий муж, герой из Рабиналя, тот, кто является твоею доблестью и силой, пришел, чтоб бросить вызов свой и клич военный пред ртом моим, перед моим лицом. Сказал он мне: “Я возвестил твое присутствие перед лицом, перед устами владыки моего, моего отца, средь стен высоких обширной крепости”. И вот что голос моего отца, правителя, сказал: “Введи же храбреца и воина сюда пред рот мой и мое лицо, чтоб смог я по лицу его, губам его увидеть сколь храбр он, сколь великий воин. И посоветуй этому герою
и храбрецу, чтоб он не сделал шума никакого иль смятенья, пусть склонится, лицо свое опустит он, когда вступать он будет в крепость нашу, в ворота дворца большого”. Так
сказал мне твой великий воин пред ртом моим, моим лицом. Ну что ж, вот здесь я, храбрец и воин этот! И если должен я перед тобой склониться, лицо свое склонить смиренно и колени, то я склонюсь лишь так: вот здесь моя стрела, вот здесь мой щит! Вот чем твою я славу и величие разрушу! Вот чем по твоему лицу, устам ударю! Вот чем, владыка мощный, ты испытан будешь мною!

Произнося эти слова, он замахивается своей палицей на правителя Хоб-Тоха.

Женщина-рабыня говорит во второй раз:

Киче могучий воин, сын людей Кавека! Оставь попытку ты свою убить владыку моего и повелителя Хоб-Тоха средь стен высоких крепости его обширной, где мы находимся!

В десятый раз говорит воин киче:

Тогда вели мне трон мой приготовить, сиденье для меня! Ведь только так в горах моих,
моих долинах мне оказывают почести, которых моя судьба, мое рожденье требуют!
Там у меня есть и сидение и трон! Разве я буду предоставлен ветру, холоду оставлен?
Так говорит мой голос здесь пред ликом неба, пред лицом земли! Пусть небо, пусть земля с тобой да будут, о вождь Хоб-Тох, владыка-старец!

В четвертый раз говорит правитель Хоб-Тох:

Киче могучий воин, сын людей Кавека! Благодарю я небо, землю я благодарю за то,
что прибыл ты сюда, внутрь стен высоких обширной крепости, где я распространяю тень мою, мое величие, я, старец, Хоб-Тох, владыка! Говори же, открой нам: почему ты подражал койота жалобному крику, лисицы тявканью и крику ласки: за стенами высокими: обширной крепости? Ты сделал это, чтобы вызвать, заставить выйти сыновей моих прекрасных: детей моих прекрасных. Ты вызвал их за стены высокие обширной крепости, там, в Ишимче, откуда они ходили, чтобы отыскать, найти мне желтый мед,
свежий мед, что пищею мне служит, старцу, Хоб-Тоху, здесь, средь стен: высоких обширной крепости. И то был, ты, никто другой, кто попытался похитить девять или десять детей прекрасных, верных сыновей, чтоб увести их в горы и долины киче. И если бы не доблесть моя и мужество мое, то были бы они уведены туда, и ты срубил бы
и ствол и корень этих благородных детей и сыновей моих! Не ты ль пришел меня похитить там, у места, что “Купальнею Тохиля” называется? И ты схватил меня своей стрелой могучей и силой своего щита, ты заключил меня средь стен из извести и камня, это ты меня закрыл меж четырьмя стенами в долинах и горах киче, и там срубил бы ты мой корень и мой ствол, в горах киче, в долинах. Но могучий, мой верный, самый-самый храбрый из всех храбрейших, воин Рабиналя, меня из плена вырвал, освободил стрелой своей могучей и силой своего щита! И если б не храбрец мой и отважный воин, то ты, наверное, срубил бы ствол мой, мой корень! Вот как он вернул меня назад, к высоким стенам обширной крепости. И это также ты разрушил два иль три селенья, город Баламвак, где почва из песка стенает под ногами, Калькарашах, Куну и Косибаль —
Таках-Тулуль, — вот как они зовутся! […] Когда ж ты наконец желанья сердца своего, решительность и дерзость обуздаешь? Прекратишь свои дерзанья? Доколь ты будешь позволять им так управлять собой? И разве эта дерзость и смелость не были погребены
и похоронены в Котоме, в Тикираме? Разве твои дерзания и смелость не остались там, в Белех-Мокохе и Белех-Чумае? Ведь это мы, правители, владыки крепостей, похоронили их там и зарыли в землю! Так вот, теперь заплатишь ты за все свои злодейства здесь, меж небом и землею! Ты должен здесь сказать последнее “прощай” своим горам, своим долинам! Знай: ты здесь умрешь, да! здесь погибнешь под ликом неба, на лице земли!
С тобой да будет небо и земля, киче могучий воин, сын людей Кавека!

В одиннадцатый раз говорит воин киче:

Хоб-Тох, владыка, перед ликом неба, пред лицом земли прошу: прости меня! Твои слова, что ты сказал мне, справедливы! Пред ликом неба, пред лицом земли [я говорю]: действительно, я грешен? Твой голос здесь сказал: “Ведь – это ты заставил выйти, ты, что обманул детей прекрасных, – сыновей: моих, ты заманил в ловушку их, когда они искали желтый мед и свежий мед, изделье пчел, что пищею мне: служит, старцу, Хоб-Тоху, здесь, среди стен высоких обширной крепости”. Вот что сказал твой голос. Да! Правда, это сделал я, я согрешил из зависти, что пожирала сердце мое. Ведь я не смог ни самой малой части здесь захватить от этих гор прекрасных, смеющихся долин, здесь, меж землей и небом! Твой голос молвил также: “Это ты пришел меня похитить там, у места, что “Купальнею Тохиля” называется, там, высоко, когда туда я прибыл, чтобы искупаться”.
Так говорил твой голос. Что ж, и это верно! Я согрешил, я сделал это также из зависти,
что раздирала сердце мое. И голос твой еще добавил: “Не ты ль разрушил два иль три селенья с глубокими ущельями и город Баламбак, где почва из песка стенает под ногами,
Калькарашах, Куну и Косибаль — Таках-Тулуль”, — твое сказало слово. Да, это сделал я, я согрешил опять из зависти, что пожирала сердце мое, раз я не смог ни самой малой части здесь захватить от этих гор прекрасных, смеющихся долин, здесь, меж землей и небом. Твой голос молвил также: “Знай, ты должен здесь сказать последнее “прощай”
своим горам, своим долинам, — твое сказало слово, ты здесь умрешь, ты кончишь свою жизнь, здесь будет срублен ствол и корень твой, здесь, между небом и землей!”
Вот что сказал твой голос. Да, нарушил я твои законы, признаю, твои приказы перед ликом неба и пред лицом земли из зависти, что сердце пожирала мне! Но если нужно,
чтоб умер здесь я, чтоб судьбу свою здесь встретил, то вот что голос мой гласит перед лицом твоим, перед устами твоими: “Раз вы так богаты, так хвалитесь своим обильем здесь, средь стен высоких вашего огромного дворца, то попрошу я что-то с вашего стола,
от кубка вашего, напитков, что называются “иштацунун”, двенадцати напитков, двенадцать видов яда, искрящихся и свежих, что сердце веселят. Напитки, что вы пьете
пред сном своим средь стен высоких обширного дворца! Я попрошу мне дать и чудеса жены твоей, матери твоей! Я их испробую тотчас же как высший знак моей кончины, смерти моей, здесь, между небом и землей! Пусть небо и земля с тобой да будут, Хоб-Тох, владыка!

В пятый раз говорит правитель Хоб-Тох:

Киче могучий воин, сын людей Кавека! Итак, вот что сейчас сказал твой голос пред ликом неба, пред лицом земли: “Мне дайте вашу пишу и напитки ваши, чтоб взял я их и я вкусил их, — твое сказало слово,— как высший знак моей кончины, смерти моей”. Ну что ж, я их даю тебе, я их преподношу тебе! Рабы, служанки, пусть сюда доставят еду мою, мои напитки! Пусть их дадут отважному герою, киче могучих воину, отрасли людей Кавека,
как высший знак его кончины, смерти его, здесь, между небом и землей!

Раб (говорит):

Да, хорошо, владыка и правитель мой, вот я даю их отважному, киче могучих воину, отрасли людей Кавека!

Два раба приносят низенький столик, уставленный блюдами, и разрисованный кубок.

Ну вот, вкуси попробуй со стола, из кубка этого владыки моего, правителя Хоб-Тоха, старца, что живет средь стен высоких обширного дворца, правитель мой, владыка!
Вкуси, отважный воин!

Воин киче, насмешливо улыбаясь, ест и пьет, затем идет на середину двора танцевать, после чего возвращается.

В двенадцатый раз говорит воин киче:

Эй, Хоб-Тох, владыка! Разве это — твои питье и пища? Если так, то ничего хорошего о них сказать нельзя! Здесь нет того, что нравилось бы мне, моим губам или моим глазам!
И если вы хотите попробовать чего-то действительно приятного — придите и вкусите
в моих горах, моих долинах! Там отведаете вы прекрасные напитки, сверкающие, сладкие.
Вот что я пробую в моих горах, моих долинах! Итак, вот что здесь говорит мой голос
пред ликом неба, пред лицом земли: так это стол твой и твой кубок? Нет! Вот кубок, из которого ты пьешь — ведь это череп моего родителя, череп моего отца я вижу, рассматриваю я! Не сделают ли также и с головой моею, с черепом моим? Его резьбой украсят, красками покроют снаружи и внутри! И вот когда придут в твои долины, горы
мои сыны, дети мои, чтоб торговать пятью мешками пека и пятью мешками какао с твоими сыновьями и детьми твоими, то скажут сыновья мои и дети: “Вот голова нашего предка, голова отца нашего!” Так будут повторять об этом все сыновья мои и дети в память обо мне, пока светиться будет солнце! […] Вот кость моей руки, она да будет палочкой, оправленною в серебро, звучащей, шум: производящей в стенах высоких крепости обширной, вот кость моей ноги, что превратится в колотушку большого барабана-тепонастли иль в колотушку малого, и дробь их заставит задрожать и небеса и землю в стенах высоких крепости обширной. […] Вот что мой голос говорит пред небом и землею: “Я попрошу у вас сверкающую ткань, украшенную золотом, с рисунком тонким, матери твоей работу, жены твоей работу, чтобы я смог себя украсить ею здесь, среди стен высоких обширной крепости, здесь, в четырех углах, во всех четырех крайних точках,
как высший знак моей кончины, моей смерти здесь, под небом, на земле!

В шестой раз говорит владыка Хоб-Тох:

Киче могучий воин, сын людей Кавека! Чего же ты желаешь? Что ты просишь здесь? Ну, хорошо! Тебе даю я это как высший знак твоей кончины, твоей смерти здесь, под небом, на земле! Рабы, рабыни, принесите сюда сверкающую ткань, блистающую золотом, изделье рук владычицы средь этих стен высоких обширной крепости! И пусть ее дадут ему, герою, храбрецу, как высший знак его кончины, смерти здесь, между небом и землею!

Говорит раб:

Да! Хорошо, владыка мой, правитель! Я дам сейчас то, что желает храбрец и воин этот! Вот, могучий воин, украшенная золотом ткань, что ты желаешь, что ты просишь! На!
Тебе даю ее я, но не будь нескромен и не испорть ее!

Раб передает воину киче кусок сверкающей ткани, которой тот украшает себя.

В тринадцатый раз говорит воин киче:

О барабанщики, о игроки на флейте, начните песню флейт и барабанов! Звучи напев, то громкий, то чуть слышный, сыграйте ж на моей тольтекской флейте и на моем тольтекском барабане. Раздайся флейты звонкий голос, звучи, о барабан киче бесстрашных! Играйте танец пленника моих родных долин и гор великий танец!
Играйте ж так, чтоб задрожало небо, от звуков чтобы сотряслась земля! Пусть ваши головы склонятся, когда достигнет солнца топот ног моих, когда я буду танцевать, рабынями, рабами окруженный, размеренным и величавым шагом пред ликом неба, пред лицом земли! О барабанщики, о звонкие флейтисты, да будут с вами небо и земля!

Воин киче танцует один круг посередине двора и подходит к каждому углу, бросая военный клич.

В четырнадцатый раз говорит воин киче:

Ойе! Хоб-Тох, владыка! Я прошу тебя пред ликом неба, пред лицом земли! То, что ты дал мне, что ты предложил, — я все вернул, я оставляю все у входа в крепость твою обширную, у входа во дворец твой! Спрячь и сохрани их в сундуках среди высоких стен дворца большого своего. Ты согласился удовлетворить мое желанье, мои просьбы пред ликом неба, пред лицом земли! Я показал их здесь, средь стен высоких дворца обширного, в четырех углах, во всех четырех краях вселенной, как высший знак моей кончины,
смерти моей, между небом и землей! Но если верно говорят, что ты богат, что ты могущественен всем внутри высоких стен дворца, то я прошу: дай мне и Учуч-Кук, Учуч-Рашон, нефрит прекрасный, ту, что прибыла сюда из Цам-Кам-Карчака. Рот ее ведь девственен еще, никто не смел еще коснуться глаз ее. Пусть буду первым я, кто губ ее коснется, первым, кто лица ее коснется! Пусть мне разрешат протанцевать с ней, мне ее представить здесь, среди стен высоких обширной крепости, во всех четырех углах, четырех краях вселенной! И это будет высшим знаком моей кончины, смерти, здесь,
меж небом и землей! Пусть небо и земля с тобой да будут, о Хоб-Тох, владыка!

В седьмой раз говорит владыка Хоб-Тох:

Киче могучий, сын людей Кавека! Так вот, что ты желаешь, что ты просишь? Ну что ж, пускай! Даю я разрешенье твое желанье, твою мольбу исполнить! Да, здесь находится та, что зовут Учуч-Кук, Учуч-Рашон, нефрит прекрасный, что прибыла сюда из Цам-Кам-Карчака. Рот девственен ее еще, никто не смел еще коснуться глаз ее! Но я даю ее тебе, могучий воин, как высший знак твоей кончины, смерти здесь, перед лицом неба, пред лицом земли! Рабы, пусть приведут сюда Учуч-Кук, Учуч-Рашон, и пусть возьмет
ее храбрец и воин этот как высший знак его кончины, смерти, здесь, перед ликом неба, пред лицом земли!

Рабыня (говорит):

Да! Хорошо, владыка и правитель! Я приведу се сюда для храбреца, героя этого!

Царевну подводят к воину киче.

Киче могучий воин, сын людей Кавека, вот здесь она, тебе даю я предмет твоих желаний. […] Но остерегись, не оскорби, не повреди Учуч-Кук, Учуч-Рашон, будь доволен тем,
что ты ее покажешь и станцуешь с ней средь стен высоких обширного дворца!

Воин киче приветствует царевну, которая, танцуя перед ним, удаляется так, чтобы постоянно видеть его лицо; он следует за ней таким же образом, танцуя и покачиваясь перед ней, колебля и подергивая покрывало. Так они делают круг по двору под звуки труб; после возвращаются на место около Хоб-Тоха.

В пятнадцатый раз говорит воин киче:

Хоб-Тох, владыка! Извини меня пред ликом неба, пред лицом земли! Вот я возвращаю ту,
что дал ты мне, ту, что сопровождала меня! Я показал ее, я танцевал с ней, лицом к лицу, во всех четырех углах, всех четырех краях вселенной, здесь, средь зданий дворца огромного. Возьми ее обратно и храни меж стен высоких своей обширной крепости! Мой голос добавляет: разреши мне попросить двенадцать храбрых твоих орлов, двенадцать
храбрых ягуаров, которых я встречал и днем и ночью с их оружием, их стрелами в руках!
Мне разреши их попросить, чтоб мог я позабавиться игрой с могучими и силой своего щита и острием моей стрелы здесь, в четырех углах, во всех четырех краях вселенной,
средь стен высоких крепости обширной! Пусть это будет высшим знаком моей кончины,
смерти, здесь, меж небом и землей! С тобой да будут небо и земля, Хоб-Тох, владыка!

В восьмой раз говорит правитель Хоб-Тох:

Киче могучий воин, сын людей Кавека! Итак, вот что сейчас сказал твой голос пред ликом неба, пред лицом земли: “Мне разреши, чтоб смог я попросить двенадцать храбрых твоих орлов, двенадцать храбрых ягуаров”. Что ж, хорошо! Я дам тебе двенадцать храбрых моих орлов, двенадцать храбрых ягуаров, как ты желаешь, как ты просишь пред ртом моим, перед моим лицом. Ну что ж, тогда вперед идите, мои орлы, о ягуары мои, и постарайтесь,
чтоб этот славный воин смог немного позабавиться и острием своей стрелы и силой своего щита здесь, в четырех углах, во всех четырех краях вселенной!

Воин киче выходит с воинами-орлами и воинами-ягуарами и исполняет вместе с ними воинственный танец вокруг двора. Затем они возвращаются к галерее, где сидят правитель и царевны.

В шестнадцатый раз говорит воин киче:

Хоб-Тох, владыка! Разреши мне пред ликом неба, пред лицом земли! Ты дал мне, что желал я, что просил: орлов могучих, храбрых ягуаров. Я позабавился игрой своей стрелы
и мощью моего щита в четырех углах, во всех четырех краях вселенной! Что же, и это — твои орлы? А это — ягуары твои? Мне нечего сказать о них пред ртом моим, перед моим лицом! Один из них хоть зрячий, а другие совсем не видят, у них нет ни клюва орлиного, ни когтей ягуаров! О, если бы могли вы моих орлов и ягуаров повидать хотя б на миг в моих горах, моих долинах! Какой прекрасный вид у них, как смотрят они! И как прекрасно сражаются они зубами и когтями!

В девятый раз говорит повелитель Хоб-Тох:

Киче могучий воин, сын людей Кавека! Мы прекрасно знаем когти орлов и ягуаров, что
находятся в твоих горах, твоих долинах! Каков же вид, каков же образ орлов и ягуаров, что находятся в твоих горах, твоих долинах?

В семнадцатый раз говорит воин киче:

Хоб-Тох, владыка, дай соизволенье пред ликом неба, пред лицом земли! Вот что мой голос говорит последний раз пред ртом твоим и пред твоим лицом: даруй мне, если можно, время: тринадцать раз по двадцать светлых дней, тринадцать раз по двадцать ночей, чтобы сказать последний раз “прощай” моим родным долинам, лику гор моих,
где прожил жизнь я, где бродил в тех четырех углах и в четырех краях вселенной, чтобы снова я увидел места моей охоты, все места, где отдых находил себе и пищу…

Никто не отвечает на эти последние слова воина киче. Тогда, танцуя, он на мгновенье исчезает, а затем, не возвращаясь к возвышению, на котором сидит правитель, приближается к воинам-орлам и воинам-ягуарам, находящимся в центре двора вокруг своеобразного жертвенника.

Воин киче (продолжает, один):

О вы, орлы! И вы, о ягуары! “Он убежал”, наверно вы сказали! Нет, я не убежал, ушел лишь на мгновенье, чтобы сказать последнее “прощай” моим родным долинам, лику гор моих, где я охотился, где пищу добывал я на четырех углах, во всех четырех углах вселенной! О, услышь меня земля и небо! Не принесли свободы мне и счастья ни воинская доблесть, ни отвага! Искал пути под небом я бескрайним, искал дорогу на земле широкой, топча траву и раздвигая ветви в лесу… Но ни моя решимость, ни отвага мне не помогли… Увы! Услышь меня, о небо и земля! Неужто здесь я должен умереть,
здесь должен кончить жизнь, здесь, между небом и землей?.. Куда уйдете вы, сокровища мои: и золото, и серебро мое, и острие стрелы моей могучей, и сила моего щита,
и палица тольтекская, и мой топор тольтекский, и мои гирлянды, и мои сандальи?
Вернитесь вы в мои родные горы, в мои долины, чтобы сообщить перед лицом владыки моего, правителя. И вот что скажет правитель и владыка мой: “Да, слишком долго
мой храбрец и воин находится вдали, охотясь за дичью для моего стола!”
Так говорит владыка и правитель, но пусть он так уже не говорит — ведь ждут меня лишь смерть и разрушенье здесь, между небом и землей… Увы! О, помоги мне небо! О, услышь земля! Коль суждено, что должен умереть я, что должен кончить жизнь здесь, меж землей и небом, то почему не стать мне этой белкой, вот этой птицей — тем, кто умирает
на ветви дерева для них родного, на милых и родных для них побегах, там, где они находят пропитанье свое, меж небом и землей? О вы, орлы! И вы, о ягуары!
Теперь ко мне спокойно подходите, вершите то, что должно совершиться! Пусть зубы ваши и кривые когти со мной покончат сразу! Ведь я — великий воин, что пришел сюда
от гор своих, родных моих долин! Да будут с вами небо и земля, о вы, орлы! И вы, о ягуары!

Воины-орлы и воины-ягуары окружают воина киче и бросают его на жертвенный камень, чтобы вырвать сердце. Все остальные образуют общий круг, пьеса заканчивается танцем.