ГОНСАЛО ФЕРНАНДЕС ДЕ ОВЬЕДО-И-ВАЛЬДЕС. ВСЕОБЩАЯ И ЕСТЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ ИНДИЙ, ОСТРОВОВ И МАТЕРИКА МОРЯ-ОКЕАНА (отрывки в переводах А. М. Косс, В. Б. Дубина, Я. М. Света, С. М. Вайнштейна)
HISTORIA GENERAL Y NATURAL DE LAS INDIAS, ISLAS Y TIERRA FIRME DEL MAR OCEANO
Гонсало Фернандес де Овьедо-и-Вальдес: 1478-1557
Испанский конкистадор, чиновник и писатель. В ранней молодости жил в Италии, получил хорошее образование, знал и ценил античную и итальянскую литературу. В 1514 г. отправился в Америку и участвовал в экспедиции на побережье Центральной Америки, в завоевании и освоении земель “Золотой Кастилии” (Панама, Коста-Рика); жил в Венесуэле и на Антильских островах. В течение всей своей жизни работал над главным произведением — историей открытия и завоевания колоний в Новом Свете. Этот труд носил энциклопедический характер, в нем содержались сведения об основных завоевательных походах и о новых землях: природе, флоре и фауне, населении, его обычаях и образе жизни, об условиях мореплавания. Книга явилась подражанием “Естественной истории” античного автора Плиния Старшего, считавшейся в Древнем Риме энциклопедией естественных и научных знаний. Об этом свидетельствует и название книги Овьедо — “Краткая естественная история Индий”, вышедшей в Испании в 1526 г. Написана она на основании личного опыта автора, содержит множество конкретных данных. Автор выступает с позиций апологета испанской колонизации, идеолога всемирной католической монархии. Книга была высоко оценена придворными кругами; в 1532 г. Овьедо был назначен на должность “главного хрониста Индий”. Это позволило ему получить в свое распоряжение огромное количество документов о конкисте, что помогло создать монументальный труд — “Всеобщая и естественная история Индий, Островов и Материка моря-океана”. Первая часть вышла в 1535 г., а вторая не была закончена, ее начальные главы опубликовали в 1557 г. “Всеобщая история…” получила значительное распространение в Европе, была переведена не только на современные языки, но и на латинский и греческий; полностью труд был издан в 1851 г.
Общая концепция “Всеобщей истории…” несколько отличается от первой книги Овьедо. С одной стороны, автор сохранил неизменной свою апологетическую оценку конкисты, с другой — более трезво оценивает не только дворян-конкистадоров, но и священников, монахов, миссионеров. Новым в оценке коренного населения является попытка рассматривать индейский мир не в статике, а в развитии. Автор сравнивает индейцев с людьми античного мира и приходит к выводу, что некоторые их обычаи, которые испанцы считали порочными и греховными, были свойственны также на раннем этапе развития народам Европы. Таким образом, “первый испанский историограф Америки”, как называли Овьедо, не отрывал мир индейцев от общего хода мировой истории, пытался вписать его во всемирно-исторический процесс.
На русском языке фрагменты публикуются впервые; перевод выполнен по изданию: G. Fernandez de Oviedo. Historia general y natural de las Indias, Islas y Tierra Firme del Mar Oceano. Asuncion, 1944.
Глава
о том, как командующий фрай Гарсиа Хофре де Лоайса соединился с остальными судами армады, и о том, какая снова выпала им на долю удача, и про великанов, что живут по берегам Магелланова пролива, а назвал этих великанов патагонами сам Магеллан
(Гарсиа Хофре де Лоайса — испанский мореплаватель; глава экспедиции на Молуккские острова в 1525—1526 гг.; обогнув Южную Америку, впервые прошел на север вдоль западного побережья и достиг Филиппинских островов)
(Магеллан Фернан (Магальяйнш; 1480—1521) — португальский мореплаватель, в 1506—1512 гг. участвовавший в экспедициях к берегам Африки. В 1517 г. представил испанскому королю проект достигнуть Молуккских островов, плывя на запад через Атлантический океан. Проект был одобрен Советом Индий. Магеллан был поставлен во главе экспедиции из пяти кораблей с 265 членами экипажа. 21 октября 1520 г. флотилия обогнула оконечность Южной Америки, и был открыт пролив между Огненной Землей и Американским материком, получивший впоследствии имя Магеллана)
Двадцать второго числа января месяца года тысяча пятьсот двадцать шестого сошлись флагманское судно, “Сан-Габриэль” и галион, вернувшиеся из пролива; и когда обогнули они мыс Дев, с галиона была спущена шлюпка, и подошла к суше, и приняла на борт казначея Буста-манте и священника дона Хуана; и изошли они на флагман доложить, что приключилось с “Санти-Спиритус”, и упредить командующего, чтобы не становился здесь на якорь никоим образом, а дождался бы погоды и вошел бы в пролив. Доложившись, переправился священник на галион и на оном дошел до бухты, где находились остальные три судна, а подойдя к проливу, все стали на якорь из-за подводных течений (каковые там очень сильны). И прибыл туда капитан Хуан Себастьян на шлюпке, и перешел на галион, и вызвал к себе означенного падре; и добрались они вместе до флагмана, и договорились с командующим, что две каравеллы и галион отправятся за людьми и за вещами с судна “Санти-Спиритус” к вышеупомянутому мысу Одиннадцати тысяч Дев. Так и содеялось, приняли они на борт людей и все, что удалось снять с погибшего судна, хоть и оказалось это дело весьма трудным из-за ветра и неспокойного моря; и столько времени у них отняло, что туг уж стало не до починки, и пришлось эти воды покинуть. И за бури этой приключились невзгоды и с флагманом, и с другими тремя судами, что пребывали в гавани Виктория: флагман со сломанным рулем был выброшен на берег и оставался на суше целых трос суток, зарывшись в землю всем корпусом, от носа до кормы, и для облегчения судна пришлось снять на берег балласт, пушки, бочки и часть такелажа. Командующий [217] со всем экипажем высадился на сушу, а на судне остались только шкипер да боцман и четверо, не то пятеро матросов; и ждали они, с превеликой для себя опасностью, какова будет воля Божия. По истечении трех дней установилась добрая погода и безветренная, и вывели они каравеллу в море и под парусами пошли к реке Санта-Крус вместе с другими двумя каравеллами; и все пять судов пошли тем курсом, один только галион оставался в упоминавшейся бухте, и там же пребывали капитан Сантьяго де Гевара и священник дон Хуан; и оба знать не знали о вышеописанной буре, а полагали, что суда пребывают в проливе, в бухте Виктория, каковая находится за мысом, на расстоянии лиг в двадцать, не меньше. И договорились капитан Сантьяго и священник, что сей последний в сопровождении трех человек отправится на поиски командующего и остальных судов и что пойдут они по суше, а провианта возьмут из расчета на четыре дня и сорок лиг пути; так дело сие и содеялось, ибо священник тот, как сам я убедился при знакомстве с ним, трудов не боялся; и когда увидел я его в году тысяча пятьсот тридцать пятом, показалось мне, что столько же годов было и ему самому, то есть тридцать пять, может, чуть побольше. Он мне рассказывал, что, когда шел со спутниками к проливу морским берегом, видели они множество диких лосей, пребольших и пасшихся стадами; при виде людей пускались они бежать, причем ржали по-лошадиному, а бежали по-оленьи, с прискоком. Еще видели много мышей бесхвостых;
падре этот думал, а может, так спутники ему сказали, что это и есть зверьки, называемые хутиа, но я-то полагаю, то были кори, они тоже похожи на мышей, но бесхвостые, а зверек хутиа хвостатый, как мышь, о чем я уже рассказывал…
Путь выдался священнику и спутникам его трудный, со множеством болот и лагун, но вода питьевая была хорошая; и они в изобилии находили дикий терн, превкусный (особливо же на вкус тех, кому больше есть нечего). К концу четвертого дня вышли они к бухте Виктория в надежде найти там командующего, каковая надежда сбыться не могла, ибо тот пребывал в устье реки Санта-Крус, в пятидесяти лигах оттуда, как было сказано выше. И прошли они вдоль бухты Виктория еще одну лигу и обнаружили множество патагонских хижин, а патагоны — люди ростом в тринадцать пядей, и женщины у них такие же высокие. Как только завидели женщины христиан, всполошились, ибо мужчины их были на охоте, и стали кричать и показывать знаками, чтобы те удалились; но христиане уже знали, как надобно поступать, дабы с ними замириться: стали они кричать “о-о-о”, руки же воздели кверху, а все оружие побросали наземь, и женщины тоже побросали луки наземь и замахали руками, а потом они побежали навстречу друг другу и обнялись. [218]
Рассказывал этот самый священник дон Хуан, что, когда обнялись они, оказалось, что и сам он, и прочие христиане, с ним бывшие, головою не достают этим женщинам и до бедер, а священник был отнюдь не малорослый, но высокий и крепкий. Затем надарили им христиане бубенчиков, иголок и прочих малоценных вещиц; и бубенчики нанизывали они на нитку и повязывали вокруг щиколоток; когда же двигались и слышали бренчанье, пускались прыгать и скакать, дивясь звону, смеясь ему и весьма радуясь. Мне захотелось узнать, как проведали священник и его спутники, что у тех великанов в обычае было заключать мир таким вот способом; и отвечал священник, что успел уже повидать людей того племени, о чем рассказано будет в следующей главе. Луки у них были короткие, широкие и прочные, из очень твердого дерева, а стрелы наподобие турецких, с тремя перьями каждая, наконечники же кремневые, очень искусной работы, видом вроде гарпуна либо остроги. Они очень метки и попадают в цель не хуже наших арбалетчиков, а то и лучше. Вокруг головы шнурок повязывают, заводя концы его за уши, и за шнурок затыкают стрелы, перьями кверху, наподобие венца, оттуда и берут, когда стрелять принимаются; и женщины те все были при таких уборах. Люди эти очень статные при вышеописанном росте; ходят нагишом, только срамные места прикрывают лоскутом лосиной кожи. Христиане называют кожу эту лосиной не потому, что думают, что она и есть лосиная: они знают, что это не так; эта кожа совсем другого животного, но такая же плотная, а то и плотнее. Ниже, там где речь пойдет о диковинах земли, что зовем мы Кастилья дель-Оро, будет об этих животных рассказано подробнее, ибо, насколько узнал я от падре, животные эти те же самые, каких в провинции Куэва называют беори; я их видел и мясо едал, когда был в землях Тьерра-Фирме (Тьерра-Фирме (Кастилья делъ-Оро) — Золотая Кастилия; в начале XVI в. так назывались территории нынешней Панамы и Коста-Рики).
Глава
о том, что приключилось со священником доном Хуаном де Арейсага и его спутницами при встрече с великанами-патагонами и о том, как продолжали они путь свой в поисках армады
Замирившись вышеописанным образом с христианами, великанши отвели их к себе и разместили по одному в своих хижинах; и потчевали их некими кореньями, сперва, кажется, горчат они, но потом уже не так; и еще потчевали большими моллюсками, весом больше фунта каждый, и превкусными. Через полчаса, а то и ранее, вернулись с охоты мужья великанш, и принесли они лося; лося нес на закорках один из этих великанов без всякого [219] усилия, играючи, словно весил тот десять фунтов. Завидев мужей, вышли женщины навстречу и поведали, как пришли к ним иноземцы; и великаны обняли наших христиан, и заключили мир с ними вышеописанным образом, и разделили с ними добычу, и стали поедать сырою, только освежевали тушу, а священнику дали кус фунта в два. Священник положил было кус на уголья, чтобы изжарить, а один великан подумал, что чужеземец сей еды не хочет, он выхватил кус и съел мгновенно, к огорчению падре, каковой был голоден и в пище очень нуждался. Съевши лося, отправились они пить к роднику, да и христиане тоже; великаны пили поочередно из большого меха, вместимостью в кувшин; и великаны эти выпивали по целых три полных меха; и покуда один утолял жажду, прочие ждали.
Христиане также испили воды из этого меха; и когда наполнили оный, всем хватило, да еще осталось, и дивились великаны тому, как мало пьют христиане. Напившись, и те, и другие воротились в ранчо, ибо источник находился в стороне от поселения, а уже стемнело; и все разместились по хижинам, как уже было сказано.
Эти самые хижины были из лосиной кожи, каковая выдублена наподобие коровьей, причем самой красивой и лоснящейся, но размером поменьше; шкура эта распяливается на двух шестах, поставленных так, чтобы защититься от ветра, а дождю и солнцу доступ открыт полнейший, вот и все жилье и пристанище, так что всю ночь напролет люди стонут и дрожмя дрожат от чрезмерной стужи (а уж места там — студеней не бывает); и не удивительно, что так там холодно: находятся те края на пятьдесят втором с половиною градусе но ту сторону экватора, в полушарии, обращенном к Южному полюсу. Костров они по ночам не разжигают, чтобы враги их не заприметили, а войны ведут постоянно; и по самой пустой причине, а то просто из прихоти меняют местожительство — взвалят свое жилье на спину и идут куда вздумается:
жилье-то у них такое, как мною описано. В одном таком селении жителей человек шестьдесят, а в каждой хижине ютится более десятка. Всю ту ночь провели немногочисленные наши испанцы в большой тревоге и в опасениях, дожидаясь дня, когда смогут, ежели удастся, уйти подобру-поздорову туда, где оставили свое суденышко; а находилось оно в сорока лигах оттуда, и не было у них ни провианту, ни денег на покупку оного, а были бы деньги, что толку,— люди в тех краях знать не знают, что такое монета. Утром распрощались наши с великанами с помощью знаков, каковые плохо уразумели обе стороны; и проводили они испанцев до самого берега, где наши надеялись разыскать незамедлительно хоть какие-то приметы либо же следы пребывания судов, ибо, как я уже сказал, там некоторое время стояли на якоре флагманский корабль и еще два. [220]
По рассказам священника, спутники его не сомневались, что великаны могли бы содеять то, что потом они содеяли, если бы не собака, каковая была при христианах и каковую великаны очень боялись, ибо собака та бросалась на них с большою злобой и яростью, так что христианам едва удавалось удерживать пса и обуздывать его свирепость. Выбравшись на берег, обнаружили наши брусья и балки, а также пушки и лодки, каковые сброшены были с судна во время ненастья; по тем приметам догадались они, что произошло, и продолжили путь. Когда же стемнело, на берегу сыскали они кое-каких моллюсков, коих съели сырыми, и устроились на ночлег, зарывшись в песок, так что одни лишь головы торчали; и всю ночь промаялись от голода и холода, не говоря уж об усталости.
На следующий день двинулись они напрямик по лесам и по долам, в надежде сократить путь; а съедобного им ничего не попадалось, кроме зернышек, что находили они в полях, а что за зернышки, неведомо, но на вкус неплохи; еще дикий терн им попадался, невкусный, и мыши; тем и кормились, довольствуясь такою пищей за неимением лучшей. Еще похваливали, ибо пища сия не давала им помереть с голоду; а пес пал, не выдержав пути, потому как от голода, жажды и устали совсем обезножел. Кое-кто поговаривал, надо бы его съесть, но священник и прочие воспротивились; и тот день провели они в трудах и без еды, но воды нашли много, и хорошей. И на ночь устроились в одной долине, где прикрылись сухою травой, коей было там много, от нее пребольшая была им польза, потому как от великого холода терпели они много мук. На другой день по дороге потеряли они одного человека, звался он Хуан Перес де Фигероа, и осталось их всего трое: священник да двое еще; и только рассвело, как увидели они полчище великанов, тысячи две, а то и более этих самых патагонов (название такое, патагон, то есть большелапый христиане им выдумали, и неудачно: ступни у них и впрямь большие, но соразмерны росту, хоть и намного больше, чем у нас); и шли они на христиан, размахивая руками над головою и испуская громкие крики, но были притом нагие и безоружные. Христиане ответили тем же и, бросив наземь оружие, пошли им навстречу, ибо, как я уже говорил, у тех людей принято приветствовать таким образом пришельцев и выказывать мирные намерения; и они обнимаются в знак благорасположения и приязни Обнялись они, и тут великаны посадили наших троих христиан себе на головы и понесли; и, отшагав с четверть лиги, а то и больше, прибыли в долину, где было многое множество хижин, таких, как описано, не то что селение, а целый город. И тут великанам принесены были луки их, и стрелы, и украшенья из перьев, кои носят они на головах и на ногах; вооружились, украсились перьями, снова подхватили наших и понесли дальше; прошагали с добрую лигу, так что хижины [221] уже скрылись из виду; тут великаны опустили наших наземь и раздели догола; и все по очереди ощупывали христиан и разглядывали, дивясь малому их росту и белизне кожи; и все части тела, какие есть у человека от природы, они рассматривали и трогали. И так при этом шумели и суетились, что испанцы наши, бедные грешники, заподозрили, что великаны собираются их съесть и хотят узнать, какова такая плоть на вкус и что у них внутри тела; и вот священник тот, дон Хуан де Арейсага, и спутники его в превеликом страхе поручили души свои Господу. И смилостивился Господь, и пришел им на помощь в бедственном их положении, и спас от дикарей-великанов, ибо те уже и луки поднимали, и стрелы прикладывали, показывая, что собираются выпустить оные в христиан. Три часа сие времяпровождение продолжалось, а то и более, но тут появился некий отрок, с виду совсем юный, и при нем еще два десятка великанов, при всех луки и стрелы, а подвздошье прикрыто руном мягким и пушистым, словно от барашка тонкорунного, а уборы на тех великанах были из страусовых перьев, белых и алых, очень красивых. Когда прочие великаны увидели того отрока, все разом сели наземь и головы понурили, а меж собою тихонько переговаривались, словно молились шепотом, и никто глаза поднять не решался, хотя было их две тысячи, а то и больше, всех этих великанов, каковые лишили одежд наших троих испанцев, и думали они, что им вот-вот придет конец и что сей отрок-великан, должно быть, владыка их и явился, дабы вынести им окончательный приговор и то ли помиловать, то ли обречь на смерть. И показалось христианам, насколько могли они уразуметь, что сей отрок-великан бранит своих, и тут взял он за руку священника дона Хуана и поднял на ноги; а на вид было тому властителю лет восемнадцать — двадцать, дону же Хуану двадцать восемь, а то и больше, и росту был он среднего, а то и выше, малорослым не назовешь, но головою сей падре достал едва по срамные части юного великана. Поставя священника на ноги, юный властитель поманил к себе рукою остальных двоих испанцев и жестом показал, что могут все они уходить. Один из двадцати великанов, составлявших свиту сего юного властителя либо военачальника, возложил на голову дону Хуану убор из больших белых перьев. И ушли три сотоварища восвояси нагишом, не осмелившись попросить, чтобы вернули им одежду, потому как, убедившись в великодушии сего вождя, заподозрили, что по его суждению полагается им удалиться именно в таком виде; а ежели они знаками попросили бы вернуть им одежду, он, даже и согласившись на то, мог бы разгневаться и покарать каким-нибудь образом великанов, что раздели их; и подумали христиане: уж лучше не вступать в пререкания и уйти без одежды, благо хоть жизнь им оставили. И продолжали они путь вдоль берега, мучимые великим голодом, и жаждой, и холодом; [222] и, выйдя к воде, увидели снулую рыбу, похожую на морского угря, волной ее выбросило, и сьели сырьем, и показалась она и недурна на вкус.
Лица у этих великанов размалеваны были белою краской, и алою, и желтою, и оранжевою, и разными прочими; силищи они необычайной, ибо, рассказывал священник этот дон Хуан, они одною рукой поднимают над головою три ящика зарядных от чугунной бомбарды. На голове и на ногах носят они очень красивые уборы из перьев, мясо едят сырым, а рыбу жареной и очень горячей. Хлеба нет у них, а ежели и есть, христиане не видели; вместо хлеба едят они особые коренья — и жареными, и сырыми, а моллюсков едят самых разных, морские блюдца и прочие, очень большие, их жарят, и водятся там преогромные жемчужницы, так что, можно предполагать, там и крупные жемчужины попадаются. На те берега в бурю море выбрасывает много китов, и они околевают, так что и убивать не надо, а те великаны едят их.
Рассказывал этот священник, случилось однажды, еще до вышеописанных событий, что на борту одной из каравелл армады гостили шестеро таких великанов, и вот священник, а с ним еще двое сошли на берег, понаблюдать за обычаями этого люда; пришли они в одну долину, и там были эти великаны, каковые уселись рядком и делали испанцам знаки, чтоб те тоже садились; сели испанцы меж ними, и тут принесли великаны кус китовой туши, большой и зловонный, и перед священником и спутниками его положили по куску, но таково было мясо, что им не захотелось отведать, индейцы же продолжали его разделывать кремневыми ножами и каждый раз отправляли себе в рот три-четыре фунта, а то и больше. Вернулись христиане вместе с ними на судно и оделили их бубенчиками, и осколками зеркалец, и прочими ничего не стоящими вещицами, а великаны так им радовались, словно обрели большие богатства; и очень дивились пушечным выстрелам и всему прочему, что увидели у христиан.
Но вернемся к нашей истории и к путешествию священника и двух его спутников, каковые, выбравшись нагими на берег, увидели каравеллу “Сан-Габриэль”, шедшую под парусами на поиски своего шлюпа, каковой находился при галионе, а капитану Сантьяго де Геваре рассказать о том, что суда пребывают в устье реки Санта-Крус; также, ежели погода позволит, “Сан-Габриэль” должен направиться в бухту и забрать сброшенные на сушу из-за непогоды бронзовые пушки; исполнив же все это, вернуться в Санта-Крус; так и сделали. И было то уже во второй день марта года тысяча пятьсот двадцать шестого; и вот священник дон Хуан со своими двумя спутниками поднялись на борт галиона; и возносили они бессчетные благодарения Господу Иисусу Христу, что освободил их из-под власти великанов, как о том рассказано. [223]
Глава
О некоторых особенностях этого великанского племени, а также о птицах, рыбах и прочих разных разностях, о каковых узнали мореходы с той армады
Великаны эти так быстроноги, по свидетельству священника дона Хуана де Арейсага, что их не догонит ни один скакун, хоть берберийских кровей, хоть испанских. Когда собираются они плясать, берут наглухо зашитые мешки лосиной кожи, очень твердой, внутри набитые галькою; у каждого в обеих руках но такому мешку; становятся трое-четверо с одной стороны, да столько же с другой и подскакивают навстречу друг другу, растопырив руки и размахивая мешками, а галька внутри побрякивает, и длится сей пляс столько времени, сколько им вздумается и захочется, а петь не поют. И кажется им, что это и есть музыка и гармония самая отменная, и не надобно им кифары Орфея и его пения, от коего, ежели верить вымыслам поэтов, смягчился духом Плутон, а Сизиф и Тантал забыли про муки свои, равно же и прочие обитатели Аида.
Но вернемся к нашему рассказу: великаны эти весьма искусны в метании и с размаху бросают камень весом в два фунта и поболее очень метко и точно. Люди они очень веселые и приветливые.
Вздумал падре этот, дон Хуан де Арейсага, поквитаться с великанами за оскорбление, каковое нанесли ему, когда совлекли с него одежду, о чем рассказано было в предыдущей главе; и решил он, что, когда заявятся такие великаны на галион, отберет он у них луки и стрелы и будет чинить им обиды. И в тот же самый день вышел один великан на берег и давай кричать, просил, чтобы на борт взяли, и этот самый падре с сотоварищами сплавали за ним на лодке; но, будучи священником, превозмог дон Хуан свою злопамятность и не захотел обижать великана; и хоть прочие христиане хотели убить того, падре не позволил; привезли великана на судно, попотчевали отменной рыбой и мясом отменным, от хлеба же отказался он, великаны эти хлеба не едят и от вина тоже отказываются. Отвели его на ночлег в закуток под палубой, и, когда улегся он, люк задраили, сверху же поставили два, не то три станка от больших бомбард и сундук тяжелый, набитый одеждою. И вскорости великан, каковому душно было внизу и не но вкусу оказалась запертая сия опочивальня, захотел оттуда выбраться, приналег на люк снизу и поднял все, что стояло на нем, и вышел наружу. Когда увидели это христиане и все корабелыцики, перевели его в другое место, и там он всю ночь без передышки голосил и вопил, а в полночь решил, что христиане уснули, и собрался было уйти без лука и стрел, каковые священник запер в сундук, но зато сей великан стянул у того шляпу, [224] весьма приглядную. Но корабельщики не поняли, чего хочет великан, продержали его до утра, а потом вернули ему лук и стрелы; он же спрятал священникову шляпу под кусок кожи, прикрывавший ему живот, и удалился, Эти великаны до того дики, что, по их суждению, всякая вещь принадлежит всем и христиане не рассердятся, ежели у них что то стянут, а потому сей великан потом вернулся и показывал знаками и с превеликим весельем, как он стянул у священника шляпу. Возле тех берегов много водится рыбы, хорошей и очень разнообразной. И птицы есть разные, множество стай, и больших, и малых. Великанами же этими, как уже говорилось, употребляются в пищу те особенные лоси, и киты, и прочая рыба, и вкусные коренья, наподобие корней пастернака, весьма питательные и на вкус приятные, их едят высушенными на солнце, а также вареными и жареными.
Есть там птицы большие, с гусей величиною, летать не умеют и не могут, потому что крыльев нет, а есть крылышки малые, вроде плавников, как у тунцов либо других подобных рыб, и притом крылышки бесперые, а так-то вся остальная тушка у них в перьях, и в очень красивых, испанцы птиц этих ловили во множестве, потрошили и ели. Говорил этот падре: мясо у них недурное и можно готовить из него вкусные блюда.
Глава,
В которой сообщается о некоторых свойствах той величайшей реки Рио-де Ла-Плата, которую индейцы зовут Паранагуасу, а кроме того, о многих разновидностях рыб и о людях, обитающих в море, как и об иных припасах той земли и других происшествиях по ходу рассказа
Вдоль устья Ла-Платы, в южной его части, на берегах против местожительства индейцев, называющих себя ханаэ бекуаэ, обитают индейцы ханаэ тимбу, и те и другие — одного наречия, а следом за рекою Святого Спасителя, в которую корабли испанцев углубились на четыре лиги, находится Рио-Негро, очень большая река, и в устье ее расположены три острова треугольником. Она носит имя Черной, потому что так ее называют на своем наречии индейцы, но должна была бы зваться иначе, ведь ни река, ни вода в ней не черные. За Рио-Негро, в шести лигах, есть еще одна, больше неё и со многими островами, имя ей Уруай. Пропитание живущих там людей, которых видели и описали христиане с флотилии Кабота (Кабот Себастьян (точнее: Кабото Себастьян; ок. 1475— 1557) — итальянский мореплаватель на службе у испанского короля. В 1526—1530 гг. во главе флотилии исследовал нижнее течение рек Ла-Плата, Парана и Парагвай), составляют маис и рыба, печеная пли жареная, водящаяся в изобилии и приятная на вкус, вроде севильской сельди; индейцы называют ее кирнубатаэ и больше всего едят и ценят; есть и другая, именем приайрэ и размером побольше, на [225] подобие испанской щуки, вся в разводах и с красивыми полосами шириною в лезвие кинжала, а еще — большие ящерицы, съедобные и приятные вкусом, особенные те тем, что могут двигать верхней челюстью. Цветом они зелено-бурые, обычно малых размеров, не длиннее семи пядей. Напомню, что Исидор (Исидор Севильский (ок. 560—636) — архиепископ Севильи, автор “Этимологии” — своеобразной энциклопедии, приобретшей особую известность в средневековье) пишет о крокодиле: “Solus animalium superiorcm maxillam movere licitur” (Говорят, будто лишь он среди животных может двигать верхнею челюстью (лат.)). И еще: “Crocodilus, a croceo colore dictus, gignitur in Nilo, animal quadrupes in terra, et in aqua valens, longitudine plerunque viginti cubitorum, dentium, et unguium immanitate armatum, etc.” (Крокодил, называемый так по своей шафрановой окраске, обитает в реке Ниле, имеет четыре конечности, передвигаясь как по суше, так и в воде, двадцати локтей в длину, вооружен огромными зубами и когтями, и т.д. (лат.)). Итак, эти ящерицы Ла-Платы похожи на крокодилов по способности своей двигать верхней челюстью, но никак не по цвету, ведь Исидор пишет, что крокодилами они зовутся за сгосео, то есть шафрановый цвет, эти же отнюдь не могут так называться, поскольку не желтой окраски, да и уступают нильским по величине. И все же я считаю их крокодилами, пусть и пет у них нужного цвета — признака второстепенного, не то что способность двигать верхней челюстью, в ней же сомневаться не приходится; а что испанцам не случалось видеть их большего размера, никак не значит, будто они не бывают длиннее, ведь мне доводилось без счета встречать таких, что равнялись восемнадцати — двадцати, а то и более футам, в Тьерра-Фирме, как будет о том сказано ниже. Спутники Кабота видели только тех, что индейцы употребляют в пищу, а они невелики, футов в шесть-семь, больших же они не встречали и измерить не могли. Возвращаясь к Ла-Плате, скажу, что в ней водится много рыбы, которую испанцы зовут “гребцом”: она в четыре-пять пядей величиною и замечательна вкусом, а еще из нее делают отличное масло.
Встречаются здесь муравьеды, прозванные так за то, что поедают муравьев, как я уже говорил в главе XXI книги XII первой части моей “Всеобщей истории”; есть олени и овцы, похожие на перуанских, о которых сказано в той же первой части, в главе XXX. Водятся пятнистые тигры, много броненосцев, есть лисицы, совсем как в Испании, и зайцы, а в воде обитают животные из самых диковинных на свете — таковы свиньи, которых ловят в реках сетями, они совершенно как обычные или очень похожи на тех, что водятся на суше, разве только нет у них щетины, а цвет — бурый либо рыжий, во всем же прочем они совсем как свиньи, только конечности у них широкие, как у тюленей, и мясо другое — очень жирное, отдает рыбой и не слишком приятное на [226] вкус, но по необходимости индейцы и испанцы его едят. Есть хутии и тапиры, много хищных птиц и разных соколов, есть ястребы-дербники, стрижи и попугаи разных родов и видов, от самых маленьких до самых больших. Водятся фазаны, обычные и пятнистые, куропатки, маленькие, как итальянские серые, есть перепела, черные водяные утки, похожие на испанских или чуть поменьше, очень на вкус приятные, но не всегда их найдешь, поскольку они перелетные, встречается много бакланов.
Из ископаемых у них есть медь и латунь или что-то вроде латуни, но многое приходится доставлять из других краев: так, нет у них сои, в которой здесь весьма нуждаются. Деревьев тут очень много и самых различных, всякого вида в любом краю, особенно же много разновидностей пальмы; в глубине материка есть деревни и возделанные поля. Вокруг залива Бойоэ живет народ, носящий то же имя; там есть обильные залежи свинца. Оружием этим дикарям обыкновенно служат стрелы, а клинки делаются из камня либо рыбьих костей, еще они употребляют пики, среднего размера, вроде наших копий, с острым наконечником из подходящего — крепкого и красивого — красного дерева и древком для одной или двух рук.
Упомянутый дворянин Алонсо де Санта-Крус среди прочего рассказывал мне, что видел в этом путешествии морских людей. И я припомнил нее, что читал об этом,— о рыбах или морских животных, похожих на людей, и, поскольку случай как раз подходящий, перескажу, что прочел и услышал по этому поводу. Плиний (Плиний Старший (23 или 24—79) — римский писатель и ученый. Автор “Естественной истории” в 37-ми книгах, являющейся энциклопедией естественнонаучных знаний античности) утверждает, будто рассказы о нереидах — правда: телом они как обычные люди, только покрыты чешуей,— и добавляет, что одна из них была поймана у берегов Испании, и он видел ее и слышал ее плач, о чем писал императору Тиберию. И кроме того, говорит: наместник во Франции сообщил императору Августу, что море выбросило на берег много мертвых тел упомянутых нереид, а еще, добавляет Плиний, он знает людей, благородных римлян, которые, по их словам, видели в гадитанском море-океане морского человека, во всем похожего на нас: ночью тот вскарабкался на судно и такою тяжестью налег на борт, что еще немного — и потопил бы корабль. Знаменитый свой ученостью епископ Авилы, прозванный Тостадо, в пятой части комментариев к сочинению Евсевия (Евсевий Кесарийский (Евсевий Памфил; между 260 и 265 — 338 или 339) — римский церковный писатель, епископ Кесарийский (Палестина). Автор “Церковной истории”, посвященной раннему христианству) о временах рассказывает вещи куда удивительней прочих, о которых ведет речь и пишет так: “Многие из живущих видели и свидетельствуют, будто в море к западу от Галисии было выловлено из воды некое существо, во всем сходное с человеком и ничем не напоминающее рыбу. Он был пойман и вытащен на берег и долгое время, почти год, жил в доме у одного господина, который взял его к себе, и там он ел и пил, как обыкновенные люди, и смеялся и делал все, что попросят, разумея, чего от него хотят, и лишь. ни слова не говоря. И по прошествии [227] долгого времени, однажды, не замеченный хозяином, вернулся в море”.
И дальше этот ученейший муж пишет: “Если мы признаем сказанное, а отрицать его нелегко, поскольку многие это подтверждают, то можно сказать, что названное существо было не рыбою, а подлинным человеком нашей природы, происшедшим от Адама и Евы; доказательство тому — что он, как все мы, понимал сказанное, делал, что просили, и смеялся вместе с другими, но только не говорил, как человек, не искушенный в том или ином языке. Он, можно сказать, был устроен подобно всем другим людям, поскольку ел и пил так же, как они, и не заболел, ходя по суше и питаясь людской снедью, как всякий, кто принадлежит к людям по природе и устройству”. Вот как писал об этом упомянутый ученейший муж.
Вспоминаю, как слышал от моряков, часто бывавших в плаванье, что им не раз встречались подобные люди или похожие на людей рыбы; в особенности же доводилось мне много слышать об этом от двух достойных всяческого доверия людей — кормчего Диего Мартина, родом из Палоса Могерского, и Хуана Фарфана де Гаона, уроженца Севильи. Один рассказывал мне об этом в Панаме, в тысяча пятьсот двадцать седьмом году, а другой — в Никарагуа, в тысяча пятьсот двадцать девятом, и оба говорили, что на острове Кубагуа один из подобных морских людей вышел из воды подремать на берегу, и туда отправились несколько испанцев, ведя с собою двух-трех собак, а как житель моря их почуял, то поднялся, и побежал со всех ног в воду, и бросился в море, и укрылся там, а собаки следовали за ним до самой воды, что видели многие христиане и о чем я, с их слов, здесь рассказываю. И верю услышанному, поскольку, как уже упоминал, оба очевидца в своих рассказах совпадают и свидетельствуют одинаково, хоть и рассказывали мне о том в разное время и на расстоянии трехсот лиг друг от друга.
От того же Хуана Фарфана де Гаона, а также от Хуана Гальего я слышал, кроме того, что у одного из мысов Тьерра-Фирме, в бухточке возле Кумана, откуда волны катятся к Жемчужному острову, еще именуемому Кубагуа, им встретился один из таких морских людей: он дремал на песчаной кромке, когда несколько испанцев и прирученных индейцев поднимались по берегу, следуя за баркой, и наткнулись на него и забили насмерть ударами весел. А размеров он был по пояс обычному человеку среднего сложения, так что ростом, но свидетельству очевидцев, в половину человеческого или около того, а цветом — нечто между бурым и рыжим; на лице не видно ни чешуи, ни кожи, но только грязь и редкая длинная шерсть, а на голове — жидкие черные волосы; ноздри раздутые и широкие, как у гвинейцев, называемых чернокожими, рот большой, а уши маленькие,— и все в нем, если [228] брать черту за чертою, в точности такое, как у земного человека, кроме пальцев ног и рук, которые срослись, но все же отделяются друг от друга и, даже склеенные, имеют явственные суставы и, конечно, когти. Когда его били, он скулил, как стонут или повизгивают спящие свиньи либо поросята, сосущие матку, а иногда и издавал такой звук, как большие обезьяны или древесные коты, когда хотят укусить,— что-то вроде мяуканья или рычанья.
По этому поводу расскажу еще, что узнал от упомянутого Алонсо де Санта-Круса -— первого человека во флотилии Кабота; но это же слыхал я и от других людей, проделавших с ним полный трудов путь, и, опрашивая их порознь, я убедился, что они говорят одно, а именно: на реке Пьедрас, в семи градусах к югу от экватора, есть неподалеку от берега, между полузатопленными камнями, заросли тростника наподобие очерета или куги, и там они видели несколько таких рыб, или морских людей, которые высовывались из реки по пояс и были во всем похожи на нас — такие же лица, и глаза, и нос, и рот, и плечи, и руки, и все остальное, что виднелось из воды. Десять или двенадцать таких видели испанцы, бывшие на той реке вместе с Алонсо де Санта-Крусом (которому я полностью доверяю, как человеку чести, о чем уже говорено ранее), и все признали их за морских людей. И по всему сказанному верится, что это они и были.
Между названной рекой Пьедрас и гаванью Фернамбуко есть еще одна река, которую зовут Монструо (От исп. monstruo — чудище) за то, что в ней водятся морские коньки и люди наподобие сказанных, а река эта расположена на том же побережье, в семи с третью градусах к югу от экватора.
Глава,
в которой повествуется о путешествии, предпринятом на берега Ла-Платы кавалером боевого ордена Святого Иакова, питомцем нашего повелителя императора доном Педро де Мендосой оказавшимся не более ловким удачливым и осведомленным, чем прежние мореплаватели погибнув как они, и потеряв еще больше людей а также об иных свойствах описываемых краев
В одна тысяча пятьсот тридцать пятом году, в месяце августе, от устья реки Гуадалкивир, из гавани Санлукар де Баррамеда с флотилией в двенадцать судов и каравелл и двумя тысячами [229] команды из лучших и умнейших людей в отличном вооружении и с отменными припасами отплыл кавалер боевого ордена Святого Иакова, человек благородной крови, уроженец Кадиса и питомец Его Императорского Величества, дон Педро де Мендоса (Педро де Мендоса (ок. 1487—ок. 1537) — предводитель завоевания Ла-Платы (нынешняя Аргентина). В 1535 г. основал на берегу залива в устье реки Ла-Плата город Буэнос-Айрес), взявшийся основать селение на берегах великой и знаменитой реки Паранагуасу, которую другие зовут Ла-Платой, в надежде, что неудачу ранее наведывавшихся в эти края флотоводцев, упомянутых прежде Хуана Диаса де Солис (Хуан Диас де Солис (ок. 1470—1516) — испанский мореплаватель. В 1508—1509 гг. обследовал Гондурасский залив, прошел вблизи берегов Юкатана и пытался выйти в Тихий океан со стороны Атлантики. В 1516 г. достиг устья Ла-Платы. Убит в стычке с индейцами) и Себастьяна Кабота, можно поправить и, благодаря большей мощи и силе людей, оружия и другого ратного снаряжения, покорить и освоить эту землю с большим успехом, избежав уже сделанных ошибок и погрешностей, с тем чтобы в настоящем и будущем впрямь завоевать и обжить те места и разведать тайны их недр. Укрепившись в таком намерении и желая послужить Господу и Его Величеству, равно как и возвыситься самому, этот благородный человек доверился тем, кто во всем винил первых участников похода, нашедших в нем погибель, и раздавал обещания, которых не могли исполнить; так, потратил он немалые деньги, одолженные ему, и разжег интерес богатых торговцев, которые, видя пышные приготовления дона Педро к походу, решили его поддержать и прибавили к призракам своей алчности немалую толику собственного состояния. Однако все, что позднее случилось в том походе с доном Педро и его спутниками, принесло куда тяжелейший урон, чем прежние попытки, поскольку много больше людей при этом погибли и перенесли те же беды, если не худшие. Так, готовясь к путешествию, дон Педро оказался настолько болен и удручен, что многим не верилось, будто ему удастся живым доплыть до краев, куда он стремился, а уж скорей его ждет могила в море. Они, как показал ход событий, в своих предсказаниях не ошиблись; но шли дни, дон Педро был занят флотилией и завершал ее снаряжение, и, хотя иные советовали отказаться от плавания по слабости здоровья, он, дабы не утратить доверия и вернуть понесенные потери, все же решил положиться на судьбу и двинулся в путь с командой, о которой я уже говорил и которую видел на смотре в Севилье,— несомненно, эти люди как нельзя лучше гляделись бы в полках самого Цезаря и в любой части света, но силы их можно было употребить с куда большей пользой. Я их от всего сердца жалел, зная, какие опасности ждут впереди; ведь отправлялись в дорогу, как о том уже не раз говорилось в нашем рассказе, опять новички. Нет нужды описывать ни путь, который флотилия проделала под командованием дона Педро, ни крах, который они потерпели, поскольку это было раньше во всех подробностях изложено, ни великую Ла-Плату, которую они так называли,— и неправильно, ведь серебра в ней никто не обнаружил ни тогда, ни позже, да и поныне неведомо, есть ли оно там. После того, как флотилия вышла под парусами из гавани Санлукар в сказанные [230] месяц и год, они промешкали по дороге четыре месяца и пробыли в искомых краях до конца марта тысяча пятьсот тридцать седьмого года, когда дон Педро де Мендоса, совсем расхворавшись, решил вернуться в Испанию. На двух кораблях они покинули Ла-Плату, и флагманское судно, на котором был сам дон Педро, пройдя шестьсот лиг и направляясь в Европу, потеряло из виду второй корабль и, все дальше отклоняясь с востока к западу и углубляясь в открытое море у берегов Бразилии, получило пробоину и стало тонуть; моряки молились Богу, поскольку никто больше не мог их спасти, и выбивались из сил (набрав столько воды, они все до одного не отходили от помпы, чтобы вычерпать и сдержать влагу, и как одни сносили нужду и голод), пока не повернули на запад и не узнали островов, которые уже видели по дороге из Испании, в двухстах лигах к востоку от острова, именуемого Эспаньола. И, увидев, что они сбились с курса и что другой корабль уже не следует за ними, идя в Кастилию, а погода не благоприятствует плаванию в открытом море, они решили не дожидаться спутников и двинулись на запад, повернув форштевень с дороги домой, чтобы укрыться и спастись на первом же клочке суши, который встретят. Добавлю, что этот второй корабль в конце июня прибыл в Корию, селение на том же берегу лигах в двадцати — двадцати двух к западу от города Санто-Доминго на острове, именуемом Эспаньола, где судно и причалило, и, можно сказать, сам Господь Бог чудесно привел его сюда высочайшей своею властью: на нем спаслись около пятидесяти матросов и путешественников, возглавлял которых дворянин, уроженец Малаги, по имени дон Мельчор Пальмеро, человек чести и ясного ума, бывший вместе с доном Педро одним из главных кормчих того несчастного воинства. И в этом селении я говорил с ним и другими доплывшими на том корабле, которые поведали мне все, что знали и о чем я рассказал раньше и рассказываю сейчас. Они подтвердили, что дон Педро де Мендоса, как я и говорил, взял с собой из Испании две тысячи спутников, многие из которых были людьми честными и благородными, в чем я могу заверить и сам, поскольку, как уже было сказано, видел их на смотре в Севилье и с иными знаком. Из этих солдат и путешественников, потратившихся и наделавших долгов в Севилье и готовых плыть за доном Педро на двух его судах хоть на край света, погибли едва ли не три четверти, одни от рук индейцев, большинство же других — от голода, холода и болезней, так что, умирая, они даже не могли помочь и пособить друг другу. Дон Педро основал селение и стоянку испанцев, где остались около двухсот человек, другие же триста отправились в глубь страны. Итак, на суше осталось не более пятисот христиан. На корабле, возвращавшемся с доном Педро, было около сотни, да на другом спаслось еще пятьдесят, так что всего в тех землях и краях вдоль Ла-Платы погибло [231] тысяча триста пятьдесят человек, и среди них — дон Диего де Мендоса, брат дона Педро, которого вместе с другими христианами индейцы убили уже в бухте, где они и остались.
Те из флотилии дона Педро де Мендосы, кто причалил, как я рассказываю, к Эспаньоле, несмотря на все испытания, создавали этой земле хвалы за ее здоровый климат и говорили, что там встречаются люди, прожившие на счете свыше ста пятидесяти лет, и таких немало, и сохраняют они при этом доброе здравие и телесную крепость; христиане же погибли там лишь от недостатка припасов. Еще до отплытия дона Педро его спутники осмотрели эти края лиг на тридцать пять или около того в глубь материка, земля которого, если не считать речных берегов, безопасна, равнинна и безлесна, а поскольку дон Педро и его люди помнили, что Кабот потерпел неудачу, плывя по реке, то они сочли за лучшее двигаться по суше, но не нашли там селений, кроме разрозненных хижин вдалеке друг от друга.
Индейцы и другие народы, населяющие ту землю, выше ростом и крупнее телом, чем испанцы. Едят они маис, да и тот видят нечасто, боясь покидать селение из-за тигров, нападающих на людей; неся от них большие потери, несколько аркебузиров и лучников отправились как-то на охоту и убили одного, большого и пятнистого; и с той поры ни христиан больше не убивали, ни о тиграх никто не слышал, из чего стало понятно, что в округе был один-единственный тигр, в злобе и ярости бросавшийся на неосмотрительных и беззащитных обитателей, которые пропитания ради выходили безоружными в поля, где и гибли. Упомянутый дворянин Мельчор Пальмеро рассказывал, что там водится много рыбы и есть такая, которую зовут “свиньей”, поскольку очень походит на свинью головою и рылом и всем остальным, только вместо ног у нее плавники и хвост наподобие рыбьего, и что для еды она слишком жирна из-за своего сала, но на вкус сильно отдает рыбой. Об этом и многом другом читатель уже знает из предыдущих глав о путешествии Кабота, но все, что видели его люди, происходило по берегам упомянутой Ла-Платы, и никто из побывавших там не видал того, что к большому ущербу познали на себе спутники дона Педро в глубине материка, особенно же некое опасное оружие, употребляемое индейцами тех краев, которое, на мой суд, есть вещь замечательная и для меня совершенно новая, неслыханная и даже по книгам неизвестная; употребляют же его и ловки в этом искусстве не все индейцы, а только называемые именем гуарани. Мне так и не сумели объяснить, относится ли это имя ко всему племени или к тому особому роду, что употребляет это неведомое оружие и использует его, охотясь на оленей, либо же именем гуарани зовут сам способ или даже оружие, с чьею помощью испанцев убивают как оленей и вот каким манером. Берут круглый отшлифованный морем камень размером [232] с кулак или чуть больше и завязывают вокруг него узлом веревку из волокон агавы, толщиною в полпальца а длиной футов в сто либо около того, другим же концом обвязывают правое запястье и собирают в руке остальную часть веревки, за исключением четырех-пяти пядей с камнем на самом конце, который раскручивают, как это обычно делают пращники, но если пращники крутят рукою перед броском раз-другой, то индейцы раскручивают веревку в воздухе раз десять — двенадцать, а то и больше, чтобы камень летел с большей мощью и яростью. И когда его запускают, он летит, куда послали и направили, вырываясь тут же, как только пускающий его выпрямит руку, поскольку веревка отпущена и разматывается свободно, безо всяких задержек и помех для камня. И пускают они его так метко, как добрый лучник, и попадают, куда целили, с сорока — пятидесяти футов, а нередко и больше, некоторые же из самых ловких даже со ста, и бросают камень с таким уменьем и искусством, что он сам, попав в цель, еще несколько раз захлестывает веревку вокруг раненого человека или коня, спутывая его так, что стрелявший, дернув за веревку, привязанную, как уже говорилось, к его руке, валит жертву наземь, а там уж они добивают поверженного. Испанцы, побывавшие в этих краях, рассказывают, что из всех причаливших к тем берегам христиан ни один, даже самый удалый и ловкий, не сумел управиться с веревкой и камнем на манер индейцев, хотя попыткам пришельцев не было числа. На мой суд, это оружие между людьми невиданное.
После описанного мною по рассказам очевидцев и прежде, чем кормчий Мельчор Пальмеро отбыл из упомянутого селения Санто-Доминго, он узнал,— и так оно взаправду и было,— что судно, на котором плыл дон Педро де Мендоса, добралось до Испании, но сам он скончался по пути и погребен в море, так что для пустых замыслов нашлась могила, превосходящая величиною гробницу царя Мавзола, почитаемую историками за одно из семи чудес света. Этими посмертными известиями о людях, обрекших себя на жизнь и муки в тех дальних краях, и завершилось плавание флотилии дона Педро де Мендосы и открытие реки Ла-Плата.
(пер. А. М. Косс и В. Б. Дубина)
Текст воспроизведен по изданию: Хроники открытия Америки 500 лет. М. Наследие. 1998
© текст – Косс А.М.; Дубин В. Б. 1998
© сетевая версия – Тhietmar. 2005
© OCR – Неверов В. 2005
© дизайн – Войтехович А. 2001
© Наследие. 1998
ОТКРЫТИЕ ТИХОГО ОКЕАНА БАЛЬБОА (Из хроники Овиедо)
Сентября 29-го [1513 г.] Бальбоа с 26 спутниками вышел из местечка Чиапы и в полумиле оттуда достиг вечером узкого рукава, устья Саванаса. В это время был отлив и путники сделали привал на берегу. Но вскоре затем упавшая в русле вода стала подниматься с необыкновенной быстротою, столь свойственною приливам Тихого океана. Когда уровень воды поднялся, Бальбоа, схватив знамя с изображением Девы и младенца Иисуса, у ног которых красовался герб Кастилии и Лиона, вошел по колена в соленую влагу. Ступая взад и вперед, он громко восклицал: “Да здравствуют августейшие и всемогущие монархи дон Фернандо и донья Хуана, короли Кастилии, Леона и Арагона, во имя которых я для Кастильской короны вещественно, телесно и существенно, без всякого прекословия вступаю во владение этими морями, землями, прибрежьями, гаванями и островами, со всем, что в них содержится, с государствами и областями, принадлежащими или имеющими принадлежать к ним, в каком бы то ни было [28] роде, или по каким бы то ни было причинам, или правам, стародавнего или нового происхождения, из прошедшего, настоящего или будущего времени. И если иной царь или вождь, христианин или басурман, к какой бы вере или секте он ни принадлежал, заявит свои притязания на эти земли и моря, то я готов во всеоружии оспаривать их у него и воевать с ним во имя монархов Кастилии, как настоящих, так и будущих. Им принадлежат и власть и господство над этими Индиями, острова, как Северный, так и Южный материки с их морями от северного полюса и до южного, по сю и по ту сторону экватора, внутри и вне тропиков Рака и Козерога, так как все это и всякая часть его полностью поступает в собственность их величеств и наследников престола; я обстоятельно и письменно скреплю все, что может и должно быть заявлено в пользу их коронной собственности, как теперь, так и для всех времен, пока будет существовать мир до страшного суда всех смертных поколений”. И так как у нахлынувших вод некому было противоречить, то он призвал своих спутников в свидетели того, что законным порядком вступил во владение новым океаном и снял с них присягу защищать оную собственность Кастильской короны.
Затем Бальбоа велел своим спутникам войти в воду, и каждый из них, зачерпнув рукой, отведал ее, чтобы убедиться — соленая ли также вода в другом океане. В кору трех деревьев, к стволам которых подступал прилив, Бальбоа кинжалом врезал кресты и исполнил еще другие обряды, для того чтобы придать своему подвигу вид законности.
(пер. Я. М. Света)
Текст воспроизведен по изданию: Хрестоматия по истории средних веков. Т. 3. М. 1950
© текст – Свет Я. М. 1950
© сетевая версия – Тhietmar. 2006
© OCR – Ingvar. 2006
© дизайн – Войтехович А. 2001
СВЕДЕНИЯ О ПОХОДЕ ГОНСАЛО ПИСАРРО В СТРАНУ КОРИЦЫ, О ПЛАВАНИИ ФРАНСИСКО ОРЕЛЬЯНЫ ПО РЕКЕ МАРАНЬОН И О ЗЕМЛЯХ, ЛЕЖАЩИХ ПО ЭТОЙ РЕКЕ 1
Глава I, где речь идет о том, кем был заложен город Сан-Франсиско в провинции и губернаторстве Кито, и о том, как капитан Себастьян Беналькасар, обретавшийся там по велению маркиза дона Франсиско Писарро, пустился без соизволения последнего из тех краев в Испанию и был возведен там в сан правителя Попояна; о том, как маркиз послал Гонсало Писарро, своего брата, в Кито и как сей последний отправился на поиски корицы и некого короля, или касика, по прозванию Эльдорадо; о том, как была открыта ненароком [река Мараньон], как проплыл по оной от ее верховий да истоков и до самого Северного моря (Северным морем называли в то время Атлантический океан) капитан Франсиско де Орельяна с несколькими соратниками, кои будут здесь поименованы, и обо всем прочем.
Капитан Диего де Ордас поставил перед собой задачу открыть и заселить прославленную великую реку Мараньон (о злосчастной истории, приключившейся с ним, речь шла в книге XXIV настоящего труда) 2.
Однако, дабы было попятно то, что впоследствии стало ведомо о сей реке и каким путем ведомо, нельзя не упомянуть, что после того как маркиз Франсиско Писарро и его братья вышли победителями из затеянной со злым умыслом и к еще большей пагубе завершенной усобицы, в каковой был повержен в прах, бесчестно обижен, а затем и казнен сеньор аделантадо (Аделантадо — правитель, стоявший во главе гражданской и военной организации тех территорий, которые он сам открыл и завоевал) дон Диего де Альмагро со своими сторонниками, сии люди, заделавшись хозяевами положения, очень возгордились. Но я в согласии с тем, что впоследствии показало время, осмеливаюсь утверждать, что эта победа оказалась равно, если не более пагубной, как для победителей, так и для поверженных … 3 (Здесь и ниже многоточиями обозначены сокращения в тексте (нами опущены места, не имеющие отношения к экспедициям Гонсало Писарро и Франсиско Орельяны)).
Но оставим это и возвратимся к цели нашего повествования — губернаторству Кито, тому самому, которое отдал во владение [126] своему сыну Атабалибе великий король Гуайнакава 4. Своим наместником в эту провинцию маркиз дон Франсиско Писарро послал капитана Себастьяна Беналькасара… Этот Беналькасар бросился вдогонку за Ороминави, одним из военачальников. Атабалибы, который, узнав о пленении своего государя, бежал с немалой толикой его сокровищ. На поиски золота и выступил Беналькасар; дорогою же он разорил индейцев Кито и его окрестностей. Тогда же он и основал город Сан-Франсиско 6 — первый и наиглавнейший христианский град из тех, что имеются ныне в названной провинции Кито.
В ту пору сей Беналькасар получил множество вестей о корице — так можно полагать, если верить ему на слово, тому, что сам он здесь, в сем городе Санкто-Доминго, рек, возвращаясь [из Испании), облаченный полномочиями правителя Попаяна. И его мнение было таково, что сыскать оную корицу можно в направлении реки Мараньон, а везти ее в Кастилию и Европу следует по названной реке, и он полагал, что вряд ли в том ошибается, ибо убеждение сие сложилось у него на основании сообщений индейцев, разумеется, если только те сообщения не были лживыми; сведения же сии он почитал верными и поступали оные к тому же от многих и многих индейцев.
Когда этот капитан уезжал отсюда [в Перу], в мыслях у него, однако, не было отправиться на поиски той [корицы]. Тем паче, что Гонсало Писарро пустился на розыски оной много раньше или, может быть, в то время как Беналькасар бродил еще вокруг да около. [Гонсало Писарро] решил, что он найдет и обнаружит оную корицу в глубине страны, у самых истоков топ великой реки. O том, как проходили эти розыски, будет поведано в следующей главе. [127]
Глава II, в коей будет продолжено повествование о событиях, упомянутых и намеченных в названии предыдущей главы, а также рассказано о сведениях, что имеются о короле Эльдорадо, о том, как и каким путем была открыта нежданно-негаданно капитаном Франсиско де Орельяной река Мараньон, по которой он проплыл вместе с пятьюдесятью испанцами до Северного моря: как капитан Гонсало Писарро потратился в Кито, потеряв навсегда большую часть христиан, которых брал с собою на поиски корицы; здесь будут также затронуты кроме перечисленных и другие события, о коих должно упомянуть по ходу нашей истории.
Едва маркизу дону Франсиско Писарро, стало ведомо, что Беналькасар без его на, то соизволения ушел из Кито, он направил туда Гонсало Писарро, своего брата. Этот Гонсало Писарро овладел городом Санкто-Франсиско и частью той провинции и вознамерился идти оттуда на поиски корицы и некоего великого государя, владеющего, сокровищами, о коих в сих краях ходит большая слава, и прозванного из-за них Эльдорадо.
Когда я спросил, по какой причине величают того государя Золотым касиком или королем, то испанцы, кои жили в Кито и прибыли сюда в Санто-Доминго (более десяти из них еще и поныне живут в сем городе), ответствовали, что, насколько это можно уразуметь со слов индейцев, тот великий сеньор или государь постоянно ходит покрытый [слоем] толченого золота, да такого мелкого, как толченая соль, ибо ему мнится, что облачаться в какое-либо иное одеяние будет не стой красиво; что украшать себя золотым оружием либо золотыми вещами, кои выковываются при помощи молотка, либо чеканятся, либо изготовляются каким иным способом, — грубо и обыденно, ибо другие сеньоры и государи носят оные, когда им вздумается, но вот осыпаться золотом — дело редкое, необычное, новое и куда более дорогое, ибо все, что каждодневно поутру одевается, вечером скидывается и смывается, выбрасывается и смешивается с землей, и проделывается сие каждый божий день. И расхаживать вот так, как он расхаживает, — эдаким манером одетым или прикрытым — вошло у него в обычай, и не кажется ему ни непристойным, ни постыдным и весьма ему по нраву, ибо подобное облачение не скрывает и не уродует ни стройной его фигуры, ни его красивого телосложения, коими он, очень гордится, и потому не желает прикрываться какой-нибудь одеждой либо платьем. Я, не раздумывая, предпочел бы золотую пыль из покоев сего властелина пескам из самых богатых золотых россыпей, какие только сыщутся в Перу или на, всем белом свете! [128]
Таким образом, со слов индейцев, получается, что этот касик, или король, несметно богат и что он очень могущественный сеньор; каждое божье утро он вымазывается сплошь в какой-то липкой жидкости или смоле с очень приятным запахом и поверх нее осыпает себя и облепливает толченым золотом, настолько мелким, что оно прилипает к телу, и, весь облепленный златом с головы до пят, он сверкает, словно золотая статуя, изваянная рукою великого мастера. И я так мыслю, раз этот касик может себе такое позволить, — значит, должны у него быть очень богатые копи, где добывалось бы золото подобного качества; и я такого золота, какое мы, испанцы, зовем меж собою “летучим” (volador), видел на материковой земле предостаточно, и притом мелкого, так что с ним можно без труда сотворить то, о чем здесь было говорено. 6
Гонсало Писарро думал, что, пойди он этим путем, из его похода выйдет благополучное и прибыльное путешествие, которое принесет огромные барыши королевской казне и расширит пределы державы и владений нашего монарха и его преемников, а также озолотит сверх меры тех христиан, коим удастся донести до конца сие предприятие. С этой целью он вместе с двумястами тридцатью людьми пешими и конными 7 повернул в верховья реки Мараньон и обнаружил там коричные деревья. Однако было их мало, да к тому еще росли те деревья поодаль одно от другого и в местностях суровых и необитаемых, так что пыл к сей корице [у участников похода] поостыл, и они совсем было потеряли надежду найти коричные деревья в большом количестве (по крайней мере, на этот раз).
Но хоть и были там такие, что так думали, другие — их же сотоварищи — мне потом сказывали, что они не верят, будто те края бедны корицей, ведь произрастает там оная во многих местах, И дело в том, что деревья той породы, кои были найдены, дикие и что в таком виде их родит природа. Индейцы же молвят, что в глубине страны их холят и за ними ухаживают и потому там они несравненно лучше и приносят корицы больше и отменно прекрасной. (Американская “корица” (ishpingo), или, как ее называют хронисты XVI в., “корица из Сумако”, “корица из Кито”, в отличие от азиатской никакой ценности не представляла).
Нa своем пути они [испанцы] столь жестоко страдали от недостатка пропитания, что голод вынудил их позабыть о прочих заботах. И тогда капитан Гонсало Писарро отрядил на поиски пищи капита на Франсиско де Орельяну с пятьюдесятью людьми (см. комментарий 9), но последний не смог вернуться назад из-за того, что река, но которой он пустился, оказалась столь стремительной, что за два дня они очутились за тридевять земель от войска Гонсало Писарро, так что этому капитану и его соратникам, дабы спасти жизнь, ничего иного не оставалось, как только плыть наугад по течению [129] да искать Северное море. Так мне дело изложил сам капитан Орельяна, но другие молвят, что буде он того пожелал бы, то смог вернуться туда, где оставался Гонсало Писарро, и я в сие верую и далее объясню почему.
Этот отряд, который выступил при подобных обстоятельствах, и его капитан были теми, кто обнаружил и увидел все течение сей реки Мараньон и по оной плавал, ибо, кроме них, никто из христиан по ней никогда не хаживал; будет же об этом более подробно и пространно рассказано в главе XXIV последней книги сей Истории (то есть в “Повествовании” Карвахаля). Началось сие плавание и событие нежданно-негаданно и привело к таким последствиям, что может считаться одним из величайших дел, когда-либо совершенных людьми.
И так как сие странствие и открытие реки Мараньон ad plenum (Ad plenum (лат.) — целиком), как я уже о том сказал, будет позже описано, я не буду далее о нем распространяться и передам здесь только некоторые подробности, кои в дополнении к тому, что описал некий преподобный монах из ордена Проповедников — свидетель и очевидец [сего плавания], стали мне ведомы впоследствии в этом городе Санто-Доминго от самого капитана Франсиско де Орельяны и от прочих прибывших вместе с ним рыцарей и идальго.
Сказанный монах не включил сии подробности в свое повествование или потому, что позабыл о них, [или потому], что не счел их столь важными, чтобы ими заниматься, и я обязан здесь пересказать их так, как они были мне сообщены названным капитаном и его товарищами.
И хотя сведения эти будут изложены не в столь совершенном порядке, как это следовало бы сделать, они буквально точь-в-точь соответствуют тому, что рассказали мне эти люди; кое-что я у них сам выспрашивал, прочее же будет изложено так, как сие им пришло на память.
И так как речь идет о случае удивительно редком, о путешествии весьма продолжительном и чрезвычайно опасном, было бы несправедливо предать забвению и умолчать об именах тех, кто в нем участвовал, а посему я привожу их здесь, тем более, что кое-кого из этих людей я видел воочию в этом нашем городе, куда капитан Орельяна и десять или двенадцать из его людей прибыли однажды в понедельник, в 20-е число декабря месяца 1542 года 8. Но так как, кроме тех пятидесяти человек, кои выступили из лагеря Гонсало Писарро с капитаном Орельяной, были и такие, что сели на тот же самый корабль с намерением дожидаться остального войска в определенном месте, куда вскоре должен был прибыть капитан Гонсало Писарро, я перечислю всех, кто в этом плавании участвовал. Вот их имена. [130]
Перечень людей, которые вместе с капитаном Франсиско де Орельяной выступили из лагеря Гонсало Писарро и совершили плавание по великой реке Мараньон.
Прежде всего:
1. Капитан Франсиско де Орельяна, уроженец города Трухильо в Эстремадуре.
2. Комендадор Фраисиско Энрикес, уроженец города Касерес.
3. Кристобаль де Сеговия, уроженец Торрехона де Веласко.
4. Эрнанд Гутьеррес де Селис, уроженец Селиса, что в горах.
5. Алонсо де Роблес, уроженец города Дон Бенито, что лежит в земле Медельин. В этом походе — альферес.
6. Алонсо Гутьеррес из Бадахоса.
7. Хоан де Арнальте.
8. Хоан де Алькантара.
9. Кристобаль де Агиляр, метис, сын лиценциата Маркоса де Агиляр и индианки, что была взята на этом острове Эспаньола, сам по себе храбрый юноша и человек надежный. (Лиценциат — ученая степень, которая предшествовала докторской.)
10. Хоан Каррильо.
11. Алонсо Гарсия.
12. Хоан Гутьеррес.
13. Алонсо де Кабрера, уроженец Касальги.
14. Блас де Агиляр, астуриец.
15. Хоан де Эмпудия, уроженец Эмпудии, коего убили индейцы.
16. Антонио де Карранса, житель Фриаса, коего также убили индейцы.
17. Гарсия де Сория, житель Сории, коего также убили индейцы.
18. Гарсия де Агиляр, уроженец Вальядолида, преставился во время путешествия.
19. Другой Хоан де Алькантара, приписан к [городу] Сантьяго[-де-Гуаякиль(?)], также умер во время путешествия.
20. Хоан Осорио, приписан [к городу Сантьяго-де-Гуаякиль (?)], почил во время похода.
21. Петро Морено, уроженец Медельина, тоже скончался от болезни.
22. Хоанес, бискаец, уроженец Бильбао, также погиб от болезни.
23. Себастьян де Фуэнтеррабия, умер от недуга по время похода.
24. Хоан де Ребольосо, уроженец Валенсии-дель-Сид, умер от болезни.
25. Альвар Гонсалес, астуриец из Опьедо, умер от болезни.
26. Блас де Медина, уроженец города Медина-дель-Кампо.
27. Гомес Каррильо. [131]
28. Эрнанд Гонсалес, португалец.
29. Антонио Эрнандес, португалец.
30. Педро Домингес, уроженец Палоса.
31. Антонио Муньос из Трухильо.
32. Хоан де Ильянес, уроженец города Ильянеса в Астурии.
33. Перучо, бискаец из Пассахе.
34. Франсиско де Исасага, бискаец, эскривано армады, уроженец Санкт-Себастьяна.
35. Андрес Мартин, уроженец Палоса.
36. Хоан де Паласиос, житель Аямонте.
37. Матаморос, житель Бадахоса.
38. Хоан де Аревало, житель Трухильо.
39. Хоан де Элена.
40. Алонсо Бермудес из Палоса.
41. Хоан Буэно, уроженец Могера.
42. Хинес Эрнандес из Могера.
43. Андрее Дуран из Могера.
44. Хоан Ортис, из приписанных [к Сантьяго-де-Гуаякилю (?)].
45. Мехия, плотник, уроженец Севильи.
46. Блас Контрерас, из приписанных [к Сантьяго-де-Гуаякилю (?)].
47. Хоан де Варгас из Эстремадуры.
48. Хоан де Мангас из Пуэрто-де-Санкта-Мария.
49. Гонсало Диас.
50. Алехос Гонсалес, галисиец.
51. Себастьян Родригес, галисиец.
52. Алонсо Эстебан из Могера.
53. Фрай Гаспар де Карвахаль из ордена Проповедников, уроженец Трухильо.
54. Фрай Гонсало де Вера из ордена Милосердия. (Орден Нашей Владычицы Милосердия, основанный в 1218 г. в Барселоне, принимал активное участие в колонизации Нового Света, куда первые его представители попали вместе с Колумбом.)
Таким образом, всего, считая капиана Франсиско де Орельяну, — пятьдесят четыре человека, из коих пятьдесят, как уже было сказано, выступили вместе с последним на поиски съестных припасов и на разведку местности; и все они — и монахи и прочие — плыли на одном и том же судне и должны были поджидать войско в месте, которое указал капитан Гонсало Писарро, а он, своим чередом, должен был отправиться вслед спустя несколько дней. И из числа людей, коих я здесь выше поименовал, троих убили индейцы и восемь померли [от болезней], так что всех погибших насчитывалось одиннадцать человек 9.
Из посланий, составленных в городе Попаяне и помеченных 13 августа 1542 года, кои были доставлены в сей город Санто-Доминго уже по прибытии сюда означенного капитана Франсиско [132] де Орельяны, явствует, что капитан Гонсало Писарро выслал вперед себя сего капитана Франсиско де Орельяну со сказанными пятьюдесятью людьми за припасами для всего войска и на поиски некоего озера с густо заселенными берегами, таящего в себе, как говорят, несметные сокровища, дабы [Oрельяна] ознакомился с расположением тех мест и дожидался бы там оного капитана Гонсало Писарро, и что Гонсало Писарро сразу же, спустя всего лишь несколько дней, прибыл туда, где велел капитану Орельянe себя ждать, прибыл почти так же быстро, как и сам Орельяна (по данным же Гарсиласо де ла Вега, Гонсало Писарро добрался “до места слияния рек”, где уговорился встретиться с Орельяной, через два месяца). И не нашедши ни Орельяну, ни его людей, Гонсало Писарро решил, что упомянутый Орельяна вместе с солдатами на свой страх и риск со злым умыслом пустился по той могучей реке на имевшемся у него судне, или бригантине, на поиски Северного моря; и вот так оказался Гонсало Писарро одураченным, ибо на сказанном судне были порох и все снаряжение его войска и, кроме того, [в письмах] сказано, что люди, уплывшие на судне, везли с собой большие сокровища в золоте и каменьях. Было ли все так, как говорится в тех письмах, мы узнаем в свое время в другой главе (в главе VI).
Здесь же [в Санто-Доминго] этим капитаном Орельяной и его соратниками было обнародовано, что явились они бедными и что не в их воле, хоть и желали они того, было вернуться к сказанному Гонсало Писарро, ибо течение было стремительно, да к тому же имелись и иные причины, каковые более пространно изложены в донесении монаха (Гаспара де Карвахаля]. Так или иначе, сие случилось, и Писарро, оказавшись на краю гибели, был принужден повернуть в сторону Кито; и пока они [люди Писарро] добрались туда, они съели из-за отсутствия пропитания более ста лошадей и множество собак, кои были у них с собой; так и возвратились они в город Санкто-Франсиско [-де Кито]. И пишут еще в тех письмах, что там ходит молва, будто Гонсало Писарро [намеренно] оставил в стороне населенные края и якобы приукрасил трудности, чтобы собрать [побольше] людей и лошадей, и что в Кито он возвратился, желая узнать, что творится и происходит в его землях, и чтобы вмешаться в споры между президентом Вака де Кастро и доном Диего де Альмагро (См. комментарий 19). Однако все же более вероятно, что тот капитан Гонсало Писарро возвратился потому, что потерпел неудачу, ибо из двухсот тридцати человек, что выступили вместе с ним, вернулось самое большее — сотня людей, да и те в большинстве своем были немощны и недужны; этих людей и тех, что уплыли вместе с Франсиско де Орельяной по реке, мы числим живыми, а всех прочих — погибшими, а таких, коли их счесть, оказывается более восьмидесяти семи, ибо с Орельяною на судне отправилось людей больше, чем здесь перечислено, имена же их позапамятовались.
Помимо бедствий, что преследовали Гонсало Писарро, в письмах тех еще сообщается о том великой поспешности, с коей капитан Себастьян де Беналькасар, решивший отправиться на поиски Эльдорадо, принялся вооружаться и снаряжаться. Что из этого еще получится, покажет время, и будет все об этом собрано и сказано особо, там, где речь пойдет о правлении оного Беналькасара; на этом мы поставим точку и возвратимся к истории, что началась в Кито, к тому, что доносят об открытых ими странах сей капитан Франсиско де Орельяна да его соратники. [133]
ГЛАВА III, в коей сообщается о достоинствах земли и народа провинции Кито; о том, что такое те коричные деревья, кои были обнаружены капитаном Гонсало Писарро и бывшими с ним испанцами, о том, какая великия река — сей Мараньон, и о многочисленных островах, что на ней имеются.
Земля Кито плодородна и густо заселена, коренные обитатели той провинции и лежащих окрест нее земель — воинственны и ладно сложены, главное поселение христиан в том губернаторстве — город Санкто-Франсиско [-де-Кито] — находится по другую сторону от линии экватора, почти что в четырех градусах. (Кито расположен в 0°14′ ю. ш. и в 78°31′ з. д.)
На свои войны и побоища индейцы выходят со знаменами, и полки их идут в превосходном порядке, у них много труб и гайт (Гайта — старинный музыкальный инструмент) или таких музыкальных инструментов, кои издают звуки, похожие на звуки гайт, барабанов и рабелей (Рабель — старинный музыкальный инструмент, представлявший собой нечто вроде трехструнной лютни, по которой водили смычком), и люди эти, украшенные пучками перьев, сражаются каменными топорами, дротиками, копьями в тридцать пядей длиною, камнями и пращами.
Я узнал также от этого капитана Орельяны и его товарищей, что страна, где растут коричные деревья, находится в семидесяти лигах на восток от Кито, а от Кито на запад лигах в пятидести или, может, немного более или менее находится [134] Южное море и остров Пуна (Южным морем называли тогда Тихий океан у берегов Центральной и Южной Америки (название это сохранилось до сих пор на некоторых современных картах, например английских). Остров Пуна находится в заливе Гуаякиль). Листья сих деревьев, равно как и чашечка, на коей держится желудь или ягода — плод коричного дерева, — зело отменная пряность, однако сами желуди и кора дерева отнюдь не так хороши. Ростом оные деревья подстать оливковым, листья их похожи на лавровые, только чуть пошире, цветом же своим те листья будут позеленее, чем у оливковых деревьев, и более желтые. Деревьев сих испанцы Гонсало Писарро во время похода встретили мало, и росли они друг от друга в отдалении, в горах и краях бесплодных и непроходимых, и той пряностью все остались премного довольны, как тем, что она вкусна и добротна, так и тем, что была оная самой что ни на есть тонкой корицей, схожей с тою специей, какую ввозили и ввозят по ею пору в Испанию и Италию из Леванта и какая употребляется по всему свету. Их форму, то есть форму тех желудей-плодов коричного дерева, кои являются в нем самым ценным, я уже описывал в книге IX, главе XXXI, а также и изобразил их внешний вид. Однако весьма обескуражило тех воинов то, что нашли они оной корицы совсем мало, и посему некоторые из них говорят, что ее там самая малость, а другие сказывают обратное, ибо произрастает оная во многих краях и провинциях. Но много ли ее там или мало, покажет время, как это уже было с золотом на сем нашем острове Эспаньола, на коем спустя несколько лет после прибытия туда испанцев было найдено немного золота, но зато впоследствии во многих частях острова было открыто и поныне действует множество богатейших копей, из коих было извлечено не счесть сколько тысяч песо золота, и копи эти никогда не истощатся до скончания света, так что вполне может статься, что то же самое произойдет и с упомянутою корицей.
Сколь велика и непомерна река Мараньон, можно судить по заверениям капитана Франсиско де Орельяны и его сотоварищей, кои по ней плавали и кои утверждают, что в тысяче двухстах лигах от впадения в море оная местами достигает ширины в две-три лиги и вообще по мере того, как они по ней спускались, она все время расширялась да становилась все шире и шире из-за множества всяких других вод и рек, кои вливаются в нее то по одну, то по другую сторону с обоих берегов, и что в семистах лигах от устья она имеет ширину в десять лиг и более. Да и от этого места и ниже ширина ее все более возрастает до самого моря, при впадении же в оное она образует множество устьев и островов, и число тех протоков и островов таково, что открыватели не сумели и не смогли его на ту пору даже себе и представить. Тем не менее все они утверждают, что все эти устья вплоть до подлинных берегов на западе и на востоке или все пространство, что заключено между ними, должно считать рекою, устье [135] коей своими рукавами и пресными водами раскинулось вширь на сорок лиг или более; пресные воды из реки глубоко вдаются в соленые морские воды, так что, будучи даже в двадцати пяти лигах от берега, в открытом море, путешественники брали в нем пресную воду, которую приносит туда сказанная река.
Они повстречали и повидали без счету всяких обитаемых островов, жители коих вооружены весьма разнообразно: одни сражаются кольями, дротиками и каменными топорами, другие — при помощи луков и стрел; однако у лучников да стрелков, которые обитают на реке выше двухсот лиг от впадения оной в море, отравы нет, зато те, кои живут ниже по течению, стреляют ядовитыми стрелами и употребляют дьявольскую и наизлейшую отраву.
Все эти народы — идолопоклонники, поклоняются солнцу и приносят ему и жертву голубей и голубок да чичу, то есть вино из маиса или касаби (Касаби — хлеб, который индейцы приготовляли из юки), которое они пьют, и прочие напитки. Все это они ставят к подножию своих идолов, каковые представляют собой всякие статуи да человеческие фигуры огромного роста. С некоторыми из своих врагов, коих они берут в плен во время войны, они поступают следующим образом: отрезают им руки по запястье, а кое-кому даже по локти и оставляют их так до тех пор, пока они не испускают дух; после же смерти их сжигают на кострах или очагах и пепел развеивают по ветру; кроме того, некоторых из пленных оставляют в живых и заставляют потом на себя работать в качестве рабов 10. Народы, живущие по всей сказанной реке, человечьего мяса не едят, пожирают его лишь лучники, из тех, что стреляют отравленными стрелами, и эти лучники — карибы и едят они человечину с удовольствием.
Когда умирает кто-либо из туземцев (из тех, что обитают повыше лучников), то его обертывают полотнищами из хлопчатой ткани и хоронят тут же в собственном доме 11. Люди те хорошо обеспечены и запасают много провизии впрок, на время сбора урожая, кроме того, они держат съестные припасы в высоких постройках — „барбакоах”, поднятых над землею на рост человека, ибо им нравится, чтобы оные были высокими (Свайные постройки возводились для того, чтобы во время половодья уберечь продовольствие и жилье от затопления). Там у них хранятся маис и сухари, которые они делают из маиса или сушат из касаби или же из того и другого зараз, вяленая рыба, много ламантинов и оленьего мяса.
У них в домах много всяких украшений, удивительно тонких пальмовых циновок, множество всяческой превосходной глиняной утвари. Спят они в гамаках, дома у них чисто подметены и прибраны, строятся они из дерева и кроются соломой. То, что я сказал выше, относится к жилищам, которые встречаются на побережье или поблизости от моря, в других же местах, кое-где выше по реке, они возводятся из камня, причем по тамошним обычаям двери в домах делают с той стороны, где восходит солнце. [136]
Страна Кито (Очевидно, под “страной Кито” Овьедо разумеет здесь Амазонию) изобилует съестными продуктами, о которых я уже говорил, а также всеми плодами, кои только известны на материковой земле; местность там здоровая, воздух чистый, вода вкусная, и там к тому же — тепло, а индейцы в тех краях миролюбивы и цвет их [кожи] приятнее, чем у тех (не столь темных), которые обитают по берегам Северного моря. Там растет множество превосходных трав и иные из них похожи на те, что произрастают у нас в Испании. Испанцы — соратники капитана Орельяны и он сам — сказывают, что растения, кои они видели, представляют собой не что иное, как тутовую ягоду, вербену, портулак, кресс, заячью капусту, чертополохи, порей, ежевику; кроме того, они видели многие другие растения, которые были им неведомы, но которые со временем станут известны. Из животных, они говорят, имеется множество оленей, ланей, коров, тапиров, муравьедов, кроликов, мелких попугаев, тигров, львов и всяких других — как домашних, так и диких, кои встречаются повсюду на материковой земле. Так они рассказывают, например, о больших перуанских овцах и о других — поменьше, о животных, что ходят в упряжке, о вонючках, от которых отвратительно пахнет, о сумчатых мышах и о тамошних собаках, которые не лают (Нельзя сказать, какие именно растения и животные имеются в виду, поскольку, как и в случае со “львами” (см. комментарий 28 к “Повествованию” Карвахаля), первые европейцы в Новом Свете давали диковинным представителям американской флоры и фауны названия уже известных им растений и животных Старого Света).
ГЛАВА IV, в коей речь идет о владениях королевы Конори и об амазонках, коль скоро можно их так называть, об их государстве и его могуществе и величине, о сеньорах и государях, подвластных этой королеве; о великом государе по имени Карипуна, чьи владения, говорят, изобилуют серебром, и о многом ином, коим мы закончим повествование об открывателях, что проплыли по реке Мараньон совместно с капитаном Франсиско де Орельяной.
В том повествовании, которое, как я уже сказал, сочинил фрай Гаспар де Карвахаль и которое включено в главу XXIV последней книги этой истории, среди прочих примечательных вещей говорится о государстве женщин, кои живут одни, сами по себе, без мужчин, и ходят на войну; женщины эти могущественны, богаты и владеют обширными провинциями. В других частях этой [137] всеобщей истории Индий уже упоминались некоторые области, где женщины — полновластные владычицы и где они правят своими государствами, совершая в оных правосудие, владея оружием и пуская его в ход, когда им заблагорассудится; так я упоминал в главе Х книги XXIV о некой королеве по имени Орокомай. Точно так же, говоря о губернаторстве Новая Галисия (Новой Галисией испанцы называли Северную Мексику) и о завоевании оного (речь об этом шла в книге XXXIV, главе VIII), я описывал владения Сигуатан, — обитателей их, если только мне сказали правду, можно назвать амазонками. Однако эти последние не отрезают себе правую грудь, как это делали жены, коих древние прозвали амазонками, как о том сообщает Юстин (Юстин — римский историк конца II — начала III в.), а он говорит, что они сжигали себе правую грудь, дабы она не служила им помехой при стрельбе из лука. Но и первое и второе, то есть то, чего касался я, повествуя о владениях Орокомай и Сигуатан, — ничто в сравнении с тем, что сообщают люди Орельяны о своих беседах с женщинами, каковых именуют амазонками. От одного индейца, коего капитан Орельяна забрал с собой (он умер впоследствии на острове Кубагуа), они получили сведения, что земли те, над которыми эти жены властвуют и на которых не сыскать ни одного мужчины, тянутся в длину на триста лиг, и все сие пространство населяют одни лишь женщины; над всеми этими землями владычествует и ими правит некая женщина по имени Конори. В ее владениях и вне их, в тех, что находятся с ними по соседству, все ей беспрекословно подчиняются, и там ее очень почитают и боятся. Под ее рукой многие провинции, кои ей повинуются и признают ее своей государыней и служат ей как вассалы и данники. Подвластные ей племена живут в том краю, где владычествует некий великий властелин по имени Рапио. Подчинены ей также страна другого государя, которого кличут Торона, провинция, коей правит другой сеньор по имени Ягуарайо, и провинция, принадлежащая Топайо, а также земля, которой управляет другой муж, некий Куэнъюко, и другая провинция, которая зовется, так же как и ее сеньор, — Чипайо, и еще одна провинция, где власть держит другой сеньор, по прозванию Ягуайо.
Все эти сеньоры или государи — могущественные властители и властвуют над обширными землями, и все они находятся в подчинении у амазонок (если можно их так называть) и служат оным и их королеве Конори. Это государство женщин находится на материковой земле между рекою Мараньон и рекою Ла Плата, коей настоящее название Паранагуасу (Paranaguacu) (В переводе на русский язык река Ла Плата (Rio de la Plata) значит Серебряная река (сейчас так называется общий расширенный эстуарий рек Парана и Уругвай). Парана-Гуасу (на одном из индейских языков значит “Большая река”); в настоящее время такое название носит один из правых рукавов дельты реки Парана. Сомнительно, чтобы Овьедо имел здесь в виду указанные реки). [138]
По левую руку от того пути, коим плыли вниз по Мараньону эти испанцы и их капитан Франсиско де Орельяна, посреди реки, по соседству с землей амазонок, лежат, по их словам, владения некоего могущественного сеньора. Имя сему государю — Карипуна, владеет он многими землями, и много других он покорил, и находится у него под рукой не счесть сколько всяких других сеньоров, кои ему повинуются, и страна его богата серебром.
Сейчас отнюдь еще не все ясно и нельзя себе представить со всей очевидностью истинное значение [сего открытия], и если я пишу здесь о нем, то не потому, что оное имеет отношение к губернаторству Кито (хотя именно из Кито, как я уже о том молвил, и выступили в поход те испанские идальго, кои свершили сказанное открытие), а лишь затем, чтоб пояснить события, которые должны произойти далее и которые будут описаны впредь, где об этих областях и провинциях будет рассказано более подробно и обстоятельно. И, таким образом, дабы лучше во всем разобраться, дабы описание открытия сей реки Мараньон и того, что увидели капитан Франсиско де Орельяна и другие люди, проделавшие столь великое, столь небывалое и опасное плавание, доставило бы наибольшее удовлетворение, я посоветовал бы читателю, дочитавши до сих пор, не идти далее, а заглянуть в главу XXIV последней книги этой Всеобщей истории Индий. Там же мы рассмотрим и то, что принесет с собой время и что пополнит наш рассказ о Мараньоне и о провинции Кито, каковая является основным предметом сказанной главы.
ГЛАВА V, трактующая о злоключениях и гибели капитана Франсиско де Орельяны и многих других, кои, вверив свою судьбу оному, поплатились за это собственной жизнью.
Возвели этого капитана Франсиско де Орельяну в аделантадо и правителя реки Мараньон и дали ему четыреста человек с лишком и неплохую армаду, и прибыл он с той армадой к островам Зеленого Мыса, где из-за болезней и по собственному своему нерадению потерял изрядную часть из тех людей, что служили под его началом. И с тем, что у него было, не считаясь ни с какими препонами, пустился он далее на поиски тех самых амазонок, коих никогда не видывал, но о коих раззвонил на всю Испанию, чем и посводил с ума всех тех корыстолюбцев, что за ним последовали. И в конце концов добрался он до одного из устьев, [139] через которые Мараньон впадает в море. Да там он и погиб, и с ним вместе большинство людей, которых он привел с собой; те же немногие, что выжили, добрались затем, как я уже сказывал, совсем изнемогшие, до нашего острова Эспаньола. И так как этот капитан не свершил ничего путного, чем можно было бы похвалиться и что заслуживало бы благодарения, достаточно с вас, читатель, этого краткого отчета об этом скверном деянии, творцом коего был упомянутый рыцарь, и сознания, что пагубным помыслам последнего пришел конец, равно как и мозгу, их измыслившему. А по сему перейдем к другим кровавым и суровым событиям, коим самое время прийти на память и описывать кои — моя обязанность. 12
Глава VI, в которой кратко излагаются события, причастные к войнам, которые происходили в землях и морях перуанских, неверно именуемых южными, и кои послужили к немалой пагубе для дела господнего и их цесарских католических величеств и нанесли ущерб короне и королевскому скипетру Кастилии, оным же испанцам, а равно и индейцам — обитателям тех краев. 13
Сие губернаторство [Кито] Гонсало Писарро получил из рук своего брата маркиза дона Франсиско Писарро, который передал и отказал ему оное властию и полномочиями их величеств (См. примечание на стр. 180), и сие касалось не только губернаторства Кито, но и губернаторств Пасто и Кулаты (Кулата — другое название города Сантьяго-де-Гуаякиль) — залива, гавани и острова Пуна вместе со всеми находящимися в тех местах поселениями, — и все это было дано ему во владение. Будучи уже в Кито, он получил сведения о долине, где произрастает корица, и об озере короля, или касика, Эльдорадо и порешил отправиться на поиски корицы и озера, заведомо зная от индейцев, что воистину было оное богатейшей сокровищницей.
И вот, произведя огромные траты (По данным Гомары и Гарсиласо де ла Веги, 50 тыс. кастельяно золотом (60 тыс. дукатов)), он тронулся в путь и повел за собой более чем две сотни людей пешими и конными; он пробирался неприступными и нехожеными горами, карабкался на них, цепляясь руками, с великими усилиями и безмерным трудом, переправлялся через многие большие реки, наводя переправу всякий раз с неизменной ловкостью и со значительными для себя опасностями, покуда не вышел в некую провинцию, [140] которая называется Самако (Правильно — Сумако) и лежит в семидесяти лигах от Кито 14. Изнуренные, претерпев множество мытарств, они вынуждены были там остановиться, чтобы отдохнуть и собраться с силами. В тамошнем краю они нашли много еды, несмотря на то, что местность окрест была суровая и сплошь изрезанная горными хребтами да ущельями и что в топях там тоже не было недостатка. Местные же жители там ходят голые, селятся они среди гор, в домах, которые стоят вразброс 15.
Отдохнувши немного и набравши себе кое-какого пропитания на дорогу, сии испанцы возобновили розыски корицы; с собой у них было несколько “языков” (lenguas), кои уверяли, что доставят их туда. И дабы не утруждать этим [тяжелым походом) всех, Гонсало Писарро приказал следовать за собой и теми проводниками не более восьмидесяти ратникам, однако с тем, чтоб остальные не теряли его из виду. И вот так брел он семьдесят дней пеший, ибо те места были совсем непроходимы и лошадям там делать было нечего.
В конце этого перехода были обнаружены коричные деревья. Эти деревья — большие (попадаются также, впрочем, и малые) и растут они вдалеке одно от другого среди диких гор; их листья и те плоды, что на них есть, имеют привкус корицы, однако же кора и прочее у них на вкус не хороши, и уж если имеют вкус, так одного лишь дерева. И так как деревьев, ими найденных, к тому же оказалось мало, они не обрадовались своей находке, им казалось, что польза от той корицы — ничто в сравнении с тем великим трудом, который они положили, разыскивая ее в этих гиблых местах. Оттуда они направились в другую провинцию, которая зовется Капуа; из нее и послал Гонсало Писарро за людьми, коих прежде покинул. Вскоре вступил он u пределы другой земли, которая называется Гема. Из нее он попал в другую провинцию, именуемую Огуама (Очевидно, Омагуа), жители которой обитают по берегам некой могучей реки, дома их стоят у воды, поодаль один от другого. Этот народ разъезжает в каноэ вдоль берегов и носит короткие рубашки из хлопчатой ткани; земли же в сторону от реки труднопроходимы из-за множества болот 18.
Тут распорядился Гонсало Писарро соорудить бригантину, на которой можно было бы плыть по той реке и везти недужных, а также аркебузы, арбалеты, прочес вооружение и снаряжение да иные вещи, потребные для предприятия; кроме того, испанцы располагали пятнадцатью каноэ, которые к этому времени удалось набрать у местных жителей. В дальнейший путь двинулись целой армадою, но все же лодок для размещения людей не хватило. Всякий раз, когда индейцы видели бригантину и [слышали] грохот от аркебузных выстрелов, они обращались в бегство.
Большая часть христиан шла берегом реки вслед за армадою. И вот как-то сказал капитану Гонсало Писарро его заместитель [141] капитан Франсиско де Орельяна, будто проводники говорят, что на пути, коим они следуют, ждет их полное безлюдье, а посему более разумным было бы остановиться и запастись загодя и впрок припасами на дальнейшую дорогу, и так и было сделано. Однако съестного, которого там удалось набрать, было недостаточно. Еще сказал ему капитан Орельяна, что он с семьюдесятью людьми ради службы его величеству и для успеха похода названного Гонсало Писарро берется, отправившись на бригантине и лодках-каноэ вниз по реке, дойти до слияния тех рек, где, по полученным сведениям, можно будет найти пропитание и что он запасет сколько сможет оного и возвратится через десять-двенадцать дней к войску, а Гонсало Писарро и его люди [тем временем] должны спуститься по течению; он же, Орельяна, вскоре вернется назад, вверх по реке, со спасительным грузом; таким образом, войско сможет продержаться долее и осуществить свои намерения, не испытывая недостатка в пище.
Подходящим показался Гонсало Писарро тот выход, который предложил ему Орельяна, и он дал ему свое соизволение и людей и все, в чем тот нуждался и чего просил, и повелел ему вернуться, в срок, который он сам назвал, и ни в коем случае не заходить далее того места, где сливаются реки, на берегах коих, по словам проводников, они должны найти съестное. И так как Гонсало Писарро должен был переправляться через две большие реки, он приказал ему [Орельяне] оставить себе четыре или пять каноэ, из тех, что у того были с собой, с тем, чтобы на них можно было перевезти шедших с ним людей. Тут Орельяна пообещал, что именно так он все и сделает, и с этим отбыл. Но вместо того, чтобы оставить каноэ и возвратиться с провизией, он с дружиною, которую дал ему Гонсало Писарро, пустился вниз по течению и увез с собой оружие, разные инструменты и тому подобное, ослушался [Гонсало Писарро] и отправился искать Северное море 17.
Когда Гонсало Писарро увидел, что Орельяна задерживается и не возвращается и не подает о себе никаких вестей, он, дойдя до места слияния рек, где были найдены следы стоянок и прочие признаки того, что Орельяна там побыл, понял, что над ним насмеялись, и сказал, что Франсиско де Орельяна, покинув [на произвол судьбы] его [Гонсало Писарро] и остальных в этих диких местах средь стольких рек без пищи (ведь ничего другого, кроме почек с деревьев да орехов с пальм, у них не было), обошелся с ним куда более сурово, нежели это могло бы взбрести на ум любому неверному. Тут настал страшный голод, в пищу пошли одна за другой собаки, добрая сотня лошадей, несчетное множество всяких там ящериц и прочих гадов и разная ядовитая снедь, по причине коих несколько солдат отравилось насмерть, а другие ужасно ослабли и захворали.
Добравшись вместе с людьми, кои у него еще оставались, до слияния [рек], Гонсало Писарро взял с собой нескольких солдат и, разместившись в пяти каноэ, добытых у индейцев, отправил [142] ся разыскивать пищу для себя и для всех своих людей и нашел ее в одном дне пути оттуда, коли плыть наперекор течению, и с вестью о той находке возвратился назад в лагерь, однако все ему ответили единодушно, что прежде умрут, чем двинутся с места. Тогда, видя их решимость, он на тех же каноэ пустился вплавь по Великой реке и восемь суток плыл по ней со своими людьми с большим трудом и неменьшим риском, после чего нашел маис и касаби в том месте, где, по словам проводников, им и следовало быть. Там люди набирались сил и отдыхали на протяжении трех дней. Дальше им опять пришлось долго брести безлюдной стороной; лишения и голод, которые их преследовали по пятам, достигли крайнего предела, и они вынуждены были съесть всех остававшихся еще у них лошадей, число коих превышало восемьдесят, но, несмотря на это, несколько испанцев все же померло. 18
О люди, грешники! Куда вас только ни заводит алчность и честолюбивые помыслы? Сколь неразумно взваливаете вы себе на плечи непосильную ношу и скот, заслуженно воздается вам за все ваши ошибки и безрассудства!
Выпало на долю этим испанцам что ни день переправляться через многочисленные и большие реки, наводить на них переправы и сооружать плоты (balsas) (Строить плоты испанские конкистадоры научились у инков: плоты были у них основным средством передвижения по воде. В Эквадоре и Перу такие плоты — balsas сооружают до сих пор из так называемого бальсового дерева — охромы (Ochronia lagopus) — оно чрезвычайно легкое (легче пробки) и громадных размеров, произрастает в топкой тропической сельве), а порою переходить эти реки вброд — по колено, по пояс в воде, а то и выше. Ведь зашли они в глубь страны на двести лиг, а чтобы возвратиться в Кито, им пришлось проделать путь гораздо больший.
Тем временем в Кито объявился лиценциат Вака дель Кастро, который заставил признать себя правителем Кито и всех прочих земель, коими [прежде] управлял Гонсало Писарро. Там узнал он [Гонсало Писарро] о кончине маркиза — своего брата, и стало также ему ведомо, что Диего Альмагро-сын не пожелал покориться королевским предначертаниям. А посему решил Гонсало Писарро вместе с семьюдесятью соратниками, что уцелели после похода, здесь нами описанного, выступить навстречу президенту Вака дель Кастро, намереваясь выполнить все, что ему только будет приказано, как он об этом собственноручно писал своим друзьям в письмах. И я кое-какие из них видывал; писаны они были в третий день сентября 1542 года в Томебамбе, что лежит на земле Кито 19.
Итак, вот какова была причина бегства и самоуправства капитана Франсиско де Орельяны, та причина, благодаря которой найдена была сия река Мараньон; о том же, как это произошло, говорится в главе XXIV последней книги сих историй, повествующей о кораблекрушениях. (То есть в “Повествовании” Карвахаля.)
Комментарии
1. “Всеобщая и подлинная история Индий, островов и материковой земли в море-океане” Гонсало Фернандеса де Овьедо-и-Вальдеса (более известного под именем Овьедо) — ценный и весьма своеобразный источник сведений об эпохе Великих географических открытий вообще и об экспедиции Орельяны в частности. Хотя огромный труд Овьедо довольно слаб с литературной точки зрения и не отличается ни глубиной мысли, ни широтой воззрений, непреходящее значение его состоит в том, что он создан по горячим следам событий их непосредственным очевидцем и активным участником.
Овьедо (1478—1557) — одна из колоритнейших фигур своей богатой свершениями эпохи. На своем долгом веку ему пришлось быть и солдатом, и монахом, и царедворцем, и конкистадором, и писателем, и чиновником, не раз пришлось побывать ему и в тюрьме. Он лично знал титанов итальянского возрождения — Леонардо да Винчи, Тициана, Микеланджело, встречался с королями, вельможами, вождями конкисты — Бальбоа, Кортесом и Писарро. Впервые он попал в Новый Свет в 1514 г. и окончательно покинул их в 1556. Шесть раз за это время он совершал опасные плавания через океан на родину и возвращался назад в Новый Свет. В 1532 г. Овьедо был назначен первым главным хронистом Индий, и особый королевский указ от 15 октября того же года вменял в обязанность всем правителям и должностным лицам посылать ему подробную информацию о новооткрытых землях. Однако первая часть его “Истории” вышла в Толедо еще за несколько лет до этого, в 1526 г., а две другие так и не были опубликованы при жизни Овьедо и увидели свет лишь три столетия спустя, в 1851—1855 гг. Овьедо как в силу своего официального положения, так и в силу собственных убеждений был сторонником захватнической и рабовладельческой политики испанской короны и старался облагородить и позолотить эту политику в глазах современников и потомков. Его идейный противник Лас Кисас, который, кстати, воспрепятствовал опубликованию в 1548 г. второй части его “Истории”, писал, что Овьедо следовало бы начать свой труд с рассказа о том, “как его автор был конкистадором, грабителем и убийцею индейцев, как загонял он их в рудники, в коих оные и погибали”. Впрочем, взгляды Овьедо интересны в том смысле, что их разделяло большинство современников, в то время как передовые воззрения Лас Касаса встречали у них недоумение и противодействие.
Орельяне прямо или косвенно посвящено семь глав “Истории”. (О плавании Орельяны Овьедо писал, кроме того, в своем письме итальянскому кардиналу Пьетро Бембо, датированном в Санто-Доминго 20 января 1543 г. (см. Giovanni Ramusio, Delle navigationi et viaggi Venetia, 1556—1563, стр. 415-416). Это письмо за незначительным исключением кратко повторяет сведения, содержащиеся в указанных главах его “Истории”.)
Шесть из них (ч. I. кн. L гл. I-IV публикуются в настоящей книге с небольшими купюрами), седьмая — у Овьедо это XXIV глава — содержит “Повествование” Карвахаля (из нее нами взяты разночтения к публикуемому тексту “Повествования”). Написаны эти главы в разное время; начиная с декабря 1512 г. и кончая летом 1548 г., на основании личных бесед Овьедо с Орельяной и его соратниками, которые происходили в Санто-Доминго в ноябре1542 — январе 1543 гг., то есть сразу же по окончании знаменитого похода, а также на основании ряда утраченных впоследствии документов (писем из Попаяна от 13 августа 1542 г. и из Томебамбы от 3 сентября того же года, письма лиценциата Серрато от 25 января 1547 г. и др.). Таким образом, сведения, которые сообщает об Орельяне Овьедо, значительной мере уникальны и достоверны, но вместе с тем не бесстрастны, не чужды устремлений и противоречий эпохи, личных симпатий и антипатий автора.
Перевод вышеназванных глав выполнен по тексту следующего издания: Historia general у natural de las Inilias, islas y tierra-firme del inar-oceano. Por el capitan Gonzalo Fernandez de Oviedo y Valdes, primer cronista del Nuevo Mundo. Madrid, 1851—1855.
Читатель, несомненно, обратит внимание на то, как противоречиво отзывается Овьедо о путешествии Орельяны, о нем самом (об этом будет сказано особо в комментарии 12), как более чем смутно представляет он себе географическую сторону открытия Орельяны. Так, например, нее необъятные пространства, которые пересек Орельяна, Овьедо называет “страной Кито”, река Амазонка в его понимании имеет “берега на западе и востоке” и, следовательно, течет u меридиональном направлении, а в своем письме к кардиналу Бембо он даже говорит, что она “родится под Антарктическим полюсом”… И это тем более любопытно, что для своего времени Овьедо был одним из самых сведущих географов.
2. Диего де ОрдАс, один из ближайших соратников Эрнана КортЕса по завоеванию Мексики, в дальнейшем руководил экспедицией, обследовавшей северо-восточную оконечность Южной Америки и реку Ориноко.
О том, куда направлялся Ордас, в его обязательстве от 20 мая 1530 г. о соблюдении условий договора с королем говорится так; “Вы предложили мне исследовать и умиротворить провинции, кои простираются по реке Мараньон”. Однако при смутности тогдашних представлений о новом материке при путанице в географической номенклатуре того времени, в особенности в отношении реки Мараньон, нельзя быть до конца уверенным в том. куда держал путь и в какую реку вошел в январе 1531 г. Ордас. По мнению ряда исследователей, он достиг “Пресного моря” Пинсона и поднялся на некоторое расстояние вверх по Амазонке. Но приливная волна — поророка — потопила несколько из его судов. Избежать гибели удалось лишь двум из них, которые, покинув негостеприимную землю, добрались вдоль северо-восточных берегов материка до острова Тринидад и вошли затем и устье Ориноко. По этой реке они поднялись более чем на 1000 км и благополучно возвратились назад. (См. монографию Casiano Garcia, Vida del Comendador Diego de Ordaz Descubridor del Orinoco. Mexico, 1952.)
В своем “Повествовании” Карвахаль связывает гибель большей части экспедиции Ордаса с настойчивыми слухами о неких христианах, живущие и плену у индейцев. Вот что пишет на рубеже XVI—XVII вв. об этой догадке Карвахаля Антонио де Эррера: “…было ясно, что то могли быть люди либо Диего де Ордаса, либо Алонсо де Эрреры…” Но Алонсо де Эррера, погибший в 1535 г. на Ориноко, не бывал на Амазонке.
3. Франсиско Писарро и Диего Альмагро, поначалу соратники и компаньоны в завоевании Перу, прибегали, как известно, в развернувшейся между ними в 1537 г. открытой междоусобной борьбе к самым вероломным средствам.
Альмагро был казнен по приговору подготовленного в тайне суда в июле 1538 г. Судьба же четырех братьев Писарро сложилась не менее плачевно: Хуан погиб в схватке с индейцами еще в 1536 г., Франсиско был заколот 26 июня 1541 г. в собственном доме сторонниками Альмагро во главе с его сыном Диего Альмагаро-младшим (последний тоже не избежал участи отца и был казнен в сентябре 1542 г.), Гонсало сложил голову на эшафоте 10 апреля 1548 г. (правда, об этом Овьедо еще не мог знать). Эрнандо к тому времени, когда Овьедо писал настоящую главу, уже в течение десяти лет томился в темнице замка Ла Мота в городе Медина-дель-Кампо, где провел в общей сложности двадцать лет и откуда вышел за год до смерти в 103-летнем возрасте.
4. Гуайнакава (правильно — Гуаяна Копак) — властитель, при котором государство инков достигло наивысшего расцвета. Совершил ряд успешных завоевательных походов на север страны, после чего разделил свою империю на две части, из которых северную отдал своему любимому сыну Атауальпе (у Овьедо Атабалиба), а южную — старшему сыну Гуаскару. Умер в 1523 или 1524 г.
Атауальпу испанцы во главе с Франсиско Писарро заманили в ловушку (Кахамарка, 1532 г.), а затем, несмотря на получение баснословного выкупа, казнили (1533 г.).
5. Сан-Франциско-де-Кито — первоначальное название современного города Кито, столицы республики Эквадор. Основан в 1535 г. несколько южнее разрушенного древнеинкского города Кито.
6. Судя по всему, среди индейцев муисков (чибчей), живших на север от Кито, существовал некогда религиозный обычай, напоминающий тот обряд, который описывает здесь Овьедо. В озере Суэска (Колумбия. департамент Кундинамарка) было даже найдено изображение церемонии этого обряда в виде группы условных фигурок из листового золота (до второй мировой войны оно хранилось в Лейпциге). Легенда о Золотом короле — Эльдорадо (dorado по-испански значит — золотой, позолоченный) превратилась со временем в легенду о стране сокровищ, затерянной и дебрях южноамериканского материка, и послужила поводом для большого числа безрезультатных экспедицией, которые сыграли, однако, выдающуюся роль в географическом изучении Нового Света (насколько живуча эта легенда и насколько мало до сих пор изучены центральные области Южной Америки, можно судить по тому, что попытки поисков Эльдорадо предпринимались даже в XX в.).
7. Историки XVI века (и, в частности, даже те, которые жили в Перу и пользовались перуанскими источниками) приводят самые разноречивые сведения о численности отряда Гонсало Писарро в страну Корицы. Так, по сведениям Сьесы де Леона (опубл. в 1550 г.), почти совпадающим с данными Овьедо, “в войске капитана Гонсало Писарро было 220 испанцев”. Гомара u своей “Истории Индий” (опубл. в 1552 г.) сообщает: “Сей [Гонсало Писарро], чтобы идти в землю, которую называют [страною] Корицы, вооружил 200 испанцев и верховых было еще сто человек…” У Гомары сказано, что на снаряжение экспедиции было потрачено “добрых пятьдесят тысяч кастельяно золотом”. Сарате пишет (1555), что Гонсало Писарро “выступил из Кито, имея с собой 500 отменно снаряженных испанцев, причем сотня воинов была на лошадях с седлами да сбруей, и, кроме того, вышли в путь свыше четырех тысяч дружественных индейцев, и гнали они с собой три тысячи голов овец и свиней…” У Торибио де Ортисеры (его сочинение относится к 1581 г.) число испанцев в этой экспедиции определено в 280 человек. Гарсиласо де ла Вега сообщает (1609), что, отправляясь из Куско в Кито, чтобы следовать оттуда в страну Корицы, Гонсало Писарро взял с собой 200 пехотинцев и 100 всадников и что в Кито набрал еще 100 солдат, после чего в его войске стало 340 испанцев, из которых 150 были на лошадях (из этого расчета следует, что 60 человек он потерял еще по пути в Кито, видимо у Гуануку, где “индейцы зажали его наисквернейшим образом”). У того же автора мы читаем: “Шло с ним более четырех тысяч мирных индейцев, нагруженных его оружием и снаряжением да всем прочим, что потребно для похода, например разными железными орудиями, топорами, мачете, веревками, канатами из тростника и инструментом для любой надобности, какая там только ни случится; было у него более 4 тысяч свиней и больших овец [т. е. лам], кои шли под поклажею… Там же говорится, что на подготовку похода “было издержано более 60 тысяч дукатов [50 тыс. кастельяно]”.
Мерой достоверности могут явиться, очевидно, слова самого Гонсало Писарро, который писал королю 3 сентября 1542 г. (это единственный официальный документ об экспедиции): “…их [т. е. испанцев] было больше двухсот…” Эта цифра находит себе также подтверждение в письме от 15 ноября 1541 г. из Кито, в котором Вака дель Кастро докладывал королю о мерах, принятых им в связи с убийством Франсиско Писарро: “За Гонсало же Писарро, который с двумястами отменно снаряженных людей вошел в [страну] Корицы, я выслал, чтобы его позвать, сорок хороню вооруженных людей, но не смогли они пройти более 30 или 40 лиг, ибо сплошь то была земля воинственная…”
К сказанному следует также присовокупить, что перечисленные источники, по-видимому, не учитывают присоединившегося вскоре к Гонсало Писарро отряда Орельяны, в котором насчитывалось, по Карпахалю, “более двадцати трех человек”.
8. В другом месте (см. стр. 115) Овьедо называет днем прибытия Орельяны в Санто-Доминго понедельник 22 ноября. Но 22 ноября и 20 декабря приходились в 1542 г. не на понедельник, а на среду. В этом же предложении содержится и другое, менее значительное противоречие: здесь Овьедо пишет, что вместе с Орельяной в Санто-Доминго прибыло “десять или двенадцать” его соратников, а в письме к кардиналу Бембо говорит, что их было “тринадцать или четырнадцать”. Подобные неточности вызваны, вероятно, тем, что главы об Орельяне писались в разное время.
9. Документы и хроники, как правило, не сообщают имен рядовых участников даже самых героических предприятий эпохи Великих географических открытий, поэтому тот факт, что Овьедо включил в свою “Историю” перечень всех соратников Орельяны, имена которых он смог узнать (“… было бы несправедливо, — пишет он. — предать забвению и умолчать об этих именах”), свидетельствуют о том поистине потрясающем впечатлении, которое произвело на современников путешествие Орельяны. В списке Овьедо — 54 человека (фактически — 53, так как, если верить Медине, одного участника плавания он называет дважды — под разными именами), но список этот, по словам того же Овьедо, неполон, “ибо с Орельяной на судне отправилось людей больше, чем здесь было перечислено, имена же их позапамятовались. По Карвахалю. с Орельяной отправилось 57 испанцев, Гомара, а за ним и Гарсиласо де ла Вега, сообщает, что их было “не более пятидесяти”. Эррера их число определяет в 60.
Вопрос этот глубоко и всесторонне исследовал Медина, который приводит в своей книге (в специальной главе), судя по всему, исчерпывающий алфавитный список 57 участников похода Орельяны с биографическими сведениями о них, которые ему удалось разыскать. Но и у Медины, к сожалению, нет никаких данных об участниках похода — индейцах и неграх.
10. Неизвестно, поступали ли так со своимн пленниками индейцы, но вот о зверствах, которые учиняли в Новом Свете испанские конкистадоры, летописи той поры упоминают нередко. Например, один из капитанов Беналькасара по пути в Кундинамарку (1538), дабы не тратить времени на то, чтобы расковывать свалившихся от усталости индейцев-носильщиков (все эти несчастные, так же как и индейцы-носильщики Гонсало Писарро, были скованы за шею общей цепью), приказал… отрубить им головы.
Другой конкистадор — Педро де Вальдивия — в 1550 г. в Чили, “желая дать острастку туземным племенам, прибег к жестокому средству — он велел отрубить правую руку и вырвать ноздри у каждого из 400 захваченных им пленных (Альтамира-и-Кревеа, История Испании, т. II). А вот как описывает Лас Касас поведение конкистадоров на острове Эспаньола, где Овьедо жил много лет: “Христиане своими конями, мечами и копьями стали учинять побоища среди индейцев и творить чрезвычайные жестокости. Вступая в селение, они не оставляли в живых никого — участи этой подвергался и стар, и млад. Христиане бились об заклад — кто из них одним ударом меча разрубит человека надвое, или отсечет ему голову, или вскроет внутренности. Схвативши младенцев за ноги, ударом о камни разбивали им головы; или же кидали матерей с младенцами в реку… Воздвигали длинные виселицы так, чтобы ноги [повешенных] почти касались земли и, вешая по тринадцать [индейцев] на каждой, во славу и честь нашего искупителя и двенадцати апостолов, разжигали костры и сжигали [индейцев] живьем. Иных обертывали сухой соломой, привязывая ее к телу. а затем, подпалив солому, сжигали их. Другим… отсекали обе руки, и руки эти подвешивали к телу, говоря этим индейцам: “Идите с этими письмами, распространяйте вести среди беглецов, укрывшихся в лесах…”
Немало злодеяний, о чем не раз уже говорилось прежде, совершил и Орельяна.
11. Этот обычай, так же как и его вариант — захоронение покойников в глиняных сосудах под полом хижин, — был у некоторых индейских племен Верхней и Средней Амазонии и в позднейшее время.
12. Оставив в стороне существо дела, то есть перипетии второй экспедиции Орельяны в Амазонию — о ней было рассказано во вступительной статье — остановимся на причине столь отрицательной оценки Овьедо этой экспедиции и вообще всей деятельности Орельяны. Эта оценка (мы неожиданно находим ее в V главе IV книги “Всеобщей истории”) резко расходится с прежними высказываниями Овьедо. Вспомним хотя бы, что в главе II Овьедо пишет о первом путешествии Орельяны, как об “одном из величайших дел, когда-либо совершенных людьми”, а в письме к кардиналу Бембо, как о “случае, который являет собой не меньшее чудо, чем то, кое произошло с сим кораблем “Виктория” (“Виктории” — единственному из кораблей Магеллана удалось достичь берегов Испании и тем самым завершить первое кругосветное плавание), то есть сравнивает его с кругосветным плаванием Магеллана.
Главу эту Овьедо писал уже в Испании. Из Санто-Доминго на родину он выехал в августе 1546 года, а первые вести о гибели экспедиции Орельяны (ноябрь, 1546 г.) в Амазонии могли достичь испанских поселений г Новом Свете лишь в ноябре — декабре этого года. Очевидно, эту главу Овьедо писал именно в то время, когда весть о гибели Орельяны пришла в Испанию; он, вероятно, закончил ее весной 1548 г., так как в его истории нет сведений о казни Гонсало Писарро 10 апреля 1548 г. Надо ли говорить о том, сколько проклятий обрушили на голову погибшего Орельяны коронные чиновники и алчные идальго, мечтавшие поживиться за счет сокровищ амазонок, само существование которых отныне ставилось под сомнение? И реакция была тем более бурной, что Орельяной (а он пустился в плавание вопреки категорическому запрету должностных лиц, покинув на берегу главного коронного инспектора) были уже недовольны и раньше, и недовольство это неуклонно возрастало по мере поступления все новых сведений о бесчисленных бедах, которые преследовали его экспедицию с самого начала, — и при переходе к Канарским островам, и на длительной стоянке у острова Тенерифе, и на пути к островам Зеленого Мыса. По всей видимости источником информации для этой главы послужило письмо некоего лиценциата Серрате, помеченное в Санто-Доминго 25 января 1547 г. Автор письма под тягостным впечатлением от прибытия на Эсланьолу немногих уцелевших участников злосчастной экспедиции винил в неудаче Орельяну и сообщал, что в тех краях не обнаружено ни золота, ни амазонок, ни чего-либо достойного внимания. Вот эти-то настроения и отразил Овьедо в V главе, которая в этом смысле является красноречивым документом эпохи.
13. При написании этой главы Овьедо вряд ли использовал новые первоисточники — в ней он, по-видимому, лишь более подробно и систематически изложил то, что писал об экспедиции Гонсало Писарро в страну Корицы прежде.
Овьедо, первым описавший поход Гонсало Писарро в страну Корицы, был несравненно менее осведомлен о нем, нежели Сарате, Гомара, Гарсиласо де ла Вега и другие хронисты, которые, хотя и писали об этом походе позже — после смерти Гонсало Писарро, но, живя в Перу, могли обращаться за сведениями непосредственно к его бывшим соратникам (в этом — одна из причин их симпатии к Гонсало Писарро и антипатии к Орельяне). Поэтому мы дополняем Овьедо несколькими выдержками из указанных авторов.
14. Сарате сообщает, что по пути из Кито Гонсало Писарро “миновал селение, которое называется Инга, и вступил в землю кихов — последнюю землю, которую завоевал Гуайнакава в северной стороне… И после того как они отдохнули несколько дней в селениях индейцев, случилось такое великое землетрясение с толчками да потоками воды и бурей, с молниями, зарницами да ужасным грохотом, что земля разверзлась во многих местах и свыше пятисот домов провалилось; и так поднялась река, которая там протекала, что нельзя было через нее переправиться и идти на поиски пищи, по каковой причине многие страдали от голода”. Спустя 40 — 50 дней “по выходе из тех селений [войско] прошло горы, цепи их были вы соки и холодны”. Там, повествует Гарсиласо де ла Вега, “на них выпало столько снега и началась такая стужа, что многие индейцы замерзли, ибо было на них одежды совсем мало, да и та почти ничего не прикрывала. Испанцы, дабы уйти от мороза и снега и выбраться из той скверной местности, бросили на произвол судьбы скот и провиант, кои с ними были, имея u виду возместить потерю где-нибудь в индейских селениях”. Однако вплоть до Сумако им все попадались необитаемые места.
15. В Сумако, “расположенном на склонах вулкана”, войско стояло два месяца. В этом селении “дожди лили без перерыва на протяжении более чем двух месяцев, так что у них (у людей Гонсало Писарро] сгнила одежда, которую они носили, и многим пришлось обрывать листья с деревьев, дабы прикрыться” (Фернандо Писарро-и-Орельяна).
16. 80 человек во главе с самим Гонсало Писарро окружным путем “из Сумако отправились в [провинцию] Кока, (Гарсиласо де ла Вега называет ее Кука, а Овьедо — Капуа. Индейское слово “кока” и поныне часто встречается в топонимии тех мест (название реки, города и т. д.). Произошло оно от названия кустарника кока (лат. Erythroxylon Coca), листья которого содержат кокаин.) где отдыхали 50 суток и водили дружбу с господом” (Гомара), то есть дожидались подхода главного войска (по другим источникам — 2 месяца). “Через те края протекает очень большая река, которая, как полагают. — главная из рек, кои, сливаясь, образуют реку, и одни именуют ее Рио де Оро (Золотой рекой). а другие — Мараньоном” (Гарсиласо). 50 лиг люди Гонсало Писарро шли ее берегом и “видели, как река делала с оглушительным грохотом прыжок в двести человеческих ростов, — вещь удивительная для наших [людей]” (Гомара). Через 40-50 лиг она сузилась до 20 шагов, и в этом месте удалось перекинуть мост, однако индейцы обороняли противоположный берег с особым упорством и мужеством. Затем прибыли в “Гему — самый бедный и бесплодный край изо всех, что встретили по дороге” (Гарсиласо), и “наконец, вступили в землю разумных людей, кои ели хлеб и одевались в хлопковые ткани; земля та была зело дождливая, дождь лил два месяца кряду не переставая, и нельзя было сыскать места, где бы обсушиться; из-за этого да из-за топей и скверной дороги построили бригантину…” (Гомара).
17. В своей жалобе на имя короля от 3 сентября 1542 г. Гонсало Писарро писал: “… И в уверенности, что капитан Орельяна все содеет так, как говорил, потому что был он моим заместителем, я сказал [ему], что буду стоять на месте, [а он] чтобы отправился за едою и смотрел за тем, как бы вернуться через двенадцать дней, и ни в в коем случае не заходил в другие реки, а только доставил еду и ни о чем более не помышлял, ибо люди с ним пошли только за этим; и он мне отвечал, [что сам понимает] — он никоим образом не должен заходить далее того, что я ему сказал и вернется с едою в срок, мною указанный. И с сим доверием, кое я питал к нему, поручил я ему бригантину, несколько каноэ и шестьдесят людей, ибо дошли до нас вести, что много индейцев ходят на каноэ по реке. Я сказал ему также, что поскольку проводники объяснили, что в начале безлюдных мест встретятся две очень большие реки, через которые нельзя соорудить мосты, то чтобы он оставил там четыре или пять каноэ, на коих остальное поиске могло бы переправиться [на другой берег], и он мне пообещал все сделать так и с этим отбыл…
Но он пренебрег своими обязанностями на службе у вашего величества и тем, что он должен был сделать для блага войска и всего нашего предприятия согласно тому, что мною, как его начальником, ему было приказано, и вместо того чтобы доставить еду, уплыл по реке, а мы остались без всяких съестных припасов, он же только и делал, что помечал знаками и зарубками [места], где высаживался на берег и останавливался в местах слияния [рек] и в других местах; и по сей день не поступило от него ни единого известия…”.
18. “…И так как плыть вверх по реке, по которой они спустились. было невозможно из-за ее бурного течения, порешили направиться другой дорогой и повернули на север от реки, ибо приметили, что если идти той стороной, будет меньше озер, болот и трясин, чем в прочих местах” (Гарсиласо). “Ни единого индейца не вернулось из тех, которых взяли в поход, ни лошади, кои все до последней были съедены, а теперь настал черед самим испанцам, кои с ног валились, быть съеденными, как сие принято на той реке…” (Гомара). Согласно Гарсиласо де ла Веге, из 340 испанцев, выступивших в поход вместе с Гонсало Писарро, 210 погибло, 50 ушло с Орельяной и 80 возвратилось в Кито.
19. В 1541 г. для прекращения кровавых междоусобиц, которые продолжались в Перу и после смерти вождей обеих партий — Франсиско Писарро и Диего Альмагро, в Кито через Панаму и Попаян прибыл королевский эмиссар Кристобаль Вака дель Кастро (он был назначен президентом аудиенсии в Лиме, ведомства, которое управляло всей территорией Перу). Главный претендент на власть — Гонсало Писарро, вернувшийся летом 1542 г. из изнурительного похода, был бессилен что-либо предпринять (отсюда и “верноподданнический” тон его писем из Томебамбы) и скрепя сердце признал новоявленного правителя. С помощью писарристов Вака дель Кастро разбил Диего Альмагро-младшего, обосновавшегося на юге Перу, и казнил его в сентябре 1542 г. в Куско. Иначе обернулось дело, когда в 1544 г. ему на смену в Перу с целью претворить в жизнь так называемые Новые законы, ущемлявшие права конкистадоров, (О Новых законах говорится в комментарии 1 к Капитуляции об исследовании, завоевании и заселении Новой Андалузии.) прибыл вице-король Власко Нуньес де Вела. Гонсало, само собой разумеется, оказался во главе мятежных конкистадоров, вице-король был смещен и убит (1546 г.). Однако новому вице-королю Педро де Гаске через два года после кровопролитной борьбы удалось разбить Гонсало Писарро в битве при Хакихагуане (близ Куско). Гонсало Писарро попал в плен и 10 апреля 1548 г. был казнен.
(пер. С. М. Вайнштейна)
Текст воспроизведен по изданию: Открытие великой реки Амазонок. Хроники и документы XVI века о путешествиях Франсиско де Орельяны. М. 1963
© текст – Вайнштейн С. М. 1963
© сетевая версия – Тhietmar. 2006
© OCR – Halgar Fenrirrson. 2006
© дизайн – Войтехович А. 2001
© Географгиз. 1963