Источник: Л. Дудова // Зарубежные писатели. Библиографический словарь. В 2-х ч. Ч. 2. — М., 1997.
Габриэль ГАРСИА МАРКЕС (Gabriel GARCIA MARQUEZ — род. 6.III.1928, в Аракатаке, Колумбия) — выдающийся колумбийский писатель, автор романов, повестей, новелл.
Маркес родился в небольшом провинциальном городке, расположенном в бассейне р. Магдалены, недалеко от побережья Атлантического океана и Колумбии. Его отец — Габриэль Гарсиа, был телеграфистом, но на формирование Маркеса как писателя оказали влияние бабушка Транкилина, на которой держался весь дом, и дед Маркеса, полковник, участник гражданской войны 1899-1903 гг. Сам писатель считает, что третьим фактором, определившим его судьбу, является атмосфера дома, в котором он провел детство, быт городка, где тесно переплетались фантастика и реальность. В восьмилетнем возрасте после смерти деда Маркес покидает Аракатаку и учится в интернате г. Сапакиры. Здесь он впервые пробует писать. В 1946 г. Маркес поступает на юридический факультет университета в Боготе.
Первый рассказ Маркеса был опубликован в 1947 г., но автор его не мыслит сделать литературу основным родом своих занятий. В 1948 г. в результате убийства лидера либеральной партии обстановка в столице осложняется, и Маркес переезжает в Картахену, где пытается продолжать занятия. Но адвокатская карьера его мало привлекает, а скоро он вовсе отказывается от нее и обращается к журналистской деятельности.
С 1950 по 1954 г. Маркес работает репортером, ведет раздел хроники. В 1951 г. выходит повесть “Палая листва”, в которой впервые появляется городок Макондо, так напоминающий родную Аракатаку. Вместе с миром Макондо приходит и тема одиночества, центральная для творчества Маркеса.
В 1954 г. Маркес переезжает в Боготу, продолжает работать в газете, принимает участие в политической деятельности, а в июле 1955 г. в качестве корреспондента газеты “Эль Эспектадор” приезжает в Европу. Он работает в Риме, одновременно занимается на режиссерских курсах в Экспериментальном кинематографическом центре. Из Рима Маркес переезжает в Париж. Переворот, произошедший на родине, заставляет его остаться во французской столице. Именно здесь Маркес создает повесть “Полковнику никто не пишет”, первый вариант которой заканчивает в 1956 г., а отдельным изданием книга выходит в 1961 г.
Повесть отмечена несомненным влиянием Хемингуэя, о чем Маркес сам неоднократно говорил, но сказался и репортерский опыт автора. Стилистически произведения отличают удивительный лаконизм, “снайперская точность языка”, ощущение емкости и многомерности слова. Добиваясь художественной и психологической убедительности повествования, Маркес переписывал повесть 11 раз. Время действия — 1956 г., место действия — безымянный городок, но в снах и воспоминаниях главного героя — полковника, участника гражданской войны, живет другой город — Макондо, откуда он приехал много лет назад. Именно с Макондо входит в повествование историческое время, в котором сплавлены воедино реальные и легендарные события. “Полковнику никто не пишет” — повесть об одиночестве и о стоическом противостоянии человека абсурдности бытия, нищете, голоду и немощи, бюрократическому равнодушию, о непоколебимой вере человека в торжество справедливости.
Работая корреспондентом различных латиноамериканских газет, Маркес объездил многие страны Европы, некоторое время жил в Венесуэле, а с 1961 г. обосновывается в Мексике, где заканчивает роман “Недобрый час”. Впервые роман в искаженном редакторами виде увидел свет в Испании, но полное издание было осуществлено в 1966 г. в Мексике. Предметом художественного исследования Маркеса становится тема насилия и его разлагающего влияния на личность. И вновь на страницах появляются имена Аурелиано Буэндиа, Ребеки, возникает образ Макондо. Воспоминания детства и мысли о фатальной связи насилия и одиночества преследуют Маркеса, требуя художественного воплощения. Так появляется сборник рассказов “Похороны Большой Мамы” (1962).
Именно здесь впервые возникает развернутая панорама царства Макондо, над которым на протяжении почти столетия простиралась безграничная власть Большой Мамы. После выхода в свет сборника Маркес на некоторое время отходит от литературы, он пробует реализовать свои силы в кинематографе. Но, “работая для кино, — говорит Маркес, — я убедился в том, что преобладание изобразительности над другими повествовательными элементами заключает в себе, конечно, определенные преимущества, но также и определенные ограничения, — и это стало для меня ослепительным откровением, ибо только тогда я осознал, какими безграничными возможностями обладает роман”.
В январе 1965 г. Маркес почувствовал, что может “начать диктовать машинистке первую главу слово за словом”. На 18 месяцев писатель уходит в добровольное заточение. Оно закончилось появлением романа, к которому автор шел 20 лет. Роман “Сто лет одиночества” увидел свет в 1967 г. в Буэнос-Айресе. Успех был ошеломляющим, тираж составил за три с половиной года более полумиллиона экземпляров, что является сенсационным для Латинской Америки, а в мире заговорили о новой эпохе в истории романа и реализма. На страницах многочисленных литературоведческих работ замелькал термин “магический реализм”. Именно так определяли повествовательную манеру, присущую роману Маркеса и произведениям многих латиноамериканских писателей.
“Магический реализм” характеризуется неограниченной свободой, с которой писатели Латинской Америки сращивают сферу заземленности быта и сферу сокровенных глубин сознания.
Роман “Сто лет одиночества” — многоплановая книга, в которой на примере шести поколений рода Буэндиа прослеживается история Латинской Америки, а также отразившаяся в ней история буржуазной цивилизации. Но это и история мировой литературы от античного эпоса до семейного романа. На примере семьи Буэндия Маркес исследует эпоху эволюции человеческого сознания, прошедшую под знаком индивидуализма от истоков, у которых стоит пытливый и предприимчивый человек Ренессанса, до итога, воплощенного в образе полковника Аурелиано Буэндиа, индивида, ставшего жертвой пронизавшего все сферы процесса отчуждения, столь характерного для XX в. Роман “Сто лет одиночества” стал прощанием с Макондо и его жителями, тема одиночества, получившая столь блестящее завершение, отступила на второй план в последующих произведениях Маркес
В 1972 г. появляется сборник рассказов “Невероятная и грустная история о простодушной Эрендире и ее жестокосердной бабке”. Начиная с этого сборника, Маркес приступает к всестороннему исследованию проблемы власти, блестящее воплощение которой даст в романе “Осень патриарха” (1975). Именно этот роман стал гротескном обобщением фактов насилия и деспотизма, которыми столь богата история человечества. В центре романа история сильной личности, провозгласившей произвол единственным законом существования.
В 1981 г. увидела свет “История одной смерти, о которой знали заранее”, а в 1982 г. писателю была присуждена Нобелевская премия. В 1972 г. Маркес стал обладателем международной премии имени Ромуло Гальегоса.
Критика о Габриэле Гарсиа Маркесе
Перевод Т. Коробкиной
Статья о романе Гарсиа Маркеса “Сто лет одиночества”, впервые опубликованная в журнале “Амару” (1967, ╧3) (Перу).
Выход в свет романа Габриэля Гарсиа Маркеса ⌠Сто лет одиночества■ представляет собой литературное событие исключительного значения: своим блистательным появлением эта книга, имеющая необычайные достоинства, традиционная и современная одновременно, американская и универсальная, рассеивает мрачные предсказания, что роман как жанр истощился и находится на пути к исчезновению.
Не говоря о том, что Гарсиа Маркес написал восхитительную книгу ≈ неумышленно, возможно, сам того не зная, он сумел восстановить повествовательную традицию, прерванную века тому назад, сумел воскресить широкий, благородный и великолепный литературный реализм, который был у зачинателей романа как жанра в средние века. Благодаря книге ⌠Сто лет одиночества■ еще больше окреп престиж, который был завоеван американским романом в последние годы и который продолжает расти и расти.
Роман ⌠Сто лет одиночества■ делает просторнее и чудеснее воображаемый мир, возведенный Гарсиа Маркесом в первых четырех книгах; он также означает качественное изменение той неласковой, суровой и удушающей реальности, на фоне которой разворачиваются истории, рассказанные в книгах ⌠Палая листва■, ⌠Полковнику никто не пишет■, ⌠Недобрый час■ и ⌠Похороны Мамы Гранде■.
В первой повести этот мир описывается чисто субъективно, в мучительных и мрачных монологах сомнамбулических персонажей, которых преследует смутный рок, отнимая у них возможность общения с другими людьми и обрекая их на трагедию; Макондо ≈ как округ Йокнапатофа у Фолкнера или порт Санта-Мария у Онетти ≈ предстает здесь воображаемой территорией, метафизической прародиной, проекцией вовне сознания человека, отягощенного виной. В последующих книгах этот мир опущен с туманных, абстрактных высот духа на географическую и историческую почву. В повести ⌠Полковнику никто не пишет■ он обретает кровь и мускулатуру, то есть пейзаж, людей, нравы, обычаи и традиции, в которых неожиданно узнаются самые избитые мотивы американского бытописательства и креолизма. Но используются они здесь радикально по-новому: не как ценностные, а как обесцененные понятия, не как повод для прославления местного колорита, а как символы поражения, распада и нищеты.
Знаменитый боевой петух, который, исполненный великолепия и чванства, шествовал по страницам наихудшей латиноамериканской литературы как фольклорный апофеоз, проходит метафорически через эту повесть, где рассказ о духовной агонии полковника, ожидающего пенсии, становится воплощением провинциальной глуши и тихого ужаса повседневного существования в нашей Америке.
В рассказе ⌠Похороны Мамы Гранде■ и в романе ⌠Недобрый час■ Макондо (или его alter ego ≈ селение) приобретает новое, магическое измерение. Помимо того что на этой земле властвуют зло, москиты, жара, насилие и природная лень, отныне это еще и мир, в котором разыгрываются необъяснимые и странные события: с небес льется дождь из птиц, внутри хижин совершается таинственная ворожба, смерть столетней старухи собирает в Макондо гостей из всех четырех частей света, священник узнает Вечного Жида, бродящего по улицам Макондо, и вступает с ним в беседу.
Этот мир, несмотря на свою сцементированность. жизненность и символичность, страдал, однако, недостатками, которые мы сегодня, оглядываясь назад, обнаруживаем благодаря роману ⌠Сто лет одиночества■: он был непритязателен и скоротечен. Все в нем билось за право расти и развиваться: люди, вещи, чувства и мечты означали больше, чем казалось на первый взгляд, потому что словесная смирительная рубашка сковывала их движения, отмеряла число их появлений, опутывала в тот самый момент, когда они готовы были выйти из себя и взорваться в неуправляемой, головокружительной фантасмагории.
Критики (с полным основанием) превозносили точность, сжатость и законченность прозы Гарсиа Маркеса, в которой не было ни одного лишнего слова, где все было сказано с предельной, страшной простотой; они хвалили ясное, экономное построение его историй, удивительную способность писателя к синтезу, спокойный лаконизм его диалогов, дьявольскую легкость, с которой он выстраивает трагедию на одном восклицании, расправляется с героем одной фразой, развязывает ситуацию одним простым прилагательным.
Все это было правдой, и восхищало, и говорило о незаурядности писателя, отлично владевшего своими средствами выразительности, который приручил своих демонов и правил ими по своему желанию. Что же могло побудить Гарсиа Маркеса в тот уже далекий вечер, где-то между Акапулько и Мехико, открыть шкатулку с этими демонами и вручить им себя, с тем чтобы они вовлекли его в одну из самых безумных, отчаянных авантюр нашего времени ≈ создание романа ⌠Сто лет одиночества■?
Творчество всегда загадка, и истоки его теряются в темном мире человеческого ⌠я■, куда нам не проникнуть с помощью строгого разума. Нам никогда не узнать, что за таинственная сила, какое тайное желание толкнули Гарсиа Маркеса на это гигантское и рискованное предприятие, целью которого было преобразовать ограниченную в пространстве, конкретную деревню Макондо во вселенную, в Броселандию нескончаемых чудес. Нам, однако, известно, как победила его немыслимая затея, и этого достаточно.
В романе ⌠Сто лет одиночества■ мы сталкиваемся прежде всего с чудесным богатством. Математическая, сдержанная и функциональная проза превратилась в стиль вулканической силы, в могучую искрящуюся реку, способную сообщить движение, изящество, жизнь самым смелым созданиям воображения. Макондо, таким образом, расширяет свои географические, исторические и фантастические пределы до такой степени, какую трудно было предвидеть, читая прежние книги Гарсиа Маркеса; одновременно духовно и символически достигаются глубина, сложность, разнообразие оттенков и значений, которые превращают Макондо в один из самых обширных и прочных литературных миров среди созданных творцами нашего времени.
Воображение здесь разорвало все путы и скачет закусив удила в лихорадочном и головокружительном галопе, не желая знать никаких запретов, сшибая друг о друга все условности натуралистического реализма, психологического или романтического романа, пока не прочертит в пространстве и времени огненным словесным пунктиром жизнь Макондо от его рождения до смерти, не минуя ни один из пластов или уровней реальности, в которую она вписана: индивидуальный и коллективный, легендарный и исторический, социальный и психологический, бытовой и лирический.
С той поры как Сервантес, говорят нам преподаватели словесности, вонзил кинжал в рыцарский роман и, высмеяв, убил, романисты научились обуздывать свою фантазию, выбирать одну зону реальности в качестве места действия для своих книг, отбрасывая все другие; научились быть скромными и умеренными в своих начинаниях. И вот какой-то колумбийский перекати-поле, вызывающе обаятельный, с симпатичной турецкой физиономией, пренебрежительно пожимая плечами, посылает подальше все четыре века литературного целомудрия и присваивает честолюбивые намерения средневековых писателей, которые создали этот жанр: сразиться на равных с реальностью, ввести в роман все, что есть в характере, памяти, фантазии и снах людей, сделать повествование словесным миром, который отразил бы жизнь такой, какова она есть, ≈ многообразной и многоликой.
Как в заколдованных землях, где скачут и скрещивают копья Амадис, Тирант, рыцарь Сифар, Эсплиандан и Флоризель Низейский, в Макондо взрываются жалкие границы, отделяющие реальное от ирреального, возможное от невозможного. Тут все может статься: чрезмерность и излишество являются здесь нормой повседневности, чудеса и диковины питают человеческую жизнь, они так же доподлинны и осязаемы, как война и голод. Тут есть летающие ковры, на которых дети катаются над крышами города; гигантские магниты, которые, когда их проносят по улице, вытягивают из домов сковородки, ножи и вилки, чугуны и гвозди; галионы, севшие на мель в бурьяне в двенадцати километрах от моря; эпидемия бессонницы и беспамятства, спасаясь от которой жители пишут на всех предметах их названия (плакат на центральной улице напоминает ⌠Бог есть■); цыгане, которые, познав смерть, возвращаются к жизни, потому что ⌠не переносят одиночества■; женщины, что возносятся на небо душою и телом; пары, чьи великолепные соития увеличивают плодовитость животных и плодородие растений, и герой, черпающий вдохновение непосредственно в крестовых походах из рыцарских романов: он развязал тридцать две войны, у него семнадцать сыновей от семнадцати разных женщин, и все эти сыновья убиты в одну-единственную ночь, а сам он уцелел после четырнадцати покушений, семидесяти трех засад, одного расстрела и выжил, приняв дозу стрихнина, которой достаточно, чтобы убить лошадь; он никогда не дает себя фотографировать и в девяносто лет тихо заканчивает свои дни, коротая время в углу своего дома за изготовлением золотых рыбок.
Точно так же Гарсиа Маркес в своей книге публично отдает дань уважения трем великим американским творцам, остроумно приглашая в Макондо их героев (Виктора Юга из романа Алехо Карпентьера, Лоренсо Гавилана из романа Карлоса Фуэнтеса и Рокамадура из романа Хулио Кортасара); в одном из самых завораживающих эпизодов романа ⌠Сто лет одиночества■ ≈ сообщении о вооруженном восстании полковника Аурелиано Буэндиа ≈ вспыхивает ярким светом слово, которое одновременно является ключом к пониманию и реабилитацией оклеветанного Амадиса; это слово ≈ Неерландия. Однако осторожно! Не будем заблуждаться: Макондо ≈ это и Броселандия и не Броселандия, полковник Аурелиано Буэндиа похож на Амадиса, но остается в памяти именно потому, что он не Амадис.
Необузданная фантазия Гарсиа Маркеса, его галоп по царству безумия, все галлюцинации и выдумки не приводят его к построению воздушных замков, беспочвенных миражей в специфической временной и конкретной зоне действительности. Главное величие его книги состоит именно в том, что все в ней: действие и фон, символы и колдовство, предзнаменования и мифы ≈ глубоко уходит корнями в реальность Латинской Америки, ею питается и в преобразованном виде отражает ее точно и беспощадно.
Ничто не пропущено, ничто не утаено. В пейзажах Макондо, этой деревни, зажатой между обрывистой сьеррой и зловонной трясиной, представлена вся американская природа с ее вечными снегами, ее Кордильерами, ее желтыми пустынями, ее дождями и ее землетрясениями. Смрад банановых плантаций отравляет воздух и привлекает в эти места сначала авантюристов и беззастенчивых дельцов, потом алчных эмиссаров ⌠банановой империи■. Гарсиа Маркесу достаточно нескольких страниц и одного второстепенного персонажа ≈ мистера Брауна, который передвигается в роскошном поезде из стекла, чтобы показать колониальную эксплуатацию Америки, несправедливость и нищету, которую эта эксплуатация порождает.
Жизнь в Макондо ≈ это не только магия, сновидения, фантазии и эротический разгул: гул глухой вражды между власть имущими и обездоленными постоянно перерастает в раскаты гнева, борьба между ними порой (как в основанном на реальном факте эпизоде убийства бастующих рабочих на железнодорожной станции) внезапно оборачивается кровавой оргией. И еще в этих ущельях и по этим равнинам среди гор рыскают, без конца уничтожая друг друга, всякие отряды, идет жестокая война, которая уносит людей и калечит судьбу этой страны, как это происходило (и продолжает происходить) в Колумбии.
В хронике Макондо предстает, преломляясь, словно луч света в спектре, жестокая мистификация героизма, саботирование побед либералов, добытых солдатами вроде Аурелиано Буэндиа и Геринельдо Маркеса, продажными политиканами, которые в далекой столице торгуют этими победами, превращая их в поражения. Время от времени в Макондо наведываются смехотворные картонные человечки для открытия памятников и вручения медалей: это представители власти, каждый из которых ≈ маленькое живое воплощение лжи, частица большого общественного обмана. Гарсиа Маркес описывает их в карикатурном виде, с беспощадным порой сарказмом.
Но в романе ⌠Сто лет одиночества■ мы встречаем не только потрясающую транспозицию быта, социальных условий и мифологии Америки: в нем есть также то, что гораздо труднее перенести в художественное повествование, ≈ блестяще образцовое, законченное изображение моральной неприкаянности американца, точный портрет отчуждения, которое разъедает индивидуальную, семейную и коллективную жизнь наших стран. Библейское племя Буэндиа, этот род, где за Аурелиано неотвратимо следуют Аурелиано, а за Аркадио ≈ Аркадио, в будоражащей и утомительной игре зеркалами ≈ так похожей, с другой стороны, на игру в бесконечные генеалогические лабиринты, которыми полны истории об Амадисах и Пальмеринах, ≈ воспроизводит себя и расползается в беспредельных пространстве и времени. На их фамильном гербе, на их геральдических знаках зловещая отметина ≈ одиночество.
Все они сражаются, любят, сполна отдаются безумным и замечательным затеям. Результат всегда один и тот же ≈ поражение, несчастье. Все они рано или поздно осмеяны, унижены, повержены в делах, которые затевают. Начиная с основателя династии, который так и не нашел дорогу к морю, и кончая последним Буэндиа, тем, что взлетает на воздух вместе с Макондо, подхваченный вихрем в тот момент, когда постигает заветную мудрость, все они рождаются и умирают, не удовлетворив, несмотря на свои титанические способности и грандиозные деяния, самой простой и элементарной из человеческих потребностей ≈ потребности в радости.
В Макондо, на этой земле, где все возможно, не существует тем не менее солидарности и взаимопонимания между людьми. Неотступная печаль пронизывает поступки и мечты. постоянно чувство поражения и катастрофы. В чем дело? На земле чудес все подчиняется секретным, невидимым, неумолимым законам, которые неподвластны жителям Макондо. Эти законы движут и распоряжаются людьми: тут никто несвободен. Даже в вакханалиях, когда они пьют и едят по-пантагрюэлевски или совокупляются, как кролики, они не наслаждаются взаправду, а лишь выполняют ритуальную церемонию, глубинный смысл которой от них скрыт. Не такова ли трагическая судьба индивидуума, в которой находит выражение драма Латинской Америки?
Великие язвы, опустошающие наши земли: подчинение чужеземной метрополии, преобладание местных каст, невежество, отсталость, ≈ не ведут ли они к моральному уничтожению личности, к отсутствию самотождественности, к гипнотическому сомнамбулизму, который лишает значимости американскую жизнь во всех ее проявлениях? Во всем этом находит отражение драма Латинской Америки…
Как любой из Буэндиа, люди в Америке рождаются сегодня, обреченные жить в одиночестве и производить на свеч детей со свинячьими хвостами ≈ иными словами, уродов, которым предстоит нелепое, нечеловеческое существование, которые умрут, не проявив себя до конца, исполняя удел, который они не выбирали.
В последние годы в разных местах Америки появились книги, придавшие прозе достоинство, величие, оригинальность и поставившие нашу литературу в один ряд с лучшими литературами мира. ⌠Сто лет одиночества■ среди них ≈ одна из самых блестящих и прекрасных книг.
Павел Фокин (Знамя, №2’1999)
Любовь сильнее всего, она способна преодолевать любые препятствия и невзгоды, готова ждать годами и терпеть, но в конце концов любовь побеждает. Вот и наша любовь к Маркесу победила, преодолела все запреты и препоны на пути к публикации на русском языке новых произведений мастера. И ждать пришлось всего-то тринадцать лет.
Роман “Любовь во время холеры” появился на свет в 1985 году. Он стал первым крупным художественным выступлением Маркеса после вручения ему в 1982 году Нобелевской премии. Прославленный на весь мир певец Макондо не изменил своей привязанности к Богом забытой, терзаемой гражданскими распрями и экономическими неурядицами Колумбии. Действие романа разворачивается в конце прошлого — начале нынешнего века, заканчиваясь где-то в середине двадцатых годов. Но не экзотики ради обратился писатель к образам далекого, захолустного мира. Как известно, на фоне упадка и разрухи ярче проступают черты человеческой индивидуальности, самые скромные в условиях благополучного мира люди обретают “во время холеры” масштабность драматических героев: их чувства сильнее, их поступки решительнее, их слова точнее. А Маркес всегда любил колоритных героев, наделенных редкостными качествами и необычными характерами.
Болезнь, которую переводчик предпочитает называть чумой, но которая по авторскому замыслу, да и по всем клиническим симптомам, так или иначе описанным в романе, все-таки является холерой, служит писателю в качестве развернутой экзистенциальной метафоры. Как гласит одно американское граффити: “Жизнь — это затяжная болезнь с летальным исходом”. “Время холеры” — это время вне истории, это метафизическое условие человеческого бытия: в ожидании смерти, у “бездны мрачной на краю”. “Время холеры” выводит коллизию романа за рамки конкретной исторической эпохи, распахивая дверь в мир знаменитого маркесовского “мифологического реализма”.
Смелый экспериментатор, Маркес и здесь не скупится на композиционные выдумки и открытия. Роман имеет несколько ложных завязок, а герой появляется лишь на шестидесятой странице текста, когда читатель вдруг оказывается у гроба персонажа, которого он с полным основанием уже зачислил в штат главных. Впрочем, когда все встает на свои места, оказывается, что персонаж, которого читатель похоронил (в прямом и переносном смысле слова), все-таки не совсем уж и второстепенный. И так, волнами, от одного героя в другому, течет река повествования, то поворачивая вспять, ко временам давно ушедшим, то стремительно нагоняя современность, закручивая омуты отдельных часов и дней.
Писатель придумал самый невероятный “любовный треугольник” из всех известных мировой литературе. Его герои, по определению, никогда не должны были встретиться. Но мир тесен и чудесен. Внебрачный сын преуспевающего предпринимателя, бастард и изгой, в вечно траурном одеянии из перешитых костюмов, бледный, немощный и близорукий Флорентино Ариса влюбляется в единственную дочь миллионера-авантюриста красавицу Фермину Дасу. Ему уже исполнилось двадцать лет, ей — только пятнадцать. Чувство вспыхнуло с одного полувзгляда — и на всю жизнь.
Единственное его оружие — литература. “Прозе он предпочитал стихи, а в стихах отдавал предпочтение любовным, их он, не заучивая специально, запоминал наизусть со второго чтения, тем легче, чем тверже они были по размеру и рифме и чем душещипательнее по содержанию. Они и стали живым источником для первых писем к Фермине Дасе”. Он начинает атаковать Фермину любовными посланиями и вскоре добивается невероятного успеха. Девушка не только обращает на него внимание, но и отвечает взаимностью, перерастающей в страсть. Разворачивается настоящий роман в письмах.
Дело уже шло к тайной помолвке, когда отец Фермины узнал о столь “непристойном” поведении дочери. Сначала он попытался отговорить дочь, “но это было все равно, что говорить с покойником. Совершенно измученный, он в понедельник за завтраком потерял контроль над собой и захлебнулся бранью, и тут она безо всякого драматизма, твердой рукой и глядя на него широко раскрытыми глазами, взгляда которых он не мог выдержать, всадила себе в шею кухонный нож”. Тогда Лоренсо Даса сурово переговорил с нищим молодым человеком, пригрозив расправой, и “на той же неделе отправил дочь в путешествие за забвением. Он ничего не стал объяснять: ворвался к ней в спальню, на устах застыла пена ярости, перемешанная с жевательным табаком, — и приказал собирать вещи. Она спросила его, куда они едут, и он ответил: “За смертью”. Но связь с любимым не прервалась, переписка продолжается, учащенная стуком телеграфных аппаратов, а чувство только крепнет в испытаниях разлуки.
Спустя несколько месяцев Фермина Даса возвращается. Она вновь встречает своего поклонника: “В единый краткий миг ей открылось, сколь велики ее заблуждение и обман, и она в ужасе спросила себя, как могла так яро и столько времени вынашивать в сердце такую химеру. Она только и успела подумать: “Какой ничтожный, Боже мой!” Флорентино Ариса улыбнулся, хотел что-то сказать, хотел пойти за нею, но она вычеркнула его из своей жизни одним мановением руки”. Именно в это время в Фермину Дасу влюбляется аристократ, красавец “парижанин” доктор Хувеналь Урбино. В свои двадцать восемь лет он “считался самым видным холостяком”. Нарушая все каноны сословных приличий, Хувеналь Урбино женится на Фермине Дасе. “Ему нравилось повторять, что эта любовь была плодом клинической ошибки”. Их брак длится пятьдесят один год, девять месяцев и четыре дня. Они счастливы взаимной любовью и не подозревают о том, что жизнь бедного Флорентино Арисы превратилась в годы безумного ожидания реванша.
Это невозможно, но Флорентино Ариса пережил своего счастливого соперника. Более того, ему удалось преодолеть неприязнь к себе Фермины Дасы и вернуть ее прежнее расположение. В семьдесят семь лет Флорентино Ариса наконец-то соединяется со своей возлюбленной. Любовь победила.
Овидий эпохи СПИДа, Маркес создал свою “Науку любви”, полную веры в человеческое сердце и с надеждой на Божественную благодать.
Линор Горалик, июнь 2000. Источник: Озон.ru
Эта статья — пятая из серии заметок Линор Горалик “Вторые роли”, цикла, посвященного литературным героям “второго плана”.
“Сто лет одиночества” является наименее подходящей книгой для этой рубрики. Роман Маркеса лишен “главных” героев как таковых — в обычном понимании этого слова. Бесконечное брожение в зеркальном лабиринте, от одного Буэндиа к другому Буэндиа, среди повторяющихся из поколения в поколение лиц, характеров, слов и ситуаций, убеждает читающего в совершенной заменимости каждого из героев. На фоне бесконечного повествования о семье Буэндиа любой пришелец в Макондо вызывает ощущение струи чистого воздуха. Этого воздуха не хватает надолго — вязкая атмосфера белого дома с бегониями всасывает и душит всякого, кто соприкоснулся с Буэндиа, будь то великий полковник Геринельдо Маркес или механик Маурицио Бабилонья.
Буэндиа не выпускают из-под своей ненасильственной власти даже мертвых, и дом наполнен бесчисленными призраками, создающими впечатление, что в семье никто не умирает. В отличие от Ребекки, Пьетро Креспи, Геринельдо Маркеса, Фернанды, Санты Софии де ла Пьедад, Петры Котес, Маурицио Бабилоньи и прочих жертв, которые забрели в белый дом, пропитанный чумой одиночества, и заразились одиночеством насмерть, Мелькиадес поначалу кажется единственным существом, чья судьба не подчиняется ходу жизни рода Буэндиа, но, напротив, подталкивает его, как шарик на глади стола, меняя направление событий. И желающий определить роль Мелькиадеса невольно поддается соблазну сказать, что Мелькиадес есть Обстоятельства.
Однако эта красивая ассоциация оказывается несостоятельной, если проследить за приходами и уходами Мелькиадеса и его поведением на протяжении 100 лет существования Макондо. В первый раз Мелькиадес появляется в жизни рода Буэндиа сорокалетним мужчиной. Он приходит во время ярмарки, поражает Хосе Аркадио Буэндиа своей великой мудростью и заражает основателя Макондо “магнитной лихорадкой”. Когда же Хосе Аркадио Буэндиа приводит двух своих сыновей познакомиться с ученым цыганом во время следующего визита его племени в Макондо, выясняется, что Мелькиадес мертв. Это — его первая смерть, и Хосе Аркадио Буэндиа оплакивает цыгана, как родного брата, — но к этому моменту Аурелиано Буэндиа уже помогает ему в лаборатории, захлестнутый лихорадкой алхимических опытов так же сильно, как его отец.
Второй раз Мелькиадес приходит в мир живых, вызванный из царства мертвых тоской. Это происходит, когда Макондо погружен в эпидемию амнезии, вызванной бесконечной бессонницей. К этому моменту люди уже не помнят и не узнают друг друга, каждый отрезан от других и живет в своем собственном призрачном мире. В этот раз Мелькиадес оказывается дряхлым, разваливающимся стариком, его голос слаб, руки дрожат — однако он возвращает деревне память. Он окончательно поселяется в доме Буэндиа и начинает составлять свои загадочные манускрипты – манускрипты, которые впоследствии окажутся провиденной заранее печальной историей рода Буэндиа. В этот период все Буэндиа поглощены переживаниями: Аурелиано Буэндиа женится на маленькой Ремедиос, Амаранта и Ребекка борются за обладание сердцем Петро Креспи, Урсула охвачена строительной лихорадкой, – и Мелькиадес сходится с затворником Аркадио. Их дружба длится до тех пор, пока в жизни Аркадио не появляется Пилар Тернера. Тогда Мелькиадес умирает во второй раз.
В третий раз Мелькиадес появляется в доме Буэндиа, когда Аурелиано Бабилонья — Аурелиано Последний, освобожденный от насильственного затворничества, выбирает для себя затворничество добровольное. Юноша немедленно узнает Мелькиадеса, ни разу не виденного им ранее, — той “наследственной памятью”, которая до этого послужила Аркадио Буэндиа. Именно тогда Мелькиадес начинает вместе с Аурелиано расшифровывать пергаменты, тайну которых он отказывался открыть предыдущим поколениям Буэндиа. Но по мере того, как любовь захватывает Аурелиано и Амаранту-Урсулу, Мелькиадес начинает таять и, наконец, исчезает — в третий и последний раз.
И когда после гибели Амаранты-Урсулы Аурелиано возвращается к пергаментам Мелькиадеса, оказывается, что он способен читать их с листа, — и читает, пока в Макондо поднимается ветер. Этот ветер сметет Макондо с лица земли — вместе с Аурелиано, последним представителем рода Буэндиа. Пергаменты Мелькиадеса рассказывают Аурелиано историю рода Буэндиа — и эта история заканчивается, как только Аурелиано прочитывает последний лист…
Судя по всему, Мелькиадес есть Одиночество. Он приходит к тем, кто не может заполнить свою жизнь повседневной суетой, — и уходит от них, когда суете удается проникнуть в их души. Эти люди приходят жить в “комнату Мелькиадеса”, ведомые инстинктом, похожим на тот, который ведет животное к воде. Эта комната никогда не меняется, в ней всегда чистота, и всегда март, и всегда понедельник, — ибо все одиночества одинаковы. Пергаменты Мелькиадеса, расшифровкой которых начинает заниматься каждый Буэндиа, едва познает одиночество, — это тот внутренний мир, который открывается только людям, наконец переставшим искать любви в мире внешнем. Впрочем, для такой задачи ста лет запросто может не хватить.
Данная статья — предисловие к собранию сочинений Г. Гарсиа Маркеса (изд-во “Симпозиум”, 1997).
“Вся доброта, все заблуждения и все страдания его городка проникли в его сердце, когда он впервые в это утро глотнул воздуха — голубую влагу, наполненную петушиными криками”. Эта фраза из рассказа “День после субботы”, одного из лучших у Габриэля Гарсиа Маркеса, исполнена не только “голубой влаги”, но — поразительным образом — чуть ли не всех ключевых для писателя понятий и слов: “доброта”, “заблуждения”, “страдания”, “городок”, “сердце”, “петушиные крики”. Будем считать, что “тем утром” было появление на свет 6 марта 1928 года в городке Аракатака в прикарибской зоне Колумбии, в семье телеграфиста Габриэля Элихио Гарсиа, женатого на Луисе Сантьяго Маркес Игуаран, мальчика Габо. Мальчика, оставленного вскоре на попечение деда, отставного полковника Николаса Рикардо Маркеса Мехиа Игуаран и бабки, Транкилины Игуаран Котес, приходившейся мужу двоюродной сестрой.
Роман “Генерал в своем лабиринте”, одна из последних книг Гарсиа Маркеса, сопровождается нечастыми в таких случаях словами благодарности людям, помогавшим писателю своими знаниями и своими советами. Однако здесь же подспудно выражена и главная благодарность — малой, а значит, и необъятной родине, коль скоро речь идет о художнике: “Карибское побережье, на котором мне посчастливилось родиться”. Как впоследствии не раз признавался Гарсиа Маркес, первые годы своей жизни он провел зачарованный окружающей реальной жизнью, казавшейся ему тогда фантастичнее обширного мира его воображения, жадно вбирая в себя не только стоистическую философию деда, ветерана гражданских войн рубежа XIX-XX веков, и побасенки бабки и теток, но и магию реальной действительности. Дело, конечно же, было не только в конкретном городке, давшем будущему писателю точку отсчета и послужившем точкой опоры, но и в удивительном мире Карибского Средиземноморья, мало чем уступающего, а в чем-то и превосходящего то Средиземное море, которое не перестаем воспевать и познавать мы, люди Старого Света.
На островах Карибского моря (Куба, Ямайка, Гаити), в культуре народов и стран, возникших и обосновавшихся в его прибрежной зоне (Мексика, Никарагуа, Гватемала, Колумбия, Венесуэла) произошла встреча трех рас, трех культур: индейской, европейской и африканской, — сплав многих религий и верований, удивительный западно-восточный синтез. Вспомним также, что, помимо индейцев, потомков испанцев, — начиная с самых первых, попавших из одного Средиземноморья в другое вместе с Колумбом, — и негров, завозимых сюда бесконечным потоком из разных зон Африки, побывали здесь в разное время и обосновались французы, португальцы, голландцы, англичане, арабы. Наконец, Карибский бассейн стал местом встречи не только трех рас и трех цивилизаций, но и чуть ли не одновременным стыком, зачастую трагическим, патриархального общества и менталитета со средневековым, капиталистическим и социалистическим. Стоит ли удивляться, что место этого синтеза стало, по словам Гарсиа Маркеса, землей необузданного, горячечного воображения, землей химерического и галлюционирующего одиночества.
В одном из интервью Гарсиа Маркес сказал, что приверженность карибского мира к фантастике окрепла благодаря привезенным сюда африканским рабам, чье безудержное воображение сплавилось с воображением индейцев, живших здесь до Колумба, а также с фантазией андалусцев и верой в сверхъестественное, свойственной галисийцам. Источники мифологизма гватемальца Астуриаса, кубинца Карпентьера, мексиканца Рульфо или колумбийца Гарсиа Маркеса, которых были лишены такие писатели Ла-Платы, как Кортасар или Онетти, — культура индейцев майя и ацтеков и негритянско-мулатского населения Антильских островов, бытовой народный католицизм. Все они осуществили мифологизацию житейских ситуаций, типов и даже языка того народа, к которому принадлежали. Однако общий мифологический фон не стирает различий. Так, питательная среда чудесной реальности Гарсиа Маркеса — бытовое “магическое” сознание, формируемое местными и семейными поверьями, устными рассказами, “молвой”, а не освященное многовековой традицией, легендами и мифами, как у Астуриаса.
“Сто лет одиночества” — это целостное литературное свидетельство всего, что так или иначе затрагивало меня в детстве. В каждом герое романа есть частица меня самого”, — признавался Гарсиа Маркес. Еще, пожалуй, существеннее, что в воспоминаниях детства — истоки правдоподобной фантастике писателя, его удивительной способности рассказывать невероятные веши с естественным выражением лица. В высшей степени красноречивы воспоминания Гарсиа Маркеса об одной из его тетушек: “Это была необыкновенная женщина. Она же — прототип героини другой странной истории. Однажды она вышивала на галерее, и тут пришла девушка с очень необычным куриным яйцом, на котором был нарост. Уж не знаю почему, этот дом был в селении своего рода консультацией по всем загадочным делам. Всякий раз, когда случалось что-то, чего никто не мог объяснить, шли к нам и спрашивали, и, как правило, у тети всегда находился ответ. Меня восхищала та естественность, с которой она решала подобные проблемы. Возвращаюсь к девушке с яйцом, которая спросила: “Посмотрите, отчего у этого яйца такой нарост?” Тогда тетя взглянула на нее и ответила: “Потому что это яйцо василиска. Разведите во дворе костер”. Костер развели и сожгли это яйцо. Думаю, эта естественность дала мне ключ к роману “Сто лет одиночества”, где рассказываются вещи самые ужасающие, самые необыкновенные, с тем же каменным выражением лица, с каким тетя приказала сжечь во дворе яйцо василиска, которого она себе не могла даже вообразить”(*1).
На вопрос, заданный в 1979 году в редакции журнала “Латинская Америка”: “Во что вы верите: в магический реализм или в магию литературы?”, — Гарсиа Маркес ответил: “Я верю в магию реальной жизни”. Ответ абсолютно точный, одновременно сближающий писателя с его современниками и единомышленниками, создателями магического реализма или заклинателями слов, чародеями вымысла, и показывающий его уникальное место в общем потоке. Реальная жизнь магии реальной жизни — по-видимому, так могла бы быть определена задача, которую писатель перед собой поставил. Однако начинал он в ранних рассказах сборника “Глаза голубой собаки” с чистой магии, которую вскоре сменила ориентация в повестях “Палая листва”, “Полковнику никто не пишет” и “Недобрый час” на реальную жизнь без каких бы то ни было писательских ухищрений.
Эпоха диктует писателю свои законы — идеологические, эстетические, тематические, жанровые. Однако не только незнание законов не избавляет от наказания за их нарушение, но и знание этих законов вовсе не обязывает, коль скоро речь идет о великом писателе, к неукоснительному их соблюдению. Становление Гарсиа Маркеса как писателя совпало с эпохой виоленсии (насилия) в истории его страны, долгих лет полицейского разгула, столь типичного для диктаторских, военных режимов Латинской Америки. Сказывалось и наследие банановой лихорадки, хищнической деятельности в Колумбии, да и в других странах Карибского бассейна американской Юнайтед фрут компани. Банановая лихорадка нагнала в такие городки, как родная писателю Аракатака — Макондо его книг — “палую листву”, отребье, человеческую гниль. Насилие и беззакония — питательная среда всеобщей озлобленности, которая постепенно сливалась в единый “хор озлобленных людей”, как применительно к повести “Недобрый час” писал Марио Бенедетти. Между тем Гарсиа Маркес не раз подчеркивал, что его интересует не “становление инвентаря мертвецов и описание методов насилия”, а “корни этого насилия, причины этого насилия и прежде всего последствия насилия для тех, кто выжил”. Природа его таланта такова, что он отразил не столько сами беззакония, сколько этот единый хор недоброго сознания, раз и навсегда вошедший в его творчество.
Талантливый провинциальный юноша становится репортером, реагируя в своих очерках на происходящее, но вместе с тем, параллельно, начитывая западноевропейских и американских авторов (Кафка, Вирджиния Вулф, Фолкнер), прививавших иммунитет против прямой ангажированности. В то же время работа репортером прививала вкус к лаконизму — в стиле мышления, в построении фразы и в выборе жанров. Такие маленькие шедевры Гарсиа Маркеса, как рассказ “Искусственные розы” или повесть “Полковнику никто не пишет” — прекрасное тому подтверждение.
Повесть “Полковнику никто не пишет” не принесла писателю славы. Более того, не только такие тонкие ценители его творчества и глубокие его истолкователи, как Марио Варгас Льоса, но и сам Гарсиа Маркес на волне поистине сказочной популярности романа “Сто лет одиночества” готовы были считать ее, наряду с многочисленными репортажами, рассказами и повестями, чем-то если не второстепенным, то предваряющим. “Этот мир — согласно Варгасу Льосе — несмотря на свою сцементированность, жизненность и символичность, страдал, однако, недостатками, которые мы сегодня, оглядываясь назад, обнаруживаем благодаря роману “Сто лет одиночества”: он был непритязателен и скоротечен. Все в нем билось за право расти и развиваться: люди, вещи, чувства и мечты означали больше, чем казалось на первый взгляд, потому что словесная смирительная рубашка сковывала их движения, отмеряла число их появлений, опутывала в тот самый момент, когда они готовы были выйти из себя и взорваться в неуправляемой, головокружительной фантасмагории”(*2).
Должны были пройти годы, чтобы Гарсиа Маркес, как бы спохватившись и восстав против перспективы остаться навсегда гениальным автором одной единственной книги, стал настойчиво повторять, что “Полковнику никто не пишет” — лучшая его книга. Как известно, писателям в этом смысле верить и можно и нельзя: эстетическое чутье не позволяет слукавить, а сегодняшние творческие задачи порождают сдвинутую перспективу. Однако повесть “Полковнику никто не пишет” действительно навсегда останется в истории мировой литературы, вызывая восторг даже тех, кто не приемлет сочного изобилия “Ста лет одиночества”. Ценители творчества Гарсиа Маркеса никогда не спутают интонацию повести “Полковнику никто не пишет” с тональностью других повестей писателя — “Палая листва” и “Недобрый нас” — написанных в те же годы, проникнутых теми же мотивами эпохи виоленсии и проникнутых той же атмосферой недоброго сознания. Поединок одинокого человека с небытием и кажущейся бессмысленностью человеческого существования, старик, который не носит шляпы, чтобы ни перед кем ее не снимать, полковник, бросающий вызов неминуемому поражению, — такого персонажа и такой коллизии не знала современная Гарсиа Маркесу литература, да и в творчестве самого писателя подобная коллизия осталась непревзойденной, поскольку культура накапливается, а не преодолевается. Далеко не случайно повесть “Полковнику никто не пишет” часто сравнивают с повестью Хемингуэя “Старик и море”. Их роднит и немногословное совершенство языка и стиля, и трагический оптимизм героев, та философия, носителями которой являются несломимые старики американского и колумбийского писателей.
У любого писателя творческая родина всегда — малая. А он уже наделяет ее вселенским масштабом, дает ей вселенское измерение, видит в ней модель мироздания. Даже у Хорхе Луиса Борхеса, обосновавшегося в мировой культуре всех времен и народов, с его космополитическим размахом — это окраины Буэнос-Айреса. Гарсиа Маркес наделяет вселенским масштабом свою малую родину — городок Аракатаку, в котором он родился, городки и селения различных провинций Колумбии, которые он, будучи репортером, исколесил вдоль и поперек, Карибское средиземноморье, неотъемлемой частью которого она являлась, и наконец, это — Латинская Америка, непременный и единый духовный ориентир для любого из творцов нового латиноамериканского романа, в каком бы медвежьем углу ее они ни родились. Между тем для нас, читателей, этой малой родиной Гарсиа Маркеса стало Макондо, вымышленный городок, в котором обитают герои писателя. Макондо, согласно Марио Бенедетти, соконтинентному собрату по перу Гарсиа Маркеса, пресловутое Макондо, находящееся в Колумбии, — это, в конечном счете, что-то вроде необъятной и в то же время предельно сжатой латиноамериканской земли, где в яркой и самодвижущейся метафоре Гарсиа Маркес конструирует почти континентальное по масштабам состояние человеческой души.
“Фолкнер научил меня описывать Америку”, — признавался Гарсиа Маркес. Мир Йокнапатофы и мир Макондо во многом сходны, не в последнюю очередь потому, что Йокнапатофа, согласно Гарсиа Маркесу, — неотъемлемая часть Карибского средиземноморья и вообще Карибского мира, что, кстати говоря, вполне доказуемо с географической точки зрения. У созданного воображением Фолкнера округа Йокнапатофа, расположенного на юге США, есть, утверждает Гарсиа Маркес, выход к Карибскому морю.
Если верить Гарсиа Маркесу, “Сто лет одиночества” были первой книгой, которую он задумал в семнадцать лет, но тогда не осилил, хотя и написал первый абзац — тот самый, которым начинается роман. Уже там речь идет о Макондо, городке, к которому он будет возвращаться снова и снова, как бы измеряя его мерой своего творческого роста, доверяя ему свои замыслы. “Упорная повторяемость образов, — пишет В. Б. Земсков, — странно выглядевшая со стороны, была сигналом продолжавшейся работы над всеохватным романом, где возник бы законченный и исчерпывающий образ — образ своего клочка земли, величиной с почтовую марку и равного всему миру”(*3).
Не модель ли будущих “Ста лет одиночества” видна в двух столь полярных — от первых дней творения до последних — описаниях городка, обнаруживаемых в повести “Палая листва”: “Макондо было для моих родителей обетованной землей, миром и благоденствием”; “Как будто Бог объявил, что Макондо больше не нужно, и бросил его в угол, где валяются города и села, переставшие приносить пользу вселенной”. Однако уже в этих, ранних приближениях, заложена отгадка рока, преследующего городок и его обитателей: отчужденность, озлобленность, душевная черствость, нравственная гангрена, недоброе сознание, пронизывающее собой все и вся там, где никто никого не любит. Оставалось лишь доказать, что, если не преодолеть этой отчужденности, рок будет преследовать людей, несмотря ни на что, вопреки логике и невзирая на самые неожиданные сочетания чувств, самые восхитительные порывы и самые невиданные дарования.
В романе “Сто лет одиночества”, опубликованном в 1967, — несколько измерений, и читать его, разумеется, можно no-разному. Столетие — как исторический, культурный, жизненный, метафизический цикл? Ну что же, до любого прочтения, предваряя его, можно сказать, при этом вовсе не лукавя, что и такой подход вполне допустим.
Есть в романе и сто лет новой истории Колумбии: от мерной четверти прошлого столетия, когда страна освободилась от испанского владычества, до конца первой трети нашего века, когда проходят массовые расстрелы забастовщиков.
Есть и парабола долгой человеческой жизни, чарующе-беспечной и мятущейся одновременно, и в последнюю минуту прозревающей собственное предназначение, заложенное в самом рождении.
Есть в романе и антично-библейский подбой, мифологически бездонный и карнавально травестированный, как это было замечательно доказано если еще не ста годами, то уже четвертью столетия одиноких творческих озарений многих и многих колумбийских, русских, французских, испанских и бог знает каких еще ценителей творчества Гарсиа Маркеса по обе стороны Атлантики. Мотивы рока, ключевого в древнегреческой трагедии, инцеста, грехопадения, потопа, апокалипсические ноты последних страниц романа несут огромную нагрузку, тем более что каждый из них как бы удваивается, поскольку подвергается смеховому переосмыслению. Даже в таком, казалось бы, сочиненном и органичном для романа эпизоде, как истребление семнадцати сыновей Буэндиа, оживает древнегреческий миф о Ниобе, ставшей символом надменности и в то же время невыносимого страдания, на глазах у которой Аполлон и Артемида поражают стрелами всех ее детей.
Если “Дон Кихот” — это Евангелие от Сервантеса, то “Сто лет одиночества” — это Библия от Гарсиа Маркеса, история человечества и притча о человечестве от Хосе Аркадио Буэндиа и Урсулы Игуаран, совершивших грехопадение, впрочем, “по настоянию мужчины”, и до Апокалипсиса исчезнувшего в вихре Макондо. Вспомним, что вследствие “губительной и заразной болезни — бессонницы” Хосе Аркадио Буэндиа как новый Адам, обмакнув в чернила кисточку, сначала надписал каждый предмет в доме “стол”, “стул”, “часы”, “дверь”, “стена”, “кровать”, “кастрюля”, а затем отправился в загон для скота и в поле и пометил там всех животных, птиц и растения: “корова”, “козел”, “свинья”, “курица”, “маниока”, “банан”. Круговорот в семье Буэндиа, бессмысленное топтание на месте при неумолимом продвижении к трагическому финалу и даже постоянная повторяемость одних и тех же имен при все новых их комбинациях (“Ведь карты и собственный опыт открыли ей, что история этой семьи представляет собой цепь неминуемых повторений, вращающееся колесо, которое продолжало бы крутиться до бесконечности, если бы не все увеличивающийся и необратимый износ оси”) — все это возвращает нас к мудрости Экклезиаста. Самое поразительное в приведенных выше словах Пилар Тернеры — то, что в них вскрыт общий закон “слоистости мифов”, их предрасположенности к повторениям, но не буквальным, при почти бесконечном числе слоев. С другой стороны Атлантики примерно в тоже время тот же закон почти теми же словами сформулировал Клод Леви-Строс: “Миф будет развиваться как бы по спирали, пока не истощится интеллектуальный импульс, породивший этот миф”(*4).
И все же вопреки круговороту, обессмысливающему все порывы мужчин и всю домовитость женщин, “Сто лет одиночества” — это книга о том, что “время есть”, и написана она благодаря тому, что “время есть”, на том отрезке, который колеблется между “времени не было” и “времени не будет”. Не случайно ключевым в романе оказывается мотив времени — реального, текучего и подвижного образа вечности. Как писал замечательный русский философ В. Н. Ильин, “повесть о начале мира есть не история, а метаистория, т.е. символическое изображение того, что было до истории и что лежит в ее основе. Равным образом и Апокалипсис есть видение конца истории и перехода к заисторическому сверхбытию. “Времени не было”, “времени не будет” — вот как вкратце можно определить тему “начала” — Книги Бытия и тему “конца” — Апокалипсиса, возвышающихся над современным историческим “время есть”” (*5).
Роковое, неодолимое влечение друг к другу тетки и племянника подводит черту под длинной чередой рождений и смертей представителей рода Буэндиа, неспособных прорваться друг к другу и вырваться к людям из порочного круга одиночества. Род пресекается на апокалипсической ноте и в то же время на счастливой паре, каких не было еще в этом роду чудаков и маньяков. В этой связи нелишне вспомнить, что горестно утверждал, проповедовал и от чего предостерегал Н. А. Бердяев: “Природная жизнь пола всегда трагична и враждебна личности. Личность оказывается игрушкой гения рода, и ирония родового гения вечно сопровождает сексуальным акт”(*6). Трудно отделаться от ощущения, что перед нами не одно из возможных толкований романа Гарсиа Маркеса, между тем написано это было русским философом еще в 1916 году. Отметим попутно, что последняя нота “Ста лет одиночества” — не пустой звук для русского, точнее, петербургского сознания. “Петербургу быть пусту” — ключевой мотив мифа о Петербурге, выстраданного староверами и переозвученного Достоевским и символистами. Миф о городе, который исчезнет с лица земли и будет стерт из памяти людей.
Роман мог бы называться и иначе — без слова “одиночество”, — и тем не менее трудно назвать другую тему, которая столь же неодолимо влечет писателя и пронизывает все творчество Гарсиа Маркеса, как неизбывное одиночество его героев. Тема одиночества сродни повторяющемуся музыкальному мотиву в бесконечной симфонии его творчества. Однако лишь в романе “Сто лет одиночества” эта тема становится центральной и, как бы разбившись на тысячи осколков, придает каждому из его персонажей свое, непохожее на других, но столь же одинокое лицо. Одиночество смерти, о котором поведал Мелькиадес (“Он действительно побывал на том свете, но не мог вынести одиночества и возвратился назад”), одиночество власти, подчинившее себе одного из самых одаренных в роду Буэндиа — Аурелиано (“Заплутавшись в пустыне одиночества своей необъятной власти”), одиночество старости, в которое на долгие годы погрузилась самая обаятельная из героинь — прародительница Урсула (“в лишенном света одиночестве своей глубокой старости”), одиночество неприступности, жертвой которого стала Амаранта (“Амаранта заперлась в спальне, чтобы до самой смерти оплакивать свое одиночество”), — каждый из героев романа настолько неповторим и ярок, что оказался способным на свой путь и свою долю. Пустыня одиночества, по которой они бесцельно бродят, твердая его скорлупа, которую они пытаются продолбить — ключевые мотивы романа и постоянные напоминания об их неспособности к теплу и солидарности, о чем, уже по выходе романа, отвечая на недоуменные вопросы журналистов, неоднократно говорил сам Гарсиа Маркес. Есть, впрочем, в разговоре об одиночестве и точка отсчета — творческая, коль скоро неизбежное одиночество творца, имеем ли мы мужество в этом себе признаться или нет, лежит в основе того таинства, которому обречен художник и которым он одаривает читателя. Гарсиа Маркес этим мужеством обладает. В интервью, данном в 1979 году Мануэлю Перейре, корреспонденту журнала “Bohemia”, он сказал: “Считаю, что если литература — продукт общественный, то литературный труд абсолютно индивидуален и, кроме того, это самое одинокое занятие в мире. Никто не может тебе помочь написать то, что ты пишешь. Здесь ты совершенно один, беззащитен, словно потерпевший кораблекрушение посреди моря”. И уже совсем недавно, в 1992 году, в предисловии к сборнику “Двенадцать странствующих рассказов” он снова вернулся к теме процесса писания, требующего величайшего самоуглубления и одиночества, какое только можно себе представить.
Далеко не случайно первоначально Гарсиа Маркес хотел дать своему роману, известному как “Сто лет одиночества”, который никак не мог осилить и все откладывал для лучших времен, другое название — “Дом”. Жизненный цикл, отведенный роду Буэндиа, неуклонно движется к своему концу, по мере того как приходит в запустение Дом . Он приходит в упадок и разрушается, несмотря на все титанические и безуспешные попытки дряхлеющей Урсулы противостоять этому процессу, неумолимо надвигающемуся итогу. В доме не хватало тепла, не хватало его, в сущности, даже Урсуле, и все его многочисленные обитатели действительно лишь обитали в нем, а не жили. Вспомним Арсения Тарковского: “Живите в доме и не рухнет дом”. Любопытно, что уже в самых первых рассказах Гарсиа Маркеса явственна эта тема — тема проклятого дома и обреченности семьи, неспособной остановить бег времени.
Проклятие дома — необоримый страх породнившихся родственников обрести хвостатое потомство, с хрящевыми крючками и кисточками на конце. Дабы обмануть судьбу, Урсула, прародительница, вообще готова была отказаться от продолжения рода. Да и потом, убеждаясь, что расплата все откладывается, она, тем не менее, то и дело ужасалась по крайней мере четырем смертным грехам, подчинившим себе членов ее семейства: война, бойцовые петухи, дурные женщины, бредовые идеи. Испепеляющие страсти и бредовые идеи оказываются сердечными и душевными свиными хвостиками, появления которых так опасалась Урсула и о появлении которых — и прежде всего у своего сына, Аурелиано — она, в сущности, догадалась. Далеко не случайно мы читаем о герое, которому пришлось развязать тридцать две войны, нарушить все свои соглашения со смертью и открыть в конце концов преимущества простой жизни, что он “вывалялся, как свинья в навозе славы”. “Ты поступаешь так, — закричала ему его мать, когда узнала, что он отдал приказ расстрелять своего друга, — словно родился со свиным хвостом”. В этом хрупком и прекрасном мире чудаков, анахоретов и смутьянов все его обитатели родились со свиными хвостиками. Все они, каждый по-своему, вывалялись в навозе, кто славы, как Аурелиано, кто неприступности, как Амаранта, кто жестокости, как Аркадио, кто прожорливости и мотовства, как Аурелиано Второй, кто изнеженной извращенности, как Хосе Аркадио.
Творчество Гарсиа Маркеса пронизывает собой народное мировидение, вековая мудрость то и дело дает о себе знать. Но одновременно дает о себе знать и коренное отличие: мудрость Гарсиа Маркеса одновременно и вековая, и сегодняшняя. Так, в фольклоре индейского племени чиригуано есть любопытнейшее сказание о великом потопе: “Чтобы досадить истинному богу, Агуара-Тунпа поджег все прерии в начале или в середине осени, так что вместе с растениями и деревьями, погибли и все животные, от которых в те времена зависело существование индейцев … Он наслал ливень на землю, надеясь потопить в воде все чиригуанское племя, и чуть было не преуспел в этом. К счастью, чиригуано удалось расстроить его план. Действуя по внушению истинного бога Тунпаэтэ, они отыскали большой лист падуба и посадили на него двух маленьких детей, мальчика и девочку, рожденных от одной матери, и пустили этот маленький ковчег с его драгоценным грузом плыть по воде. Дождь лил потоками, вода поднялась и затопила всю землю, все чиригуано утонули; спаслись только двое детей на листе падуба. Наконец дождь прекратился, и вода спала, оставив после себя огромные пространства вонючего ила … Со временем дети выросли, и от их союза произошло все племя чиригуано”(*7).
Замысел Гарсиа Маркеса, как бы подхватывая некоторые из мотивов этого мифа, в то же время очевиднейшим образом полемически заострен. И если народное сознание выпестовало миф-предостережение против стихии — не столько природной, сколько стихии зла, бушующей в крови людей, — с ключевым мотивом спасения и союза двух детей, рожденных от одной матери, то колумбийский писатель идет дальше и не оставляет иллюзий.
Но является ли роман “Сто лет одиночества” мрачной притчей о человечестве? Конечно же нет, несмотря на апокалипсические ноты финала, на мифологический размах обобщений, на всю серьезность разговора о смысле человеческой жизни, несмотря на то, что роман, без сомнения, прозвучал как предостережение. И трагизму, и серьезности разговора, и предостережению, и апокалипсическим нотам в романе Гарсиа Маркеса неизменно сопутствует смех. В одном из интервью Гарсиа Маркес сказал: “Когда-нибудь мы возьмемся за разбор “Ста лет одиночества”, повести “Полковнику никто не пишет”, “Осени патриарха” и тогда увидим, сколько шуток, забав, веселья, радости работы заложено в этих книгах, потому что нельзя создать ничего великого ни в литературе, ни в чем-либо вообще, если не испытывать счастья, создавая это, или по крайней мере не считать это средством достижения счастья”. Поэтому с таким же успехом можно сказать, что смеху, шуткам, игре, розыгрышам в творчестве Гарсиа Маркеса сопутствует серьезность разговора о вечных, неразрешимых вопросах, о человеческом предназначении. Нелишне вспомнить, что Достоевский считал самой грустной книгой, созданной гением человека, “Дон Кихота”, одну из самых веселых книг мировой литературы, кстати говоря, бесконечно любимой Гарсиа Маркесом. Именно об одной из самых веселых книг в мировой литературе сказаны эти замечательные слова: “Во всем мире нет глубже и сильнее этого сочинения. Это пока последнее и величайшее слово человеческой мысли, это самая горькая ирония, которую только мог выразить человек, и если б кончилась земля, и спросили там, где-нибудь, людей: “Что вы, поняли ли вы вашу жизнь на земле и что об ней заключили?” — человек мог бы молча подать “Дон Кихота”: “Вот мое заключение о жизни и — можете ли вы за него осудить меня?”” (*8).
Более того, разговору об исчезновении с лица земли рода Буэндиа, “ибо тем родам человеческим, которые обречены на сто одиночества, не суждено появиться на земле дважды”, смех сопутствует еще и потому, что, вопреки исчезновению, смех издавна способствует переходу из смерти в жизнь. “Мы видели, — утверждал В. Я. Пропп, — что смех сопровождает переход из смерти в жизнь. Мы видели, что смех создает жизнь, он сопутствует рождению и создает его. А если это так, то смех при убивании превращает смерть в новое рождение, уничтожает убийство. Тем самым этот смех есть акт благочестия, прекращающий смерть в новое рождение”(*9).
Мифопоэтическая картина мира и мифологические корни абсолютно явственны как в “Ста годах одиночества”, так и в изданном пятью годами позже сборнике рассказов “Невероятная и печальная история о простодушной Эрендире и ее бессердечной бабушке”, и в “Осени патриарха”. Народная картина мира заявляет о себе и в смешении библейских ассоциаций с языческими, и во всесилии многоликой молвы, и в устойчивости предрассудков, и в консервативности местных преданий. Движение от грехопадения к Страшному Суду оборачивается движением по кругу, по закону вечного возвращения. Вновь приходит на ум прежде всего Урсула, более других выражающая авторскую точку зрения (не будем забывать, что частица автора есть во всех его героях): “вновь содрогнулась она при мысли, что время не проходит, а снова и снова возвращается, словно движется по кругу”. Между тем, как это ни парадоксально, мир саги о роде Буэндиа действительно во многом ближе мифологическому сознанию, чем мировидению европейских писателей XIX столетия. Прекрасное определение отличии мифа от фантастической литературы нового времени дал Я. Э. Голосовкер: “У Гоголя шаровары в Черное море величиной — только троп, гипербола. В мифе это были бы, действительно, шаровары величиной в Черное море”(*10). Добавим от себя, что шаровары величиной в Черное море можно на каждом шагу встретить у Гарсиа Маркеса на побережье моря Карибского.
Однако Гарсиа Маркес дает новую жизнь не только бытовому магическому сознанию, но и полузабытому в Европе наивному, пестрому, нравственно безупречному миру лубка. В его книгах 1960-х — 1970-х годов, принесших писателю мировую известность, оживает простодушная сказочность русского лубочного романа XVIII-XIX веков, немецких народных книг XVI-XVII веков, испанского рыцарского романа XVI столетия.
Еще в XIX столетии популярность лубочных книг была поразительна. В России в конце прошлого века ежегодно выходило около сотни новых книг, не говоря уже о бесчисленных переизданиях, а суммарный тираж литературы этого типа превышал четыре миллиона экземпляров. Сын Льва Толстого, Сергей Львович, вспоминал, что его отец “любил предлагать такую загадку: кто самый распространенный писатель в России? Мы называли разные имена, но он не удовлетворялся ни одним из наших ответов. Тогда мы его спросили: кто же самый распространенный писатель в России? Он ответил: Кассиров”(*11). Речь шла об одном из корифеев литературного лубка, книги которого расходились куда большими тиражами, чем произведения самого Толстого, Лескова или Тургенева.
В чем же секрет притягательности для народного читателя подобных книг? Лубок — это круто замешанная смесь народного мироощущения, предельно точных и живых деталей народного быта, суеверий, потребности в чуде и вполне реалистической веры в него, детской страсти к преувеличениям, дилетантской, но вполне оправданной в массовой культуре мешанины из элементов истории и культуры разных эпох и народов, незатухающего интереса к болевым, вечным темам: любви, смерти, справедливости, благородства. Для лубка характерны увлекательность, доступность, узнаваемость чувств и мыслей. В то же время лубочный роман непременно расширял горизонты своих читателей и давал ответы на мировоззренческие вопросы. Разве не напоминают своей стилистикой сами заглавия рассказов сборника “Невероятная и печальная история о простодушной Эрендире и ее бессердечной бабушке” заглавия таких знаменитых лубочных романов, как История о храбром рыцаре Францыле Венциане и прекрасной королеве Ренцывене”, “Гуак, или непреоборимая верность”, “Гистория о Барбосе Гишпанском, который разорял по научению Францышка Францыю”. Почти буквальной параллелью к многочисленным историям, рассказанным в “Ста годах одиночества”, является, например, текст одной из русских лубочных картинок XVIII века: “Копия из гишпапского местечка Вигоса от 6 апреля. Фустинского села рыбаки поймали чудища морское или так называемого водяного мужика, с великим трудом насилу его в неводе на берег вытащили; сие удивительно еще мало, и видимое монструм или морское чудо имеет с головы до ног…”
Модели лубочного менталитета и повествования у Гарсиа Маркеса — бесчисленны. Приведем два выбранных наугад пассажа: “Полковник Аурелиано Буэндиа поднял тридцать два вооруженных восстания и все тридцать два проиграл. У него было семнадцать детей мужского пола от семнадцати разных женщин, и все его сыновья были убиты один за другим в одну-единственную ночь, прежде чем старшему исполнилось. тридцать пять лет. Сам он уцелел после четырнадцати покушений на его жизнь, семидесяти трех засад, расстрела и чашки кофе с такой порцией стрихнина, которая могла бы убить лошадь” (“Сто лет одиночества”); “Гляди, что здесь, мать! видишь? вот живая сирена в аквариуме, вот заводной ангел в натуральную величину — он будет летать по комнатам и звонить в колокольчик; вот океанская ракушка, видишь, какая громадная, но если приложить ее к уху, то услышишь не шум океана, как это бывает с обыкновенными ракушками, а мелодию нашего национального гимна! Славные вещицы, не правда ли, мать?” (“Осень патриарха”). Разница лишь в том, что, если в лубочных картинках и романах философия чрезмерностей и поэтика гипербол — неосознана и наивно-стихийна, то у Гарсиа Маркеса она внесена в ткань произведения волей большого художника.
“Сто лет одиночества” — это лубочный роман, написанный великим писателем. Чтобы получить об этом эстетическом феномене более полное знание, можно представить себе лубочный роман XVIII века, написанный Стерном, и лубочный роман XIX века, написанный Гоголем. Воспользовавшись великими преимуществами лубка, третируемого крупными писателями, Гарсиа Маркес, победоносно вторгшись на территорию массовой литературы, создал истинно народные книги.
В этом сходстве — причина столь поразительной и быстрой популярности “Ста лет одиночества” в самых различных странах, поскольку лубочное сознание интернационально. Поэтому же чудесная реальность “Ста лет одиночества” имела куда больше почитателей и просто читателей, чем трезвая реальность повести “Полковнику никто не пишет”. Отсюда же, кстати говоря, вполне оправданная тревога писателя и потребность исправить явную несправедливость к повести о старом полковнике.
Гениальная книга — тяжелое испытание для любого писателя, поскольку немедленно возникает подозрение в счастливой случайности. Для великого писателя это испытание всегда сопряжено с потребностью в творческом поиске, к которому почитатели его таланта, ожидающие новых встреч с уже известным и полюбившимся, относятся подчас весьма агрессивно. Гарсиа Маркесу удалось пройти оба испытания. Новые книги, не затмив “Ста лет одиночества”, подтвердили их неслучайный характер. В то же время они открыли новые горизонты и вынудили почитателей его таланта быть готовыми к неожиданностям. Пожалуй, лишь в сборнике “Невероятная и печальная история о простодушной Эрендире и ее бессердечной бабушке” Гарсиа Маркес дал читателям передышку, оправдав их прежние ожидания. Однако готовя к печати эти своеобразные сколки чудесного, искрящегося фантазией мира “Ста лет одиночества”, Гарсиа Маркес параллельно вынашивал замысел нового романа, выбрав из океана страстей, обуревавших представителей рода Буэндиа лишь одну — жажду власти, одиночество власти, и наделил ею своего героя, диктатора, Генерала Вселенной, Генералиссимуса Времени.
Как хорошо известно из различных интервью, замысел романа вырос из одновременной попытки и одновременного согласия чуть ли не всех крупнейших писателей Латинской Америки (кроме Гарсиа Маркеса продумывали совместный план творческих действий мексиканец Карлос Фуэнтес, кубинец Алехо Карпентьер, парагваец Аугусто Роа Бастос, венесуэлец Мигель Отеро Сильва, аргентинец Хулио Кортасар) написать романы, не только развенчивающие тех или иных конкретных диктаторов Кубы (Мачадо и Батиста), Мексики (Порфирио Диас) или Парагвая (Гаспар Франсиа), но вскрывающие саму природу тирании. И если договоренность осуществилась лишь отчасти, то замысел — в полной мере, ибо в результате мировая литература обогатилась тремя великими книгами, написанными почти одновременно, в середине 70-х годов: “Я, Верховный” Роа Бастоса, “Превратности метода” Карпентьера и “Осень патриарха” Гарсиа Маркеса.
“Осень патриарха” отличается от других романов о диктаторах высокой степенью обобщенности. И дело, видимо, не только в природе таланта Гарсиа Маркеса или в том, что при распределении ролей он остался без “своего” диктатора, но и в том, что миф о диктаторе создается всеми, всем народом, как оно и бывает в действительности, поскольку такова природа власти. Образ не может не быть мозаичным, потому что тиранов творим все мы, как в знаменитой восточной притче о слепых, задавшихся вопросом “Что такое слон?”. Одному он показался колонной, другому — веревкой, третьему — огромным листом. Так и в случае с Генералиссимусом Времени Гарсиа Маркеса. Потому-то он и предстает как оборотень, что разные люди в меру разной своей сопричастности к нему, в меру своей различной осведомленности, пристрастности, зоркости и образованности видят его разным, в разных местах и в разное время. В итоге Патриарх Гарсиа Маркеса узнаваем не только в любой оконечности Латинской Америки, но и в любой точке земного шара.
Народная молва не только описывает его, но и творит, народ не только страдает, но и порождает его. Не случайно сам по себе великий старик — один из многих, а любовью к власти он лишь пытался заменить плотскую любовь, то человеческое тепло, в котором ему было отказано от природы, как и проклятому рода Буэндиа. Вспомним также, что сам он неизменно оказывается чьим-то орудием, подчиняется чьей-то власти, будь то послушница Летисия или палачных дел аристократ Игнасио де ла Барра (фамилия которого, видимо, не случайно созвучна с Берия).
Затрагивая одну из самых болевых тем мировой истории XX века, Гарсиа Маркес дает художественную жизнь таким ключевым и вечным темам, как перерождение революционеров, хам на троне, психология толпы, обожествляющей того, кто сумел добраться до власти. Особенно отчетливо и мужественно в “Осени патриарха” прозвучала тема опасности, таящейся в самом народе-утописте, народе-мифотворце. И который раз психология тирании и тиранствуемых видится нам сквозь призму гениального прозрения Достоевского в его поэме “Великий Инквизитор”. Однако доверие толпы к авторитету — эта та сторона легенды, которая подлежала еще уточнению историей. Известный стих из Послания к Евреям (11, 1) в переводе И. М. Дьяконова, отличном от синодального, звучит так: “Вера же есть доверие к тому, на что уповаем, ручательство за вещи невидимые”. “Доверие к авторитету, — пишет И. М. Дьяконов, — мы и определяем как веру. Как бы он ни создался, но функционирование мифа как социального явления возможно только на основе веры. Вопрос, следовательно, в том, кому можно доверять”(*12). Соотечественники Патриарха эту проблему для себя решили.
Столь любимая Гарсиа Маркесом и столь важная для него тема Эдипа-тирана, Эдипа-царя, эдипова комплекса, инцеста, пронизывающая роман “Сто лет одиночества”, нашла весьма своеобразное отражение и в “Осени патриарха”. Любой царь, а особенно тиран, диктатор — Отец народа (или народов). Тем самым совершенно естественным оказывается мотив инцеста, противоестественного влечения к дочерям. Эта нота занимает явно не последнее место в общем эротическом звучании романа. Романа о трагедии народа, живущего под властью тирана — тирана, не способного к любви и вынужденного довольствоваться поэтому любовью к власти, не приносящей ему удовлетворения. Вспомним, как Патриарх, этот настоящий мужчина, ведет себя в своем курятнике, бараке для любовниц.
Отличие Гарсиа Маркеса-художника от Гарсиа Маркеса-публициста — принципиально. Если у второго всегда есть готовый ответ на традиционные в литературе общественного звучания и общественного служения вопросы “Кто виноват?” и “Что делать?”, то первый не только не дает этих ответов, он, в сущности, их и не знает. Пустое дело — пытаться найти их в художественных произведениях Гарсиа Маркеса, хотя критики нередко так поступают, надеются их реконструировать, опираясь на публицистику писателя. Между тем сама публицистика, разумеется, дает эти ответы. Гарсиа Маркес, наряду с такими крупнейшими писателями Латинской Америки, составившими славу ее литературы, как Пабло Неруда или Хулио Кортасар, не только не раз признавался в своем сочувствии революционным процессам в странах Латинской Америки, но самым активным образом их поддерживал. После прихода к власти в Чили режима Пиночета он заявил, что дает обет “художественного молчания” до тех пор, пока диктатура не падет. Ждать пришлось долго, и все эти годы он неустанно поддерживал своей публицистикой как Фиделя Кастро, так и сандинистов в Никарагуа.
Отречение Гарсиа Маркеса от художественной литературы продолжалось шесть лет, с 1975 года (выход в свет “Осени патриарха”) до 1981 года (публикация романа “История одной смерти, о которой знали заранее”). Данный писателем обет молчания лишь отчасти напоминает средневековый, поскольку суть его заключалась в концентрации всей силы — голоса — на публицистических средствах, политических целях. Тем самым этот обет, скорее, напоминает переориентацию Толстого, не раз разочаровывавшегося в возможностях художественных произведений. Борис Эйхенбаум так писал об отречениях Толстого: “Прошло десять лет со времени первого отречения Толстого от литературы. Тогда он совершил сложный обходной путь — через школу, семью и хозяйство, после чего уже полузабытый автор Детства и военных рассказов явился пред читателями с Войной и миром. Новое отречение приводит его на старый обходной путь”(*13).
Как и в случае с Толстым, обходной путь оказался для колумбийского прозаика в высшей степени продуктивным. Гарсиа Маркес не только явился пред читателями с романом “История одной смерти, о которой знали заранее”, но и освободился от многих иллюзий.
Представ гениальным рассказчиком в “Ста годах одиночества”, замечательным поэтом в “Осени патриарха”, с его поразительным богатством языка и стиля, в “Истории одной смерти, о которой знали заранее” Гарсиа Маркес предстал в новой ипостаси — великого трагика, создав произведение, не уступающее по своей эмоциональной и нравственной мощи античной трагедии.
Согласимся, что любая человеческая жизнь — это хроника заранее предрешенной смерти, в сущности, заранее объявленной, о которой знают все, а ведут себя так, как будто ни о чем не подозревают и очень удивляются и огорчаются, когда она приходит. Поэтому-то книга Гарсиа Маркеса и прозвучала как набат о человеческой жизни, ее хрупкости и бесценности. Набат, но также и напоминание о нашем равнодушии и нашем беспамятстве.
Убийство, совершающееся в романе Гарсиа Маркеса, — заурядно и по месту действия, и по исполнителям, и по мотивам. Зауряден и человек, которого убивают в захолустном городке по подозрению в преступлении, совершаемом по молодости на каждом шагу. Человеческую жизнь оборвало стечение истинно человеческих слабостей: не совсем, видимо, искреннее признание девушки, которую заставили выйти замуж без любви, театральный жест обманутого мужа, патриархальное, нутряное представление братьев-близнецов о семейной чести, слава “ястреба-курохвата”, жертвой которого и стал юный араб, легкомыслие обитателей городка, власть предрассудков, обычаев и амбиций.
Шесть лет молчания и нового исторического опыта налицо в самой атмосфере романа. В то же время не заискивающий взгляд народника и не брезгливый интеллектуала, а зоркий, беспристрастный взгляд художника на народ заставляет нас снова вспомнить то недоброе сознание, которое пронизывает собой ранние повести Гарсиа Маркеса. Но теперь это уже не просто листва, “взбаламученная, буйная — человеческий и вещественный сор”, то, что воспринимается как нечто привнесенное и зависящее от обстоятельств. Равнодушие и зло, взаимоотражающиеся и взаимообогащающиеся, оставляют после себя “выжженное пространство душ и умов, развращенной и опустошенной жизни”. Это точное определение В. Б. Земскова относится, конечно же, не только к ранним повестям, и не только к “Эрендире”, ее, казалось бы, неожиданному финалу, но и к целому пласту в творчестве колумбийского писателя и уж, во всяком случае, пониманию Гарсиа Маркесом того недоброго сознания, которое по разным причинам пустило глубокие корни в дорогом его сердцу Карибском средиземноморье. “История одной смерти, о которой знали заранее” — это, вне всякого сомнения, коллективная исповедь народа, не только не препятствовавшего совершению преступления, но и соборно участвовавшего в нем.
Как ни кощунственно па первый взгляд подобное сопоставление (однако и сам Гарсиа Маркес подсказывает его именем своего героя: Насар — из Насарета), но в романе отчетливо звучат евангельские мотивы. Мотивы искупительности жертвы Сантьяго для народа, живущего в отчуждении, скорее предрассудками, чем нравственными устоями. И писатель настаивает на том, что об искупительной смерти, на этот раз абсолютно ничем не примечательного человека, должно быть возвещано так же, как и о смерти Христа. Будет ли жертва искупительной? Писатель, создавший этот роман-предостережение, вправе надеяться, что да.
В романе “История одной смерти, о которой знали заранее” куда отчетливее, чем раньше, прозвучало предостережение. Сам народ вершит свою судьбу. Только он может стряхнуть пелену отчуждения, растопить недоброе сознание, спасти Макондо от катастрофы, перестать порождать и пестовать диктаторов, не только не участвовать, но и предотвращать убийства. Гарсиа Маркес в этом вопросе безжалостен. Ортегианское “Я — это я и мои обстоятельства” применимо не только к отдельному человеку, но и к судьбам народов. И порочно объяснять все “обстоятельствами”.
Рок, преследующий почти всех героев Гарсиа Маркеса — в них самих. Это их неспособность к любви. И здесь же — ключ к творчеству колумбийского прозаика. Причем природа его таланта такова, что примиряющих нот у него до романа “Любовь во время чумы” нет, и не стоит их у него выискивать. Замечательно точно подмечено В. Н. Кутейщиковой и Л. С. Осповатом: “Знаменательно, что в чудесном мире Макондо одна лишь любовь не способна творить чудеса”(*14). Любовь у Гарсиа Маркеса, если и приходит, то либо поздно, либо неразделенная, либо ничего не искупающая. Не спасает исступленная страсть двух последних представителей рода Буэндиа, не останавливает любовь Улисса убегающую Эрендиру, пропитавшуюся отчуждением, как пропитывались потом ее простыни, не отменяет убийства, совершенного по вине их брака без любви, запоздалая любовь Анхелы Викарио и Байярдо Сан Рамона. И все же страсть Анхелы к бросившему ее мужу, за которого ее вынудили выйти замуж, проснувшаяся в ней по прихоти ее сердца и вернувшая его ей через семнадцать лет, убеждает в том, что в творчестве Гарсиа Маркеса возникали новые горизонты, и были не слишком наблюдательны те, кто удивлялся теме новой книги писателя: роман о любви со “счастливым” концом.
На этот раз, в романе “Любовь во времена чумы” (1985), новая встреча мужчины и женщины, не угадавших в молодости своей судьбы, происходит спустя “пятьдесят один год, девять месяцев и четыре дня”, когда женщина достигает возраста 72 лет, а мужчина — 76. Однако неверно было бы считать, что Гарсиа Маркес, столь щедрый обычно на предостережения, на этот раз как бы забывает о них, завороженный осенним пиром во время чумы, “несмотря на горький привкус прожитых лет”. Рок, преследующий людей, одержимых страстями и причудами, — одна из главных тем мировой литературы. Одновременное безоговорочное осуждение их и едва скрываемое восхищение ими — явственны во всех без исключения литературных мифах, мировых образах и типах. Да, замысел Гарсиа Маркеса, примыкая (при всей парадоксальности возраста его влюбленных) к вечным темам “Тристана и Изольды”, “Ромео и Джульетты”, “Лейли и Меджнуна”, противостоит им, коль скоро нет в нем напряжения между околдованностью испепеляющей страсти и предостережения от разрушительности страстей. Однако писателя не случайно всегда влекли кризисные ситуации, в которые попадает человек. Не случайно он также не уставал повторять, что одна из его любимых книг — “Дневник чумного года” Даниэля Дефо. Чума общества потребления, не только материального, но и политического (без какого бы то ни было деления на классы и режимы), ложные ценности, крах иллюзий относительно “великих привилегий XX века”, заставившие забыть “трепетный идеализм и благоговение перед любовью” — так прочитывается этот роман Гарсиа Маркеса и заложенное в него предостережение.
“По-моему, мне удалось написать книгу, наиболее приближенную к той, какую всегда хотелось написать”, — признался Гарсиа Маркес в Предисловии к сборнику “Двенадцать странствующих рассказов” (1992). Этой книгой писатель наконец присоединился к хору, давно звучащему в латиноамериканской прозе, многим обязанной европейской культуре. Речь идет не только о притягательности “древних пристаней Европы” для писателей, таких как М. А. Астуриас, А. Карпентьер, X. Кортасар, сам Гарсиа Маркес, которые прожили во Франции, Испании, Италии немало лет и для которых она стала их второй родиной. Речь идет о большем — о своеобразном понимании каждым из них того встречного течения, которое привело к соприкосновению Старый и Новый Свет, определило судьбу Латинской Америки, послужило основой самобытной культуры этого континента и в то же время, по закону бумеранга, забросило латиноамериканцев в Европу. Посвятив все свои предыдущие книги последствиям такой встречи, Гарсиа Маркес наконец решил рассказать “о тех странных вещах, которые случаются с латиноамериканцами в Европе”.
Жители Мексики, Бразилии, Антильских островов, Колумбии, Венесуэлы, попадая на время или навсегда в Женеву, Рим, Париж, Барселону, Неаполь, Мадрид, обреченные странничеству, реальному или душевному, все они что-то ищут, чего были лишены от природы либо утратили — там, за океаном, или здесь, в мире, столь непохожем на тот. Согласно Эве Валькарсель, “эти истории с внеевропейскими персонажами, разворачивающиеся на европейском пространстве, с непредсказуемым концом, зиждутся на противостоянии культур, неоспоримо параллельных и абсолютно различных, как абсолютно недостижима та точка, в которой они намереваются встретиться”(*15).
Используя название первого рассказа Гарсиа Маркеса, который можно перевести по-разному, в том числе как “Третье отречение”, согласимся, что неуклонность в отречениях — один из самых устойчивых творческих принципов колумбийского писателя. Его нельзя припечатать к раз и навсегда найденной поэтике, тем или иным взглядам (хотя политически он отнюдь не всеяден), узкому кругу повторяемых тем. Он ускользает от дефиниций, постоянно меняется, ищет, прислушиваясь к времени, к приливам и отливам Карибского моря, однако не всегда реального, гораздо чаще — в себе самом, в своих современниках, в своем народе, в мироздании.
Романы Гарсиа Маркеса вряд ли можно отнести к жанру антиутопий. Однако они являются весьма действенным оружием против великих иллюзий XX века — утопии социальной справедливости (“Полковнику никто не пишет”), утопии дома, рода, семьи (“Сто лет одиночества”), утопии народного царя (“Осень патриарха”), утопии взаимопонимания между людьми (“История одной смерти, о которой знали заранее”), утопии гармонии между Старым и Новым Светом (“Двенадцать странствующих рассказов”). Все оборачивается иллюзиями и утопиями, раз с ходом времени и успехами цивилизации утрачена основа взаимопонимания между людьми и природой, между обществом и человеком — способность к любви.
Куда более многозначным, чем это обычно считается, является последний аккорд “Ста лет одиночества” — притча о муравьях, которые пожирают последнего отпрыска рода Буэндиа. Вспомним, что Хосе Аркадио, основателю Макондо, привиделся будущий изумительный город с “зеркальными стенами”. В конечном счете эта утопия восходит к Апокалипсису, согласно которому на месте павшего Иерусалима воздвигнется новый град: “город был чистое золото, подобен чистому стеклу”(От. 21,18) Мы вправе рассматривать ее как антиутопию Гарта Маркеса о грядущем муравейнике (хотя и без обычной в таких случаях однозначной политической направленности). Длинная вереница утопий цепко удержала в памяти мотив “прозрачного стекла”, который затем обернется и хрустальным зданием-дворцом у Фурье, и чудесным хрустальным дворцом в Четвертом сне Веры Павловны, героини романа Чернышевского “Что делать?”. Утопии преодолеваются антиутопиями, поэтому если в утопиях грядущий муравейник навсегда счастливых людей обосновывается в городах с “зеркальными стенами”, то у Гарсиа Маркеса муравьи пресекают жизнь города, населенного людьми, более чем далекими от совершенства. В сущности, муравьи здесь — это аналог тех же людей из социалистических утопий, лишенных страстей, чудачеств, увлечений и заблуждений. Поэтому-то им и суждено сменить род Буэндиа на земле. Кстати говоря, именно поэтому и не поддается однозначному толкованию как финал романа, так и весь его замысел. Величие чудачеств, или предостережение от чрезмерностей? Однозначно лишь само предостережение, заложенное в книгу. Но герои, с которыми мы расстаемся (“С той же безумной отвагой, с которой Хосе Аркадио Буэндиа пересек горный хребет, чтобы основать Макондо, с той же слепой гордыней, с которой полковник Аурелиано Буэндиа вел свои бесполезные войны, с тем же безрассудным упорством, с которым Урсула боролась за жизнь своего рода, искал Аурелиано Второй Фернанду, ни на минуту не падая духом”), несмотря на всю их ущербность и неспособность к любви, — не предпочтительнее ли они лишенных страстей, обреченных на счастье и побеждающих муравьев?
Антиутопизм “Осени патриарха” более конкретен и злободневен. Мишенью оказывается и слепая вера толпы в авторитеты, и из века в век повторяющееся перерождение революционеров, которые, изгнав феодалов, “заделываются князьками”, и даже великие стройки тоталитарных режимов (“В ту пору с превеликим шумом закладывались повсюду всевозможные стройки; в момент закладки их объявляли величайшими стройками мира, хотя ни одна из них не была завершена”). И напротив, утопизм персонажей сказочных историй, предшествовавших “Осени патриарха”, таких как “Старый-престарый сеньор с огромными крыльями”, “Последнее путешествие корабля-призрака”, “Самый красивый в мире утопленник”, абсолютно традиционен и укоренен в народном утопическом сознании, щедром на предания о чудесных избавителях и волшебных землях(*16).
Любопытным доказательством обманчивости антиутопий Гарсиа Маркеса, задрапированных в утопические одежды, и, тем самым, притягательных для утопического сознания, является поразительная популярность творчества колумбийского писателя в Советском Союзе, как на официальном уровне, так и среди миллионов читателей. Сходство менталитета представителей рода Буэндиа и советского человека — поразительно.
Приведем лишь один пример — из путевых очерков самого Гарсиа Маркеса о его пребывании в СССР, хотя и не проводящего в данном конкретном случае напрашивающейся параллели с Хосе Аркадио Буэндиа: “Профессор Московского университета, несколько раз побывавший во Франции, объяснял нам, что в большинстве своем советские рабочие уверены, что они впервые изобрели многое из используемого на Западе уже столько лет. Старая американская шутка о том, что советские люди считают себя изобретателями множества самых простых вещей, начиная с вилки и кончая телефоном, в действительности имеет объяснение. В то время как западная цивилизация в XX веке шла по пути впечатляющего технического прогресса, советский народ пытался разрешить многие элементарные проблемы, живя за закрытыми дверями. Если однажды иностранный турист встретит в Москве нервного лысоватого парня, который станет утверждать, что он и изобретатель холодильника, не надо считать его сумасшедшим: вполне возможно, он на самом деле изобрел холодильник, много лет спустя после того, как он стал повседневностью на Западе”(*17).
Итак, предостережение от страстей, чрезмерностей, утопии, иллюзий, и в то же время восхищение человеческой способностью к ним, рассказ о них с улыбкой и любовью. Вряд ли случайна эта, казалось бы, нелогичность человеческой и писательской позиции. Буйство страстей сродни чувству красок, запахов, чрезмерностей латиноамериканской природы, окружавшей Гарсиа Маркеса с детства. Поэтому особенно знаменательны знаки неотторжимости его героев от природной стихии. Всевластие запахов властно подчиняет нас себе как в “Ста годах одиночества”, так и в “Осени патриарха”. Звериный запах Пилар Тернеры — запах жизни — явно полярен таинственному аромату Ремедиос Прекрасной, от которой исходило “не дыхание любви, а губительное веяние смерти”. Ключевой среди знаков причастности мира Патриарха к животному миру — “петушиный”. Петушиная шпора, подаренная ему самим Колумбом, свидетельствует о его мужском, петушином, агрессивном достоинстве, а гарем-курятник, в котором он, как петух, “топчет” своих женщин — неотъемлемая деталь этого мира, построенного по петушиным законам. Нерасторжимое единство стихии природы и человеческих страстей — камертон всего творчества Гарсиа Маркеса — явственно уже в самых первых, ученических его рассказах. “В открытое окно снова проник аромат, смешанный теперь с запахом влажной земли, погребенных костей, его обоняние обострилось, и его охватила ужасающая животная радость”, — читаем мы в рассказе “Другая сторона смерти”.
Одна из ключевых тем Гарсиа Маркеса: противостояние природы, стихии, с одной стороны, и цивилизации, культуры — с другой. И конечная победа первой из-за вырождения второй. В романе “Сто лет одиночества” природа постепенно отвоевывает у человека, беспомощного в мире ложной и лживой цивилизации, его дом и само его право на место на земле: “Они убирали только свои спальни, все остальные помещения постепенно обволакивала паутина, она оплетала розовые кусты, облепляла стены, толстым слоем покрывала стропила”. Природа, не облагороженная культурой, — разрушительна, культура, не погруженная в природу, не вскормленная ею, — бессильна. Между тем у писателя все время угадывается — и только угадывается — закон, по которому культура может сомкнуться со стихией, а не поглощаться ею. И закон этот, видимо, состоит в том, что противоборство должно разрешиться лишь союзом, возможность которого, по Гарсиа Маркесу, можно лишь представить, но не увидеть, не осуществить.
Творчество Гарсиа Маркеса — это рассказ о страстях человеческих, (воля к власти, воля к любви, воля к смерти, воля к одиночеству), об их пагубности, их всесилии и красоте. На последних страницах “Ста лет одиночества” сквозь призму семейных воспоминаний последних отпрысков семьи Буэндиа подводится своеобразный итог рода: “Они слышали, как Урсула ведет битву с законами творения, чтобы сохранить свой род, как Хосе Аркадио Буэндиа ищет бесплодную истину великих открытий, как Фернанда читает молитвы, как разочарования, войны и золотые рыбки доводят полковника Аурелиано Буэндиа до скотского состояния, как Аурелиано Второй погибает от одиночества в разгар веселых пирушек, и поняли, что главная неодолимая страсть человека одерживает верх над смертью, и снова почувствовали себя счастливыми, уверившись, что они будут продолжать любить друг друга и тогда, когда станут призраками, еще долго после того, как иные виды будущих живых существ отвоюют у насекомых тот жалкий рай, которые скоро насекомые отвоюют у людей”.
Роман Гарсиа Маркеса столь же полифоничен, сколь полифоничен роман Достоевского. С той лишь разницей, что если у русского писателя перед нами пусть обманчивое, и все же равноправие идей, то Гарсиа Маркес ввергает нас в мир равноправных страстей, равноправных друг перед другом и перед лицом вечности.
Всевластие природы, всемогущество страстей, неизбывность одиночества, предощущение Апокалипсиса — все это краеугольные камни творчества колумбийского писателя. И над всем этим — вера в то, что только человеческим теплом можно не столько преодолеть, сколько преобразить все это, во благо природе, человеку, народу, человечеству.
Творчество — это одиночество и любовь, по самой своей природе неразделенные. Одна из тайн творчества — способность творцов заманить джина в бутылку, то есть вместить всю необъятность мира, со всем его прошлым, настоящим и будущим, вкупе со вселенной своего внутреннего мира, в сжатые рамки одной или пусть даже нескольких книг. “Все мы творцы в той мере, в какой наша душа принимает участие в сотворении мира”, — сказал как-то Герман Гессе.
Думаю, с Гарсиа Маркесом всем нам всё ясно: настаивая на пересотворении мира — ошибочно или нет, это каждый из нас решает по-своему — он всю жизнь участвовал и продолжает участвовать в сотворении мира. Но ведь и все мы — творцы в той самой мере, о которой писал Гессе и которую под стать своей душе явил миру Гарсиа Маркес.
ПРИМЕЧАНИЯ.
Перевел с исп. Борис Гершман. Источник: MundoLatino.org
Произведения, основанные на вымысле, должны быть доступны пониманию читателей, их надлежит писать так, чтобы, упрощая невероятности, сглаживая преувеличения и приковывая внимание, они изумляли, захватывали, восхищали и развлекали…
Сервантес, “Дон Кихот”, гл. XLVII
Среди множества неожиданностей, встречающихся при чтении романа “Сто лет одиночества”, одна из самых привлекательных — это пристальное внимание, которое уделяется волшебному и чудесному. Магический мир жил в элементах народного творчества, которые были перенесены в современную литературу и сохранены до наших дней. Колдовство, чудеса, волшебные чары составляют часть народной культуры, уходящей своими корнями в средневековье, которая испытала влияние инквизиции, просвещения XVIII века и, наконец, научного позитивизма. Интерес к темному миру магии заметно растет в испанской литературе, из которой, в соединении с индейскими мифами, появилась смешанная латиноамериканская культура. Современные романисты используют систему повествования, в которой недостаточно места волшебному миру. Алехо Карпентьер, Мигель Анхель Астуриас, тот же Хорхе Луис Борхес и многие другие пытаются восстановить его в своих произведениях. Кортасар также уделяет должное внимание магическому, но с точки зрения городского сознания.
Но Гарсия Маркес воссоздает его совершенно по-новому и достигает потрясающих результатов. На первых же страницах романа он упоминает “алхимиков Македонии” и их мифы. С помощью алхимии, например, Мелькиадес вновь обретает молодость. Конечно, отчасти это чудесное превращение — всего лишь насмешка, шутка. Мелькиадес появляется со вставной челюстью, которую он показывает восхищенным зрителям: иногда магия не что иное, как обман. В этом контексте нас не удивляет упоминание о Нострадамусе. Урсула, один из центральных персонажей романа, — это женщина, выражающая привязанность к реальности; наблюдая бесплодные изобретательские попытки мужа, она говорит о противоположности алхимии и настоящей науки, которая является двигателем прогресса.
Мертвые появляются в романе как живые. Один из таких “живых мертвецов” — Пруденсио Агиляр, которого убил Хосе Аркадио Буэндиа. Они не призраки, а существа, с которыми можно поговорить и которые спокойно бродят по домам днем и ночью. Супруги обнаруживают Пруденсио даже в собственной комнате и вынуждены уйти из деревни. Аурелиано обладает редкой “алхимической” интуицией. Его не удивляет то, что мертвые живут вместе с живыми и даже реинкарнируются, как Мелькиадес. Когда персонажи бредят, в царстве подсознания они осуждают волшебные эффекты окружающего мира. Реальность в романе “Сто лет одиночества” не менее волшебна и загадочна. Аурелиано Печальный раскрывает, что привидение, обитавшее в “ничьем” доме — это всеми забытая Ребека. Вечный жид появляется в форме монстра; пергаменты оказываются магическими. Они и составляют роман, который читатель держит в своих руках.
Гарсия Маркес показывает в романе “Сто лет одиночества”, что чудесное может существовать наряду с обыденным, и с помощью образного и ясного языка превращает невероятное в правдивое и поэтичное.
Пресса о Габриэле Гарсия Маркесе
Источник: BBC. Русская служба. (21 мая 2003 г.)
Всемирно известный писатель Габриэль Гарсиа Маркес отрицает, что призвал к легализации наркотиков в Колумбии. Он утверждает, что его неправильно процитировали. 19 мая 2003 г. все мировые агентства облетела новость о том, что Маркес якобы призвал легализовать наркотики для того, чтобы покончить с кругом насилия, из которого никак не выберется его родина.
Лауреат Нобелевской премии колумбиец Габриэль Гарсиа Маркес опроверг приписанное ему некоторыми СМИ предложение легализовать наркобизнес с тем, чтобы положить конец внутреннему вооруженному конфликту, который раздирает Колумбию уже около 40 лет.
“Все совсем наоборот, – говорится в письме, которое в понедельник направил всемирно известный автор “Ста лет одиночества” одной столичной радиостанции. – Я против как легализации, так и употребления наркотиков. Я не говорил, что наркобизнес надо узаконить, и не делал такого предложения правительству”. Трагедия, переживаемая Колумбией, пишет он, как раз и состоит в том, что невозможно вообразить себе искоренение наркотиков без легализации их употребления.
76-летний Гарсиа Маркес, который до того, как стать писателем, работал в газете репортером и обозревателем, призвал журналистов точно отражать то, что он говорит или пишет, а не приписывать ему “неправдоподобные заявления, не присущие ему мысли и позиции”, к которым писатель “питает отвращение”.
Колумбия – крупнейший в мире производитель кокаина. Эти слова Габриэля Гарсиа Маркеса прозвучали в видеообращении к группе интеллектуалов, собравшихся в колумбийском городе.
Его видеообращение называлось “Любимая родина, хоть и далекая” и было послано писателем из Мехико, где Маркес сейчас живет. В обращении он назвал отношение США к Колумбии “имперской ненасытностью”. С 2000 года Соединенные Штаты финансово поддерживают широкомасштабную программу колумбийского правительства по борьбе с нелегальным оборотом наркотиков, которая называется Plan Colombia.
Среди тех, кто выслушал видеообращение Маркеса, был и президент Колумбии Альваро Урибе. Урибе уклонился от ответа на вопрос по поводу обращения Маркеса, заметив лишь, что оно “очень противоречиво”. Впрочем, писатель никогда не чурался противоречивости. В начале мая он присоединил свой голос к мнению более 160 писателей, художников и актеров, подписав декларацию в поддержку правительства Кубы.
Источник: Newsru.com (6 марта 2003 г.)
Выдающийся колумбийский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе Габриэль Гарсиа Маркес отметил свой 75-летний юбилей. Как отмечают наблюдатели и друзья мастера, он полон энергии и творческих планов. О прошедших торжествах сообщила издаваемой в Боготе газете “Тьемпо” пресс-атташе колумбийского посольства в Мехико Лилиана Харамильо. По ее словам, в настоящее время писатель продолжает упорно работать над вторым томом мемуаров.
Маркес, который сейчас живет в Мексике, успевает, помимо занятий литературным творчеством, принимать участие в разнообразных культурных проектах между латиноамериканскими странами. Один из них – строительство в мексиканской столице Дома Колумбии.
Кроме того, под патронажем автора “Ста лет одиночества” и “Осени патриарха” с 28 августа по 6 сентября в Мехико пройдет выставка, посвященная 1500-летней истории Колумбии – родной страны Маркеса.
В четверг состоялся круглый стол, в котором приняли участие видные мексиканские и колумбийские писатели, а также общественные деятели разных стран, приехавшие поздравить мастера.
В начале 2001 года Габриэль Гарсиа Маркес смог вернуться к творчеству после тяжелой болезни. В 1999 году он заболел раком лимфы, ему была сделана операция и писатель длительное время лечился в США и Мексике.
В октябре прошлого года на прилавках книжных магазинов в Колумбии, других странах Латинской Америке и Испании появился первый том мемуаров всемирно известного писателя. Автор не присутствовал на презентации первого тома мемуаров “Жить, чтобы рассказать” (“Vivir Para Contarla”) из-за проблем со здоровьем.
В мемуарах Маркес рассказывает о первых 30 годах своей жизни, этот период охватывает время до 1955 года. В романе писатель повествует о колумбийском городе Аракатака, в котором он родился и который послужил источником вдохновения при написании знаменитого произведения Маркеса “Сто лет одиночества”.
В мемуарах также охвачено время, когда будущий всемирно известный писатель работал журналистом в разных колумбийских газетах, включая El Espectador and El Heraldo. Как ожидается, Маркес напишет еще два тома воспоминаний.
По материалам NewsRu.Com (10 октября 2002 г.)
Свыше миллиона экземпляров мемуаров всемирно известного писателя Габриэля Гарсиа Маркеса появились на прилавках книжных магазинов в его родной стране Колумбии перед их выходом в Латинской Америке и Испании, сообщает BBC.
75-летний автор первого тома мемуаров “Жить, чтобы рассказать” (“Vivir Para Contarla”), который, как известно, тяжело болен лимфатическим раком и живет в настоящее время в Мехико, не присутствовал на этом знаменательном событии, очевидно, из-за проблем со здоровьем.
В мемуарах Маркес подробно рассказывает о первых 30 годах своей жизни, этот период охватывает время до 1955 года. В романе писатель повествует о колумбийском городе Аракатака, в котором он родился и который послужил источником вдохновения при написании знаменитого произведения Маркеса “Сто лет одиночества”. В мемуарах также охвачено время, когда будущий всемирно известный писатель работал журналистом в разных колумбийских газетах, включая El Espectador and El Heraldo.
Как недавно заявил сам автор в интервью, остальные 45 лет его жизни будут описаны в виде отдельных новелл. Писатель планирует написать еще два тома мемуаров. В настоящее время воспоминания переводятся на английский, французский и немецкий языки, в Латинской Америке и Испании книга появится уже на следующей неделе.
Маркес не приезжал в Колумбию уже три года. Но именно на родине всегда появляется первой новая книга писателя. Знаменитый литературный агент писателя испанка Кармен Бальсельс продала права на книгу Маркеса издательству “Норма”, которое находится в Колумбии. Именно это издательство обычно первым издает и распространяет произведения Гарсиа Маркеса в Латинской Америке.
Как ожидается, новая работа Маркеса станет бестселлером. Уже есть проблемы и у полиции в связи с выходом романа. Как стало известно, около 20 экземпляров были украдены еще до начала реализации, книга Маркеса немедленно появилась на уличных прилавках в городе Армениа, расположенном к западу от Боготы. Книжное пиратство является обычным в Колумбии.
По материалам интернет-газеты “Обозреватель” (29 июня 2002 г.)
Известное колумбийское книжное издательство готовит к печати книгу воспоминаний Нобелевского лауреата
Новая книга самого популярного писателя нашего времени лауреата Нобелевской премии колумбийца Габриэля Гарсиа Маркеса будет опубликована не позднее сентября нынешнего года.
Так как знаменитый литературный агент писателя испанка Кармен Бальсельс никогда не продает прав на издание произведений писателей, пока они не поставили в них последнюю точку, это сообщение позволяет сделать вывод, что писатель завершил работу над рукописью и она сдана в типографию. Права на книгу Маркеса Бальсельс уже продала издательству “Норма”, сообщает РИА “Новости”.
“Норма”, расположенная в Колумбии, обычно первой издает и распространяет произведения Гарсиа Маркеса в Латинской Америке. Это издательство, как и Кармен Бальсельс, вплоть до самого выхода в свет держат в тайне даже факт подготовки его произведений к публикации. Тем не менее, известие о выходе книги в свет в сентябре было передано кем-то редакции газеты “Тьемпо” в Боготе, после чего оно стало достоянием гласности.
В книге воспоминаний, имеющей рабочее название “Жить и рассказать об этом”, Гарсиа Маркес повествует о своем детстве и юности и, прежде всего, о своих родителях, ставших прототипами персонажей его главных романов “Сто лет одиночества” и “Любовь во время чумы”.
Фрагменты из этого произведения в последние месяцы несколько раз печатались в испанской газете El Pais. Однако была выдвинута версия, что из-за рака Гарсиа Маркес вынужден был оставить работу над ним, и оно не будет завершено. Согласно другой версии, которая сейчас подтверждается, писатель оправился от тяжелой болезни, успешно работает и закончил еще две книги из той же серии воспоминаний.
Как сообщил главный редактор “Нормы” Моисес Мело, хотя сдача рукописи несколько раз задерживалась, так как автор очень тщательно работает над текстом, она закончена и находится в издательстве. По словам Мело, первые 100 тыс. экземпляров книги мемуаров нобелевского лауреата в сентябре поступят в книжные магазины Колумбии, Перу, Боливии, Эквадора и Венесуэлы.
В Испании она будет опубликована входящим в международную группу Random House издательством “Мондадори”, которое в прошлом издавало все произведения Гарсиа Маркеса. Специалисты предрекают несомненный успех этой книге, о которой много писали и которую очень ждут миллионы почитателей таланта нобелевского лауреата.
| | Новости | |
По материалам Пресс-Центр.Ru (22 июня 2001 г.)
Известная кубинская писательница Зоэ Вальдес, живущая в изгнании во Франции, оценивая политическую позицию лауреата Нобелевской премии по литературе Габриэля Гарсиа Маркеса, обвинила его в использовании “двойных стандартов”. Как передает корреспондент РИА “Новости”, выступая на презентации своего нового романа “Чудо в Майями” в Валенсии, Вальдес заявила, что Маркес с его огромным международным авторитетом “должен проявлять больший интерес к проблемам народов Латинской Америки и выражать солидарность со всеми латиноамериканцами”. Габриэль Гарсиа Маркес в марте обратился с открытым письмом к председателю правительства Испании Хосе Мариа Аснару, в котором выразил резкий протест против введения испанскими властями с 1 апреля въездных виз для своих земляков колумбийцев. Ранее они могли свободно въезжать в Испанию сроком на 90 дней. Писатель заявил, что не ступит на испанскую землю до тех пор, пока от колумбийцев будут требовать виз. По мнению Вальдес, Маркесу следовало бы защищать не только права своих земляков, но и обратить внимание на “трагедию кубинского народа и поддержать дело демократии на Кубе”. Как подчеркнула Вальдес, Маркес “поддерживает существующий там диктаторский режим, доведший народ до нищеты”.
По материалам Утро.ru (19 марта 2001 г.)
Лауреат Нобелевской премии по литературе Габриэль Гарсиа Маркес заявил, что никогда не приедет в Испанию, пока в ней не будет отменены принятые в четверг дискриминационные меры против граждан Колумбии. Писатель заявил об этом в открытом письме, с которым он обратился к председателю правительства Испании Хосе Мариа Аснару.
К решению Маркеса присоединились также подписавшиеся под этим письмом известный скульптор Франсиско Отеро, известный писатель и лауреат испанской премии Принца Астурийского Альваро Мутис и другие видные представители колумбийской интеллигенции.
При въезде в Испанию от колумбийцев прежде не требовали визы в паспорте, учитывая особые исторические и культурные связи между этими странами. В минувший четверг министры иностранных дел Европейского Союза настояли в Брюсселе, чтобы Испания с 1 апреля ввела такое ограничение, чтобы колумбийцы не могли через эту страну свободно въезжать в страны Шенгенской зоны.
Нобелевский лауреат напомнил, что до этого колумбийцы называли Испанию “матерью-родиной”, считали ее своего рода “вторым домом”, где для них были открыты двери. Перед испанцами в Латинской Америке, отмечает Гарсиа Маркес, двери никогда не закрывали, а во время гражданской войны сотни тысяч беженцев из Испании принимали как своих с распростертыми объятиями.
Колумбийский писатель осуждает такую глобализацию, которая убирает все препятствия на пути экспансии капитала, но одновременно возводит для свободного передвижения людей преграды, “отдающие средневековьем”.
По материалам KM.ru (31 января 2001 г.)
С той поры, как в 1999 году появились сообщения о том, что лауреат Нобелевской премии, знаменитый колумбийский писатель Габриэль Гарсиа Маркес болен раком лимфы, мир гадает о состоянии его здоровья. Повод есть – Маркес сознательно изолировал себя от общения.
В Интернет даже появлялось его прощальное письмо (фальшивка, как выяснилось впоследствии) и распространялись слухи о его кончине. Между тем, в минувшие выходные крупнейшая испанская газета “Эль Паис” начала публикацию фрагментов первого тома мемуаров,только что завершенного писателем.
Габо, как принято называть Маркеса в испаноязычном мире, не публиковал ничего нового с 1996 года. Еще и поэтому публикация его воспоминаний окружена повышенным вниманием публики.
Разумеется, все книгоиздатели сейчас алчно ожидают, на кого именно упадет выбор знаменитого автора: Маркес слишком любим и признан во всем мире. Самый известный его роман “Сто лет одиночества”, впервые изданный в 1967 году, был переведен более чем на сорок языков. В совокупности было продано почти тридцать миллионов экземпляров этого произведения. Имя Маркеса обрекает любую его книгу на коммерческий успех, а тем более ту, которая повествует о его личной судьбе и ее истоках.
Новая книга Маркеса называется “Жить, чтобы рассказать об этом”. Название неслучайно: узнав о своей болезни, писатель осознанно запер себя в рабочем кабинете, чтобы максимально использовать отпущенный ему жизненный срок для воплощения своих замыслов. В качестве эпиграфа писатель выбрал слова: “Жизнь человека – это не то, что с ним случилось, а то, что он помнит и как он это помнит”.
Первый том мемуаров, который только пока и написан, повествует о его предках и о бурном романе, который соединил жизни его родителей в начале века и который впоследствии послужил источником для создания одного из бестселлеров Маркеса “Любовь во время чумы”. Именно эти фрагменты были опубликованы в газете.
По словам Маркеса, “оба – и мать, и отец – были великолепными рассказчиками, со счастливой памятью любви, но в своем повествовании они настолько увлекались, что когда я попытался использовать эту историю в романе “Любовь во время чумы”, то не смог провести границу между жизнью и поэзией”.
Первый том мемуаров, который состоит почти из 1000 страниц, заканчивается 1955 годом, когда была опубликована первая книга Маркеса.
По материалам Lenta.ru (29 января 2001 г.)
После долгого перерыва, вызванного тяжелой болезнью, колумбийский писатель лауреат Нобелевской премии по литературе Габриэль Гарсиа Маркес опубликовал в Испании отрывки из своего нового сочинения, сообщает РИА “Новости”.
Фрагменты, опубликованные в испанской газете “El pais”, взяты из первого тома мемуаров писателя, в котором он рассказывает о своем детстве и родителях. Всего, по словам Маркеса, он рассчитывает написать три тома воспоминаний.
Для многочисленных почитателей таланта писателя данная публикация стала знаком того, что Маркес выздоровел и готов продолжать литературную деятельность.
В 1999 году Гарсиа Маркес заболел раком лимфы и был прооперирован, а затем долго лечился в Мексике и США. Его длительное отсутствие привело к тому, что однажды по ошибке было объявлено о его кончине. В конце прошлого года писатель появился на публике и вот теперь впервые после долгого перерыва опубликовал новые сочинения.
По материалам CNN (11 декабря 2000 г.) Перевод :macondo.h1.ru
В своих наиболее обширных комментариях, данных с момента ухода в добровольную изоляцию год назад Нобелевский лауреат по литературе Габриэль Гарсиа Маркес говорит, что существование с диагнозом лимфатического рака было для него “чудовищной удачей”, которая подтолкнула его писать мемуары.
В интервью, опубликованном в воскресенье, 73-летний колумбийский автор международных бестселлеров “Сто лет одиночества” и “Любовь во время чумы” сказал, что он завершает первую часть своих трехтомных мемуаров, которые охватят темы от его родителей до его взаимоотношений с мировыми лидерами.
“Более года назад я был помещен на лечение лимфомы в течение трех месяцев, и сегодня я изумлен чудовищной удачей этого шаткого этапа в моей жизни”, — заявил Гарсиа Маркес ведущей колумбийской газете “El Tiempo” в своем доме в Мехико.
Гарсиа Маркес был госпитализирован с истощением в Боготе в июне 1999 г. и ему был поставлен диагноз лимфатический рак позднее тем же летом.
После исчезновения из общественной жизни в прошлом году Гарсиа Маркес появился в Мехико в прошлом месяце на инаугурации президента Висенте Фокса. Необузданные спекуляции, что автор умирал, подпитывались частично стихотворением, распространенным в Интернете в этом году и имевшим смысл прощального послания Гарсиа Маркеса.
Автор говорит, что он был просто занят работой.
“Из-за опасения, что не хватит времени закончить три тома моих мемуаров и две книги рассказов, я сократил до минимума отношения с друзьями, отключил телефон, отменил свои поездки … и запирался работать каждый день без перерыва с восьми утра до двух часов пополудни”, — сказал он “El Tiempo”.
Гарсиа Маркес, кажущийся изможденным на фотографии, сопровождающей интервью, сказал, что это от лечения и строгой диеты.
После начала своей карьеры как журналиста Гарсиа Маркес обратился к литературе. Он получил Нобелевскую премию в 1982 г. как мастер “магического реализма”. Его стиль отражает насильственные, противоречивые и часто иррациональные реалии его родины Колумбии.
Первый том его трехтомных воспоминаний рассказывают историю взаимоотношений между его матерью и отцом и заканчивается временем публикации его первого романа “Палая листва” в 1955 г. Второй том будет рассказывать о жизни писателя после публикации шедевра “Сто лет одиночества” в 1967 г. Последняя часть расскажет о его дружбе с мировыми лидерами.
Среди них — кубинский лидер Фидель Кастро, с которым Гарсиа Маркес поддерживал близкую и спорную дружбу много лет. Еще один друг — президент Клинтон, для которого Гарсиа Маркес написал восторженную журнальную статью во время дела Моники Левински.
Тогда как автор имеет резиденции в Мексике и Колумбии, он проживал в Лос-Анджелесе во время своего лечения и написания мемуаров. Этот город родной для одного из его сыновей, кинорежиссера Родриго Гарсиа. Гарсиа Маркес сказал, что стихотворение в Интернете, объявляющее о его смерти не более чем фальшивка — и дурно написанная к тому же.
“Единственная вещь, которая меня волнует, состоит в том, что я буду умирать с позором, оттого что люди поверили, будто я написал подобную пошлость”, — сказал он. — “Я прочел это недавно, и больше всего меня поразило то, что мои читатели могли поверить, что это написано мной”.
По материалам Lenta.ru (2 июня 2000 г.)
Перуанская газета “La Republica” запустила “утку” про Габриэля Гарсиа Маркеса. На страницах этого издания появилось небольшое эссе под названием “Марионетка” за подписью писателя.
Это эссе — своеобразное предсмертное обращение автора к Богу, в котором писатель якобы переосмысливает собственную жизнь и умоляет Всевышнего еще хотя бы ненамного продлить ему, божьей марионетке, земные мгновения.
Текст сопровождался редакционным пояснением о том, что Маркес сейчас тяжело болен и “Марионетка” не что иное как завещание, сообщает “Reuters”.
Маркес, узнав об этой публикации, сказал: “То, что меня больше всего в состоянии убить, так это чувство стыда за приписываемое мне авторство подобной пошлости”.
В газету этот текст передал аргентинский посол в Лиме Абель Парентини, известный как талантливый романист, и настойчиво просил напечатать его, поскольку речь будто бы шла о последней воле великого человека.
В результате все мексиканские газеты опубликовали опровержение Маркеса, в котором он с негодованием отказывается от этого эссе.
На русском эта подделка была опубликована в газете “Московские новости”
Если бы Господь Бог на секунду забыл о том, что я тряпичная кукла, и даровал мне немного жизни, вероятно, я не сказал бы всего, что думаю; я бы больше думал о том, что говорю.
Я бы ценил вещи не по их стоимости, а по их значимости.
Я бы спал меньше, мечтал больше, сознавая, что каждая минута с закрытыми глазами – это потеря шестидесяти секунд света.
Я бы ходил, когда другие от этого воздерживаются, я бы просыпался, когда другие спят, я бы слушал, когда другие говорят.
И как бы я наслаждался шоколадным мороженым!
Если бы Господь дал мне немного жизни, я бы одевался просто, поднимался с первым лучом солнца, обнажая не только тело, но и душу.
Боже мой, если бы у меня было сердце, я заковал бы свою ненависть в лед и ждал, когда покажется солнце. Я рисовал бы при звездах, как Ван Гог, мечтал о поэме Бенедетти, и песнь Серра была бы моей лунной серенадой. Я омывал бы розы своими слезами, чтобы вкусить боль от их шипов и алый поцелуй их лепестков.
Боже мой, если бы у меня было немного жизни… Я не пропустил бы дня, чтобы не говорить любимым людям, что я их люблю. Я бы убеждал каждую женщину и каждого мужчину, что они мои возлюбленные, я бы жил в любви с любовью.
Я бы доказал людям, насколько они не правы, думая, что когда они стареют, то перестают влюбляться: напротив, они стареют потому, что перестают влюбляться!
Ребенку я дал бы крылья, но научил бы его летать самого.
Пожилых я бы научил тому, что смерть приходит не от старости, но от забвения. Как многому я научился у вас, о, люди…
Я узнал, что каждый хочет жить на вершине горы, не догадываясь, что истинное счастье ожидает его на спуске.
Я понял, что когда новорожденный впервые сжимает отцовский палец в своем крошечном кулачке, он хватает его навсегда.
Я понял, что человек имеет право взглянуть на другого сверху вниз, лишь когда он должен помочь ему встать на ноги.
Я так многому научился от вас, но, по правде говоря, от всего этого немного пользы, потому что, набив этим сундук, я, к несчастью, умираю.
По материалам Lenta.ru (7 марта 2000 г.)
Всемирно известный писатель, лауреат Нобелевской премии Габриэль Гарсиа Маркес, отметивший в понедельник свое 73-летие, вылечился от рака лимфатических сосудов, который был у него выявлен весной прошлого года. Сообщившая об этом испанская газета “El Mundo” ссылается на заявление его друга и издателя Сеальтиеля Алатристе, сделанное по случаю дня рождения Маркеса.
В 1992 году писателя прооперировали по поводу раковой опухоли в легких. Весной прошлого года он снова заболел, и врачи установили у него лимфому. В июне Маркес находился в кризисном состоянии и попал в больницу в Боготе. Тогда же некоторые СМИ сообщили о его кончине. Однако писателю стало лучше, и в августе он лечился в онкологической клинике Лос-Анджелеса, а затем проходил курс реабилитации в Мехико, передает РИА “Новости”.
Выздоровевший Маркес пообещал вскоре опубликовать первую часть своих воспоминаний. Писатель уверен, что они вызовут не меньший интерес, чем его романы.
По материалам Lenta.ru (22 сентября 1999 г.)
Всемирно известный колумбийский писатель Габриэль Гарсиа Маркес признался, что страдает лимфатическим раком и избрал Мексику для лечения и восстановления.
Об этом сообщила во вторник авторитетная столичная газета “Reforma” со ссылкой на заявление брата писателя — Дарио Гарсиа Маркеса. По его словам, писатель “вернулся в Мексику, поскольку эмоциональный климат лучше всего подходит ему для успешного лечения и восстановления”.
Ссылаясь на “информированные источники”, газета сообщила, что 71-летний Маркес впервые почувствовал себя плохо в июле этого года, но поначалу не придал этому значения. Затем его состояние заметно ухудшилось и ему пришлось лечь в госпиталь, прервав работу над тремя новыми романами и книгой мемуаров.
После того, как врачи поставили диагноз и приступили к лечению, состояние писателя стало улучшаться.
По данным газеты, в конце августа Маркес покинул Колумбию и некоторое время провел в Мексике. Затем он посетил США, где живет и работает его сын Родриго. После этого писатель снова вернулся в Мексику для лечения.
По материалам Associated Press (25 января 1999 г.) Перевод: macondo.h1.ru
С ручкой и ноутбуком в руке, седоусый человек в куртке цвета сафари, берущий интервью у высокой женщины-партизанки, был не средним репортером. Все же нобелевский лауреат Габриэль Гарсиа Маркес, набрасывая заметки о нынешних переговорах между колумбийским правительством и левыми повстанцами, делал то, что считал естественным.
В возрасте 71 года один из самых знаменитых писателей в мире не только не сидит спокойно в изучении своих строк, сочиняя мемуары. Вместо этого он закатывает рукава и осуществляет мечту своей жизни.
Романист только что купил еженедельный новостной журнал “Cambio”, в кадрах которого состоят некоторые из лучших журналистов Колумбии. Он — основной акционер, звездный репортер, редакционный директор и отцовская фигура в издании.
“Я журналист. Я всегда оставался журналистом”, — объясняет Гарсиа Маркес в телефонном интервью. Мои книги не могли быть написаны, если бы я не был журналистом, потому что весь материал брался из реальности.
В самом деле, работы автора в литературе, включая его наиболее известный роман, фантасмагорические “Сто лет одиночества”, — все основаны на фантастических, иррациональных и часто противоречивых реалиях этой насильственной земли. Гарсиа Маркес, или Габо, как он широко известен, зарабатывал тяжким трудом уличного репортера для ежедневных колумбийских газет в течении 14 лет после того, как в 19 лет он закончил обучение праву в конце 2-й мировой войны. Позже он был нью-йоркским корреспондентом для кубинского агенства новостей “prensa Latina”.
Когда он получил Нобелевскую премию по литературе в 1982 г., то решил выделить эти деньги на газету. Собранных денег было недостаточно, чтобы обеспечить Гарсиа Маркесу и его партнерам независимый редакционный голос, который они искали. Так что их запланированная газета никогда не вышла из-под печатного станка.
16 лет спустя такая возможность снова предоставилась.
“Так что я забрал те деньги. Ничего романтичного, сентиментального, никаких новостей в этом”, — сказал Гарсиа Маркес в четверг из своего дома в карибском городе Картахена.
Он говорит, что избирателен относительно статей, которые подписывает своим именем, потому что ненавидит саморекламу. Тем не менее даже его неподписанные истории — горячий товар. Испаноязычные неколумбийские газеты недавно заплатили более $1000 за право опубликовать его статью из “Cambio” о начинающемся мирном процессе в Колумбии.
Простое присутствие Гарсиа Маркеса в нижней строке “Cambio” уже имеет желательный эффект.
В первый месяц с новым собственником рекламные доходы еженедельника с 41-тысячным тиражом выросли в пять раз, и появлялось около 120 новых подписчиков в день, сказал Маурисио Варгас, руководящий редактор.
Варгас предсказал примерно удвоение тиража в этом году в журнале, который терял деньги и отставал от своего главного конкурента “Semana” по тиражу по крайне мере в 3 раза.
Пребывание “Cambio” в силе могло хорошо зависеть от обязательств Гарсиа Маркеса. “Он действительно сказал, что думает посвящать себе почти всю рабочую неделю? Я хочу сказать, что у него есть около трех книг, над которыми он работает, одна из них — воспоминания”, — говорит Эш Грин, американский редактор автора в “Random House”.
Вообще, в мгновение ока Гарсиа Маркес показал, что он репортер с невероятным доступом.
“Любой, кому он позвонит, возьмет трубку”, — говорит Эш Грин.
Гарсиа Маркес, близкий друг кубинского лидера Фиделя Кастро, был в Гаване из-за визита колумбийского президента Андреса Пастраны на прошлой неделе и написал большую часть статьи без подписи в “Cambio”, озаглавленной “От Ненависти к Любви”.
Тот же выпуск представил интервью с наиболее влиятельным национальным промышленником Джулио Марио Санто Доминго, который избегал колумбийские СМИ последние годы.
Почему он наконец согласился говорить?
“Потому что Габриэль Гарсиа Маркес, мой вечный друг, попросил меня”, — сказал магнат.
В восхищающейся статье на этой неделе о президенте Клинтоне Гарсиа Маркес назвал независимого судью Кеннета Старра “фундаменталистом” и посоветовал ему получить эротическое удовольствие от процесса привлечения президента к ответственности. Что касается Клинтона он написал: “Разве справедливо, что этот редкий пример человеческой разновидности должен растрачивать свое историческое предназначение только потому, что он не мог найти безопасного места, чтобы заняться любовью?”
Несмотря на все свои преимущества, слава Гарсиа Маркеса встала на пути его журналисткого перевоплощения. Где бы он не появился, репортеры охотятся за ним с вопросами.
“Я вынужден просить моих коллег признать мое право делать свою работу, а не заставлять меня помогать им делать свою”, — сказал он.
По материалам Associated Press (25 января 1987 г.)
Сантьяго — Чили. Военные власти близлежащего портового городка Вальпарайсо сожгли 14,846 экземпляров книги колумбийского автора Габриэля Гарсиа Маркеса, получателя Нобелевской премии, как сообщил вчера его местный представитель. Артуро Наварро, представляющий в Чили издательство Гарсиа Маркеса, сказал, что копии книги “Приключения Мигеля Литтина” были сожжены 28 ноября, но ему сообщили об этом только на прошлой неделе. Книги были конфискованы таможенными агентами по прибытию в Чили.
По материалам Associated Press (22 октября 1982 г.)
Колумбиец Габриэль Гарсиа Маркес, автор романа “Сто лет одиночества” и самый успешный испаноязычный писатель в мире, вчера был награжден Нобелевской премией по литературе за 1982 год.
Шведская Академия Словесности, состоящая из 18 членов, заявила, что наградила 54-летнего писателя и журналиста “за его романы и рассказы, в которых фантастическое и реалистичное объединены в богато составленном мире воображения, отражающем жизнь и конфликты континента”.
Гарсиа Маркес сказал репортерам в своем доме в Мехико, что был “удивлен и изумлен”, узнав о премии, в этом году составившей $157,000. Указав на то, что он номинировался на нее последние 3 года также, он сказал: “Я вообразил, что собираюсь остаться одним из тех вечных кандидатов”.
В интервью, данном перед награждением и опубликованном сегодня в ведущей итальянской газете “Corriere della Sera”, Гарсиа Маркес сказал, что не имеет никаких шансов, потому что судьи “ищут неизвестных авторов, писателей, которые не имеют того выхода, которого заслуживают”.
“Все писатели хотят получить Нобеля”, — сказал он, — “но для меня это стало бы неудачей, так как я больше всего хочу оставить как можно больше пространства для моей частной жизни”.
Для кого ця стаття? Для таких як я сам, хто в часи пандемії та суттєвої…
Git is a free and open source distributed version control system designed to handle everything from small…
ASCII Tables ASCII abbreviated from American Standard Code for Information Interchange, is a character encoding standard for electronic communication.…
Conda Managing Conda and Anaconda, Environments, Python, Configuration, Packages. Removing Packages or Environments Читати далі…
This website uses cookies.