БЕРНАЛЬ ДИАС ДЕЛЬ КАСТИЛЬО. ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ ЗАВОЕВАНИЯ НОВОЙ ИСПАНИИ

БЕРНАЛЬ ДИАС ДЕЛЬ КАСТИЛЬО. ПРАВДИВАЯ ИСТОРИЯ
ЗАВОЕВАНИЯ НОВОЙ ИСПАНИИ

 

 

 

[Предисловие]

 

Замечал я¹ положение, как очень известные хронисты прежде, чем начинали писать свои истории, создавали вначале пролог и преамбулу, с доводами и весьма возвышенной риторикой для придания ясности и доверия к своим аргументам ради того, чтобы любознательные читатели, с ними ознакомившись, получили благозвучие и впечатление от них; а я, как не владеющий латынью, не осмелился создавать ни преамбулу, ни пролог из-за того, что необходимо для восхваления героических событий и подвигов, совершенных во время покорения Новой Испании² и ее провинций в сообществе с храбрым и сильным духом предводителем доном Эрнаном Кортесом³, который затем, по прошествии времени, за героические свершения стал маркизом дель Валье, иметь силу описать все столь же величественно как подобает. Кроме того, необходим другой дар слова и лучшая риторика, чем у меня; но я видел и участвовал в этом покорении, и как знающий очевидец я вел о нем записи, с помощью Бога, весьма просто, без искажений ни в одном, ни в другом месте, а так как я стал стар, мне больше восьмидесяти четырех лет, и я почти потерял зрение и слух, в моей судьбе нет другого богатства, которое оставлю моим детям и потомкам, кроме этого моего правдивого и примечательного рассказа, как впереди они в нем увидят; теперь, не задерживаясь больше, я расскажу и поразмышляю о моем отечестве, где был рожден, и в какой год отправился я из Кастилии⁴, и в сообществе с какими предводителями ходил в походы, и где сейчас мое местонахождение и жилище.

 

ОТКРЫТИЕ ЮКАТАНА

 

Я, Берналь Диас дель Кастильо, житель и рехидор¹ весьма честного города Сантьяго де Гватемала², один из первых открывателей и конкистадоров Новой Испании и ее провинций, и мыса Гондурас, и Игуэраса³, который в этой земле так называют; уроженец весьма благородного и выдающегося города Медина дель Кампо, сын Франсиско Диаса дель Кастильо [(Francisco Diaz del Castillo)], что был рехидором в нем, которого называли иначе, по его прозвищу, “Любезник” [(Galari)], и Марии Диес Рехон [(Maria Diez Rejon)], его законной жены, имевших праведную славу. То, что касается меня и всех истинных конкистадоров, моих товарищей, сослуживших службу Его Величеству⁴ при открытии, завоевании, усмирении и заселении всех провинций Новой Испании, которая была одной из лучших частей, открытых в Новом Свете [(Nuevo Mundoi)], то, как открывалось нами и какой ценой, не было известно Его Величеству, и я говорю здесь, за то в ответе персоны, докладывавшие и писавшие, которые, не участвуя, не видя и даже не имея правдивого сообщения относительно этой темы, излагали, без опаски извещая на свой вкус, оставляя в тени, раз имели возможность, наши многие и выдающиеся труды, чтобы не было известно о них и не было такого уважения, как заслуживающим всеобщего внимания. И еще, так как недоброжелательность человеческая бывает такого сорта, не хотелось бы, чтобы вредные клеветники получали предпочтение и вознаграждались и Его Величество назначал их своими наместниками, председателями и губернаторами. Но отложим эти рассуждения в сторону, а чтобы столь героические дела, о которых я расскажу впереди, не забыли, более того не сокрыли, они будут представлены ясно и правдиво, потому что они не воссозданы и не предложены ни в одной из книг, написанных на эту тему, весьма дурных и затемняющих правду. И дабы дать памятную известность нашим завоеваниям, поскольку есть истории свершения подвигов, произошедших в свете, будет законным делом, наши, столь же знаменитые, поместить среди этих весьма известных, совершенных ранее. Ибо столь же чрезмерные смертельные опасности и ранения, и тысячи печальных потерь, ситуаций и рискованных предприятий было и в наших жизнях. Так, переправившись через море, мы, открывая земли, о которых никогда не было известно, и днем, и ночью сражались с толпами свирепых воинов; и были мы столь отдалены от Кастилии, не имели никакой поддержки, ни содействия, кроме великой милости Бога Нашего Сеньора, который был тем истинным помощником, что помог завладеть Новой Испанией и весьма знаменитым и великим городом Теночтитланом-Мешико⁵, который так назывался, и другими многими городами и провинциями, из-за их множества я здесь не буду объявлять их названий; после усмирения их заселили испанцы. Как весьма хорошие и преданные вассалы и слуги Его Величества, мы, согласно обязательствам нашему королю и природному сеньору, крепко соблюдая закон, отправили дары вместе с нашими посланцами в Кастилию, а оттуда – во Фландрию, где Его Величество в ту пору находился со своим двором. И столь многие блага, как я расскажу впереди, были нами совершены, и обратили мы столько заблудших душ, которые были спасены, и каждый день спасали их от того, от чего прежде попадали они пропащими в преисподнюю. А помимо этого святого дела, обращали мы внимание на величайшие богатства, из которых отправлялись доли Его Величеству, и так было раньше, так и по сей день отправляются королевские пятые части, которые вносили и многие другие особы во всех случаях⁶. В этом повествовании я расскажу, кто был первым открывателем страны Юкатан⁷, как открывалась Новая Испания, и кто были капитаны и солдаты, завоевавшие и заселившие ее, и многое другое относительно совершенных завоеваний, что заслуживает известности, а не забвения, это представлю вскоре, насколько хватит сил, и к тому же весьма точно и правдиво, как непосредственный участник событий.

…Так как мои предки и мой отец, и мой брат всегда были слугами Королевской Короны [(Corona Real)] и Королей Католических [(Reyes Catolicos)], дона Фернандо и доньи Исабель⁸, и оставили по себе весьма славную память, хотелось походить на них. В год 1514-й оставил я Кастилию в свите Педро Ариаса де Авилы⁹, назначенного губернатором на Тьерра Фирме¹⁰. На море было то бурно, то тихо, и прибыли мы в Номбре де Дьос¹¹, где как раз была эпидемия; много людей потеряли мы, и почти у всех образовались опасные желваки на ногах. К тому же пошли столкновения между губернатором и тем идальго¹², который завоевал эту провинцию, – Васко Нуньесом де Бальбоа¹³. Много у него было богатств, и Педро Ариас де Авила выдал за него свою дочь донью [Исабель] Ариас де Пеньялосу¹⁴. Но так как имелось подозрение, что Бальбоа на собственный страх замышляет экспедицию по Южному Морю и оттянет туда много солдат, то тесть велел его судить и отрубить ему голову.

Увидев все это и еще многие другие распри между солдатами и капитанами и услышав, что недавно завоеван остров по названию Куба и что губернатором там идальго, которого звали Диего Веласкес, уроженец Куэльяра¹⁵, мы, прибывшие с Педро Ариасом де Авилой, все люди не последнего звания, приняли решение уйти на Кубу. Разрешение дали охотно, ибо солдат было больше, чем нужно; всюду был мир, а страна малая, с малым населением.

И погрузившись на хороший корабль [(navio)], мы счастливо прибыли на остров Кубу; губернатор приветливо нас встретил и обещал первых же индейцев¹⁶, какие освободятся.

Но прошло целых три года без всякого дела; и вот мы, прибывшие с Тьерра Фирме, и еще люди с Кубы, которые тоже не имели индейцев, собрались в числе 110 и соединились с идальго, которого звали Франсиско Эрнандес де Кордова¹⁷, богатым человеком, имевшим поселение с индейцами на этом острове, приняв решение, что он будет нашим капитаном, когда мы испробуем свое счастье и отправимся открывать новые земли, где уж сумеем показать себя. Мы купили два довольно хороших корабля. Третье судно¹⁸ дал нам в долг сам губернатор Диего Веласкес, предлагая сделать набег на одни островки, которые находятся между островом Куба и Гондурасом, которые теперь называют Гуанахскими островами¹⁹, чтобы силой забрать оттуда индейцев, так как он нуждается в рабах; этим, дескать, будет заплачено и за судно. Но мы поняли, что Диего Веласкес не прав, и ответили: ни Бог, ни король не велели нам свободных людей превращать в рабов. Тогда он и сам согласился, что открывать новые земли – лучше, и вслед за тем помог нам с принадлежностями для армады²⁰.

Итак, у нас было три корабля и достаточное количество хлеба из кассавы²¹; купили мы еще свиней по три песо²² за штуку, ибо в то время на Кубе не было еще ни коров, ни баранов. Других припасов было мало; зато каждый из нас приобрел стеклянные бусы для обмена. Наняли мы трех пилотов²³ – главный из них, Антон де Аламинос из Палоса²⁴, а другой, Камачо де Триана, и еще пилот, его звали Хуан Альварес, “Однорукий” [(Manquillo)], уроженец Уэльвы²⁵, – а также матросов; купили канаты, якоря, парусину, бочки для воды и все, что полагается при плавании. Все это шло на наш счет. И потом, собравшись вместе с нашими солдатами, прибыли в одну гавань на северном берегу [острова Куба], которая называется на языке индейцев – Ашаруко²⁶, находящуюся в восьми легуа²⁷ от одного городка, который в то время был населен и назывался Сан Кристобаль²⁸, он через два года был перенесен туда и стал городом Гавана.

А для того, чтобы с доброй опорой отправиться в путь, нашей армаде необходим был священник, который был из того же городка Сан Кристобаль, его звали Алонсо Гонсалес, он отправился вместе с нами; кроме того, выбрали там из наших солдат Бернардино Иньигуэса, уроженца Санто Доминго де ла Кальсады [в Испании], в веедоры²⁹ короля, дабы, если Бог даст нам открыть земли с золотом, или серебром, или жемчугом, либо другими любыми богатствами, среди нас был бы человек для сбережения королевской пятины. И затем все собравшиеся, прослушав мессу, препоручив себя Богу Нашему Сеньору и Деве Санта Марии Нашей Сеньоре, Его благословенной Матери, вышли в море в восьмой³⁰ день февраля месяца 1517 года, из гавани Ашаруко.

Шли мы вдоль северного берега Кубы, затем в двенадцатый день [(12 февраля (по ст. ст.) – 22 февраля (по н. ст.) 1517 года)], пройдя мыс Санто Антон³¹, который на острове Кубе еще называют – Тьерра де лос Гуанахатабейс [(Tierra de los Guanahataveyes)], где живут еще дикие индейцы³², мы вышли в открытое море, идя на запад, без знания мелей, течений, ветров. Велик был риск; да мы и штормовали двое суток и едва не погибли. Но вот буря стихла, мы изменили курс, и пред нами показалась земля. Сие случилось спустя двадцать один день с нашего выхода из гавани; мы возвеселились и возблагодарили Бога. Никто еще не открывал этой земли, никто о ней не слыхал³³! А с кораблей мы увидели большое поселение, которое находилось примерно в двух легуа от берега и было таким крупным, что не было столь большого поселения ни на острове Кубе, ни на Эспаньоле. Мы его и назвали “Большой Каир” [(Gran Cairo)]. И было решено двум судам меньшего размера подойти ближе и, находясь у берега, промерять дно, чтобы всем вместе подплыть к земле; а в одно утро, это было 4 марта³⁴, мы увидели приближавшиеся 10 очень больших лодок, которые называют пирогами³⁵, с веслами и парусами, наполненных местными индейцами. Эти лодки изготовлялись искусным способом из очень больших и толстых бревен, которые выдалбливали, чтобы они были полыми; и все они были сделаны из таких бревен, и во многих из них находилось по 40 индейцев. Но вернемся к моему рассказу. Десять лодок с индейцами были уже около наших кораблей. Не было тогда у нас никого, кто бы знал язык Юкатана и мешикский, и мы махали руками и плащами в знак миролюбия и привета. Без всякой боязни они приблизились, и около 30 человек из них взобрались на корабль капитана [Франсиско Эрнандеса де Кордовы]. Мы угостили их хлебом и салом, дали каждому по нитке стеклянных бус, и когда они насмотрелись на нас и наш корабль, главный из них, касик³⁶, дал нам понять знаками, что они хотят вернуться в свои лодки и отбыть в свое поселение, а завтра придут в большем количестве и поведут нас на берег. На индейцах этих были рубашки из хлопчатобумажной ткани и узкие набедренные повязки – masteles³⁷, по-ихнему; и показались они нам культурнее, нежели индейцы на Кубе, ибо там лишь женщины имеют тряпку вместо одежды.

Рано утром следующего дня действительно к нашим кораблям вернулся тот же касик и с ним вместе 12 больших лодок со множеством гребцов. Знаками он уверял нашего капитана в дружбе и приглашал к себе. Помню и сейчас, как он повторял: cones cotoche, cones cotoche, то есть: идемте в мои дома³⁸. Мы посему и назвали местность мысом Коточе³⁹. Наш капитан держал с нами совет, и мы решили высадиться; поплыли мы на лодках с наших судов и на самом маленьком корабле вместе с их 12 лодками. Весь берег кишел индейцами, мы же держались вместе. Тогда касик вновь стал упрашивать нас идти в глубь страны, в его поселение; и капитан вновь посоветовался с нами; большинство решило идти, но быть настороже, в строю и добром вооружении. Мы посему взяли с собой пятнадцать арбалетов и десять аркебуз⁴⁰ и последовали за касиком и его индейцами. Когда же мы приблизились к лесистым холмам, касик дал сигнал, и из засады выскочили с воплями отряды его воинов, обдавши нас такой тучей стрел, что сразу же ранили пятнадцать солдат. Одеты они были в панцири из хлопчатобумажной ткани, которые были до их колен; а оружием служили копья, щиты, луки, стрелы, пращи и множество камней; головы украшены были перьями. Выпустив стрелы, они кинулись врукопашную и сильно теснили нас своими длинными копьями. Но по воле Бога мы скоро их обратили в бегство, хорошо рубя их нашими мечами и нанося им урон арбалетами и аркебузами; пятнадцать трупов оставили они на поле битвы.

И неподалеку от того места, где нам устроили то столкновение, находилась одна площадка и три строения из камня и извести, то были cues [(пирамиды храмов)]⁴¹ и молельни, где имелось множество глиняных идолов, некоторые с лицами демонов, другие – с женскими, и иные прочие скверные фигуры, изображавшие индейцев, совершающих содомский грех⁴²; и внутри, в постройках, было несколько небольших шкатулок из дерева, а в них – другие идолы, медальоны, из них половина – золотые, а большинство – медные, кулоны, три диадемы, зверьки, рыбки и утки той земли; все из низкопробного золота. И, увидев это – как золото, так и постройки из камня и извести, мы очень обрадовались, поскольку открыли такую землю, потому что в то время не было открыто Перу, его открыли лишь в двадцатые годы⁴³. Когда мы сражались с индейцами, священник Гонсалес, который был вместе с нами, взяв из шкатулок идолов и золото, их забрал на корабль. И в этих столкновениях⁴⁴ мы пленили двух индейцев, которых потом⁴⁵ окрестили, назвав одного Хулиан, а другого – Мельчор, у обоих вокруг глаз были рисунки. И, покончив с тем неожиданным нападением, мы вернулись на корабли и решили продолжить открытие берега дальше, направляясь за солнцем, то есть на запад, и после оказания помощи раненым, поставили паруса. И о том плавании расскажу впереди.

Много открывали мы мысов, заливов, рифов и мелей. Пилот Антон де Аламинос уверял, что это остров; днем мы посему шли осторожно, а ночью бросали якорь. Через пятнадцать дней плавания увидели мы с корабля вдали поселение, довольно большое; и показалось нам, что подле течет река; а ведь воды осталось у нас мало, ибо все мы были небогаты, и бочки купили мы старые, неплотные. И решили мы высадиться на землю вблизи поселения, а было воскресенье Ласаро⁴⁶, и по этой причине то поселение получило название Ласаро, и оно закрепилось на морских картах; а собственное индейское название его – Кампече. Итак, мы решили подплыть и высадиться всем с нашим оружием, но не на одном маленьком корабле, а на всех трех судах, чтобы не случилось, как на мысе Коточе. А поскольку в тех небольших бухтах море очень мелкое, то по этой причине мы оставили корабли поставленными на якорь больше, чем в одной легуа от земли, и, добравшись на лодках, мы высадились вблизи поселения. Реки не оказалось, а водоем, откуда берут воду индейцы, был далек; помня события на Коточе, пошли осторожно, держась вместе, в хорошем вооружении. Только что мы наполнили бочки, как из поселения пришло человек 50 индейцев, вроде касиков, в хороших накидках из хлопчатобумажной ткани, и мирные. Знаками, с помощью рук, они спросили нас, что нам нужно, а затем – прибыли ли мы с восхода солнца, и при этом несколько раз сказали: Castilan, castilan, – на что мы тогда не обратили внимания⁴⁷. Затем они предложили пойти в свое поселение. Посовещавшись, мы согласились и последовали за ними с великой опаской.

Привели они нас к ряду очень больших зданий, весьма ладно построенных из камня и оштукатуренных. То были святилища их идолов с изображениями больших змей и других идольских дьявольских фигур на стенах вокруг алтаря ясно видны были брызги

свежей еще крови, а на некоторых изображениях, к несказанному нашему удивлению, – знаки креста⁴⁸. Народу везде было множество; женщины улыбались нам, и все казалось мирным и спокойным. Но вот появилась новая толпа, в плохих одеждах, неся связки сухого тростника, которые они складывали в одну кучу. Одновременно прибыли и два отряда воинов в хлопчатобумажных панцирях, с луками, копьями, щитами и пращами, во главе со своими предводителями. Вдруг из соседнего святилища их идолов выбежал десяток индейцев в длинных, до пят, белых накидках из хлопчатобумажной ткани; длинные волосы их были настолько перепутаны и загрязнены запекшейся кровью, что их нельзя бы было расчесать, а только срезать. Это были служители идолов, которых в Новой Испании обыкновенно называют papas⁴⁹, и я их так буду называть далее. Эти papas несли курения, вроде смолы, прозываемые у них копал⁵⁰; они окурили нас из глиняных плошек, в которых был огонь, и знаками дали понять, что мы должны покинуть их земли раньше, чем сгорит куча тростника, не то нас атакуют и убьют. Затем они велели зажечь кучу тростника и замолчали. А находившиеся там воины, построившись в боевой порядок, стали свистеть, бить в барабаны, небольшие атабали⁵¹ и трубить в трубы, раковины. Вспомнили мы раны, полученные на мысе Коточе (двое товарищей от них умерли), и сомкнутым строем двинулись к берегу, погрузили бочки с водой и уехали.

Плыли мы шесть суток. Но вот ветер подул с севера, превратился в бурю и бушевал четверо суток. Близки мы были к погибели! В море уйти было нельзя, пришлось стать на якорь; порвись наши старые канаты, быть бы нам снесенными к берегу, где мы бы и разбились. Когда ветер стих, пошли мы вновь вдоль берега, как можно ближе, чтобы набрать воды, ибо бочки наши, как сказано, были плохи, да и с водой наши распоряжались неаккуратно, думая, что ее всюду можно достать. Так плыли мы, пока не увидали залив, а вдали, в одной легуа, большое поселение Чампотон, окруженное маисовыми полями⁵². Подойти близко к берегу было невозможно из-за мелководья, и мы отправились за водой в лодках, сопровождаемые одним, самым маленьким, нашим кораблем.

Дело было к полудню. Начали мы набирать воду, но со всех сторон сбежались во множестве индейцы, вооруженные, с мечами, вроде наших двуручных⁵³; все они были украшены перьями, а тела их расписаны белой, черной и бурой краской. В грозном молчании надвинулись они на нас и, подойдя, опять-таки спросили знаками, с восхода ли мы пришли, и опять-таки произносили: Castilan, что невольно вносило в нас смущение и недоумение. Брать воду стало трудно; мы выставили часовых и пикеты и заночевали. Все время мы слышали, как прибывали с шумом и гамом новые отряда. Ясно было, что готовится битва, и наш капитан [Франсиско Эрнандес де Кордова] устроил совет. Много было разных мнений. Одни хотели сейчас же уйти на корабли, но, конечно, индейцы напали бы при поездке и сильно нас побили. Другие, среди них и я, советовали нам самим напасть еще этой ночью, памятуя старую поговорку: наступление – первый Залог выигрыша битвы. Так мы спорили до наступления утра. Индейцы со всех сторон шли поротно, со знаменами и музыкой; мы видели, что на каждого из нас приходится около 200 индейцев. И мы решили, укрепив наши сердца для битвы и вверив себя Богу, сделать все возможное для защиты наших жизней. Понеслась на нас такая туча стрел, дротиков и камней, пущенных из пращей, что сразу было ранено более 80 наших солдат. Затем перешли врукопашную; не мало добрых ударов нанесли мы мечами и копьями, безостановочно стреляли наши аркебузы и арбалеты: одни только заряжали, другие только стреляли. Мы отбивали их натиски, но они не бежали, а держались наготове вне досягаемости выстрела, все время крича: Al calachuni, calachuni – что
значит: Убивайте вождя⁵⁴. И действительно, наш капитан получил десять ран от стрел; три стрелы попали и в меня, причем одна – в левый бок, проникнув до кости. Двух из нас они унесли живьем: Алонсо Бото да старого одного португальца. Врагам то и дело подносили все новые стрелы и дротики, а также еду и питье в изобилии; прибывали к ним и свежие подкрепления. Мы же все до единого были изранены, многие дважды или трижды, некоторые сквозь горло, капитан наш истекал кровью из многих paн и около 50 солдат уже пали мертвыми. В этом отчаянном положении мы решили пробиться к нашим лодкам. Эх, какие поднялись крики, свист! Как замелькали стрелы, дротики, камни! Нас же подстерегала новая беда: когда мы, не рассчитав нагрузки, бросились в лодки, все они перевернулись, и мы должны были плыть, держась за них, пока не достигли нашего малого судна. Многих при этом еще ранили и убили так как индейцы преследовали нас в своих лодках.

Так мы спаслись. Но не все: при перекличке не оказалось 50 солдат, помимо тех двух, которые были захвачены живыми; а вскоре еще пятеро умерли от ран и жажды, тела их бросили в море. А ведь битва продолжалась около часа. Поселение, как было сказано, называлось Чампотон, но наши пилоты и моряки занесли на свои карты: Берег Злой Битвы [(Costa de Mala Peled)].

Тяжко страдали раненые при перевязке, ибо промывать раны пришлось морской водой. Ранеными же, за исключением одного лишь солдата, были все, многие трижды и четырежды, а капитан наш, как сказано, имел 10 ран от стрел. Решили мы посему вернуться на Кубу, но так как большинство наших матросов были с нами на берегу и тоже были ранены, то не хватало рук для управления кораблями, и мы зажгли наше малое судно, взяв оттуда припасы и снасти.

Хуже же всего было отсутствие пресной воды. Наши бочки мы оставили в Чампотоне, и теперь нас томила такая жажда, что мы охлаждали губы и язык, прикладывая к ним лезвие топора. Да! Тяжкое дело открывать новые земли! Понять это может лишь тот, кто сам прошел сквозь беды и ужас.

Мы держались как можно ближе к берегу, надеясь увидеть какую-либо речку. Но лишь на третьи сутки мы набрели не то на залив, не то на устье. Сейчас же мы отрядили на берег 15 матросов, не участвовавших в битве, и 3 солдат, получивших поверхностные лишь раны; взяли они с собой топоры, кирки, лопаты и три бочки. Но вода в устье оказалась соленой, а когда они вырыли колодцы, то и там набралась такая же соленая и горькая вода. Наполнили они одну бочку, но никто ее не мог пить, а двое попробовавших – сильно разболелись. При этом устье было множество больших ящериц, и по этой причине оно было названо – Устье Ящериц⁵⁵. Пока они искали воду, поднялись ужасные норд [(norte)] и норд-ост [(nordeste)], почти выбросившие наши суда на сушу, ибо якорных канатов у нас хватило, да и матросы наши сошли на берег за водой. Видя это они поспешили на корабли и кое-как заякорили их; два дня и две ночи висели мы на волоске, а затем опять вышли в море, чтобы идти к острову Куба.

И тут пилот Аламинос и другие два пилота предложили идти прямо на Флориду⁵⁶, от которой мы будто бы на расстоянии лишь 70 легуа пути, так как это будет ближайший и самый удобный путь к Гаване⁵⁷; сам Аламинос уже бывал в тех водах, когда Хуан Понсе де Леон уже 14 или 15 лет тому назад открыл Флориду⁵⁸. Действительно, в четверо суток мы пересекли залив, и берег Флориды открылся пред нами.

Сейчас же мы решили, что 20 солдат из нас, наименее израненных, высадятся. Среди них был и я, а также пилот Антон де Аламинос. Захватили мы с собой бочки и кирки, а также изрядное количество наших арбалетов и аркебуз. Прощаясь с нами, наш капитан, тяжело раненный и очень ослабленный от мук жажды, умоляя нас ради Бога найти пресную воду, иначе он должен умереть. И все мы вступили на берег. Пилот Аламинос сейчас же узнал местность и сказал, что именно здесь они пристали и с Хуаном Понсе де Леоном и сразились с индейцами, понеся крупные потери. Посему мы действовали осторожно: выслали вперед двух товарищей в качестве передового поста, а сами начали копать колодец. Слава Богу, проступила хорошая вода. С легким сердцем насладились мы вкусной влагой, а кстати прополоскали повязки раненых. Так прошел добрый час, и когда мы весело принялись грузить бочки, прибежал солдат с поста с криком: “К оружию! К оружию! Множество индейцев воинов идет с суши и другие с моря на лодках!” Действительно тотчас же появились и они: рослые, сильные, одетые в звериные шкуры, с громадными луками, острыми стрелами и копьями на манер мечей. С первого же наскока они ранили шестерых; я сам тоже получил легкую рану в правую руку. Но мы их встретили такой пальбой и столь могучими ударами, что они отпрянули и устремились к берегу на помощь своим, которые в лодках сражались с нашими товарищами. Побежали туда и мы; воистину вовремя! Ибо индейцы уже овладели нашей лодкой и прицепили ее к свои челнокам; четверо из наших моряков были ранены, а пилот Аламинос даже опасно ранен в глотку. Мы храбро набросились на врагов, до пояса вошли в воду и, действуя мечами, изгнали индейцев из нашей лодки. Трех раненых индейцев взяли мы в плен (потом они все же умерли), и 22 убитых индейца лежали на берегу.

Сейчас же мы стали расспрашивать солдата, прибежавшего с известием о нападении, что же стало с Беррио, его товарищем. Оказалось, что тот пошел срубить дерево, да так и не вернулся, а лишь слышны были его крики; помочь ему он не мог, а тотчас побежал к нам с предупреждением. Тогда мы пошли его искать; нашли надрубленное дерево и кругом много следов, но крови не было – значит, они увели его живьем. Все наши поиски и крики ни к чему не привели. Странно, что именно Беррио так кончил: это был тот единственный солдат, который остался цел и невредим после боя у Чампотона. Итак, мы вернулись к лодке и наконец-то привезли нашим пресную воду. Радость была так велика, точно мы им жизнь привезли! А один из солдат, словно лишившись рассудка, не смог дождаться, прыгнул в лодку и стал пить, пить без конца, так что вскоре распух и умер.

Набрав воды, мы поставили паруса и двинулись к Гаване⁵⁹. Прекрасная была погода, плыли мы и днем, и ночью, но у островков Мучеников [(Los Martires)] было несколько рифов, которые назывались – Рифы Мучеников [(Bajos de los Martires)}, и главный корабль напоролся на риф и затонул бы, если бы мы все не стали на помпы⁶⁰. Никогда не прощу нескольким матросам с Леванта⁶¹; когда мы к ним обратились: “Братья, помогите откачать воду, вы ведь видите, что мы сильно изранены и изнурены”, – то они ответили: “Дело ваше, мы не солдаты, да и нам перепало немало голода, жажды, трудов и ран”. Пришлось их силой приставить к помпам. Так мы, страдая от ран, обслуживали и помпы, и паруса, пока Наш Сеньор Бог не привел нас благополучно в гавань Каренас, где вскоре был построен город Гавана, а до того времени ее обычно называли Гавань де Каренас [(Puerto de Carenas)]. И, вступив на сушу, возблагодарили мы Бога.

И мы немедленно донесли губернатору Диего Веласкесу, что мы открыли земли с большими поселениями и постройками из камня и извести, где население одето в хлопчатобумажные ткани, возделывает маис и имеет золото. А наш капитан, Франсиско Эрнандес [де Кордова], сухим путем отправился к одному городу, который назывался Сантиспиритус⁶², где у него была энкомьенда⁶³ с индейцами, но, не доехав, умер на десятый день нашего прибытия. Остальные товарищи рассеялись по всему острову, а трое умерли от ран в самой Гаване. Корабли наши переправлены были в порт города Сантьяго де Куба⁶⁴, где пребывал губернатор [Диего Веласкес]. Там мы выгрузили и двух индейцев, плененных нами на Мысе Коточе, которых звали Мельчорехо и Хульянильо⁶⁵, и добытые из шкатулок диадемы, рыбок, уточек и других животных из золота, а также множество поразительно изготовленных идолов. Много это наделало шуму на всех островах, и в Санто Доминго⁶⁶, и на Ямайке, и даже в самой Испании. Говорили, что это самая богатая из всех пока открытых стран, ибо нигде еще не встречали домов из камня; указывали на то, что идолы, дескать, древние, еще до Христа; были и такие, которые предполагали, что привезены они иудеями, изгнанными из Иерусалима Титом и Веспасианом, потерпевшими здесь крушение⁶⁷. Сам Диего Веласкес тщательно выспрашивал наших двух индейцев, есть ли на их родине золотые прииски. Они ответили: да; тогда он показал им золотой песок с Кубы, и опять они заявили, что такового у них в великом множестве⁶⁸. Лгали они; ведь известное дело, что ни на Мысе Коточе, ни во всем Юкатане нет ни жильного, ни речного золота, как и серебра. Путаница произошла и в другом: растение со съедобными корнями, из которых делают хлеб, кассава, называется на острове Куба уиса, и tlati – так индейцы называют землю; таким образом, соединив юка с тлати, стали называть Юкатан, и так говорили испанцы Веласкесу, присутствовавшие при беседе с индейцами: “Сеньор, эти индейцы сказали, что их земля называется Юкатлан”. Так и осталось это название, которого в их языке и не было.

На эту прекрасную экспедицию пошли все наши средства; нищие вернулись мы на Кубу, нищие и покрытые ранами. Да и то счастье! Могло быть и хуже. Ведь потеряли же мы одними убитыми более 57 человек. Вот и вся корысть от нашего “открытия”. Губернатор же, Диего Веласкес, обо всем доподлинно написал в Испанию, к важным сеньорам, руководившим тогда Королевским Советом по делам Индий⁶⁹: какое, дескать, великое открытие он сделал и на сие потратил огромное количество золотых песо. И ему поверили; епископ Бургоса и архиепископ де Росано – дон Хуан Родригес де Фонсека, президент [Королевского] Совета по делам Индий, отписал в этом смысле Его Величеству во Фландрию⁷⁰, восхваляя заслуги Диего Веласкеса. А о нас, открывших эту страну, он даже не упомянул!

 

ЭКСПЕДИЦИЯ В ТАБАСКО

 

Я с несколькими товарищами, тоже ранеными, остался в Гаване. Когда мы немного поправились, мы, трое солдат, сговорились с местным жителем, Педро де Авилой, вместе отправиться в город Тринидад¹. За 10 золотых песо он согласился взять нас в свою лодку, когда отправится туда с партией хлопчатобумажных рубашек. И вот мы все с Педро де Авилой и несколькими индейцами, очень хорошими гребцами, отправились в путь.

Плыли мы вдоль берега то под парусом, то на веслах. Но однажды ночью поднялся сильнейший ветер, мы не смогли против него выгрести, и наше судно разбилось о береговые скалы. Пропал весь груз Педро де Авилы, и мы, совсем нагие – мы разделись, чтобы лучше плыть и спасти лодку, – с массой ссадин и кровоподтеков еле-еле выбрались на сушу. Пришлось надеяться лишь на Бога и с большим трудом идти пешком в Тринидад. Дорога шла берегом по острым камням, часто заливалась волнами, все время под напором ветра; как мы ни обкладывались листьями, но кожа наша лопалась и тело покрывалось мелкими язвами; особенно страдали ноги, и так как ни у кого из нас не осталось ножа, то мы камнями отбивали кору и лианами подвязывали ее в виде сандалий. Наконец, совершенно изнеможенные, мы дошли до индейского поселения Иагуарама, принадлежавшего в то время падре фрай Бартоломе де Лас Касасу², священнику, известному лиценциату и монаху-доминиканцу, тому самому, который потом был епископом Чиапы³. Индейцы дали нам поесть, и через несколько дней мы пришли в Тринидад, где мой друг и земляк, Антонио де Медина, дал мне одежду, а другие добрые люди сделали то же для моих спутников. Без денег и сильно ослабевши, добрался я оттуда в Сантьяго де Куба, столицу губернатора Диего Веласкеса, который как раз хлопотал по снаряжению новой экспедиции. Очень он мне обрадовался; ведь мы были сродни. И вот в разговоре он спросил меня: подлечился ли я настолько, чтобы вновь отправиться в Юкатан. “Эх, – сказал я, – лучше бы Вы эту страну назвали “Смерть одних, увечье других!” “Ну, – ответил он, – не Вы первый, не Вы последний; так всегда бывает с открывателями новых земель. Но зато Вам будет и великая награда от Его Величества, которому я все сие доподлинно опишу. А пока, сынок, примкни к экспедиции Хуана де Грихальвы⁴, которую я готовлю; почетное место тебе обеспечено”.

Экспедиция состояла из 4 кораблей: два наших, купленных на наши средства для прошлой поездки, и два приобрел Диего Веласкес на свои деньги. Армада в то время находилась в Сантьяго де Куба. Генерал-капитаном⁵ стал Хуан де Грихальва, родственник Диего Веласкеса; капитанами других кораблей были: Алонсо де Авила⁶, Франсиско де Монтехо⁷ и Педро де Альварадо⁸. Все они имели энкомьенды с индейцами на острове Куба, и на их долю падало снабжение экспедиции хлебом и солониной; сам же Веласкес, кроме кораблей, давал арбалеты, аркебузы, безделушки для обмена.

Рассказы о солидных домах во вновь открытых землях и болтовня индейца Хульянильо, плененного на мысе Коточе, о массе золота разожгли всех, как солдат, так и жителей, кто не имел индейцев на острове. Вскоре набралось 240 товарищей, горевших желанием отправиться в “богатую страну”. Каждый из них еще и от себя накупил провизии, оружия и всяких вещиц для обмена. Инструкция Веласкеса гласила: наменять как можно больше золота и серебра, поселений не основывать и вернуться на Кубу. В этой армаде веедором был некто Пеньялоса, уроженец Сеговии, а священником – Хуан Диас, уроженец Севильи; и два пилота, что плавали с нами прежде, во главе с Антонио де Аламиносом из Палоса: Камачо де Триана и Хуан Альварес “Однорукий” из Уэльвы, и четвертого звали Сопуэрта, он был уроженцем Могуэра.

Наши 4 корабля добрались в порт Матансас⁹, на северном берегу [Кубы], где находились самые крупные склады хлеба и солонины и где посему всегда назначался сборный пункт для солдат и матросов.

Оттуда-то мы, прослушав мессу, и отправились в 8-ой день месяца апреля 1518 года¹⁰. Через 10 дней мы обогнули мыс Гуанигуанико [(Punta de Guaniguanico)], который по-другому называется Санто Антон, и через 10 дней мы увидели остров Косумель¹¹, к южной части которого нас и привело течение. На берегу виднелось поселение, и предводитель наш, Грихальва, высадился со значительным отрядом. В поселении мы не нашли ни души, ибо все жители, увидев корабли, бросились бежать. В скирдах изловили мы лишь двух стариков, которые не могли быстро двигаться, и наш предводитель при помощи Хульянильо и Мельчорехо, наших индейцев с Коточе, переговорил с ними. Дал он им зеленые бусы и, обласкав, отпустил, велев позвать “калачуни”, то есть касика поселка. Но они так и не вернулись.

А пока мы ждали, пришла индеанка, видная собой, говорившая по-ямайски; по ее словам, все индейцы ушли в горы. Многие из нас, и я сам тоже, понимали ее речь, сходную с кубинской¹², и мы удивлялись, как это она сюда попала. Оказалось, что она года за два до этого отплыла с острова Ямайка в большой лодке с 10 индейцами; хотели они ловить рыбу у соседних островков, но течение унесло их к Косумелю; ее мужа здесь убили, а остальных ямайских индейцев всех затем принесли в жертву идолам. Узнав все это, наш предводитель решил, что ее отлично можно послать для переговоров, ибо нашим двум индейцам он все же не доверял. Действительно, она вернулась на следующий день, никто из местных жителей не отважился прийти с нею. Это поселение мы назвали Санта Крус, так как прибыли туда в день Святого Креста¹³. Здесь было изобилие меда, хороших бататов¹⁴ и целые стада чудных мускусных свинок. Видя, что ожидание наше ни к чему не приводит, Грихальва велел отправиться дальше. Индеанка с Ямайки отправилась вместе с нами.

Шли мы в том же направлении, как и при Франсиско Эрнандесе де Кордове, и через 8 дней прибыли к поселению Чампотону, где индейцы той провинции так сильно побили нас, как я уже рассказывал. Ввиду мелководья суда наши остановились в одной легуа от берега, а мы, добрая половина всего отряда, хорошо снабженная арбалетами, аркебузами и даже несколькими фальконетами¹⁵, подплыв в лодках, высадились на берег. Индейцы с обычным своим вооружением: луками, стрелами, копьями, щитами, палицами, двуручными мечами, камнями и пращами, в доспехах из хлопчатобумажной ткани, с трубами и барабанами, у большинства из них окрашены были лица в черный цвет, а у других в алый и белый, уже ожидали нас на берегу, и по их нахальному поведению видно было, что они отлично помнят свою победу. Как ни осторожно мы приближались, но при высадке половина из нас уже получила раны. Зато на суше мы себя показали! Против их стрел мы надели панцири из хлопчатобумажной ткани, и хотя 7 солдат в том бою были убиты и более 60 были ранены, а сам Хуан де Грихальва был ранен тремя стрелами и потерял два зуба, – все же мы их опрокинули и проникли в их поселение. Все оттуда бежали; мы перевязали наших раненых и похоронили убитых. В плен захватили мы троих индейцев; среди них одного знатного. Наш предводитель отпустил их, одарив бусами и бубенцами и наказав привести касика этого поселения. Но только мы их и видели! Думается, что Хульянильо и Мельчорехо нарочно переврали им наши приказания. Трое суток оставались мы в этом поселении. И местность эта навсегда мне памятна массой саранчи. Во время боя она то и дело налетала на нас, и так как одновременно нас осыпал град камней и стрел, то мы саранчу тоже принимали за стрелы, а когда убедились в своей ошибке, то впали в еще большую: стрелы мы стали считать за саранчу, не закрывались щитами, и большой был нам от сего урон.

В дальнейшем плавании дошли мы как будто до устья большой реки, но оказалось, это не река, а великолепная обширная гавань, целый залив, глубоко вдававшийся в материк. И пилот Антон де Аламинос, конечно, заявил, что это окончание “острова”, поэтому на картах морских и получилось название Бока де Терминос¹⁶. Три дня мы пробыли здесь. На берегу нашли несколько святилищ идолов, из камня и извести, со множеством идолов из глины, из дерева и из камня, изображений их божеств, одни в виде женщин, другие – змей, и множество рогов оленей¹⁷. Думали мы, что недалеко есть поселение, но вся местность оказалась необитаемой. Очевидно, эти святилища посещали торговцы и охотники, которые приплывали в ту гавань на лодках и приносили там жертвы. Действительно, охота здесь была чудесная на оленей и кроликов, и с одной лишь гончей собакой мы в один день заполевали 10 оленей и множество кроликов. Собаке нашей так тут понравилось, что она сбежала, и лишь впоследствии, когда мы были здесь с Кортесом, мы вновь завладели ею: стала она вся круглая, так и лоснилась от жира.

Осторожно продвигаясь вперед только днем, мы на третьи сутки дошли до устья большой реки, которую индейцы называют Табаско, мы же, по нашему предводителю – рекой Грихальва¹⁸, как это и отмечено на морских картах.

Промерив дно, мы убедились, что два наших судна (из-за большого размера и мелководья) не смогут войти в устье этой реки, и два остальных, взяв на буксир лодки со всеми солдатами, двинулись вверх по реке. У берегов реки виднелось такое множество индейцев в лодках с луками и стрелами, вооруженных совсем как в Чампотоне, что крупное поселение – как это и оказалось на самом деле – должно было быть поблизости. К тому же по берегам поставлены были верши, из двух мы вынули рыбу и передали на корабль, где был наш предводитель.

Не дойдя еще до поселения, за пол-легуа до него, мы отовсюду из леса слышали шум падающих деревьев: то индейцы устраивали палисады и большие заграждения для борьбы с нами. Итак, ясно было, что будет бой, и мы сами высадились на берег. Скоро к нам направилось около 50 лодок с воинами, у них были луки и стрелы, доспехи из хлопчатобумажной ткани, щиты и копья, плюмажи, барабаны. А множество других лодок с воинами находилось недалеко от первых. Готовы были и мы встретить друзей, фитили пушек и аркебуз дымились, и арбалеты были наизготове, но Наш Сеньор [Бог] надоумил попытаться вести дело миром. Велено было Хульянильо и Мельчорехо, хорошо знавшим тот язык, сказать им, чтоб они без опаски пришли бы переговорить, что у нас для них такие сообщения, какие, наверно, их обрадуют; пусть лишь приходят, и мы их одарим прекрасными вещами. И вот приблизились 4 лодки с 30 индейцами. Мы им показали нити синих бус, маленькие зеркальца и кораллы из зеленного стекла. Последние особенно обрадовали их, ибо они приняли их за камень chalchiuis¹⁹, который у них в великом почете. Далее наш предводитель с помощью переводчиков Хульянильо и Мельчорехо рассказал им, что мы прибыли из далеких земель и являемся вассалами великого императора²⁰, которого зовут дон Карлос, и что его вассалы – множество великих сеньоров и касиков; пусть и они признают его своим сеньором, тогда много добра произойдет для них; а также пусть в обмен на стеклянные бусы дадут нам еду и кур. Отвечали два индейца: один – знатный, другой – papa [(жрец)]. Припасы они нам готовы обменять, но сеньор у них уже есть, и удивительно, что мы, никогда не видев их, сразу же навязываем сеньора. Они предостерегли нас не вступать с ними в войну, как в Чампотоне, потому что у них имеется в полной боевой готовности более трех xiquipiles [(шикипилей)] воинов из всех соседних провинций; а каждый xiquipil [(шикипиль)] насчитывал 8 000 человек²¹. Они сказали также, что им известно, как несколько дней назад мы убили и ранили более 200 человек, но они куда сильнее жителей тех мест; вот почему они и готовы узнать наши намерения, о которых они сообщат всем касикам множества поселений, собравшимся здесь со своими воинами. И затем наш предводитель обнял их в знак мира, дал им несколько нитей стеклянных бус и наказал вернуться поскорее с ответом, прибавив, что иначе мы в поселение войдем силой, хотя обижать их не хотим.

Посланные вернулись, и действительно, касики и papas держали совет и решили придерживаться мира и доставить нам пищу. По обычаю же, принятому среди них всех, для мира и доброй дружбы необходимы подарки. И на другой день на мыс к пальмам, где мы разбили лагерь, пришли больше 30 индейцев, и среди них касик, и принесли рыбу жареную и кур, плоды сапоты²² и хлеб из маиса, а также жаровни с горячими углями и благовонные вещества, и всех нас окурили. Затем они расстелили на земле циновки, которые в этой земле называют petates [(петатес)], а сверху хлопчатобумажную ткань и разложили драгоценные украшения из золота, некоторые были как диадемы, а другие сделаны в виде уток, как в Кастилии, иные же – в виде ящериц, и три ожерелья из полых бусин, и другие вещи из низкопробного золота – всего на 200 песо, не более; еще принесли несколько накидок и рубашек, таких какие они носят сами, и сказали, что мы должны без обиды принять эти вещи, так как у них больше нет золота, чтобы дать нам; зато дальше, на закат солнца, имеется его великое множество; и говорили они Colua, colua и Mexico, Mexico, а мы не знали тогда ни о colua, ни о Mexico²³. Пусть сами подарки были ничтожны, все же мы радовались, что здесь есть золото. И наш предводитель Хуан де Грихальва в ответ одарил их зелеными стеклами. Затем мы решили немедленно двинуться дальше, ибо не только наши два судна были в опасности из-за северного ветра, но и мы сами должны же были отыскать место, где, по уверению индейцев, золото было в изобилии.

На второй день мы увидали поселение Аягуалолько²⁴. Множество индейцев из этого поселения виднелось на берегу со щитами, сделанными из панциря черепахи, которые так блестели на солнце, что некоторые из наших солдат приняли их сперва за золотые. Индейцы выделывали разные маневры, но мы прошли дальше этого поселения, названного нами Ла Рамбла [(La Rambla)], так оно и стало на морских картах. И скоро мы дошли до реки Тонала [(Tonala)], названной нами Санто Антон²⁵, и так это осталось на морских картах. Оттуда мы быстро дошли до большой реки Коацакоалькос²⁶, но не могли войти в лиман из-за противного ветра. Тут же открылись нам большие снежные горы [(sierras nevadas)], где снег весь год лежит на вершине, а ближе к берегу другая гора, которую мы назвали Сан Мартин²⁷, по солдату, который первый ее увидел с корабля, он был жителем Гаваны. Педро де Альварадо, командовавший самым быстрым кораблем, первым вошел в реку, которую индейцы называют Папалоапан²⁸, она с тех пор носит его имя – река Альварадо, и стал вести переговоры с индейцами из поселения Такотальпа²⁹, но получил от них лишь рыбу. Мы же должны были смотреть издали, и это вызывало большое недовольство, а Альварадо получил выговор за самовольные действия, и с тех пор все наши суда держались всегда вместе. Так прибыли все наши 4 корабля к другой реке, названной нами рекой Флажков³⁰, ибо на берегу стояла масса индейцев с длинными копьями, а на каждом копье развевался флажок из хлопчатобумажной ткани, и они звали нас сойти на берег. Это было ново и необычно.

Не знали мы еще тогда, что места эти принадлежали державе Мотекусомы³¹, великого сеньора огромного города Мешико, подобно Венеции, построенного на воде; и этот великий сеньор и король этих мест, множества провинций, повелевающий всеми этими землями Новой Испании, которые были больше в два раза нашей Испании, имел власть столь великую, что многое ему было подвластно и известно. Так знал он о нашем первом прибытии с Франсиско Эрнандесом де Кордовой, знал о битвах на Коточе и при Чампотоне, знал и о нашем втором прибытии³². Известно ему было, что нас малая горсточка и что охотнее всего мы берем золото за наши товары. Все это ему сообщили путем рисунков на нескольких холстах, сделанных из хенекена³³, как из нашего льна. И вот, узнав о нашем дальнейшем пути к северу, он велел своим губернаторам обменять наши бусы, особенно зеленые, которые они принимали за свои chalchiuis, которые у них в большой цене, на золото, а также приказал узнать, какие у нас цели. Побуждала его к этому старая грозная легенда, что с моря, со стороны восхода солнца, придут бородатые люди, которые овладеют всей здешней страной³⁴. Итак, множество индейцев великого Мотекусомы на той реке приглашали нас к себе, у них были длинные шесты, и на каждом шесте был флажок из хлопчатобумажной ткани белого цвета, которые они поднимали что было знаком мира. Мы не сразу доверились и сперва отрядили две лодки со всеми арбалетчиками и аркебузниками и вместе с ними еще 20 более проворных и готовых ко всему солдат под начальством Франсиско де Монтехо. Я тоже был прикомандирован, и мы при редкой здесь тихой погоде благополучно, благодаря Богу высадились на берег. Нас ожидали три касика, из которых один был губернатором Мотекусомы, и множестве индейцев стояли наготове с домашними птицами той земли, хлебом из маиса, плодами ананаса и сапоты и прочей снедью. Разостланы уже были циновки, и нас пригласили сесть. Все это делалось знаками, ибо наш Хульянильо, тот, что с мыса Коточе, не понимал того языка, который был мешикский.

Капитан Монтехо немедленно донес обо всем командующему Грихальве, и тот решил произвести общую высадку, согласно моим записям. Ему оказаны были большие почести, сильно, очень сильно его окурили благовонием, похожим на ладан; он же ответствовал не меньшими любезностями, дарил белые и зеленые бусы и знаками приглашал их нести золото в обмен на наши товары. Индейский губернатор распорядился, и вскоре из всех ближайших поселений стали приносить разные украшения из золота, посредственной работы, но так много, что за 6 дней нашего пребывания там мы наменяли более чем на 16 000 песо с лишком, хотя золото было низкопробное. Об этом должны были рассказать хронисты: [Франсиско Лопес де] Гомара, [Гонсало де] Ильескас, [Паоло] Ховио, которые, рассказывая про Табасо, писали все, кроме правды. И приняли во владение ту страну для Его Величества³⁵, а когда это было сделано командующим и объявлено индейцам, мы начали грузиться на корабли, одарив их рубашками из Кастилии. Взяли мы также одного индейца, чтобы у нас был переводчик, он потом крестился и был назван Франсиско, а, поскольку он был женат, вместе с ним взяли его индеанку.

Но вернемся к нашему рассказу. Отплыв оттуда, мы двигались дальше вдоль берега на север и достигли одного островка в море, с белым песком, расположенным в 3 легуа от земли; и дали мы ему название остров Белый [(isla Blanco)], так оно и осталось на морских картах. А неподалеку от этого белого островка был другой остров со множеством зеленых деревьев, и был он в 4 легуа от берега, и мы его назвали остров Зеленый [(isla Verde)]. Вскоре мы впереди увидели другой остров, больший, чем остальные, расположенные от земли в 1,5 легуа, и там было место, удобное для якорной стоянки. И приказал командующий встать на якоря. И были спущены лодки на воду, и Хуан де Грихальва вместе со многими из наших солдат отправился к островку, ибо на нем были замечены две постройки из камня и извести, хорошо сделанные, и на каждой постройке были ступени, и по ним можно было подняться к каким-то подобиям алтарей, при этих алтарях были идолы, отвратительные изображения, то были их божества. Не далее как ночью им принесли в жертву 5 индейцев; тела их, растерзанные, с вскрытой грудью и обрубленными руками и ногами, валялись еще здесь; а стены построек были в крови. С великим удивлением увидели мы все это, и острову дано было название островок Жертвоприношений [(isleta de Sacrificios)], и так это и на морских картах. Высадились мы и на материк против этого острова, где на больших дюнах сделали хижины и шалаши из веток и парусов наших судов; и прибыло, собравшись на том берегу, множество индейцев, которые пришли для обмена, неся свое золото, как и на реке Флажков. И это делалось по тому же приказу великого Мотекусомы, но приближались они к нам с опаской и не часто, а посему наш предводитель велел плыть дальше.

Остановились мы вновь на песчаном берегу и построили хижины на вершинах очень больших песчаных дюн, поскольку внизу было множество москитов. Недалеко в море лежал остров, и сам предводитель [Грихальва] с 30 отборными солдатами на двух лодках отправились туда, и мы нашли там святилище, где был очень большой и безобразный идол, которого называли Тескатлипока³⁶, там же были четыре индейца в черных очень длинных накидках с капюшонами, как у доминиканцев или каноников³⁷. Это были жрецы идола, которых обычно в Новой Испании называли papas, как я уже упоминал в другом месте. И в этот день они принесли в жертву двух мальчиков, рассекли им груди и вырванные сердца и кровь их преподнесли этому проклятому идолу. И эти жрецы подошли окурить нас тем, чем окуривали своего Тескатлипоку, поскольку мы прибыли в то время, когда они воскуряли благовоние, похожее на ладан, мы же не позволили им окуривать нас; уж очень мы были потрясены, увидев этих двух мертвых мальчиков, и видом столь величайшей жестокости. А предводитель спросил индейца Франсиско, согласно моим записям, взятого с реки Флажков, зачем это сделано; это он спросил наполовину знаками, ибо тот еще мало понимал наш язык, а, как я уже говорил, Хульянильо и Мельчорехо не знали мешикского. И отвечал ему индеец Франсиско, что в Кулуа всегда так приносят в жертву; а так как был он неумелый переводчик, то сказал: Ulua, Ulua; и вот мы назвали этот остров Сан Хуан де Улуа, ибо имя нашего предводителя было Хуан, и было это в день Сан Хуана в июне³⁸. Гавань здесь отличная и очень скоро пошла в дело; множество кораблей в ней потом исправлялось, и все товары из Кастилии для Мешико и Новой Испании здесь выгружаются.

Вернемся к нашему рассказу. К нам, находившимся на тех дюнах, приходили индейцы из поселений округи обменять свое золото в ювелирных изделиях на наши товары. Целых 7 дней пробыли мы там, несмотря на множество москитов, от которых не было нам спасения; и видя бесплодность дальнейшего плавания в то время, и зная уже достоверно, что в тех краях не было островов, а только материк с большими поселениями и огромным множеством индейцев, а хлеб из кассавы, который мы везли, сильно заплесневел, был нечист от тараканов и горчил, а солдат, что были, не хватило бы для основания поселения, итак уже 13 солдат умерли от ран, а 4 были больны, мы решили послать Диего Веласкесу весточку о себе и попросить у него поддержки, поскольку Хуан де Грихальва очень хотел основать поселение с теми немногими солдатами, что были с ним; и всегда проявлялась его душа весьма отважного и мужественного предводителя, а не так, как описал его хронист Гомара. Доставить эту просьбу мы избрали капитана Педро де Альварадо на его очень хорошем судне, которое называлось “Сан Себастьян” [(San Sebastian)], которое немного протекало, чтобы оно, кстати, было исправлено на Кубе; отправили мы все добытое золото и одежды из хлопчатобумажной ткани, а также наших больных. Каждый из наших капитанов написал Диего Веласкесу, кто как мог, реляцию о всем случившемся, и корабль отправился к острову Куба, к Веласкесу. А тот, оказывается, сам посылал уже на поиски нас.

Все время он опасался за нас и снарядил небольшое судно с несколькими солдатами, а капитаном у них был Кристобаль де Олид, идти по нашему следу; но тех настигла буря, и они вернулись. Приезду Педро де Альварадо Веласкес искренне порадовался; когда же губернатор увидел золото, да еще в изделиях, которые ему, на первый взгляд, показались очень ценными, его радости не было конца. Альварадо потом рассказывал, что Веласкес его то и дело обнимал и целовал, и что банкеты и турниры по сему поводу длились 8 дней. Слава о богатых землях, где есть золото, росла неимоверно не только на всех островах, но и в самой Испании.

Мы же, оставшиеся, все же решили продолжить открытия и, по обыкновению, двигались вдоль берега. Так прошли мы горы, которые называются Туштла, а через два дня увидели другие очень высокие горы Тушпан³⁹, и поселение около этих гор называется Тушпан. И дальше шел наш путь мимо множества поселений провинции Пануко⁴⁰, пока не встали на якорь в устье большой реки, которую мы назвали рекой Лодок⁴¹. А дело было так. Только что все наши три судна бросили якоря, как вдруг с реки понеслись на нас 20 очень больших лодок, полных индейцами-воинами с луками, стрелами и копьями, и атаковали стоявшее впереди других наше маленькое судно, капитаном его был Франсиско де Монтехо. От первого же залпа 5 солдат были ранены, и индейцы стали перерубать канаты, желая взять нас на буксир. Три их лодки мы опрокинули, а тут подоспели и другие суда, и добрая треть индейцев поплатилась за дерзость, остальные же бежали, не очень-то радостно.

Но и мы сейчас же пошли дальше, пока не дошли до мыса с таким сильным течением, что никак не могли его обогнуть. Тут-то и приняли решение вернуться на остров Куба. Причин было много. Пилот Антон де Аламинос предостерегал от дальнейшего исследования, тем более что один корабль, несколько раз напарывавшийся на рифы, дал сильную течь. Затем, приближалось зимнее, беспокойное время. Припасы пришли к концу. Среди командиров шли раздоры: предводитель наш, Хуан де Грихальва, непременно хотел основать поселение, а капитаны Алонсо де Авила и Франсиско де Монтехо были против ввиду незначительности наших сил. Всем, наконец, надоело шатание по морю, и вот мы повернули обратно, идя прежним путем, и через несколько дней дошли до местности с большой рекой Коацакоалькос, и потом дошли до реки Тонала, которую мы назвали Санто Антон, в нее мы вошли, чтобы основательно исправить поврежденное судно; в одной легуа оттуда было поселение, которое также называлось Тонала. За это время у нас перебывало множество индейцев оттуда и из других поселений, охотно меняя свои припасы и золотые вещицы. У многих индейцев этих провинций были блестящие топоры из меди, весьма изысканные и изящной формы, с расписными рукоятками. Нам и показалось, что они тоже из золота, и в течение трех дней мы наменяли их более 600 штук, радуясь им не меньше, нежели индейцы нашим стеклышкам. Один из матросов тайком выменял целых 7 штук, но другой товарищ донес на него предводителю, и ему пришлось их выдать в общую добычу. Впрочем, такие утайки были и раньше. Помнится, солдат Бартоломе Пардо побывал в какой-то постройке с идолами, которые они называют cues [(пирамиды храмов)], и взял оттуда двух идолов, курения, кремневые ножи, служащие для жертвоприношений и несколько шкатулок с разными приношениями из плохого золота. Идолов и остальное он передал предводителю, а золото оставил себе – и всего-то на 150 песо; об этом узнал Грихальва, и плохо бы пришлось солдатику, если бы мы за него не вступились.

Да, чтобы не забыть. Здесь же я посадил, возле одного из их cues, несколько апельсиновых зернышек, припасенных мною еще на Кубе. Принялись они отлично, и после нашего отплытия papas [(жрецы)], вероятно, ухаживали за чужестранными растениями, поливая их и оберегая от муравьев. Рассказываю я это потому, что это были первые апельсиновые насаждения в Новой Испании. Вся эта провинция – Коацакоалькос считалась, после завоевания, самой богатой из-за плодородных земель, рудников и наличия удобной гавани. Прекрасные здесь были пастбища, и самые видные конкистадоры поселились здесь. Был и я там и не упустил случая посетить свои апельсиновые деревья и даже пересадил их в свою энкомьенду.

Индейцы с нами очень сердечно простились – россказни Гомары и других писак о наших зверствах – сущий вздор, – и мы на всех парусах пустились к Кубе.

Через 45 дней мы прибыли туда, в Сантьяго де Куба, где был Диего Веласкес⁴². Веласкес принял нас отменно хорошо и радовался золоту, которого было еще на 4 000 песо, а с тем, что прежде было привезено Педро де Альварадо, было, значит, более 20 000 песо; иные говорили, что было еще больше. Когда же королевскую пятину захотели взять и с топоров, то оказалось, что они позеленели, и все поняли, что это чистейшая медь. Немало было смеха и шуток по поводу нашей “выгодной” мены!.. Все нравилось губернатору Веласкесу, недоволен он был лишь своим родственником, Грихальвой, хотя не было на то причины, но и Франсиско де Монтехо и Педро де Альварадо не были хороши с Грихальвой, и также Алонсо де Авила помог ему плохо. И когда тотчас же начались хлопоты по снаряжению новой армады, стали искать и нового для нее предводителя. Оставим это в стороне и расскажем, что Диего Веласкес отправлял в Испанию, чтобы Его Величество ему пожаловал патент на обмен товаров на золото, и на завоевание, и на заселение, и на распределение земель, которые были открыты.

Еще когда капитан Педро де Альварадо прибыл в Сантьяго де Куба с золотом из земель, которые мы открыли, – Диего Веласкес, опасаясь, что та первая его реляция Его Величеству, с восхвалением себя и с прошением к Его Величеству, которую взялся доставить какой-то кабальеро конфиденциально к королевскому двору, им украдена, послал своего капеллана⁴³, Бенито Мартина, предприимчивого человека, с доказательствами и письмами для дона Хуана Родригеса де Фонсеки – епископа Бургоса и архиепископа де Росано, и для лиценциата Луиса Сапаты, и для секретаря Лопе де Кончильоса, которые в то время заправляли в [Королевском Совете] по делам Индий, и Диего Веласкес записал за ними ряд индейских поселений на острове Куба, а также золотые прииски. Теперь же не мало переправил он им золотых вещиц. Так было дело; а о пользе государя совсем забыли, тем более что сам он находился тогда во Фландрии. И вот за многие его заслуги и великие издержки Диего Веласкес получил высокое отличие – он стал аделантадо⁴⁴ Кубы, по собственному почину мог снаряжать экспедиции, завоевывать земли и основывать города. Впрочем, назначение это пришло уже тогда, когда Кортес со всем флотом готовился к отплытию.

 

СНАРЯЖЕНИЕ КОРТЕСА

 

После прибытия на Кубу командующего Хуана де Грихальвы, согласно моим записям, губернатор Диего Веласкес, узнавший о существовании богатых земель, приказал снаряжать большую армаду, гораздо большую, чем прежде; десять судов было скоро собрано в гавани Сантьяго де Куба, где Диего Веласкес постоянно находился: 4 наших, из прежней экспедиции, после основательного ремонта, и 6 других, собранных со всех концов острова. Началась и заготовка сухарей, хлеба из кассавы, копченой свинины и прочего провианта. Дольше всего шли разговоры о главном начальнике. Некоторые идальго предлагали в командующие Васко Поркальо, родственника графа де Ферия, а Диего Веласкес опасался, что он со всей армадой отложится от него; другие говорили, чтобы назначили Агустина Бермудеса или Антонио Веласкеса Боррего, или Бернардино Веласкеса, родственников губернатора, что не нравилось всем нам, солдатам, ибо мы хотели, чтобы назначили нашего прежнего командующего, отважного и честного Хуана де Грихальву.

Так шел спор. Но вот потихоньку и понемножку два наперсника губернатора Диего Веласкеса, его секретарь Андрес де Дуэро и контадор¹ Его Величества Амадор де Ларес, сговорились с Эрнаном Кортесом, уроженцем Медельина. У Эрнана Кортеса была энкомьенда с индейцами на Кубе, и недавно он по любви женился на донье Каталине Хуарес Ла Маркайде, сестре Хуана Хуареса, который после завоевания Новой Испании жил в Мешико². Секретарь и контадор ловко обладили дело, тем более что Кортес обещал им хороший пай в добыче, а та должна была быть немалая. При всяком случае не скупились они на вкрадчивые речи: много лестного они говорили о Кортесе, убеждая, что он единственный человек, подходящий для этого предприятия и что Диего Веласкес в его лице найдет неутомимого и неустрашимого командующего армады, который никогда не изменит ему, вдобавок, он был крестником Веласкеса, который был и посаженым отцом, когда Кортес венчался с доньей Каталиной Хуарес; наконец они убедили губернатора, и Кортес был назначен генерал-капитаном, и секретарь Андрес де Дуэро поспешил, по желанию Кортеса, пространно изложить на пергаменте хорошими чернилами все его полномочия и представил их ему в виде готового, надлежащим образом скрепленного документа. Выбор этот одним понравился, других обидел. Помнится, как в ближайшее после назначения воскресенье, когда губернатор Веласкес с подобающей свитой, вместе со знатными жителями города, прибыл на мессу и пригласил Эрнана Кортеса занять место по правую руку, некий шут, Сервантес “Сумасшедший” [(Cervantes el Loco)], подскочил к Веласкесу, состроил ему рожу и разразился насмешками: “Ну, дядя Диего не плохого ты генерал-капитана состряпал! Славное произведение: оно тебя быстро перерастет! Прощайся со своей армадой! Дай-ка и я пойду с ним, а то с тобой здесь, придется только плакать!..” Ясно, что шута кто-то подговорил, но удивительно, как все сложилось именно так, как сказал шут…

Но воистину Эрнан Кортес был избранником для превозношения нашей святой веры и служения Его Величеству, как впереди будет рассказано. Прежде же чем двинуться дальше, следует сказать, что доблестный и храбрый Эрнан Кортес – известный идальго, происходивший от четырех родов: во-первых, через своего отца Мартина Кортеса [-и-Монроя] – от рода Кортесов и от рода Монрой, а во-вторых [через свою мать Каталину Писарро-и-Альтамирано], – от рода Писарро и от рода Альтамирано. И поскольку был он столь доблестным, храбрым и счастливым полководцем, не буду называть его никаким из доблестных прозваний, ни Храбрым, ни маркизом дель Валье, а только Эрнаном Кортесом, потому что имя Кортеса и так пользуется таким большим уважением как во всех Индиях, так и в Испании, так же, как было известно имя Александра в Македонии, а среди римлян – Юлия Цезаря, Помпея и Сципиона, и среди карфагенян – Ганнибала, а в нашей Кастилии – Гонсало Эрнандеса, Великого Капитана³, и доблестному Кортесу излишне присваивать возвеличивающие прозвания, достаточно лишь его имени, так я буду его называть и впредь.

Эрнан Кортес, после своего назначения, сейчас же стал скупать всяческое оружие, в том числе аркебузы, порох и арбалеты, и другие военные запасы. Не забывал он также товаров для обмена и всего прочего. Наконец, и собственную свою персону он вырядил авантажнее прежнего: на шляпу нацепил плюмаж, а также золотую медаль. Красивый он был малый⁴! Но денег у него было мало, зато много долгов. Энкомьенда его была неплоха, да и индейцы его работали в золотых приисках, но все уходило на наряды молодой хозяйке. Впрочем, Кортес имел приятную наружность, тонкое обхождение и легко располагал к себе людей. Немудрено, что его друзья из купцов, которых звали Хайме Трия, Херонимо Трия и Педро де Херес, когда он получил должность генерал-капитана, снабдили его суммой в целых четыре тысячи песо золотом, да еще дали, под залог энкомьенды, на другие четыре тысячи песо множество разных товаров. Теперь Кортес мог себе заказать бархатный парадный камзол с золотыми галунами, а также велел изготовить два штандарта и знамена, искусно расшитые золотом, с королевскими гербами и крестом на каждой стороне, и с надписью, гласившей: “Братья и товарищи, с истинной верой последуем за знаком Святого Креста, вместе с ней победим”⁵. С этими знаменами он и стал, через герольдов и глашатаев, с трубами и барабанами, производить вербовку во имя короля и его губернатора Веласкеса, обещая всем долю в добыче, а после завоевания – энкомьенду с индейцами. Впечатление было громадное, и люди так и липли к вербовщикам. Сам же Кортес написал многие письма своим друзьям, приглашая их примкнуть к нему. И вот многие стали продавать все свое имущество, чтобы купить оружие и лошадь; другие готовили провиант и все остальное, что полагается в подобных случаях. Таким образом, уже в Сантьяго де Куба наша армада насчитывала более 350 солдат, и даже из самой свиты Диего Веласкеса отозвались многие. Пошел, например, Диего де Ордас⁶, [старший] майордом Веласкеса, может быть, по тайному приказу – блюсти интересы Веласкеса, уже начавшего не доверять Кортесу. Пошли и Франциско де Морла, и Эскобар, который звался “Пажем”, и Эредия, и Хуан Руано, и Педро Эскудеро, и Мартин Рамос де Ларес, и многие другие друзья, сотрапезники и сродственники Диего Веласкеса, среди которых был и я.

Пока Кортес хлопотал о наилучшем снаряжении армады, его недруги, особенно обойденная родня Диего Веласкеса, видевшая в назначении Кортеса обиду себе, не дремали. Как ни ловок был Кортес, как он ни старался говорить с Веласкесом только о великих ожидаемых прибылях и других приятных и лестных вещах, – охлаждение все нарастало, и умный секретарь Андрес де Дуэро посоветовал Кортесу ускорить отъезд. Простился Кортес со своей молодой женой, послав ей извещение о своем отбытии и прося прислать прощальные подарки прямо на корабль, и приказал всем маэстре, пилотам, матросам и солдатам в тот день и ночь не сходить с судов на берег, а сам, в назначенное время, в сопровождении лучших своих друзей и многих других идальго, а также наиболее знатных жителей города, отправился к губернатору Диего Веласкесу. Много тонких любезностей они друг другу наговорили и несколько раз облобызались. Наутро же мы прослушали мессу, и на проводах армады был сам губернатор со многими рыцарями. Через несколько дней мы прибыли в гавань города Тринидада, где и высадились.

Нас встретили отменно. Множество народа толпилось на пристани, а местные идальго завладели Кортесом и повели к себе; он же тотчас выставил свой штандарт и королевское знамя вперед и начал вербовку, как делал в Сантьяго, а также стал скупать все оружие и множество припасов. Примкнули к нему здесь все пять братьев Альварадо, известный уже нам капитан Педро де Альварадо, затем Хорхе де Альварадо, и Гонсало, и Гомес, и старый незаконнорожденный Хуан де Альварадо; и потом Алонсо де Авилла, также бывший капитаном при Грихальве; и Хуан де Эскаланте, и Перо Санчес Фарфан, и Гонсало Мехия, который по прошествии времени, был казначеем [(tesorero)} в Мешико; и Баена, и Хоанес де Фуэнтеррабия; и Ларес, превосходный наездник, представляю так, поскольку были и друге Ларесы; и Кристобаль де Олид⁷, некогда невольник на галерах, весьма храбрый, позже он был маэстре де кампо в мешикских войнах; и Ортис “Музыкант”, и Каспар Санчес, племянник казначея с Кубы; и Диего де Пинеда или Пинедо; и Алонсо Родригес, который имел несколько богатых золотых приисков; и Бартоломе Гарсия, и другие идальго, – все люди видные и знаменитые. Из Тринидада написал Кортес письма в город Сантиспиритус, расположенный в 18 легуа, и множество виднейших мужей прибыло к нему в войско; и Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро, двоюродный брат графа де Медельина; и Гонсало де Сандоваль, который по прошествии времени был старшим альгуасилом⁸ в Мешико и еще восемь месяцев был губернатором Новой Испании; прибыл и Хуан Веласкес де Леон, родственник Диего Веласкеса, и Родриго Рангель, и Гонсало Лопес де Шимена, и его брат, и Хуан Седеньо; этот Хуан Седеньо был жителем города Сантиспиритус, а объявляю я это, поскольку в нашей армаде находился и другой второй Хуан Седеньо. Мы все вышли им навстречу, во главе с Кортесом. То-то была радость; всюду слышались приветственные залпы, дружеские слова, уверения в преданности!.. Тут же купили и лошадей, которых на Кубе в то время было мало и которые посему стоили неимоверно дорого. Не было у Алонсо Эрнандеса Пуэрто Карреро средств на покупку лошади; сам Кортес купил ему таковую, срезав золотые галуны с недавно сшитого парадного камзола. В то же время в Тринидад прибыл корабль Хуана Седеньо, жителя Гаваны, с грузом солонины и хлеба из кассавы. Кортес не только сторговал у него весь груз, но и самого Седеньо уговорил примкнуть к нашей армаде. Так получилось у нас уже одиннадцать кораблей, и все шло как нельзя лучше. Слава Богу за это. И вдруг к Кортесу прибыл наистрожайший приказ от Диего Веласкеса: сдать немедленно командование армадой!

Дело в том, что после нашего отплытия из Сантьяго де Куба недруги Кортеса так насели на Веласкеса, так его настращали, что он не знал, куда деться. И секретарь Андреc де Дуэро, и контадор Амадор де Ларес впали в немилость, а некий Хуан Мильян, свихнувшийся старикашка, считавшийся за астролога, серьезно предостерегал Диего Веласкеса: “Смотрите сеньор, Кортес, наверное, Вас погубит, если Вы его не предупредите”. Вот и довели его до того, что он велел своему шурину, которого звали Франсиско Вердуго, бывшему в то время старшим алькальдом⁹ в Тринидаде, во что бы то ни стало задержать отплытие армады, сместить Кортеса и передать командование Васко Поркальо. Тот же курьер привез письма для Диего де Ордаса и Франсиско де Морлы и других приверженцев губернатора, находившихся в армаде.

Но тот же Ордас повлиял на старшего алькальда Франсиско Вердуго – повременить со всем делом, да и вообще не разглашать его. Ибо он, Ордас, ничего подозрительного за Кортесом не замечал; да и отнять у него командование не так-то легко, слишком много здесь друзей Кортеса, слишком много врагов Диего Веласкеса, которых он водил за нос с разными энкомьендами. Да и солдаты довольны Кортесом, и в случае чего весь город Тринидад будет вовлечен в борьбу, разграблен, разгромлен… Сам же Кортес, как ни в чем не бывало, воспользовался “оказией” и послал Веласкесу почтительное письмо с просьбой не слушать наушников и старых дураков-астрологов; в нем же говорилось, что он желает послужить Богу и Его Величеству. Кортес также написал письма всем своим друзьям, и секретарю Дуэро, и контадору, своим товарищам. Нам же всем Кортес велел привести оружие в порядок. Кузнецы всего города работали только на нас, изготовляя наконечники для пик и стрел к арбалетам; а в конце концов, по уговору Кортеса, двое из них присоединились к нам.

Десять дней пробыли мы в Тринидаде, а затем отправились на север, в Гавану, причем Кортес всем нам дал свободно выбрать – идти ли морем или сухим путем, через остров. Я, например, с 50 товарищами избрали сухопутье, к нам же примкнула и вся наша конница, вместе с Педро де Альварадо. Сам Кортес отправился морем, но ночью как-то отстал от армады. И вот все до единого отряда собрались в назначенный срок в Гаване. Не было лишь Кортеса! Прошло целых пять дней, и мы стали опасаться, что он потерпел крушение на Хардинес¹⁰, что около островов де лос Пинос¹¹, где было множество мелей, и которые находятся в десяти или двенадцати легуа от Гаваны. На поиски отрядили мы три мелких судна, но пока они прособирались, прошло почти два дня. Наконец-то на горизонте показался парус. Оказалось, Кортес действительно там и сел на мель; пришлось выгружать корабль и с громадным трудом снимать его с мели.

Радость была великая. Рыцари [(caballeros)] и солдаты окружили Кортеса и с триумфом повели в город Гавана; разместился Кортес в доме Педро Барбы, который был заместителем Диего Веласкеса в этом городе. И опять Кортес приказал выставить свои штандарты и начать вербовку. И опять потянулись к нему видные и отважные люди: и Франсиско де Монтехо, ставший впоследствии губернатором и аделантадо Юкатана, и Диего де Сото, из Торо¹², который стал майор-домом Кортеса в Мешико, и Ангуло, и Гарсикаро, и Себастьян Родригес, и Пачеко, и некто Гутиеррес, и Рохас (но не Рохас “Богатый”), и парнишка, которго звали “Санта Клара”¹³, и два брата – Мартинесы, из Фрегенала¹⁴, и Хуан де Нахара (но не “Глухой”), и многие другие. Много нас собралось, и Кортесу приходилось все вновь и вновь думать об увеличении провианта. Для сего он послал корабль к мысу де Гуанигуанико, где находилось одно из владений губернатора Диего Веласкеса, чтобы забрать там хлеб из кассавы и солонину. Капитаном назначил он Диего де Ордаса, так как тот в качестве старшего майордома Веласкеса лучше всего мог распорядиться в его имении, а также и потому, что хотел его пока удалить под благовидным предлогом, ибо в отсутствие Кортеса, когда тот сел на мель около острова де лос Пинос или на Хардинес, Ордас опять повел было речь о замене генерал-капитана. Итак, Ордас должен был погрузиться в гавани де Гуанигуанико, а потом уже прямо идти к острову Косумель, если по дороге не настигнут его иные распоряжения. В Гаване же Кортес закончил готовить и военное снаряжение. Вся наша артиллерия -10 бронзовых пушек и несколько фальконетов – была перенесена на сушу, и первый канонир Меса, левантиец Арбенга и некий Хуан “Каталонец” проверяли их и налаживали, а также заботились о должном количестве пороха и ядер. Столь же тщательно проверены были и арбалеты, снабжены свежей натяжкой и новыми машинками¹⁵, а также испробованы на дальность и силу выстрела. Здесь же, в Гаване, изготовили мы, ввиду изобилия хлопка в этой земле, ватные панцири, широко распространенные среди индейцев, отлично предохраняющие от ударов копий, дротиков, стрел и камней.

В Гаване же Кортес впервые ввел у себя особый церемониал, как то полагается важным особам – сеньорам, и первым дворецким назначен был Гусман, который потом умер или был убит индейцами; не путать его с майордомом Кристобалем де Гусманом, который был с Кортесом, его унесли [живьем] к Куаутемоку¹⁶, во время битвы за Мешико; и также назначил Кортес в камердинеры Родриго Рангеля, а в майордомы Хуана де Касереса¹⁷, ставшего после завоевания Мешико богатым человеком; и вот, все подготовив, нам объявил приказ на погрузку, лошади же были разделены по всем кораблям; приготовлен был ряд яслей, наполненных множеством маиса и сена.

Дабы сохранилась память о них, хочу я еще перечислить всех жеребцов и кобыл, принимавших участие в этом плавании.

Полководец Кортес владел темно-гнедым жеребцом, павшим потом в Сан Хуан де Улуа.

Педро де Альварадо и Эрнан Лопес де Авила совместно владели отличной рыжей кобылой, хорошо дрессированной и для турнира, и для битвы. После нашего прибытия в Новую Испанию Альварадо один завладел лошадью, либо силой, либо купив у Авилы его долю.

Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро имел серую кобылу, отличную бегунью; ее-то ему и купил Кортес за свои золотые галуны.

Хуан Веласкес де Леон владел другой серой кобылой, могучей, огневой, страшной в бою; мы все ее звали “Кратко-хвосткой”.

Кристобаль де Олид владел темно-гнедым жеребцом, весьма хорошим.

Франсиско де Монтехо и Алонсо де Авила совместно владели золотисто-рыжим жеребцом; он не был хорош для военного дела.

Франсиско де Морла имел темно-гнедого жеребца, великого скакуна и боевика.

Хуан де Эскаланте владел пегим жеребцом, коричнево-белым, и из его ног три были белыми; он не был хорош.

Диего де Ордас владел сeрой бесплодной кобылой, дурного нрава и не очень быстрой.

Гонсало Домингес, бесспорно лучший наездник, имел темно-гнедого жеребца, весьма хорошего и великого скакуна.

Педро Гонсалес де Трухильо владел отличным гнедым жеребцом, образцовым гнедым, очень хорошим скакуном.

Морон, житель Баямо¹⁸, имел искусно выдрессированного чалого жеребца, хорошо умевшего послушно вертеться.

Баена, житель Тринида, владел вороно-чалым жеребцом, не был он хорош ни для какого дела.

Ларес, весьма хороший наездник, имел отличного жеребца, гнедой масти, немного светлого, хорошего скакуна.

Ортис “Музыкант” и Бартоломе Гарсия, имевший золотые прииски, совместно владели хорошим караковым жеребцом, которого называли “Погонщик” [(Arriero)]. Это был один из лучших жеребцов, которые переправлялись в армаде.

Хуан Седеньо, житель Гаваны, владел гнедой кобылой, которая ожеребилась на корабле. И считался этот Седеньо самым богатым среди нас. Да и шутка сказать: ему принадлежали и собственный корабль, и лошадь, и негр, а также целый груз солонины и хлеба из кассавы! А ведь в то время лошади, ввиду их редкости здесь, были в страшной цене, да и негры были еще дороги¹⁹.

Впрочем, нужно вернуться к Диего Веласкесу. Узнав, что Франсиско Вердуго не только не лишил Кортеса командования армадой в Тринидаде, но, вместе с Диего де Ордасом, всячески потворствовали ему, он от злости взревел точно бык. Был отправлен его слуга, которого звали Гаспар де Гарника, в Гавану с письмами и приказаниями к Педро Барбе, заместителю губернатора в этом городе, и всем его сторонникам, из числа жителей этого же города, а также к Диего де Ордасу и к Хуану Веласкесу де Леону, которые были его родственниками и друзьями, чтобы немедленно задержали армаду, арестовали Кортеса и доставили его в Сантьяго де Куба. Но ничего не вышло. Тот же слуга Веласкеса передал письмо, написанное одним монахом из Ордена Нашей Сеньоры Милостивой²⁰, другому монаху этого же Ордена, которого звали фрай Бартоломе де Ольмедо, духовнику нашей армады, и от него Кортес узнал, как обстояли дела. В том же письме монаха предупреждали Кортеса два его товарища – Андрес де Дуэро и контадор, чтобы он отплывал. Но вернемся к нашему рассказу.

Поскольку же Ордас, отправленный Кортесом, как мы знаем, отсутствовал, все остальные, не исключая и заместителя губернатора в городе Гавана Педро Барбы, тем теснее примкнули к Кортесу. Все мы за него жизнь бы отдали. Никаких поэтому повелений Веласкеса здесь тоже не опубликовали, а Барба написал, что захватить вождя среди преданной ему армии – бессмысленное и опасное предприятие: весь город поплатился бы за подобную попытку. Написал Веласкесу письмо и сам Кортес в выражениях деликатных, на что он был мастер, а кстати, доносил, что на следующий день он выходит в море²¹.

 

МОРСКОЙ ПЕРЕХОД

 

Не производя смотра войска до острова Косумель, Кортес, лишь погрузили лошадей, приказал Педро де Альварадо плыть к северной стороне мыса Санто Антон на хорошем корабле, который назывался “Сан Себастьян”, велев пилоту этого судна дожидаться его там, чтобы оттуда, совместно со всеми судами, дойти в сохранности до Косумеля; и отправил гонца к Диего де Ордасу, ранее отплывшему туда [(на мыс Санто Антон – мыс де Гуанигуанико)] для заготовки продовольствия, чтобы и он дожидался его там, где и был – на северной стороне. И в 10-й день¹ февраля месяца 1519 года, после того как была прослушана месса, мы отправились в путь вместе с вновь прибывшими кораблями с его южной стороны, со множеством рыцарей [(caballeros)] и солдат, о которых уже было сказано, и двумя суднами с северной стороны; всего же их было 11, вместе с тем кораблем, на котором был Педро де Альварадо с 60 солдатами. И я был вместе с ним, его пилота звали Камачо [де Триана], который, не учитывая приказанного Кортесом, следовал своим путем. Мы прибыли двумя днями раньше Кортеса к Косумелю и встали на якорь в гавани, я уже о ней упоминал прежде, когда рассказывал о Грихальве. А Кортес еще не прибыл со своим флотом по следующей причине: у одного корабля, на котором был капитаном Франсиско де Морла, в то время оторвался руль; и был он снабжен другим рулем с судов, что плыли с Кортесом, и добрались они все благополучно. Вернемся к Педро де Альварадо: по прибытии в ту гавань мы, все солдаты, высадились на землю у одного поселения на Косумеле; но в нем не было ни одного индейца, все убежали, и было приказано тотчас отправиться в другое поселение, которое было в одной легуа оттуда, и также они обратились в бегство, но не успели взять свои пожитки, кур и прочее. Педро де Альварадо разрешил нам взять 40, но не более, кур. А также в одной постройке-святилище идолов взяли мы несколько украшенных старых хлопчатобумажных тканей, несколько шкатулок, где были диадемы, идолы, бусы и кулоны – все из низкопробного золота. Забрали мы также двух индейцев и одну индеанку. И вернулись в поселение, у которого высадились.

И прибыв туда со всеми кораблями, Кортес первым делом велел заключить в ножные кандалы пилота Камачо, потому что не ожидал в море, как было ему приказано. Затем, узнав, что поселения пусты и что мы нахватали кур и другие вещички из святилища идолов, он дал сильнейшую острастку Педро де Альварадо и нам: угоном людей и отнятием имущества плохо утверждается дело мира. Сейчас же он велел привести пленников, расспросил их через Мельчорехо, другой наш переводчик, Хульянильо, по моим записям, к тому времени уже умер, вернул им все вещи, кроме съеденных уже кур, одарил их и велел привести касиков и остальных жителей. Так это и случилось. На другой же день вернулись все, с женами и детьми, и так доверчиво отнеслись к нам, точно всю жизнь нас знали. Впрочем, Кортес дал строжайший приказ ничем нигде их не обижать. Впервые здесь Кортес проявил свою энергию, и слава Нашему Сеньору [Богу], дело его и здесь, на этом острове, и далее росло и крепло: умел Кортес расположить к миру поселения и народы этих мест.

Здесь же, за три дня, что мы были на острове Косумель, произведен был и окончательный подсчет наших сил; оказалось – 508 солдат, не считая маэстре, пилотов и матросов, которых было 100; и 16 жеребцов и кобыл, добрых и хорошо обученных; и 11 кораблей, больших и небольших, вместе с одним как бригантина, который привел с грузом Гинес Нортес; было 32 арбалетчика и 13 аркебузников, и [10]² бронзовых пушек и 4 фальконета, много пороха и ядер; а то, что касается подсчета арбалетчиков, поскольку я хорошо не помню, – приведен из реляции³. И было приказано Месе, артиллеристу, который так звался, и Бартоломе де Усагре, и Арбенге, и одному каталонцу, – всем артиллеристам, произвести смотр, хорошо вычистив и подготовив, пушек, ядер, пороха и всего остального; и был назначен капитаном артиллерии Франсиско де Ороско, который был солдатом в Италии. Также было приказано двум арбалетчикам, мастерам по изготовлению арбалетов, которых звали Хуан Бенитес и Педро де Гусман, осмотреть все арбалеты, все их части, и тетивы, и натягивающие механизмы, желобки, если нужно поправляя их, и они стреляли из них в мишень; и проверили лошадей, вооружение, запасы и все остальное, так как Кортес в самом деле проявлял великую бдительность во всем.

Кортес, ничего не упускающий из своего внимания, позвал меня и еще бискайца Мартина Рамоса, другого участника экспедиции Франсиско Эрнандеса де Кордовы, и стал расспрашивать, что, по нашему мнению, подразумевали индейцы на побережье Кампече, когда произносили свое: Castilan, castilan. Мы снова ему рассказали все подробно, и он заявил: “Думаю, что среди них жили или живут испанцы; нужно бы спросить у касиков Косумеля”. Так и сделали, с помощью Мельчорехо. Оказалось, что действительно, рядом, через узкий пролив, в глубине страны, в двух днях пути от побережья, имеются у каких-то касиков в положении рабов два испанца⁴. Кортес сейчас же написал им письма на бумаге, которую они называют amales⁵, присоединив, по указанию касиков, разные вещи для выкупа, и это понесли два торговца-индейца с Косумеля, щедро одаренные. Вместе с ними отправил он и капитана Диего де Ордаса с 20 арбалетчиками и аркебузниками, на двух небольших судах, повелев в течение 8 дней ждать на мысе Коточе, поскольку та местность в глубине страны,- где был один пленник, находилась в 4 легуа от этого мыса, а местность, где, предполагалось, был другой, – еще дальше.

Индейцы скоро разыскали обоих несчастных, но лишь один из них, которого звали Херонимо де Агиляр, пошел к своему господину, касику, передал ему свой выкуп и был отпущен; другой же, в поселении, расположенном в 5 легуа от первого, его звали Гонсало Герреро, несмотря на то что прочел письма Кортеса и на все уговоры товарища, так и остался у индейцев, ответив: “Брат Агиляр, я женат и у меня трое детей, здесь я касик и военачальник, когда бывает война; идите с Богом, у меня теперь изрезано лицо и проколоты уши, как отнесутся ко мне прибывшие испанцы, когда увидят меня в таком виде?! Я ведь уже нагляделся на моих братьев по вере, столь “смиренных”. Жизнь вашу, которую устроили, я помню по юным годам, так что скажи зовущим, что здесь мои братья, моя семья и моя земля”. И индеанка, жена Гонсало, сказала на своем языке очень сердито: “Как посмел этот раб прийти и звать уйти моего мужа; пусть уходит и никогда больше не ведет таких разговоров”. А спасенный испанец сказал Гонсало, что нехорошо христианину из-за индеанки потерять свою душу; и был этот Гонсало Герреро моряком, уроженцем Палоса. Когда же Херонимо де Агиляр вместе с индейцами прибыл на Коточе, то Ордаса уже не было! Прождав приказанных 8 дней и еще один, он уплыл обратно. Сильно разгневался Кортес, тем более что в лагере были и другие неприятности. Так, один солдат, которого звали Беррио, обвинил несколько матросов, которых звали Пеньяте уроженцев Гибралеона [в Испании], что они у него украли некоторое количество свиного сала, те отрицали, а Кортес, приводя к присяге этих матросов, что они клянутся не ложно, заставил их сознаться в краже; виновных в краже свиного сала было семеро, и Кортес, несмотря на заступничество некоторых капитанов, четверых из них велел тотчас бичевать.

Остров Косумель был как бы местом паломничества для всей округи: из Юкатана отправлялись сюда целые толпы индейцев, чтобы принести жертву в местном святилище, где было несколько очень уродливых идолов, и послушать, что скажет старый индеец жрец, служивший тем идолам, говоривший какие то черные проповеди. Кортес расспросил Мельчорехо о содержании этих речей, оказалось, что нет в ни ничего, кроме проповеди всяческих скверн. Тогда Кортес велел собрать знатнейших жителей, а также раpas [(жрецов)], и сам лично обратился к ним с речью, с помощью нашего переводчика, что пора-де отказаться им от своих идолов, ибо те не божества, а бесы, которые их здесь морочат, а на том свете прямо поведут в ад с его муками; пусть лучше заменят идолов крестом и изображением Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии] – это им поможет всячески, даст изобилие плодов, мир и покой, а также и жизнь вечную Так и многое еще иное, столь же прекрасное, рассказал Кортес о святой нашей вере. A papa вместе с касиками ответили, что не хотят отказаться, ибо это – божества их отцов, и божества хорошие; смотрите дескать, как бы вам не поплатиться, когда вы выйдете в открытое море. Не испугался Кортес этих угроз а, наоборот, разгневался сильней: идолы были сброшены с алтарей и разбиты вдребезги. Затем индейцы каменщики должны были построить новый, очень красивый алтарь, на который и было поставлено изображение Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии], а двое наших плотников, Алонсо Яньес и Альваро Лопес, соорудили великолепный новый крест. Наш священник, которого звали Хуан Диас, отслужил мессу, а касики, которых называли на острове Косумеле calachiones⁶, так же, как я раньше уже сообщил, и на Чампотоне, и тот жрец и все индейцы с большим вниманием присматривались ко всему.

Согласно приказу Кортеса, суда были распределены между капитанами следующим образом: Кортес взял главный корабль⁷; Педро де Альварадо со своими братьями – хорошее судно, которое называлось “Сан Себастьян”, а Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро – другое; Франсиско де Монтехо – иной хороший корабль, Кристобаль де Олид – другой; Диего де Ордас – иное [судно], а Хуан Веласкес де Леон – другое, Хуан де Эскаланте – иной [корабль], Франсиско де Морла – другой; и Эскобар “Паж” – иное судно; а меньшее, как бригантина – Гинее Нортес. И на каждом судне был свой пилот, а старшим пилотом – Антон де Аламинос. За несколько дней до марта месяца 1519 года мы вышли в море, перед этим Кортес велел касикам и papas весьма и весьма беречь изображение Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии] и крест и украшать их свежими ветками. Но вскоре нам пришлось вернуться, ибо один из кораблей, который был Хуана де Эскаланте, груженный как раз нашим хлебом из кассавы, стал давать тревожные сигналы. Кортес очень обеспокоился и приказал пилоту Аламиносу дать сигнал всем судам возвращаться к Косумелю; все корабли вместе с поврежденным судном счастливо добрались до Косумеля. Индейцы прекрасно помогали при перегрузке, а также при исправлении корабля, а изображение Нашей Сеньоры и крест были не только целы и невредимы, но их еще тщательно окуривали. Лишь через четыре дня мы могли опять двинуться в путь, и за это время к нам примкнул тот испанец, плененный индейцами, которого звали Агиляр.

А случилось это так. Узнав от индейцев, что наши суда вернулись к Косумелю, этот испанец, возблагодарив Бога, вместе с двумя индейцами, что доставили письма и выкуп, нанял лодку с шестью индейцами-гребцами; и благополучно отплыв от той земли, переплыл узкий пролив в 4 легуа и прибыл на остров Косумель. Их приближение увидели с берега наши солдаты, отправившиеся на охоту, и сейчас же доложили Кортесу о прибытии большой лодки, такой же, как была у поселения на мысе Коточе. И приказал Кортес Андресу де Тапии и 2 солдатам отправиться посмотреть вместе с нашими индейцами, в открытую, на больших лодках. А Андрес де Тапия, увидев индейцев, поскольку Агиляра никак нельзя было отличить от индейцев, послал с этим сообщением одного солдата к Кортесу вместе с 7 индейцами с Косумеля в лодке. Потом они высадились на берег и испанец тяжело и неуверенно выговорил: “Бог, Санта Мария и Севилья”, – тогда поняли, кто он; и другой солдат, что был с Тапией, стремглав понесся в лодке, к Кортесу, надеясь за эту радостную весть получить изрядный подарок. Но вот их всех привели. Где же наш земляк? Никто его не мог признать, ибо его и без того темная кожа стала совсем как у индейцев, волосы его были острижены, как у местных рабов, на плече он нес, как и индейцы, весло, а одежда, какая-то рвань, покрывала его столь же мало, как и остальных. Не признал его и Кортес, пока тот не вышел, преклонившись пред ним совсем по-индейски. Щедро его одарили одеждой и всем необходимым, а затем он должен был рассказать о своих похождениях. Говорил он, все еще путая испанские слова с индейскими. И он сказал, что зовут его Херонимо де Агиляр, что он уроженец Эсихи⁸ и у него был молитвенник; лет восемь тому назад они уцелели после кораблекрушения, он сам и другие 15 мужчин и 2 женщины, которые отплыли с Энкисо и Вальдивией из Дарьена к острову Санто Доминго, когда были беспорядки и распри⁹, и сказал он, что на том корабле везли 10 000 золотых песо и судебные дела одних против других, и это судно, на котором он плыл, и напоролось на [рифы] “Скорпионы”¹⁰ и затонуло; и ему с товарищами и 2 женщинами пришлось спасаться на лодке этого судна, они хотели добраться до острова Куба или Ямайки, но потеряли направление, и море выбросило их на эти берега, где их взяли в плен и поделили между calachiones. Большинство было принесено в жертву идолам, другие, в том числе обе женщины, умерли с горя. Сам он, Агиляр, совсем изнемогший от растирания зерен между двумя камнями, тоже предназначен был для жертвоприношения, но однажды ночью сбежал и попал к дальнему касику, где и остался рабом. В живых сейчас лишь еще Гонсало Герреро, который, однако, отказался вернуться к своим.

И ему сказал Кортес, что он будет отличен и вознагражден, и расспрашивал его о землях и поселениях. Агиляр же отвечал, что знает немного, ибо в качестве раба жил лишь на одном месте и мало что видел. А когда расспрашивал о Гонсало Герреро, то он сказал, что тот женился и у него трое детей, а сам он стал совсем индейцем – пронзил себе уши и нижнюю губу, изрезал щеки, раскрашивает лицо и тело, а был он моряком из Палоса, и еще, что Герреро – силен и пользуется большим уважением, особенно в минуту опасности, так он, больше года тому назад, когда на мысе Коточе появился капитан с тремя судами (это было, когда мы прибыли с Франсиско Эрнандесом де Кордовой), стал как бы военачальником, советовал не мириться и дать пришельцам военный отпор, что и было сделано вместе с касиком того большого поселения, о чем я уже сообщил, рассказывая о Франсиско Эрнандесе де Кордове. Зато язык индейцев Агиляр знал в совершенстве, чем очаровал жителей Косумеля, которые верили ему больше, нежели Кортесу, и Агиляр советовал им всегда чтить с благоговением святое изображение Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии] и крест, за это им будет много благ. И касики по совету Агиляра испросили у Кортеса охранное письмо, чтобы другие испанцы, если они придут, не грабили их.

Исправив повреждения, мы направились – это было 4 марта 1519 года¹¹ – прямо к реке Грихальва. Особых приключений не было. Погода, если не считать одной бурной ночи да сильных противных ветров, все время была хороша. Флот наш поэтому шел дружно, и когда какой-либо корабль отставал или пропадал, его немедленно отыскивали, часто в том самом месте, какое указывал наш старший пилот, часто упоминаемый Аламинос. Итак, в один из дней, спустив 2 лодки на воду, мы высадились на берег с пилотом и капитаном Франсиско де Луго, а там были маисовые поля и солеварни, и находились 4 cues [(пирамиды храмов)], так назывались эти дома идолов, наполненные колоссальными, в основном женскими, изваяниями, потому мы и дали название – мыс Женщин¹²; Агиляр при этом заметил, что отсюда до его прежнего господина – рукой подать, да недалеко и до Гонсало Герреро, и что местное население имеет кое-какое золото, и что он готов нам служить проводником. Но Кортес лишь улыбнулся, сказав, что отправились мы не за пустяками, а надеясь послужить Богу и королю.

Не остановились мы и в гавани Бока де Терминос, куда Кортес послал лишь быстроходное судно капитана Эскобара, чтобы выведать – удобно ли место, как это и оказалось в действительности, для основания колонии. Кстати, здесь к нам пристала и наша гончая собака, та, что осталась, когда тут был Грихальва, она стала жирной и лоснящейся и была весьма обрадована нашим появлением.

Не могли мы из-за ветра остановиться и на побережье у поселения Чампотон, где так сильно побиты были и Франсиско Эрнандес де Кордова, и Грихальва. Кортес намеревался здешним жителям преподать неплохой урок, да и многие из нас горели желанием мести. Но ждать попутного ветра было некогда, и мы поспешили дальше; проплыв три дня, мы прибыли к реке Грихальва.

Итак, в 12 день¹³ месяца марта 1519 года мы подошли к реке Грихальва, она же река Табаско. Немало мы удивились, что весь берег был покрыт вооруженными, – больше 28 000. Оказывается, что индейцы из Чампотона, из Ласаро и из других поселений, глумились над жителями могучего Табаско, что они нас при Грихальве встретили подарками, а не копьями. Напрасно поэтому Агиляр, хорошо понимавший их язык, уверял их calachionis, что мы пришли с миром и добрыми намерениями, и готовы их одарить из своих припасов. В ответ они требовали лишь, чтобы мы не высаживались, иначе они нас всех перебьют.

Так как более крупные суда, как мы уже знали, не могли войти в устье, Кортес велел им стать на рейде, и мы высадились на лодках и небольших судах. На следующий день Кортес разделил войско надвое: капитан Алонсо де Авила с сотней солдат, среди них 10 арбалетчиков, должен был пойти в обход и, в случае сражения, напасть на врага с тыла; Кортес же с остальными, на лодках и небольших судах, стал подниматься вверх по реке к тому же поселению, к которому направлялся Алонсо де Авила.

Индейцы усеяли оба берега реки, всюду сновали их лодки с вооруженными воинами, отовсюду неслись звуки труб, раковин и небольших барабанов. Мы подошли совсем близко, но Кортес не велел еще стрелять из арбалетов, аркебуз и пушек, ибо хотел все выполнить по форме, чтобы не могли нас упрекнуть. Посему выступил королевский эскривано¹⁴ Диего де Годой, который с помощью переводчика Агиляра торжественно объявил, чтобы они дали нам беспрепятственно набрать свежей воды, а кстати сообщил им самое главное о Боге и Его Величестве и что, если они нас атакуют, вина за убийство падет на них. Но индейцы остались при своем и, по сигналам своих барабанов, окружив нас бесчисленным множеством лодок, сомкнутой массой двинулись вперед, обрушив на нас ливень из стрел. Много мы получили ран, и трудно было сражаться, ибо зачастую мы стояли по пояс в воде, а дно было илистое или скользкое. Сам Кортес при этом потерял одну свою альпаргату¹⁵, которая застряла в донной глине. Но вот стало мельче, а там мы, как капитаны, так и солдаты, и совсем вышли на берег и с именем сеньора Сантьяго так обрушились на врага, что опрокинули его. Впрочем, он не бежал, а засел невдалеке в свежеустроенных засеках, а когда мы его выбили и оттуда, битва продвинулась к самому поселению, где каждая улица была забаррикадирована. Тут-то и ударил на них Алонсо де Авила с другой стороны, враг дрогнул, но все же отошел в порядке. Хорошо они бились со своими деревянными пиками, концы которых были закалены на огне! Хорошо и стреляли из луков и метали дротики!

Овладев городом, в котором был большой внутренний двор, где было несколько помещений и залов заседаний и три здания их идолов, Кортес по всей форме, как то полагалось, объявил страну сию владением нашего государя. Мечом своим он трижды ударил о большое дерево – сейбу, росшее в том дворе у этих cues [(пирамид храмов)], причем громогласно заявил, что мечом и щитом и всей своей мощью он готов защитить новое владение против всякого, кто будет его оспаривать, а мы все громко свидетельствовали правильность акта¹⁶ и принесли клятву помочь ему всегда и всюду. Королевский эскривано все это чистенько записал в протокол. Сторонники Диего Веласкеса, впрочем, были недовольны, так как о нем не было сказано ни слова. Всего в битве мы имели четырнадцать раненых, и сам я получил стрелу в бедро; убитых индейцев на поле сражения осталось восемнадцать.

Ночь провели мы в совершенно пустом поселении, а на следующее утро Кортес приказал капитану Педро де Альварадо со 100 солдатами, из них – 15 арбалетчиков и аркебузников, отправиться на разведку в глубь страны, но не дальше двух легуа, а переводчиком у него должен был быть Мельчорехо, но… его нигде не нашли. Зато заметили его платье, развешанное на опушке леса. Измена эта сильно разгневала Кортеса, тем более что беглец мог сообщить врагу о многих наших слабостях. Также Кортес приказал капитану Франсиско де Луго идти в другую сторону со 100 солдатами и 12 арбалетчиками и аркебузниками, и тоже не дальше двух легуа, и к ночи вернуться в лагерь. А когда Франсиско де Луго отошел менее чем на одну легуа от нашего лагеря, он наткнулся на большие отряды и роты индейцев – с луками, копьями и щитами, барабанами и украшенных плюмажами; увидев отряд наших солдат, они окружили их со всех сторон и начали обстреливать стрелами столь искусно, что нашим было тяжело защищаться от такого множества индейцев, а те метали еще много дротиков с обожженными остриями и камней пращами, как град обрушивая на наших, и сражались индейцы двуручными мечами со вставленными остриями; но Франсиско де Луго со своими солдатами хорошо сражался с ними, и, как было уговорено еще в лагере, был послан гонец к Кортесу, один индеец с Кубы, отлично бегающий и ловкий, с просьбой прийти на помощь; а пока все люди Франсиско де Луго, и арбалетчики и аркебузники, с большой слаженностью отбивались от отрядов врага.

И в момент такой большой опасности подоспел отряд Педро де Альварадо, направляемый Богом, повернувший с дороги, так как услышал выстрелы аркебуз и сильный шум от барабанов и труб, и вопли и свист индейцев. И когда Кортес выслушал того индейца с Кубы, он из лагеря стремительно прибыл на выручку; и произошло это меньше чем в пол-легуа от лагеря. У нас погибли двое солдат из отряда Франсиско де Луго и восемь было ранено, а у Педро де Альварадо было ранено трое; правда, индейцы потеряли пятнадцать убитыми, а трое, из них один знатный, попали в плен. Когда Агиляр опросил их, почему они так осмелели, те ответили, что ночью к ним перебежал Мельчорехо и посоветовал не прекращать атак ни днем, ни ночью, ибо нас мало и мы в конце концов будем, наверное, уничтожены. Итак, опасения Кортеса относительно изменника сбылись полностью! Одного из пленных мы отослали с подарками и предложением мира. Но он не вернулся, и ответа не было. Зато от двух остальных мы узнали, что еще накануне совет касиков всех поселений этой провинции решил напасть на наш лагерь на другой день.

Кортес поэтому приготовился к битве, в которой участвовать должны были все, даже и раненые. Свезли на берег и наших коней. После долгого морского пути они плохо себя чувствовали, неловко и неуверенно выступали, но уже к следующему дню вполне оправились и приобрели прежнюю силу и ловкость. Кортес отобрал для боя 13 лошадей; перечислю имена всадников: Кортес, Кристобаль де Олид, Педро де Альварадо, Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро, Хуан де Эскаланте, Франсиско де Монтехо, Алонсо де Авила (ему передали коня, которым совместно владели Ортис “Музыкант” и Бартоломе Гарсия, поскольку из них ни один не был хорошим наездником), Хуан Веласкес де Леон, Франсиско де Морла, Ларес – отличный наездник (представляю так потому, что с нами был и другой Ларес); и Гонсало Домингес – наилучший кавалерист, Морон из Баямо и Педро Гонсалес де Трухильо. Сам Кортес встал во главе этих рыцарей – нашей конницы. А артиллерией приказал заведовать Месе, который был лучшим артиллеристом, и приказал возглавить всех наших солдат, арбалетчиков и аркебузников Диего де Ордасу, прекрасному знатоку пешего строя.

Рано утром другого дня, то был день Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии] в марте¹⁷, прослушав мессу, которую отслужил фрай Бартоломе де Ольмедо, мы, в боевом порядке, с нашим альфересом [(знаменосцем)] Антонио де Вильярроелем (мужем Исабель де Охеды, который потом заменил в своем имени – Вильярроел, и стал называться Антонио Серрано де Кардона), двинулись вперед, к тому месту, где перед этим сражались Франсиско де Луго и Педро де Альварадо, к поселению Сентла [(Centla)], в той же провинции Табаско, в одной легуа от нашего расположения, где скучились враги. Произошла битва, настоящая битва, одна из самых страшных на моей памяти.

Итак двигаясь, мы встретили отряды врагов, идущих нам навстречу; Кортес с конницей шел в обход. У индейцев были большие плюмажи, барабаны и трубы, а лица красные, белые и черные, и были у них большие луки и стрелы, копья и щиты, мечи же, как двуручные, множество пращей и камней, дротиков, обожженных на огне, и каждый индеец был в стеганом хлопчатобумажном доспехе. Число неприятеля было так велико, что на каждого из нас приходилось сотни по три, и все окрестные поля кишели людьми. Как бешеные псы, набросились они на нас, и с первого же натиска 70 человек у нас было ранено, а один из наших [Салданья] пал мертвый, пронзенный стрелой в ухо. Впрочем, и мы изрядно отбивались, и стреляя из аркебуз и арбалетов, и холодным оружием, так что враг несколько отошел, предполагая, что мы его достичь не сможем, а он нас будет расстреливать неустанно. Но наш Меса взял их отлично на прицел, и артиллерия могла бить по ним, сколько душе угодно. Тем не менее они не дрогнули, и как я ни советовал произвести атаку, зная по опыту, что им не выдержать наших клинков, Диего де Ордас все медлил…

Никогда не забуду адского шума, свиста и крика при каждом нашем выстреле; буду всегда помнить, как они с заклинаниями бросали вверх землю и солому и как вопили: Alala, Alala; как они делали вид, что не замечают своих потерь. Таким образом Кортесу удалось с конницей подойти незаметно. И вот он, наконец, ударил с тыла, и маленький отряд его произвел чудеса, тем более что и мы перешли в наступление. Никогда еще индейцы не видели лошадей, и показалось им, что конь и всадник – одно существо, могучее и беспощадное. Вот тут-то они и дрогнули, но и то не побежали, а отошли к далеким холмам.

А долго мы ждали Кортеса, поскольку он был задержан то топкими местами, то боем с другими отрядами, И было ранено три рыцаря и пять лошадей. С великой радостью бросились мы на землю, в тень, чтобы немного успокоиться и отдохнуть, затем все вместе возблагодарили Бога за победу. Был, как я уже сказал, день Нашей Сеньоры в марте, и вот назвали мы этот городок Санта Мария де ла Виктория¹⁸. Лишь потом принялись мы за перевязки ран: людям пришлось их соорудить из платков; лошадей мы пользовали жиром, вытопленным из тел павших индейцев. Много их пало; более 800 покрывали поле битвы, и среди них многие еще подавали признаки жизни. Большинство погибло от наших мечей и копий, многие от артиллерии, аркебуз и арбалетов; но больше всего поработала конница. Пятерых индейцев мы захватили живьем, среди них двух военачальников. Голодные и измученные, вернулись мы в лагерь, похоронили наших двух убитых (еще другой был сражен наповал стрелой в горло), выставили сторожевую охрану, поели, а затем завалились спать. Такова была первая битва Кортеса в Новой Испании, и длилась она более часа.

Иначе она описана у Франсиско Лопеса де Гомары. По его словам, вместе с Кортесом, и даже раньше его, прискакал не Франсиско де Морла на своем коне, а сами святые апостолы – сеньор Сантьяго и сеньор Сан Педро. Конечно, все наши победы исходили от Нашего Сеньора Иисуса Христа, да иначе нам бы несдобровать, ведь, брось каждый из врагов лишь по горсти земли на нас, мы были бы похоронены под земляным холмом. Конечно, милость Нашего Сеньора все время поддерживала нас, и возможно, что посланы были, как говорит Гомара, сами славные апостолы – сеньор Сантьяго и сеньор Сан Педро. Возможно, что я, великий грешник, не сподобился узреть апостолов и видел лишь Франсиско де Морлу на его темно-гнедом жеребце. Но почему же никто другой из нас, участников, не приметил этого! Неужели мы, ввиду чуда, не построили бы храм, да и городок назвали бы Сантьяго де ла Виктория или Сан Педро де ла Виктория, как назвали его – Санта Мария де ла Виктория. Но дело было не так. Не мы плохие христиане, а Гомара – плохой писака.

Долго обрабатывал 5 наших пленных индейцев, в том числе 2 военачальников, Агиляр, разъясняя им, почему мы, победители, хотим мира. Наконец, двоих из них можно было послать к касикам того поселения. Что они сказали, мы не знаем, но вскоре присланы были 15 рабов в драной одежде и с измазанными лицами, принесшие кур, печеную рыбу и маисовый хлеб. Кортес принял их милостиво, но Агиляр был недоволен: зачем рабы, а не знатные, если уже хотят мира, а не войны. Тем не менее с ними ласково обошлись и отпустили с подарками.

Вот тогда на следующий день прибыли уже 30 знатных индейцев в хороших одеждах с множеством припасов, прося о разрешении собрать и сжечь павших, чтобы они не заражали воздух и чтобы их не растащило зверье. О мирных переговорах они не хотели толковать, так как в их большом совете всех знатных и сеньоров всех поселений дело это еще не решено. Вот тут-то Кортес, не упускавший из виду ни одной полезной мелочи, сыграл следующую штуку. Помня, какой ужас объял индейцев при виде коней, и предполагая, что они думают, будто и кони, и пушки сами ведут с ними борьбу, Кортес хотел в них укрепить это мнение. Заранее велел он поставить в определенном месте самую большую нашу пушку и зарядить ее двойной порцией пороха и увесистым ядром, а также тайком поместить кобылу Хуана Седеньо, проведя несколько раз подле нее жеребца Ортиса “Музыканта”, очень горячего. Когда опять уже в полдень пришло 40 индейцев, все касики, в богатых одеждах, и с многими поклонами, Кортес принял их с нахмуренным челом, заявляя, что терпение наше истощается, что лишь с трудом он смог удержать своих от полного истребления всех здешних жителей, что особенно трудно удержать неистовых tepuzques¹⁹
(так индейцы назвали пушку на своем языке, – tepuzque) и столь же грозных лошадей. И в этот же момент, по тайному знаку Кортеса, грянул громоподобный выстрел, и ядро со свистом понеслось по побережью, срывая верхушки песчаных дюн. Испугались касики и уверовали, что слова Кортеса – сущая правда. А когда в это же время подведен был жеребец и, учуяв спрятанную подругу, громко заржал, стал дыбиться и рваться вперед к палатке, где стояли касики, они убеждены были, что он рвется именно к ним, и испугались еще пуще. Кортес сам усмирил коня, а затем успокоил и касиков. Они ушли с уверением, что завтра же придут в полном составе и с подарками.

Действительно, на другой день, рано утром, это был 15-й день²⁰ месяца марта 1519 года, явилось множество касиков и знатных со всего Табаско. Приблизились они с большим почтением, неся подарки из золота: 4 диадемы, несколько ящериц, две собачки с торчащими ушами, 5 уток, 2 изображения лиц индейцев и другое. Количество точно не помню, но оно было невелико, да ведь мы теперь отлично знаем, что вся эта провинция небогата металлом. Зато привели они с собой 20 молодых женщин и среди них исключительную красавицу, дочь могущественного касика Пайналы²¹, претерпевшую много бед, ту самую, которая по принятии христианства получила имя донья Марина. Кортес ласково принял подарки, но заявил, что приятнее всего для него, если они распорядятся, чтобы все жители, с женами и детьми в двухдневный срок вернулись на прежние места. Вот тогда он поверит, что они истинно хотят мира. Действительно, скоро все вернулись на свои пепелища. Даже больше: когда Кортес пожелал, чтобы они отстали от своих идолов и человеческих жертв, и, через Агиляра, рассказал им о нашей святой вере, о едином истинном Боге и преподал им, как стать христианами, они охотно согласились. Показал он им при этом изображение Нашей Сеньоры Девы Санта Марии с бесценным ее Сыном на руках и объяснил, что это Матерь Нашего Сеньора Бога и что этому святому изображению мы и поклоняемся. Касики же ответили, что великая tececiguata²², то есть великая сеньора, на их языке, очень им нравится, и они охотно оставят ее у себя. Вот тогда и был воздвигнут алтарь для нее, а наши плотники, Алонсо Яньес и Альваро Лопес, изготовили еще высокий красивый крест. Узнав из разговоров с касиками, что причиной трижды возобновленных военных действий было не только глумление касиков Чампотона, но и науськивание нашего беглого переводчика-индейца, Кортес потребовал его выдачи. Они же ответили, что он пропал и нигде его нельзя сыскать. Но это было не так: бедняга здорово поплатился за свои советы – после неудачной битвы его схватили и принесли в жертву идолам. На вопрос же, откуда у них берется золото, они указывали на закат, произнося все время “Culua” и “Mexico”, значения которых мы тогда еще не понимали.

По сооружении алтаря со святым изображением Нашей Сеньоры и креста, отслужена была торжественная месса падре фрай Бартоломе де Ольмедо, на которой присутствовали все касики и знатные. Тогда же мы, с великим церемониалом, переименовали городок этот в Санта Мария де ла Виктория. И тогда же монах [Бартоломе де Ольмедо] с помощью переводчика Агиляра произнес прекрасную речь об утешениях нашей святой веры и о мерзостях язычества, после чего все 20 подаренных нам женщин и были крещены. Это были первые христиане в самой Новой Испании, и Кортес разделил их между капитанами. Донья Марина, самая красивая, умная и расторопная из всех, досталась Алонсо Эрнандесу Пуэрто Карреро, славному и знатному рыцарю, двоюродному брату графа де Медельина, когда же впоследствии он отбыл в Испанию, сам Кортес взял ее к себе, и их сын, дон Мартин Кортес, был потом командором Сантьяго²³. Но и до того Кортес всюду брал ее с собой в качестве удивительной переводчицы, и выла она нам верным товарищем во всех войнах и походах, настоящим даром Бога в нашем тяжелом деле; многое удалось нам свершить только при ее помощи. Понятно, что она имела громадное влияние, самое громадное во всей Новой Испании, и с индейцами могла делать, что хотела.

Еще пять дней пробыли мы здесь, и все это время Кортес поучал касиков насчет величия нашей родины и ее государя. И пожелали они все стать верными вассалами; и это были первые подданные Его Величества в Новой Испании.

Справив Вход Господень в Иерусалим²⁴, мы на следующий день вышли в море, следуя по прежнему пути Грихальвы, причем мы, уже бывшие здесь, рассказывали Кортесу про ла Рамблу, Тоналу, которую мы назвали Санто Антон, большую реку Коацакоалькос, снежные горы, про реку Флажков, где мы тогда получили золота на 16 000 песо, про острова Белый и Зеленый, остров Жертвоприношений, где мы вместе с Грихальвой обнаружили алтари и индейцев, принесенных в жертву; Нигде мы не останавливались, и уже в Святой Великий четверг²⁵, около полудня, мы благополучно подошли к Сан Хуану де Улуа. Помню я, как один рыцарь, которого звали Алонсо Пуэрто Карреро, сказал Кортесу: “Сеньор, то что Вам рассказали эти рыцари, посетившие уже два раза эти земли, схоже по-моему [со словами]:

Опыт Франции – Гора судеб;

Опыт Париса – город;

Опыт вод [реки] Дуэро –

течь и отдать себя в море.

Замечу, что это богатые земли, и знаю, мы будем ими владеть”. Затем, Кортес, хорошо зная, к чему приводят такие самоуверенные речи, ответил: “Коль Бог не обделит счастьем наше оружие, как паладина Рольдана [(Роланда)], то с Вашей и других рыцарей помощью завладеем, это я точно знаю”. Нельзя забыть или пропустить этот [разговор]. И был он во время перехода, и Кортес не входил в реку Альварадо, как это сообщает Гомара.

Следует еще сказать о донье Марине. Ее отец и мать были сеньорами и касиками поселения, которое называлось Пайнала, и других подчиненных ему поселений. Но отец ее умер, когда она была маленькой, а мать ее жила с другим касиком-сожителем и родила сына, и, желая, чтобы ее сын унаследовал то, что по отцу принадлежало донье Марине, она ночью отдала нескольким индейцам из Шикаланко²⁶ маленькую донью Марину, но этого никто не знал, так как в эту ночь умерла дочка одной индеанки-рабыни, а мать доньи Марины распустила слух, что умерла ее дочь. Таким образом донья Марина попала в Шикаланко, а оттуда – в Табаско и уже позже – к Кортесу. Позднее, в 1523 году, после завоевания Мешико и других провинций, мать доньи Марины со своим сыном стали христианами и звались – Мартой и Ласаро.

Донья Марина знала язык Коацакоалькоса, который был мешикским, и знала другой язык – табаскский, как и Херонимо де Агиляр, знавший язык юкатанский и табаскский – это был один язык; и вначале было так: она переводила Агиляру, а тот Кортесу, и обратно.

 

ПОСЛЫ ИЗ МЕШИКО

 

В Святой Великий четверг вся армада прибыла в гавань Сан Хуан де Улуа, пилот Аламинос хорошо знал ее, так как там мы были вместе с Хуаном де Грихальвой, затем приказано было встать на якорь севернее в стороне [у материка], где суда были в безопасности, и на главном судне подняли королевские знамена и вымпелы. Не прошло и получаса, как мы прибыли, появились две очень большие лодки, которые в тех местах называли пирогами, в них мы увидели множество индейцев-мешиков, они держали курс прямо на главный корабль, на котором видели знамена. Без всякой опаски они взошли на палубу и спросили, где tatuan, что по-ихнему значит: сеньор. Донья Марина указала им на Кортеса, они к нему подошли со многими поклонами и иными знаками почтения, как то требует индейский церемониал. Они приветствовали его от имени великого Мотекусомы, своего сеньора, который хочет узнать, кто мы и что мы намерены делать в его стране. Если у нас в чем-либо недостаток, они сейчас же готовы его восполнить. Кортес при помощи двух переводчиков, Агиляра и доньи Марины, со своей стороны, поблагодарил их за учтивость и готовность помочь, велел угостить едой и питьем, а также одарил их синими стеклянными бусами. А потом сообщил, что мы прибыли, чтобы ознакомиться с этой страной и завязать торговый обмен. Дурного мы не помышляем, по сему опасаться нас нечего. Послы уехали удовлетворенные. На другой день, это была Святая Великая пятница Креста¹, мы высадились на берег с лошадьми и артиллерией около больших песчаных дюн, на их вершинах поставили пушки, как указал артиллерист Меса, и возвели алтарь, где и была отслужена месса; и построили хижины и на весы для Кортеса и капитанов, 300 солдат переносили древесину и строили наши хижины, хорошо были помещены и лошади, случилось это в ту Святую Великую пятницу. На другой день, в субботу, канун Пасхи Святого Воскресения, прибыло множество индейцев, которых послал губернатор Мотекусомы. С собой они принесли множество припасов, между прочим, слив, которые как раз поспели, а также они умело и расторопно помогли нам достроить хижины Кортесу они объявили, что завтра прибудет и сам губернатор.

Действительно, на другой день, Пасху Святого Воскресения² прибыл с большой свитой сам Тентитль³, так звали губернатора, и еще один знатный, которого звали Куитлапильток⁴. С тремя поклонами на индейский манер приблизились они к Кортесу и затем поклонились и нам, стоявшим подле. Кортес приветствовал их, обнял, а затем, через переводчиков, пригласил отстоять мессу, которую отслужили фрай Бартоломе де Ольмедо, который был выдающимся кантором (певчим), и помогавший ему падре Хуан Диас, после чего была торжественная трапеза. Затем начался разговор. Кортес сообщил, что мы христиане и вассалы величайшего в мире сеньора – императора дона Карлоса; по его велению мы прибыли в эту страну, о которой, как и о ее великом властителе, наш государь уже давно и много слышал; посему он и хочет подружиться с Мотекусомой, и Кортес сообщит ему многое, что, несомненно, сильно ему понравится. Но для всего этого ему, Кортесу, нужно знать, где проживает Мотекусома, чтобы лично его приветствовать. Тентитль ответил довольно высокомерно: “Ты только что прибыл, а посему правильнее было бы не требовать сейчас свидания с нашим повелителем, а сперва принять подарки, какие он посылает, а затем уже передать свои желания мне”. При этих словах он из деревянного ларя стал вынимать множество драгоценностей, одну за другой, из прекрасного золота и чудесной работы; и приказал поднести более 10 карг⁵ одежды белой из хлопчатобумажной ткани или из очаровательных пестрых птичьих перьев; наконец, еще массу других ценных вещей, не говоря о съестных припасах, нагроможденных горами. Все это Кортес принял с изяществом и веселой простотой и, со своей стороны, одарил пришедших гранеными стеклянными самоцветами и другими блестящими вещами. Предложил он также, чтобы местным жителям было объявлено: стекаться на обмен с нами, ибо у нас есть много вещиц, которые мы охотно уступим за золото. Тут же он велел принести парадное кресло с инкрустацией и росписью, несколько кусков марказита⁶, завернутые в дорогие надушенные платки, нитку граненых стеклянных бриллиантов, кармазинную⁷ шапку с золотым медальоном и изображением победы конного Сан Хорхе [(Святого Георгия)] с копьем над драконом. На этом, дескать, кресле пусть Мотекусома примет его, Кортеса, обернув волосы бесценной блестящей нитью. Все это – подарки великого нашего государя. И спрашивается лишь, где и когда можно будет предстать пред самим Мотекусомой.

Тентитль принял подарки и ответил, что Мотекусома, сам великий сеньор, несомненно обрадуется вести о нашем великом короле, а посему он немедленно отправит ему подарки и передаст ему ответ.

Тентитль привел с собой ряд искусных художников, каких много в Мешико. Быстро и ловко изобразили они черты, всю фигуру и даже одежду Кортеса и всех капитанов, затем солдат, корабли, лошадей, донью Марину и Агиляра, даже наших двух гончих собак, затем орудия, ядра – словом, все, что они видели у нас. Все эти рисунки были также отправлены к Мотекусоме.

Чтобы дать им надлежащее представление о нашей жизни, Кортес велел палить из пушек, а также устроить кавалерийскую атаку, велев Педро де Альварадо, который был на рыжей кобыле, отличной бегунье и хорошо дрессированной, со всеми конными скакать по двое. Выстрелы очень испугали индейцев, но, оправившись, они велели… зарисовать их! Тут же увидели они на одном из наших солдат шлем с позолотой. Тентитль заявил, что шлем похож на тот древний головной убор, какой надет на их боге войны Уицилопочтли⁸, Мотекусома несомненно обрадуется, ежели сможет увидеть эту драгоценность. Кортес немедленно передал шлем, выражая желание узнать, похоже ли их золото на наше: ежели они вернут шлем, наполненный золотым песком, он охотно перешлет его нашему императору. Тентитль откланялся, и Кортес на прощание дружески его обнял. Потом уж узнали мы, что Тентитль не только важный сановник, но и удивительный скороход. С величайшей быстротой прибыл он к Мотектесуме, который был несказанно удивлен и обрадован как рисунками, так и подарками; при виде же шлема такого, как головной убор их Уицилопочтли, он ни минуты более не сомневался, что мы именно тот народ, который, по древнему пророчеству⁹, должен прийти с моря и овладеть всей страной.

Тентитль отбыл, а другой сановник, Куитлапильток, остался с нами, чтобы следить, исправно ли нам будут, поставлять провизию. Впрочем, это касалось лишь начальства; мы же, простые солдаты, должны были сами себе промышлять пропитание – собирать ракушки, ловить рыбу. Вскоре появились и индейцы, менявшие нам за стеклянные бусы, которыми мы снабдились в изрядном количестве, всякую живность, фрукты, а также кое-какие безделушки из золота.

Так прошло около недели. Вдруг, утром, показался большой караван тяжело нагруженных носильщиков, не менее сотни, а во главе их Тентитль, и с ним еще другой великий мешикский касик, Кинтальбор. Сразу бросилось в глаза, что он замечательно похож на Кортеса, и это заметил сам великий Мотекусома, когда ему показали рисунки; вот почему его и отрядили к нам. И вот мы все, в отличие от “здешнего” Кортеса стали называть Кинтальбора “Кортесом тамошним”. Приблизившись к Кортесу, послы, по индейскому обычаю, преклонились, дотрагиваясь рукой до земли у его ног и целуя ее, затем нас всех окурили из кадильниц, а потом повели учтивую речь, полную приветствий и пожеланий, пока не дошли и до принесенных подарков.

Разостлана была большая циновка, на нее наложили разной хлопчатобумажной материи, а затем стали извлекать чудесные предметы. Прежде всего диск, величиной с обычное колесо повозки с изображением солнца и различными другими изображениями, – из чистейшего золота, удивительной работы, ценностью более 10 000 песо. Во-вторых, серебряный диск, еще больших размеров, с изображением луны с лучами и разными фигурами. Потом наш шлем, до краев наполненный золотым песком, прямо с приисков; ценность превышала 3 000 песо, но нам этот подарок казался бесценным, так как давал уверенность, что в этой стране действительно добывается золото. Далее шли разные изображения, тоже из массивного золота, зверей и птиц, искусно сделанные и очень красивые: 20 золотых уток, несколько фигурок местных собачек и множество фигурок из золота тигров¹⁰, львов¹¹ и обезьян. Далее – 10 золотых ожерелий с подвесками не менее художественной работы, все из золота, как и великолепный большой лук с 12 стрелами и 2 чудных жезла в 5 пядей длины, литой превосходной работы. Далее – опахала и веера из перьев, больше всего удивительного зеленого цвета, в золотых и серебряных оправах и с такими же ручками. Затем опять множество различных изображений. Словом, такое великое множество ценных диковинок, что всего не упомнишь. Знаю лишь, что было еще более 30 тюков тончайшей материи, сотканной отчасти из перьев удивительных цветов. Передавая все это, послы просили Кортеса принять дары столь же благосклонно, как они были посланы великим Мотекусомой, который искренно рад прибытию чужаков, так как считает их за храбрецов, а про великого императора их знает уже давно и готов ему послать привет из драгоценных камней. Все, что нам нужно, будет доставлено быстро и неукоснительно. Но заботу о поездке Кортеса к самому Мотекусоме придется отложить, ибо это и затруднительно, и излишне¹².

Неоднократно Кортес благодарил послов и наградил их двумя рубашками голландского полотна, синими бусами и другими мелочами. Он просил их, по возвращении к Мотекусоме, сообщить, что велик будет гнев нашего монарха против Кортеса, если он, придя из столь дальних стран, через столько морей, ради одной лишь заботы – увидеть великого Мотекусому, именно этого-то и не исполнит. Вот почему он непременно должен направиться в столицу и добиться личного свидания. Все это послы обещались сообщить со всею точностью, но опять-таки прибавляли, что поездка – излишня. Перед отъездом послов Кортес дал им еще для Мотекусомы бокал флорентийской работы с позолотой и рисунками, три рубашки голландского полотна и разную мелочь – больше от нашей бедности дать было нельзя. Послы отбыли, а Куитлапильток опять остался в лагере, чтобы по-прежнему блюсти доставку припасов из ближайших поселений.

Кортес же отрядил два корабля, под командой капитана Франсиско де Монтехо и при пилоте Аламиносе, которые оба уже были в этих местах с Хуаном де Грихальвой, чтобы они обследовали побережье к северу, не найдется ли где надежная гавань и удобное место для поселения, ибо наш лагерь стал невыносим от жары и москитов. Дошли они до Пануко, где их, как и Хуана де Грихальву, остановили сильные морские течения; ничего подходящего они не нашли и дней через десять – двенадцать вернулись лишь с известием, что в полдня пути от нас находится укрепленное поселение Киауистлан с достаточно защищенной бухтой.

За это время положение наше очень ухудшилось: индеец Куитлапильток что-то очень ослабел в своих заботах о нашем пропитании, сухари наши стали плесневеть, мука кишела червями, и нам часто приходилось голодать, если не удавалось найти ракушек. Индейцы тоже стали появляться все реже, держась с опаской и недоверчиво. С великой заботой поэтому ждали мы возвращения послов из Мехико. Наконец-то они явились. Прибыл лишь Тентитль, ибо великий касик Кинтальбор заболел в дороге. Привел он с собой и караван носильщиков. Опять пошли поклоны, приседания, окуривания; опять извлечены были подарки -10 карг замечательных накидок, сделанных из перьев; затем, 4 редких зеленых камня chalchiuis, подарок нашему государю, более ценный, по уверению Тентитля, чем столько же возов золота; затем изящные золотые вещи, ценностью в 3 000 песо. Из разговоров же было ясно, что дальнейших посольств из Meхико не будет и что личное свидание с Мотекусомой отклоняется совсем. Как ни не приятно это было Кортесу, но он и виду не показал, а самым любезным образом благодарил Тентитля за труды, нам же втихомолку шепнул: “Велик и богат, должно быть, этот Мотекусома! Тем приятнее будет посетить его!” – “Эх, если бы он был тут, рядом,” – ответили мы, солдаты.

Случилось так, что как раз зазвонили к вечерне. Сейчас же мы собрались подле высокого креста преклонили колена, а Тентитль и Куитлапильток, видя это, удивлялись, зачем мы так унижаемся перед простым столбом. Тогда Кортес заметил монаху Ольмедо, не пора ли послу и другим кое-что сообщить о нашей святой вере. И вот Ольмедо, при помощи наших переводчиков, произнес удивительную рацею, которой не постыдился бы и величайший теолог. Всего не перескажешь, но тут было великое изобилие убедительных и благочестивых указаний: что такое Бог, и кто христиане, и почему здешние идолы – бесы, вредные, бегущие от креста, и кто был Христос, его жизнь и смерть, и искупление, и грех, и страшный суд, и многое другое. Тентитль уверял, что все понял и обо всем сообщит Мотекусоме, а Кортес npибавил, что одной из причин нашего прихода является желание нашего государя, чтобы страна сия отказалась от мерзких своих идолов, уничтожила бы человеческие жертвоприношения и вообще бы воздержалась от разбойного захвата людей. Пусть во всех городах будут воздвигнуты кресты и поставлены изображения Нашей Сеньоры. А пока шли эти речи, наши солдаты начали выгодный обмен с новоприбывшими и на их золото немало потом накупили рыбы у наших моряков. Да и винить их было нельзя – иного способа утешить голод не было. Так полагал и Кортес и втайне радовался обмену, креатуры же и друзья Диего Веласкеса громко выражали свое негодование по поводу недозволенной частной торговли.

Послы уехали, а в нашем лагере дела шли все хуже. Партия сторонников Диего Веласкеса все более наседала на Кортеса, чтоб он запретил солдатам обмен, иначе Диего Веласкесу не будет прибыли, да и контракт этим нарушается. А тут выяснилось еще, что в одну из ночей Куитлапильток и все индейцы тайно покинули лагерь. Говорят, что это произошло по приказанию Мотекусомы, которому жрецы внушили волю их идолов, Уицилопочтли – их божества войны и Тескатлипоки – их божества преисподни, – не слушаться Кортеса и его советов, особенно насчет креста и изображения Нашей Сеньоры Девы Санта Марии, и делать все, чтобы нас погубить. Ежедневно, говорят, Мотекусома приносит в жертву мальчика, чтобы умилостивить своих идолов, и те поведали, что ожидающая нас участь – стать рабами и жертвами.

Ввиду возможных нападений мы стали опять высылать сторожевые посты. Так, я с одним товарищем стояли дозором на дюнах, когда увидели, что идут пятеро индейцев. Они казались миролюбивыми и знаками просили провести их в лагерь. Товарищ остался на посту, я же пошел с ними. Когда мы приблизились к Кортесу, они выказали великое поклонение и часто произносили: Lope luzio, lope luzio, что значило: Сеньор и великий сеньор. По языку и одежде они не походили на мешиков; нижняя губа была проколота в нескольких местах, и туда были вставлены куски цветного камня и золотые пластинки, и также изукрашены были их уши. Ни донья Марина, ни Агиляр не понимали их языка, и только когда двое из них стали говорить по-мешикски, разговор завязался. Кортеса и нас они приветствовали от имени своего владыки, который прислал их сюда, так как думает, что столь отважные люди принесут немало пользы и ему. Пришли бы они и раньше, да опасались людей из Culua, то есть мешиков, которые теперь вот уже три дня, как ушли. Много полезного узнал Кортес от них, особенно о противниках и врагах Мотекусомы. Посему он обращался с ними¹⁴ хорошо и с великой щедростью и просил как можно скорее опять вернуться.

У нас же дела шли все хуже. От мелких, серых москитов нельзя было спать. Хлеб наш, даже червивый, совсем вышел. Неудивительно, что многие, особенно те, которые на Кубе оставили поместья и индейцев, мечтали о возвращении. На этом же настаивали и приверженцы Диего Веласкеса. Тогда вот Кортес и дал приказ готовиться к отплытию в Киауистлан, где добрая земля и хорошая гавань. Как ни настаивала партия Диего Веласкеса, что пора вернуться, что мы от ран, полученных в Табаско, болезней и недоедания потеряли уже тридцать пять человек; как ни указывали, что туземцы многочисленны и сильны и, наверно, вскоре нападут на нас; как ни указывали, что добычи пока довольно, – Кортес неизменно возражал, что потеря людей неизбежна в военном деле, что туземцев стыдно бояться, что страну мы исследовали еще мало.

На время люди замолчали, но Кортес видел, что нужно предпринять что-либо решительное. И вот он сделал так, что войско его избрало главнокомандующим, независимым от Диего Веласкеса. Больше всего помогали ему при этом Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро, Педро де Альварадо и его четыре брата, Кристобаль де Олид, Алонсо де Авила, Хуан де Эскаланте, Франсиско де Луго, я, а также ряд других более видных лиц. Меня, между прочим, так притянули к этому делу. Приходят раз ночью Пуэрто Карреро, Хуан де Эскаланте и Франсиско де Луго, мой земляк и дальний родственник, и зовут меня на обход с Кортесом. Взял я оружие и вышел; отойдя довольно далеко, они начали: “Сеньор Берналь Диас дель Кастильо, есть у нас к Вам дело, но держите его в секрете. Опасаемся мы, как бы войско не вернулось на Кубу. Ведь все мы тогда разорены, а Диего Веласкес преспокойно загребет себе всю добычу, как то было и раньше. Вспомните, что Вы сами участвуете уже в третьей экспедиции и что Вы на них потратили все, до ниточки. Вернуться сейчас – немыслимо. Вот почему мы должны настоять, чтобы Кортес был провозглашен войском главнокомандующим и старшим судьей, чтобы он основал здесь колонию, служа Богу и нашему королю и сеньору”.

Так думал и я и согласился с ними быть заодно. Так думали и другие и тоже примкнули. Конечно, приверженцы Диего Веласкеса пронюхали про все, но Кортес, надеясь на нас, их предупредил. Как бы повинуясь инструкции Веласкеса, он велел готовиться к отплытию домой. Но мы, заговорщики, воспротивились, собрали сходку, орали о том, что государю лучше всего можно послужить не возвращением, а основанием колонии, пусть трусы уйдут, если хотят, и тому подобное. Кортес как бы противился, по поговорке “твое настояние – мое давнишнее желание”, но, наконец, согласился с нашими доводами, но с условием, чтобы это войско его избрало генерал-капитаном и старшим судьей и, что гораздо хуже, чтобы пятина всякой добычи, за вычетом королевской пятины, шла бы ему. Так тогда и порешили, и королевский эскривано Диего де Годой записал все это в особый акт. Решено, значит, было основать город, и дали ему название Вилья Рика де ла Вера Крус¹⁵, так как, хотя мы прибыли в Святой Великий четверг, но высадились в Святую Великую пятницу Креста, и памятуя разговор Кортеса с Пуэрто Карреро о богатых землях в день прибытия.

Избрали мы управителей города, алькальдов и рехидоров; первыми алькальдами стали Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро и Франсиско де Монтехо, на торговой площади водрузили позорный столб, а за городом построили виселицу. Так положено было начало первому новому городу. Также мы назначили капитаном для разведывательных рейдов Педро де Альварадо, маэстре де кампо – Кристобаля де Олида, старшим альгуасилом -Хуана де Эскаланте, казначеем – Гонсало Мехию, контадором – Алонсо де Авилу, альфересом [(знаменосцем)] – Корраля и королевскими альгуасилами – Очоа, бискайца, и Алонсо Ромеро.

 

ПЕРВЫЕ ПОДДАННЫЕ

 

Cторонники Диего Веласкеса скрежетали зубами от злобы, собирались кучками, грозили, указывали на то, что избрание Кортеса было не всеобщим, и лишь заявление Кортеса, что он никого не удерживает силком, внесло успокоение и раскололо наших противников, так что можно было прибегнуть к крутой мере: часть недовольных, между прочим, Хуан Веласкес де Леон, Диего де Ордас, Эскобар – прозывавшийся “Пажем”, Педро Эскудеро, то есть все родственники и приближенные Диего Веласкеса, были схвачены и закованы в цепи.

Между тем припасов у нас не было, и было решено отправить Педро де Альварадо за провиантом внутрь страны. Намечено было более ста солдат, между ними 15 арбалетчиков и 6 аркебузников, и половина всех состояла из бывших сторонников Диего Веласкеса. Мы же, наиболее верные, остались с Кортесом, чтобы не было более раздоров и бунта, Альварадо дошел до ряда поселений, которые подчинены были городу, который назывался Коташтла¹, так он назывался на языке Culua. А этот язык – мешикский, и сам Мотекусома говорит на нем.

Людей нигде не было, но алтари нескольких cues [(пирамид храмов)] еще дымились от недавних жертв, и у большинства зарезанных не хватало рук и ног, которые, как мы слышали, съедались во время церемонии их идолов, которым они преподносят кровь и сердца. Все мы были возмущены этим скотством, но что об этом говорить – везде и всюду мы ведь встречали то же самое! Людей нигде не было, но припасов было довольно, и все, нагруженные мешками и обвешанные курами, благополучно вернулись в лагерь. Грабежа нигде не произвели, ибо Кортес, помня случай на острове Косумель, строго-настрого запретил его.

Припасам мы обрадовались, как дети. Что и говорить: коль брюхо сыто, так и половина горя с плеч. Да вот еще золото: им можно горы сдвигать. Так поступил и Кортес со сторонниками Диего Веласкеса. Одних он одарил золотом из нашей добычи, другим надавал обещаний. Всех он освободил, за исключением Хуана Веласкеса де Леона и Диего де Ордаса, да и тех расковал, а скоро и совсем выпустил, сделав их понемногу настоящими своими друзьями, что они не раз и доказали на деле. Конечно, и тут не жалели золота, оно ведь лучший укротитель страстей. Так, соединившись все воедино, мы решили совершить еще одну экспедицию. Двинулись мы по берегу; переправились через большую реку, пользуясь оставленными лодками, а я так и просто переплыл ее; затем увидели ряд поселений, подчиненных большому городу, который назывался Семпоала². Тут-то, оказывается, и была родина тех пяти индейцев, которые и приходили к Кортесу в наш лагерь на дюнах. Но жители опять убежали, так как испугались и нас, и особенно наших коней, но в домах осталось все нетронутым, вплоть до каких-то книг из местной бумаги, сложенных так, как у нас складываются штуки кастильского сукна.

Переночевав, мы отправились дальше, не зная пути и идя наобум. Лишь когда появилась дюжина индейцев, доставивших кур и хлеб из маиса и объявивших, что они посланы местным касиком, который всех нас зовет к себе, мы узнали, что находимся в полудне пути от Семпоалы.

Переночевали мы в маленьком поселении, где опять не было ни души, но только что принесено было в жертву множество несчастных… Впрочем, читателю надоело, небось, слушать об этих индейских жертвах, и я не стану более о них распространяться. Зато скажу, что мы отлично наелись и великолепно выспались.

На следующий день, рано утром, мы выступили в Семпоалу, в добром строю, и конные, и пешие, держа наготове пушки, аркебузы и арбалеты, впереди были разведчики, по флангам – цепи дозорных. Навстречу нам попались посланцы от касиков Семпоалы с великолепными ароматными ананасами, они дружелюбно протягивали их нам; так мы прошли одну легуа, и у города нас встретили почтительно 20 индейцев, знатные и касики. Они просили Кортеса извинить самого главного касика, так как он не мог выйти навстречу вследствие своей тучности³. С облегченным сердцем вступили мы в город. Величина его нас сильно поразила, ибо ничего подобного мы еще не видели в этих странах. Весь город был точно волшебный сад, и улицы полны жителей обоего пола. Возблагодарили мы Бога, что дал нам открыть эти земли. Конный наш авангард намного ушел вперед и раньше нас добрался до большой площади, где нам приготовлены были квартиры. Стены домов только что были вновь оштукатурены – индейцы большие мастера этого дела, – и все сияло на солнце так, что одному из всадников показалось, что это серебро, и он карьером понесся к Кортесу, крича уже издали, что здесь стены из серебра. Конечно, ошибка легко вскрылась, и немало смеялись над доверчивым чудаком.

Когда мы все пришли к отведенным нам квартирам, прибыл сам касик, действительно дородный сверх меры, поклонился, как водится, Кортесу, окурил его и нас и повел нас внутрь, где все было так чисто и просторно и куда сейчас же принесли еду. Очень мы изголодались за последнее время и давно уже не видели такой массы снеди, вот почему мы этот город прозвали Роскошным [(Villaviciosd)], а другие – Севильей. Кортес при этом еще раз напомнил, что жителей обижать нельзя, нигде и ни в каком случае. Когда толстому касику доложили, что мы откушали, он просил Кортеса принять его и вскоре явился в сопровождении индейцев, несших массивные золотые украшения и богатой работы накидки. Кортес вышел ему навстречу, обнял касика, и они направились в зал. Тут-то и были переданы подарки, не слишком все же дорогие. Но толстый касик неоднократно повторял: “Lope luzio, lope luzio, возьми это с благосклонностью! Было бы у нас больше, дали бы и мы больше!”. Я уже говорил, что на языке тотонаков: сеньор и великий сеньор – это lope luzio. Кортес же отвечал, с помощью доньи Марины и Агиляра, что благодарить он будет делом и что готов всегда помочь его народу. Наш, дескать, император дон Карлос послал нас – своих вacaлов, чтобы мы везде искореняли зло и обиды, наказывали несправедливых, оберегали угнетенных. И что прежде всего не следует приносить человеческих жертв, а кстати Кортес прибавил немало и насчет нашей святой веры.

Слыша это, толстый касик глубоко вздохнул и горько пожаловался на великого Мотекусому и его губернаторов. Лишь недавно его страна подчинилась Мешико, и отняли они у них все, особенно золото. Гнет так силен, что не куда двинуться, но никто не смеет противиться, зная, что Мотекусома владеет множеством провинций и городов и несметным войском. “И все же, – ответил Кортес, – мы облегчим ваше положение, но не сию минуту, ибо сперва нужно вернуться к нашим acales (так прозвали индейцы наши корабли), построить себе город и хорошенько все обдумать”. На следующее утро мы покинули Семпоалу. Толстый касик снабдил нас 400 носильщиками, которых в этих местах называли tamemes, и каждый из нас мог сдать им всю свою поклажу и идти налегке весь путь – 5 легуа. Впервые это с нами случилось, и мы радовались, как дети. А тут нам донья Марина объяснила еще, что, по обычаю этих стран, касики должны всегда в мирное время снабжать проезжих нужным количеством носильщиков – tamemes. Так мы отныне везде и поступали!

Уже на следующий день мы пришли в Киауистлан. Лежал он высоко на горе; идти пришлось по отвесу скал, и если бы эта крепость дала отпор – не взять бы нам ее никогда. Продвигались мы с величайшей опаской, и когда один солдат, Эрнандо Алонсо де Вильянуэва, вышел из строя, капитан Алонсо де Авила, человек горячий и свирепый, ударил его копьем в руку, но удар пришелся по пустому рукаву, так как Эрнандо Алонсо де Вильянуэва был одноруким… Впрочем, скажут, что и я выхожу из строя своего рассказа. Но ведь воспоминания, большие и малые, так сами и напирают! Вошли мы в это укрепленное поселение и – на удивление – долго не встретили ни одного человека. Только на площади, перед большими cues [(пирамидами храмов)] их идолов, появилось человек пятнадцать индейцев, прекрасно одетых, с жаровнями для приветственного окуривания. Они-то и сказали, что население разбежалось из боязни; но Кортес успокоил их и, кстати, как то вошло в наш обычай, поговорил с ними о нашей святой вере и нашем великом императоре доне Карлосе.

Как раз в это время доложили Кортесу, что прибыл в носилках толстый касик из Семпоалы с большой свитой. Он сейчас же возобновил свои жалобы на Мотекусому, а свита и местный касик вторили ему со стонами и слезами, так что все мы растрогались. Оказывается, что недавнее покорение сопровождалось крупными бесчинствами; затем Мотекусома ежегодно требовал большое количество юношей и девушек для жертвоприношений или для рабского услужения, его чиновники тоже не отставали и выбирали себе, кто что хотел. Так поступали по всей стране тотонаков, а в ней ведь более тридцати значительных поселений.

Кортес утешал их сколько мог, давал разные обещания и уверения, но все же не мог избавить их от страха перед Мотекусомой. К тому же не замедлил и подходящий пример. Именно, донесли, что в поселение только что прибыли пять мешикских чиновников для сбора налогов. Касики побледнели и затряслись при этой вести и сейчас же ушли для встречи нежданных гостей, для которых моментально приготовлены были покои и кушанье, особенно какао – весьма вкусный напиток. Прибывшие прошли мимо нас, но так надменно, что не удостоили нас даже взгляда. Одеты они были по-богатому; блестящие волосы были подняты к макушке и скручены узлом, в который воткнута была чудесная роза; в руках у них были посохи с крючками, и за каждым шел раб с опахалом. За ними шла толпа именитых тотонаков, и они же присутствовали при их трапезе. После еды мешики позвали к себе толстого касика и других местных начальников и накинулись на них с угрозами и бранью за то, что они нас впустили в свои поселения; Мотекусома, дескать, этим разгневан, и им придется еще поплатиться, а пока следует дать двадцать юношей и столько же девушек для умилостивления их божества Уицилопочтли, оскорбленного их изменой… Заметив всеобщее замешательство, Кортес через донью Марину и Агиляра узнал о причине и решил наказать дерзких мешиков. Когда он сообщил об этом касикам, те пришли в дикий ужас. Но Кортес ободрял их до тех тор, пока они не решились: они схватили чиновников Мотекусомы и, по своему обычаю, привязали их к крепким столбам, так что те не могли шевельнуться. Затем Кортес велел им объявить, что они отказываются от повиновения Мотекусоме, а также прекращают плату дани. Быстро разнеслась эта неслыханная весть во все стороны, и с тех пор за нами укрепилось название titles, то есть божества, ибо индейцы были уверены, что такие поступки и столь великие дела не могут происходить от простых людей.

Все касики были убеждены, что пленников следует принести в жертву, но Кортес энергично воспротивился и даже приставил к ним нашу стражу, дав ей тайный приказ, чтоб ночью они освободили и привели к нему двух наиболее дюжих. Когда это было сделано, Кортес прикинулся, что ничего не знает об их пленении, а когда они ему все рассказали, заявил, что он очень огорчен случившимся, обласкал и накормил их, а затем велел отправиться к их сеньору Мотекусоме с заверением, что он, Кортес, верный его друг и неизменный благожелатель. Так как они боялись отправиться обычным путем, он велел нескольким матросам отвезти их по морю и высадить в безопасном месте.

Исчезновение двух пленников, конечно, немало изумило касика этого поселения и толстого касика, И они вновь требовали жертвоприношения оставшихся, но Кортес прикинулся разгневанным на плохой присмотр, велел с кораблей принести цепи и объявил, что пленников он отныне будет охранять сам, для чего их и увели на корабли. Там, впрочем, их сейчас же освободили от цепей, и обхождение с ними было самое деликатное. Успокоил Кортес и местных касиков, опасавшихся с часа на час мести великого Мотекусомы. Он объявил, что готов защищать их до последней капли крови, но им нужно примкнуть к нам теснее. В конце концов эскривано Диего де Годой составил формальный акт их подчинения Его Величеству, и так как ни о какой дани пока не было речи, то ликование их было велико. Все тридцать поселений страны тотонаков подчинились дружно и охотно.

Столь благоприятный оборот дела мы решили использовать, чтобы обстроить, наконец, наш новый город Вилья Рика де ла Вера Крус, что был в пол-легуа от того укрепленного поселения Киауистлан, и снабдить его крепостью. Дело продвигалось с величайшим успехом и быстротой. Сам Кортес показал пример, таская землю и камни и копая рвы под фундамент. Столь же рьяно принялись за работу и все остальные, не исключая касиков. Задымились кузни, изготовлялись кирпичи и черепицы, стучали топоры, вереницей шли носильщики с древесным и иным материалами. Индейцы так великолепно помогали, что вскоре закончилась постройка [христианского] храма и нескольких домов, а укрепления росли неимоверно быстро.

Великий Мотекусома между тем собирал войска, так как сразу узнал о захвате своих чиновников и мятеже поселений тотонаков. Когда же двое из них прибыли в Мешико и сообщили о поклонах и заверениях Кортеса, а также о том, что именно он их освободил, то Наш Сеньор Бог еще раз склонил сердце Мотекусомы на милость, и он послал двух своих племянников⁴ в сопровождении четырех пожилых важных сановников к нам, чтобы досконально выяснить положение дел.

Принесли они, конечно, и подарки, материи и золото, всего на две тысячи песо. Наказ им был: поблагодарить Кортеса за освобождение мешиков, а насчет местных индейцев сообщить, что великий Мотекусома не уничтожит их только потому, что в своей стране они приютили Кортеса. Послов приняли отменно, причем сейчас же передали им оставшихся трех пленных. Что же касается местных жителей, то Кортес просил их извинить, и что касается их дани, то она, дескать, уже не может быть отправлена в Мешико, так как двум сеньорам и дважды платить одновременно нельзя: тотонаки же только что стали подданными нашего короля и сеньоpa. Впрочем, сам Кортес со своими товарищами вскоре прибудет в Мешико, чтобы лично представиться Мотекусоме, и тогда все вопросы будут разрешены легко и без остатка. Одарив послов обычными мелочами из стекла и показав им очень красивое зрелище конских состязаний, Кортес весьма расположил их к себе, и они спокойно отправились в Мешико.

И в то время Кортес, вместо своего павшего коня, купил, или ему подарили, другого, каракового, которого звали “Погонщик”, того, что был у Ордаса “Музыканта” и Бартоломе Гарсии “Рудокопа”; и был он один из лучших коней в войске. Посольство это придало нам новую и великую силу в глазах тотонаков Семпоалы и даже дальних горных поселений, ибо все были уверены, что великий Мотекусома ответит на пленение своих страшным ударом и полным истреблением. А вместо этого – посольство, подарки и поклоны!

Нас и прежде считали за teules, а теперь это мнение еще более укрепилось, и сам Кортес со своей стороны старался его подкрепить. Так, например, явился к нам толстый касик со многими знатными – наши друзья – с великой опаской сообщил, что в двух днях пути от Семпоалы, это в 8 или 9 легуа, в поселении Тисапансинго⁵, собралось великое множество мешикских воинов, которые грабят и жгут окрестности. Кортес велел ему тотчас отправиться туда, а для изгнания мешиков дал ему… одного человека, нашего старика Эредию, из Бискайи. Лицом Эредия был ужасен, изранен, и покрыт оспой, со страшной бородой, косящими глазами, телом сутул и прихрамывал – совсем вроде одного из их божеств. Да и хитер был Эредия, недаром он долгое время служил солдатом в Италии, – и сразу вошел в роль, так что изумленный толстый касик и вся его свита по-настоящему уверовали в его нечеловеческую мощь.

Впрочем, Кортес скоро послал, как и было уговорено, гонца, чтобы вернуть и Эредию, и касиков, заявив, что он передумал и вместо Эредия пойдет он сам, чтобы посмотреть местность и тамошних людей. И снаряжен был отряд в 400 человек, с четырнадцатью конными и почти всеми наличными аркебузниками и арбалетчиками. Но случилась небольшая заминка. Кое-кто из приверженцев Диего Веласкеса, видя серьезность приготовлений, заявили, что они не для этого прибыли; что завоевывать страну столь великую и людную – безумие и что они хотят назад, на Кубу, к своим домам и поместьям, тем более что они устали и больны, а Кортес не раз заявлял, что никого не удерживает силком.

Больше всего волновались семеро, и Кортес, после краткого увещания, как бы согласился, велел им приготовить небольшое судно и снабдить их припасами для плавания к Кубе, а один из них – Морон, житель Байямо, имевший искусно выдрессированного чалого коня, продал его Хуану Руано. Но тут собралась войсковая сходка и, во главе с алькальдами и рехидорами нашего нового города Вера Крус, потребовала от Кортеса приказа, что ввиду опасности положения никто бы не смел покидать страны и что каждый, помышляющий о подобной измене службе Богу Нашему Сеньору и Его Величеству, подлежит смертной казни. Так и случилось, Кортес как бы уступил. А сеньорам “уезжающим” прохода не было от насмешек, да один из них – Морон, тот, что продал своего коня, – потребовал его назад, и Хуану Руано, купившему коня, пришлось его вернуть и вновь стать пешим.

Поход на поселение Тисапансинго начался. По дороге мы завернули в Семпоалу, откуда взяли 2000 местных воинов, разделенных нами на четыре отряда, а также нужное количество носильщиков. На третий день мы уже приближались к поселению Тисапансинго, лежащему на большой высоте. О нашем приближении уже знали, и вместо войска к нам вышла депутация знатных людей и papas [(жрецов)], которые с плачем стали умолять Кортеса не губить поселение, так как никакого мешикского гарнизона у них теперь нет, а касики из Семпоалы обманули его, ибо давно между нами и здешними жителями идет борьба за землю и границы. Слышали они, что Кортес всюду хочет установить справедливость; зачем же именно здесь, у них, он поддерживает клевету и неправду.

Узнав это с помощью наших переводчиков доньи Марины и Агиляра, Кортес немедленно послал капитана Педро де Альварадо и маэстре де кампо Кристобаля де Олида, чтобы они остановили отряды из Семпоалы. Но как те ни спешили, все же они опоздали: уже начался грабеж и избиение. С великим трудом удалось восстановить покой, а Кортес под страхом смерти велел касикам и военачальникам Семпоалы вернуть все, до последней курицы; прежде же всего освободить пленных.

Видя столь великую справедливость, жители Тисапансинго охотно подчинились, обещали отстать от своих идолов и жертв, и вскоре и само Тисапансинго, и окрестные поселения формально были присоединены к державе нашего государя. При этом было не мало жалоб на Мотекусому и его чиновников, совсем как в Семпоале и Киауистлане.

Но этого мало, Кортес сумел также помирить жителей Тисапансинго с людьми из Семпоалы, уладить их земельные раздоры, и от прежней вражды ничего не осталось. А когда мы отдыхали, вооруженные, в тени – поскольку было очень жаркое солнце и были очень утомлены, – один солдат, которого звали де Мора, уроженец города Сьюдад Родригес [в Испании], взял двух кур в одном индейском доме этого поселения Тисапансинго, и Кортес, узнав это, так разгневался, что приказал пред тем поселением, где он взял кур, накинуть ему на шею веревку и повесить, но Педро де Альварадо, который был там с Кортесом, перерезал веревку мечом, и полумертвый этот несчастный солдат уцелел. Я привел здесь этот любопытный рассказ по моим записям еще и потому, что мы, свято служа, несли Святые Таинства и [христианское] учение жителям этих мест, а этот солдат, взяв двух кур в мирном поселении, немедленно должен был заплатить за это жизнью, и индейцы теперь знали, что мы не будем расхищать их имущество; солдат же тот потом погиб в бою в провинции Гватемала, у скалы.

Вернемся к нашему рассказу. Когда поэтому мы находились уже на обратном пути, толстый касик и его свита, ушедшие вперед, чтобы приготовить нам место для ночевки, выразили восхищение и величайшую преданность. Ведь вот, индейцы они были, не более, а все же поняли, что справедливость – великое и святое дело и что недаром Кортес пришел из-за моря. Тем теснее они обещали примкнуть к нам и стать нам “братьями”. Конечно, боялись они и Мотекусомы, который мог обрушиться на них с войском. Во всяком случае, они сделали все, чтобы слиться с нами, а именно: они привели восемь своих девушек, все дочери касиков, в богатых уборах и с множеством украшений, и передали их нам в жены. Одна из них, племянница толстого касика, богатая наследница, была предназначена самому Кортесу, который принял ее с радостью, но заявил, что прежде всего и девушки, и весь народ должны отказаться от идолов и стать христианами. Все их мерзости, сказал Кортес, должны быть немедленно прекращены; тогда только мы с ними породнимся и впоследствии наградим их многими новыми землями. Но касики, papas и знатные с ужасом возопили, что им невозможно остаться без своих идолов и жертвоприношений, ибо то их божества, которые по сие время давали им и урожаи, и мир, и все необходимое.

Столь неподходящий ответ произвел на всех нас тяжелое впечатление, ибо мы знали и даже видели, как изо дня в день резали людей перед алтарями. Кортес немедленно стал с ними совещаться, и мы решили во славу Бога уничтожить жертвоприношения и идолов, хотя бы это стоило нам жизни, так как туземцы несомненно будут сопротивляться. Мы выстроились в боевой порядок, с нашим вооружением, и Кортес объявил касикам, что поход наш направлен против их идолов. Затем толстый касик и другие их предводители стали призывать множество воинов для защиты своих идолов, а мы стали подниматься по бесконечным ступенькам самого большого их сues [(пирамиды храма)]. И еще раз толстый касик с другими знатными стали умолять Кортеса и угрожать: не губить их божеств, не позорить Семпоалы, иначе погибнем и мы, и они. Но тут не выдержал и Кортес; громовым голосом стал он поносить их за ложь, варварство и глупое упрямство. А донья Марина умело ввернула речь об угрозе со стороны Мотекусомы, и они одумались, отказались от сопротивления, но согласия все же не решались дать. Мы же, человек 50, наконец, забрались наверх, где стояли их идолы. Свалили мы их, разбили и осколки бросили вниз, по ступеням. И были те идолы страшны лицом и уродливы телом, не то люди, не то драконы, величиной то с годовалого быка, то с человека, то не более собаки. Вой и плач наполнили воздух; papas по-своему молились, чтобы повергнутые идолы не мстили им за поношение; кое-где засвистели стрелы. Тогда мы схватили толстого касика, 6 papas и множество знатных, и Кортес объявил им, что их казнят, если они не заставят своих прекратить нападение. Это удалось. Вышла процессия papas в черных накидках, с нечесаными волосами, которые, как и лицо, измазаны были кровью, так что от них шел отвратительный смрад. Вышли они медленным шествием, шатаясь, стали собирать осколки своих демонов и убрали их.

А потом Кортес выступил с нашими переводчиками доньей Мариной и Херонимо де Агиляром со многими поучительными речами о братстве, против Мотекусомы и его мешиков, истинной вере и Великой Сеньоре – Матери Нашего Сеньора Иисуса Христа. Индейцы слушали с большим вниманием и охотно принялись за очистку и переделку одного из cues, что и было закончено к следующему дню. Тогда Кортес велел четырем papas постричься, одеться в чистые белые одежды и заботиться о чистоте и красоте нового храма, ежедневно украшая его свежими зелеными ветвями, и служить святому изображению Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии]. А дабы над ними был надзор, он поселил при храме старого хромого инвалида, Хуана де Торреса, из Кордовы. Велено было нашим плотникам сделать крест, решено было также вместо ладана употреблять местные курения, а свечи выделывать из туземного воска, употребления которого индейцы не знали.

На следующий день была торжественная месса, при которой присутствовали все индейцы во главе с касиками и восемью девушками, которые тут же были окрещены, а затем и распределены между нами. Племянница касика, ныне донья Каталина, была очень некрасива, но Кортес принял ее, не морщась; зато другая, донья Франсиска, была очень хороша, и ее получил Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро; имена остальных теперь уже не упомню.

Мир был, таким образом, торжественно скреплен, и мы с великой радостью вернулись в Вера Крус.

 

ВНУТРЕННИЕ РАСПРИ. УНИЧТОЖЕНИЕ ФЛОТА

 

В Вера Крусе ожидал нас корабль, прибывший с Кубы. Командовал им Франсиско де Сауседо, которого мы прозвали “Щеголем” [(Pulido)], и с ним вместе прибыли Луис Марин, который был потом капитаном при взятии Мешико, персона очень известная, и десять человек солдат. Главнейшей их новостью было, что Диего Веласкес получил назначение аделантадо Кубы, разрешение торговать где и как угодно, а также по своему усмотрению основывать новые города. Все это, конечно, немало подняло дух его сторонников.

Между тем постройка крепости кончалась, и нам стало тягостно длительное бездействие. Почти единогласно поэтому заявили мы Кортесу, что пора пощупать великого Мотекусому и убедиться, так ли велика его мощь, как говорят. А перед походом следовало бы направить к Его Величеству точную реляцию о всех событиях, послав также в подарок Его Величеству все золото – не только от Мотекусомы, но и то, какое мы выручили от обмена. Кортес вполне согласился с нами, так как и сам давно имел те же мысли. Одно лишь только казалось ему неподходящим: если каждый из нас возьмет приходящуюся ему долю добычи, то для государя не так уж много останется. А посему он предложил Диего де Ордасу и Франсиско де Монтехо, как ловким и оборотистым дельцам, в отдельности переговорить с каждым из солдат, не пожелает ли он отказаться пока от своей доли. Всем, конечно, было ясно, что первый подарок Его Величеству должен был быть значительным, а посему всем и пришлось согласиться на отказ, что они и закрепили своей подписью. Никто не увильнул. Тогда мы выбрали и двух уполномоченных для поездки в Испанию. Выбор пал на Алонсо Эрнандеса Пуэрто Карреро и на Франсиско де Монтехо. Им дали лучший наш корабль, двух пилотов между прочим, и Аламиноса, пятнадцать матросов и достаточное количество припасов. Сам Кортес написал весьма пространное донесение Его Величеству, которое подписали власти нового города и десять солдат, среди них и я, а капитаны и солдаты составили еще и от себя большую, тщательную бумагу, разделенную на множество глав. Все там было описано по порядку, начиная с открытий Франсиско Эрнандеса де Кордовы и Хуана де Грихальвы, а затем о Диего Веласкесе, Кортесе и так далее. Не забыли мы изобразить и громадную величину новых стран, а также здешние нравы и обычаи, верования, одежды и, конечно, и самих жителей, четырех из которых (мы их освободили в Семпоале из клеток, при откармливали для жертвоприношения) мы и послали для образца. Сказали мы и о себе, о четырехстах пятидесяти солдатах, которые, окруженные целыми враждебными мирами, готовы сложить свои кости во славу Бога и королевской короны, лишь бы во главе их был Кортес, самый лучший из генералов. Вышло так складно, что происки Веласкеса и его креатур тоже были выставлены в должном свете. Все мы расписались, притом в двух экземплярах, так как нам это казалось надежнее.

Послание наше прочитал и Кортес и нашел его правдивым и точным; обрадовался он и нашим посулам ему; одно лишь казалось ему лишним – упоминание о пятине золота, идущей прямо в его кассу, и о первых открывателях тоже, пожалуй, можно было умолчать. Действительно, мы впоследствии узнали, что сам Кортес ни слова не сказал о Франсиско Эрнандесе де Кордове или Хуане де Грихальве и честь приписал лишь себе¹.

Но, что сказано, то сказано. Послания были переданы нашим уполномоченным, и настрого им наказано не заходить в Гавану. Затем отслужил мессу падре [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой, и в 26-й день² месяца июля 1519 года они вышли в море. Еще дорогой Франсиско де Монтехо уговорил пилота Аламиноса подойти к Кубе, недалеко от Гаваны, где у него было поместье, чтобы там забрать свежий провиант. Так и сделали, несмотря на возражения Пуэрто Карреро. А ночью во время стоянки, один из матросов тайно уплыл на берег с письмами для Диего Веласкеса!

Губернатор Диего Веласкес был вне себя от полученных новостей, особенно от величины подарка, посылаемого Его Величеству. Он сейчас же снарядил два небольших судна, вооружил их наилучшим образом и дал приказ поймать наш корабль и привести уполномоченных и золотую казну прямо к нему в Гавану.

Но наше судно было уже далеко! И Диего Веласкесу осталась лишь возможность снарядить экспедицию уже прямо против нашего войска, что он и предпринял с лихорадочной энергией. Месяцев через одиннадцать набрал он флот из восемнадцати судов и до тысячи трехсот людей во главе с генерал-капитаном идальго Панфило де Нарваэсом, могучим, голосистым, надменным человеком³. Впрочем, об этой экспедиции скажу в свое время.

Наши же уполномоченные благополучно прибыли в Севилью, а оттуда, на почтовых, в Валъядолид. Молодой император наш сеньор опять был в отлучке во Фландрии, а президент Королевского Совета по делам Индий, дон Хуан де Фонсека, который был епископом Бургоса и назывался архиепископом де Росано, принял их не только сухо, но и оскорбительно. Письма и подарок государю он также взял.

Оказывается, Бенито Мартин, капеллан Диего Веласкеса, тоже очутился в Вальядолиде и рассказал о нас сущие небылицы, как о бунтарях и смутьянах. Монтехо как-то не умел сопротивляться, зато Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро, имевший знатную родню, не стеснялся и на одно слово отвечал десятью, сильно донимая епископа. Тогда тот вспомнил ему старую историю, как он года три тому назад увез чужую мужнюю жену, и велел его арестовать, а сам, уже не стесняясь, донес Его Величеству во Фландрию о великих заслугах Диего Веласкеса, не упомянув даже о наших реляциях и письмах.

Когда же Алонсо Эрнандес Пуэрто Карреро был освобожден, он, вместе с Мартином Кортесом, отцом нашего вождя, и лиценциатом Нуньесом, тоже родственником Кортесов, послал особого курьера к королю во Фландрию, снабдив его дубликатами всех наших донесений, а также жалобой на действия и слова епископа Фонсеки, как отъявленного сторонника Диего Веласкеса. Так Его Величество узнал, наконец, все дело в настоящем свете, и много дней при дворе только и говорили о Кортесе, нашей храбрости и удаче, и службе Богу Нашему Сеньору и Его Величеству, о великих новых и богатых странах. Оказалось, что Фонсека переслал Его Величеству далеко не весь наш подарок, и вскоре ему пришлось узнать, что за штука немилость и всеобщее презрение. Нашим же посланцам велено было ждать возвращения Его Величества в Испанию, чтобы он лично мог их увидеть и вознаградить. Но это случилось не скоро.

А пока нужно вернуться в наш лагерь к Кортесу, где уже через четыре дня после отплытия корабля с нашими уполномоченными произошли крупные неприятности. А именно; вскрыт был заговор сторонников Диего Веласкеса, приготовивших уже судно для бегства на Кубу, а также мечтавших о поимке наших уполномоченных вместе с золотом. Заговор был вскрыт одним из его участников в самый последний момент, и Кортес еле-еле успел захватить мятежников, а также снять с корабля снасти, компас и руль. Многих лиц они еще оговорили, но Кортес не дал этому хода, зато зачинщиков судил настоящий военный суд, вынесший строгий приговор: повешены были Педро Эскудеро и Хуан Серменьо, пилоту Гонсало де Умбрии отрублена была нога, а другие приговорены к 200 ударам палками; священника Хуана Диаса спас лишь его сан, а то бы пришлось ему плохо. Помню, как Кортес, подписывая приговор, воскликнул: “Какое счастье, если бы я не умел писать!” Но ведь это или подобное говорилось уже не раз, начиная с императора Нерона!

При экзекуции Кортес отсутствовал. Он бросился на коня и помчался в Семпоалу, велев 200 солдатам и всем конным следовать за ним; туда же он велел прибыть и Педро де Альварадо, который с другими 200 солдатами был отправлен Кортесом 3 дня назад в горные поселения. Таким образом, Педро де Альварадо не было ни на суде, ни при казни⁴.

В Семпоале Кортес стал подготавливать большой наш поход против Мешико. Мы же, его сторонники, оставшиеся пока в Вера Крусе, на сходке предложили, чтобы все корабли наши были уничтожены, дабы таким образом пресечь возможность новых бунтов, особенно в наше отсутствие. К тому же не мешало воспользоваться матросами – ведь их было около ста человек!

Знаю я, что мысль об уничтожении флота принадлежала самому Кортесу, но не он ее выявил, так как опасался, что впоследствии с него же и потребуют возврата стоимости кораблей.

Предложение было принято, и старший альгуасил Хуан де Эскаланте, храбрейший человек и верный друг Кортеса, получил соответствующий приказ. Все ценное было снято с кораблей, а сами они были посажены, на мели, где прибой их вскоре разрушил окончательно. Оставлены были лишь лодки. Матросы переведены были в армию, а неподходящие – в гарнизон Вера Круса.

Затем Хуан де Эскаланте прибыл к Кортесу в Семпоалу, и тот представил его всем касикам, как брата своего и наместника, который останется в Вера Крусе и защитит их в случае нужды от Мотекусомы. Сам же Кортес надеялся на капитана Хуана де Эскаланте, который был и старшим альгуасилом Новой Испании, как на каменную гору, и лучшего выбора он не мог сделать на случай разных козней со стороны Диего Веласкеса.

Приготовления все были сделаны; носильщики для пушек стояли наготове, а также пятьдесят наиболее отборных индейских воинов; сам Кортес сказал нам замечательную речь, с многими примерами про римских героев, как говорил Юлий Цезарь при Рубиконе, потом – что мы все исполним долг свой, служа Богу и Его Величеству, – вдруг случилась задержка. Прибыл гонец от Хуана де Эскаланте с известием, что в виду Вера Круса показался корабль, который, несмотря на костры, флаги и другие способы призывов, не пожелал пристать к берегу и вновь ушел, и теперь, по наведенным справкам, стоит на побережье на расстоянии трех легуа.

Кортес сейчас же передал командование Педро де Альварадо и Гонсало де Сандовалю – это было первое поручение столь знаменитому потом Сандовалю – а сам вскочил на коня и с еще четырьмя всадниками и пятьюдесятью отборными пехотинцами отправился в Вера Крус, куда мы и прибыли ночью.

Отсюда мы, без отдыха и еды, направились вдоль берега, и вскоре нам удалось изловить четырех испанцев, которые принадлежали к отряду, возглавлял который Алонсо Альварес де Пинеда или Пинедо⁵, только что основавшему городок на реке Пануко. Снаряжена же эта экспедиция была губернатором Ямайки Франсиско де Гараем⁶, который еще в 1518 году, после известий о многих новых землях, открытых Франсиско Эрнандесом де Кордовой и Хуаном де Грихальвой, со множеством золота, исхлопотал себе в Испании, при содействии епископа Бургоса Хуана де Фонсеки, лиценциата Сапаты и секретаря Кончильоса, послав к ним своего майордома Торральбу, – патент Его Величества на открытие и колонизацию всех земель к северу от реки Сан Педро и Сан Пабло⁷ и ныне снарядил экспедицию из трех кораблей и 270 человек, которыми командовал Алонсо Альварес де Пинеда или Пинедо, который и находится ныне в Пануко в трех днях пути.

Кортес дружески обошелся с пленными, стараясь их перетянуть на свою сторону, и, наконец, спросил их: как бы овладеть кораблем? Они предложили хитростью заманить экипаж на берег, но… как они ни звали на помощь, люди с корабля не высаживались, так как, наверно, заметили нас. Поэтому Кортес придумал другую уловку: четверо из нас должны были переодеться в платье наших пленников и остаться на месте, мы же, остальные, якобы совсем ушли, на деле же с наступлением темноты вернулись и засели в засаду вблизи места высадки Но и это не удалось. Правда, утром с корабля отвалила лодка с шестью матросами, так как оставшиеся на берегу четверо наших неистово кричали и махали плащами; но приближалась она осторожно и высадила сперва, вдалеке, лишь двух людей с водой, а те, подойдя к переодетым скоро узнали обман, крикнули своим, и лодка понеслась опять к кораблю! Эх, хотели мы было послать им вдогонку добрую порцию пуль, но Кортес удержал нас.

Так и вернулись мы в Вера Крус ни с чем, с шестью лишь пленными, изнуренные и голодные. А оттуда, не медля, двинулись в Семпоалу, к армии, где все приготовления уже были закончены. На месте, например, было двести здоровенных носильщиков – tamemes для переправки артиллерии, ибо было у нас только наше оружие: копья, аркебузы, арбалеты, щиты и другое, а иного скарба у нас, бедняков, тогда не было – ведь не было даже и настоящей обуви, а лишь альпаргаты. Осталось выбрать лишь путь, и касики из Семпоалы советовали двинуться на Мешико через Тлашкалу, так как жители ее им друзья, а мешикам – лютые враги.

 

ПОХОД В ТЛАШКАЛУ

 

В середине августа¹ 1519 года мы оставили Семпоалу, соблюдая величайший порядок и возможную осторожность.

В первый же день мы прибыли в городок Шалапу², а оттуда в Шикочималько³, грозную крепость, утопавшую в виноградниках. Везде донья Марина и Агиляр наспех сообщали лишь самое наинеобходимое о нашей святой вере, об императоре доне Карлосе и об отказе от человеческих жертв. Всюду мы ставили также крест. Встречали нас хорошо, так как здешние жители дружили с Семпоалой и не хотели платить дани Мотекусоме.

То же продолжалось и далее, когда мы пришли крутым горным перевалом в Техутлу⁴. Но тут-то и начались наши напасти. Дорога становилась все круче, горы все выше и безлюднее; съестного нигде нельзя было найти; со снеговых вершин дул холодный ветер, часто шел град, и мы, привыкшие к теплому климату, шли продрогшие, почти замерзшие. Хорошо еще, что кое-где при дороге находились безлюдные группы домов и большие святилища идолов, которые, как я уже говорил, называются cues [(пирамиды храмов)], и подле них были навалены значительные запасы дров для служения их идолам, которые были в этих святилищах. Но еды и здесь не было. Наконец, мы вступили на землю города Цаоктлана⁵, уже в пределах королевства Мотекусомы, как то видно было по иному строению домов, иной одежде и всему укладу здешних жителей. К касику, вперед себя мы послали двух индейцев из Семпоалы, а сами любовались красивым видом опрятного города, блестевшего белизной штукатурки – дворцами касика, высокими cues и святилищами. И вспомнили мы приветливые города нашей Испании и прозвали город “Белая крепость” [(Castil-blanco)]⁶, к тому же и несколько солдат-португальцев, что были с нами, сказали, что поселение это похоже на город Белая крепость [(Castil-blапсо)] в Португалии. Между тем прибыл местный касик Олинтетль⁷ с наиболее знатными жителями. Отвели они нам наши квартиры, достали припасов, но ясно было, что не очень они к нам благоволили. После еды этот касик по требованию Кортеса через наших переводчиков рассказал о своем сеньоре Мотекусоме, о его великих военных силах, что были во всех провинциях, платящих ему дань, и о других многих войсках на границах и в приграничных провинциях; затем он сообщил о величайшей укрепленности города Мешико, так как все строения его расположены на воде [озера]; перебраться от одного здания к другому можно было только по переносным мостам или на лодках, и у всех зданий были плоские крыши, на каждой плоской крыше могли установить большие щиты, и каждое здание было крепостью; и о том, что для прохода в город есть три дамбы с дорогами, а в каждой дамбе 4 или 5 промежутков, через которые вода из одной части попадает в другую; и на каждом таком промежутке был деревянный мост, и если один из этих мостов поднимался, то никто не мог пройти в Мешико. Также он рассказал об огромном количестве золота, серебра, драгоценных камней – chalchiuis и других богатствах, которые были у Мотекусомы. Немало мы дивились этим рассказам. Но, странно, не страх они нам внушали, а великую жажду поскорее испытать свое счастье вопреки всяким укреплениям и съемным мостам. Таков уж испанский солдат – нет для него невозможного: ведь на деле Мешико оказался куда грознее этих рассказов!

Кортес же в ответ стал произносить свои обычные речи о нашем короле и сеньоре-императоре доне Карлосе и святой вере. Но индейцы молчали. Тогда Кортес обратился к нам: “Теперь, сеньоры, пожалуй, больше нечего делать, как водрузить крест!” “Нет, сеньор, – возразил падре фрай Бартоломе де Ольмедо, – время еще не пришло; сказали Вы им много полезного, но все же еще недостаточно, чтоб они уверовали”. Так Кортес и отказался от своего намерения.

Зато индейцы очень интересовались нашими двумя псами, нашими конями да нашей артиллерией. Наши переводчики здорово пустили им пыль в глаза, объявив, что это – наши сотоварищи на войне, что они с яростью набрасываются на врага и дотла уничтожают его. И опять послышались речи, что мы подлинные teules [(божества)] и что следовало бы нас умилостивить подарками. Действительно, касик Олинтетль и его свита вскоре принесли нам подвески, ожерелье, разные фигурки из очень низкопробного золота, а также тюк материй и в придачу дали еще четырех индеанок для печения хлеба.

Не забуду я одного места в этом городе, на площади, где было несколько их святилищ. На большом пространстве, в тщательном порядке, стояли пирамиды черепов, всего не менее 100 000. Знаю хорошо, что обозначает такая цифра, но их действительно было столько! А по другую сторону, огромными грудами, высились остальные части костяков. Все было окружено частоколом с черепами же на остриях. Трое papas [(жрецов)] специально блюли это страшное место. Впоследствии мы видели еще немало таких пирамид, даже в Тлашкале, но нигде их не было столько⁸.

На расспросы Кортеса о дальнейшем пути касик рекомендовал дорогу на Чолулу, очень удобную и ровную. Но наши воины из Семпоалы указали, что путь на Тлашкалу все же лучше, так как жители Чолулы – верные подданные Мотекусомы, да и в самом городе стоит большой мешикский гарнизон. Кортес затем потребовал у Олинтетля 20 знатных человек, воинов, которые пошли бы с нами, и нам их тотчас предоставили. А на другой день, рано утром, мы выступили к Тлашкале.

Выйдя из “Белой крепости” [(Castil-blanco)], мы направились далее своей дорогой с еще большими предосторожностями и всегда зажженными фитилям и, как обычно, одетые в доспехи. Из маленького городка Шаласинго, где нас одарили золотом, материей и двумя индеанками, мы послали двух видных людей из Семпоалы послами в Тлашкалу, ибо мы слышали, что по всей Тлашкале собираются несметные полчища⁹.

Два дня мы ждали наших послов. Оказалось, их не стали и слушать, так как из присутствия у нас множества наших друзей из Семпоалы, Цаоктлана и других поселений-данников Мешико тлашкальцы заключали, что мы двинулись на них по желанию Мотекусомы! Слышны были поэтому лишь проклятия и угрозы по нашему адресу, обещания нас зарезать и съесть. А послов наших заключили в темницу, откуда они лишь с великим трудом выбрались.

Не ждали мы этого! Но что же делать: мы двинулись дальше, вверив себя Богу, с нашим развернутым знаменем, которое нес альферес [(знаменосец)] Коррал; индейцы, населяющие места, где мы остановились на ночлег, точно так же, как и семпоальцы, предостерегали нас вступать [на землю Тлашкалы]. Таким образом мы шли, а впереди нас выезжали конные, полугалопом, по трое, чтобы могли помочь друг другу; а когда конные в бою рассекали отряды врага, они наносили копьями удары в лица, не давали застревать им в телах врагов и хватать их рукой, если же случалось, что копье схватили рукой, то следовало со всей силой держа его рукой, освободить – повернувшись, сильно пришпорить коня и выдернуть копье или увезти индейца, потащив его за собой.

И таким образом мы прошли около двух легуа. И счастье нам сперва улыбнулось. Без боя прошли мы сквозь пограничное укрепление, которое было столь крепко сложено из камней, извести и битума, что еле поддавалось железной кирке. Будь тут защитники – плохо бы нам пришлось… И Кортес сказал: “Сеньоры, последуем за нашим знаменем, на котором знак святого креста, и вместе с ним мы победим”. И мы все как один ответили, что готовы идти, в добрый час! Ибо Бог – истинная сила. Вскоре мы вдали увидели человек 30 воинов с плюмажами и военными знаками в полном вооружении: с двуручными мечами, круглыми щитами и копьями; мечи и копья снабжены были столь остро отточенными кремнями, что могли померяться с нашим оружием. Мы выслали всадников, чтоб захватить их живьем, но индейцы не только не побежали, а мужественно встретили атаку и ранили несколько лошадей. Рассвирепели тогда и наши, и вскоре 5 индейцев пали мертвые. Тогда из засады высыпало не менее 3000 воинов, и конница наша должна была отойти. Подошедшая артиллерия опрокинула врага, который, впрочем, держался молодцом: четверо наших было ранено, а с той стороны оставили 17 убитых.

Хоть было уже поздно, но мы все же двинулись дальше, чтоб выйти из гор и спуститься в долину, изобилующую цветущими полями и садами. На ночлег мы расположились подле веселого ручейка, обмыли раны и смазали их, за неимением масла, жиром, вытопленным из убитого индейца. На ночь покушали мы щенят, оказавшихся здесь во множестве. Жители, убегая, увели и увезли все с собой, но собаки и щенята сами вернулись к ночи на старые пепелища. Всю ночь лошади были не расседланы, и пикеты, секреты и патрули зорко охраняли наш сон.

Наутро мы двинулись дальше и вскоре наткнулись на неприятеля, который шел двумя отрядами всего около 6000 человек. С великим шумом надвигались они на нас, но Кортес отправил к ним трех пленных с предложением прекратить враждебные действия, так как мы пришли в качестве друзей и братьев к ним. Одновременно он приказал Диего де Годою, королевскому эскривано, внимательно занести все дальнейшее в протокол, дабы, если нам когда-либо придется отвечать за урон, мы имели бы доказательство, что не мы начали первые. Но враг не стал слушать никаких речей, а с остервенением бросился на нас. Тогда воскликнул Кортес: “Сантьяго! На них!” И мы ответили тем же, и наши аркебузы произвели немалое опустошение в их густых рядах. Враг отступил и соединился с главными силами, приблизительно 40 000 воинов, со своим командующим, которого звали Шикотенкатль¹⁰, и со своими белыми и красными военными знаками, поскольку такими были и военный знак, и форменное одеяние этого Шикотенкатля.

Местность была пересеченная, с многими обрывами, и конница наша была очень затруднена; к тому же враг стоял выше и бил сверху вниз, метко обстреливая нас не только стрелами и дротиками, но и камнями из пращей. Стало несколько легче, когда бой перешел в ровную долину. Беда была лишь в том, что мы должны были держаться все время вместе, иначе нас бы разъединили и уничтожили в отдельности: ведь против нас было не менее 20 сильных отрядов.

Враг всячески наседал; даже песком осыпал нас, чтоб ослепить и выбить из строя; но больше всего он стремился захватить наших коней. Живьем он никого не захватил, зато был такой печальный случай. Педро де Морон, отличный кавалерист, и еще трое с ним получили приказ врезаться во вражеские ряды; здесь у него вырвали копье, изранили его мечами, а конь, получивший ужасный удар в шею, пал. Не подоспей мы вовремя, пропал бы и сам Морон, подхваченный замертво одним из трех оставшихся всадников. Как ни опасно было отделяться от других, наш взвод ринулся на подмогу, и нам удалось отбить Морона; лошадь же, уже мертвую, уволокли, и нам удалось лишь срезать седло. Десятеро из нас были ранены, но не плоха была работа и наших мечей. Морон, впрочем, скоро скончался от ран; а труп лошади, как мы потом узнали, возили по всей Тлашкале напоказ и в конце концов сбруя, подковы и налобник были принесены в дар идолам. Целый час уже длилась битва. Велик был урон врагов. Изрядно мы бились, так как никогда еще не были столь близки к гибели. Но и неприятель показал себя храбрецом; в полном порядке он отступил, потеряв одних военачальников не менее восьми. О преследовании нечего было думать, ибо от усталости мы еле держались на ногах. Да и местность была мало подходяща из-за обрывов, множества домов, а также странных и опасных ям, в которых жили некоторые туземцы. Произошла эта битва при Теуасинго или Теуакасинго во 2-й день¹¹ сентября месяца 1519 года. Мы отошли к нескольким большим cues [(пирамидам храмов)] и укрепились там, точно в крепости. Раненых своих, 15 человек, мы опять пользовали человечьим салом, а также ухаживали за 4 ранеными лошадьми; едой нам служили куры и все те же вкусные щенята. Пленных забрали мы с два десятка, между прочим, двух знатных.

Весь следующий день мы отдыхали, исправляли арбалеты, изготовляли для них стрелы. Но затем Кортес сказал: “Смотрите, сеньоры, как бы тлашкальцы не подумали, что с нас довольно и одной битвы! Покажем им, что мы не ослабели. Давайте пойдем на разведку”. И семь всадников, несколько аркебузников и арбалетчиков, а всего 200 человек, вместе с нашими союзными индейцами, отправились посмотреть цветущую, густо заселенную равнину. Легко мы при этом изловили несколько десятков туземцев, мужчин и женщин, но не причинили им вреда; зато наши союзники, свирепые по природе, не смогли удержаться от поджогов и грабежей.

Вернувшись в наш лагерь, мы, по повелению Кортеса, развязали пленных и накормили их. Затем наши переводчики, донья Марина и Агиляр, беседовали с ними долго и вразумительно, говоря, что мы им братья и пришли им помогать, а не вредить. Одарили их также цветным бисером и отпустили их, вместе с двумя знатными пленниками, которым было наказано передать письмо главному начальнику.

Но старого Шикотенкатля они не нашли, а сын его велел передать такой ответ: “Пусть-ка сунутся во владения моего отца, там мы и помиримся, но лишь тогда, когда насытимся их мясом, а богов своих почтим кровью их сердец”. Помня недавнюю битву, не очень-то обрадовались мы такому ответу, но все же само возвращение обоих посланных было приятно: значит, они нам доверяют, слепой страх исчез. Кортес одарил их поэтому, а кстати и расспросил насчет Шикотенкатля и его военных сил. Оказывается, их не убыло, а прибыло, ибо всего у него теперь было пять отрядов, каждый по 10 000 человек; все они имели особых начальников, особые знамена с общим гербом Тлашкалы – белая птица с распростертыми крыльями, а также полковые знамена и ротные значки, совсем как у нас, в Испании. Не ожидали мы таких порядков, а посему, будучи людьми и помня близость смерти, мы ночью исповедались и причастились; всю ночь, почитай, никто не спал.

В 5-й день¹² сентября 1519 года выступили мы на рассвете, не исключая и раненых. Арбалетчики и аркебузники получили приказ стрелять только залпами, причем одни только заряжали, а другие, лучшие стрелки, только стреляли; конница должна была действовать массой, помогая друг другу, рассекая отряды врага, не ввязываясь в длительную борьбу; пехотинцам с мечами и круглыми щитами, которые кололи и рубили, было рекомендовано биться сомкнутым строем; орудийная прислуга была увеличена. Вместе с альфересом Кораллом у нашего развернутого знамени, для его защиты, было 4 товарища. Итак, мы вышли из нашего лагеря, и, не пройдя и половины четверти легуа, мы увидели, как поля кругом покрылись воинами с большими плюмажами и военными знаками, под сильный шум труб и больших морских раковин. Началась битва, страшная, не поддающаяся описанию. Наша горсточка в 400 человек, среди которых было множество раненых и больных, была как бы вклинена в разъяренное вражеское море, и каждый из нас знал, что без победы он умрет либо на поле битвы, либо под ножом жреца.

В один момент вся земля была усеяна воткнувшимися стрелами и дротиками, но умелая стрельба и ловко рассчитанные действия кавалерии и пехоты не слишком часто позволяли врагу подойти вплотную. И все же мы бы не выдержали напора, если бы само великое множество врагов не явилось спасением: маневрировать они не могли, и многие отряды так и не введены были в бой, а с другой стороны, каждый наш выстрел бил без промаха. Наконец, уже в прошлой битве между Шикотенкатлем и другим военачальником – Чичимекатекутли – возникли пререкания, а теперь они перешли в явный разрыв, и общее командование было разрушено. Так понемногу ослабели атаки, а вскоре некоторые их части совсем воздерживались от боя, что навело уныние и на остальных. Все же отход произведен был в добром порядке, и наша конница лишь слегка могла преследовать врага. Велика была наша благодарность Богу. Ведь только один из нас был убит, хотя более 60 получили ранения; сам я был задет камнем в голову, и стрела врезалась в бедро, но все же я мог продолжать сражаться, как и большинство остальных раненых. Вернулись мы к своим укреплениям с более легким сердцем и в одном из подземных жилищ похоронили нашего убитого, дабы индейцы не заметили, что и мы смертны. Впрочем, нужда была все же не малая. Опять для наших ран не было масла, а для еды… не хватало соли! К тому же со снежных гор вновь потянуло холодом, и мы дрогли всю ночь, хотя и впадали в сон от усталости.

На следующий день Кортес послал трех видных пленных, а также и тех двух, которые уже раз были нами отправлены для переговоров к касикам Тлашкалы. Он еще раз подтверждал наше миролюбие и требовал свободного пропуска в Мешико, не более. Посланцы эти застали как раз Большой Совет, притом в очень дурном настроении; и в первый момент Совет даже не желал выслушать посланцев. Но затем постановили: созвать всех жрецов, прорицателей и колдунов и по их решению действовать. После множества заклинаний, волшебств и гаданий жребием те ответили, что мы не teules [(божества)], а люди, но сила наша идет от солнца, и если напасть на нас ночной порой, то нам несдобровать. Шикотенкатлю поэтому был послан соответственный приказ, и в следующую ночь он направил на нас 10 000 отборных воинов, которые и напали с трех сторон одновременно. Шли они с величайшей уверенностью застать нас врасплох, да еще и в состоянии “слабости”. Велико было их изумление, когда они убедились в противном. Ведь мы все время спали одетыми, с оружием в руках, а кони наши были оседланы и взнузданы; не дремали и наши посты и патрули. Немедленно мы открыли убийственный огонь, и наши удары были не хуже “дневных”. Враг заколебался, отступил; наша конница далеко его преследовала по ровному полю при полной луне.

Итак, замысел не удался; двух из своих советчиков – жрецов, прорицателей, колдунов они даже принесли в искупительную жертву, как мы впоследствии узнали. Потери тлашкальцев были велики, мы же потеряли лишь одного из наших семпоальских друзей убитым, да двух ранеными.

Впрочем, наутро и мы сильно сдали. Ведь во всем лагере не было ни одного, кто за этот поход не получил бы раны, а 45 человек умерли от ран, болезней или холода; многие неоднократно болели, да и сейчас 12 товарищей лежали пластом; сам Кортес, а также падре Ольмедо сильно страдали лихорадкой. Угнетало и мучило нас также полное отсутствие здесь соли. И невольно вырастали горькие сомнения: не смешно ли нам, больным и ослабевшим, идти походом против великого Мотекусомы с его многими армиями, даже если Тлашкала нас и пропустит? Угнетенность наша росла, тем более что мы вновь отправили пленных с предложением мира, а ответа все еще не получали.

Не унывала лишь донья Марина, родом индеанка, но с великим, бестрепетным сердцем. Всюду и везде она была вместе с нами, будь то днем или ночью; никогда она не выказывала малодушия и даже тревоги, хотя отлично знала, каковы наши дела. Заслуги ее безмерно велики: переговоры вела она, и таким тоном, будто от нас лишь зависит гибель или спасение данной страны! Последним пленникам, например, она поручила сказать, что мы готовы простить все случившееся, даже… убиение нашего товарища-коня, но что терпение наше истощается и гнев наш будет ужасен…

На сей раз Бог внушил знатнейшим тлашкальским касикам – Машишкацину и старому Шикотенкатлю иначе отнестись к нашим посланным. Собрано было Большое Собрание, и взвешены все обстоятельства. Больше всего повлияло, что мы, несомненно, не друзья и союзники Мешико, который вот уж 100 лет враждует с Тлашкалой, уводит людей, разрушает обмен, так что нельзя достать ни соли, ни хлопка. Правильнее поэтому бороться не против нас, а вместе с нами против Мотекусомы, общего врага, а посему послать к нам посольство, продовольствие, женщин. Так и порешили касики. Но молодой Шикотенкатль, не присутствовавший на Собрании, и слышать не хотел о примирении, а, наоборот, готовил новое ночное нападение. Дошло до того, что он отказался от повиновения Совету, а тот, в свою очередь, запретил начальникам отдельных частей исполнять приказы Шикотенкатля-сына. Урезонить его должны были те четыре посла, какие направлялись к нам, но и они, опасаясь молодого сумасброда, пошли кружным путем.

Два дня прошли спокойно, и Кортес, всегда советовавшийся с нами по всем делам, предложил нам небольшую ночную экспедицию в соседний городок Сумпансинго – не для избиения или устрашения, а лишь для провианта. Часа за два до восхода солнца мы вышли; участвовали все более или менее здоровые, между прочим, 6 всадников, 10 арбалетчиков и 8 аркебузников. Команду принял сам Кортес, жестоко еще страдавший от лихорадки.

Было совсем темно, и с гор веял ледяной ветер. Не только люди, но и лошади сильно остудились, и два коня заболели опасно. Вообще было много признаков неудачи, и суеверные люди стали болтать о возможности большого несчастья. Но Кортес нас успокаивал, и мы благополучно подошли к самому городу.

Продвижение наше было замечено, и все население спасалось в поспешном бегстве ввиду диких россказней, что мы убиваем всех, не щадя ни возраста, ни пола, пожираем сердца врагов и тому подобное. Видя весь этот переполох, мы нарочно задержались на обширном дворе при нескольких cues [(пирамидах храмов)], пока не рассвело, и тогда жрецы и старики, наблюдавшие за нами, решились подойти и заговорить. Начали они с извинений, что не оказали нам ни почестей, ни поддержки припасами, но в этом виноват молодой Шикотенкатль, стоявший вблизи и запретивший сношения с нами.

Кортес, через донью Марину, успокоил их и велел им идти к касикам главного города с сообщением обо всем виденном и слышанном и новыми предложениями мира, а пока прислать 20 индейцев с продуктами. Так они и сделали, и вскоре у нас были и хлеб, и куры, и даже две индеанки. Весело вернулись мы в лагерь, который с тех пор неоднократно снабжался припасами из городка Сумпансинго, несмотря на недовольство Шикотенкатля.

И все же в лагере было неблагополучно. Прежнее уныние выросло, особенно за наше ночное отсутствие, в нечто более опасное. Особенно недовольны были лица, имевшие поместья и индейцев на Кубе. Смертельно надоели им шатания по чужим землям, раны, лишения, холод. Выбрали они семь человек – имена их, чести ради, не хочу называть – для переговоров с Кортесом, начали ласково и вкрадчиво, а кончили требованиями и почти угрозами. Мера напастей переполнена! Дальше ждать – испытывать Бога! Безумием было уничтожать корабли, чего не делали ни римляне, ни сам Александр… Кортес отвечал им решительно, порой пространно, да так пристыдил, что им пришлось ретироваться. Конечно, было еще немало ропота, проклятий, косых взглядов и тайных разговоров, но прямое послушание соблюдалось, и в крутых мерах не было нужды.

Нелады были и у врагов. Совет Тлашкалы в четвертый уже раз запрещал молодому Шикотенкатлю враждебные действия против нас, и все же он плохо подчинялся или как бы издевался. Так, от него пришли 40 индейцев со съестными припасами, копалом и перьями попугаев, в сопровождении 4 старух. Как будто пришли с миром, а на деле – с издевкой: “Если вы страшные teules [(божества)], как уверяют жители Семпоалы, то примите в жертву присылаемых женщин и съешьте их; если вы добрые teules, то удовлетворитесь курением копала и перьями; а коли люди – кушайте присланные яства…” Индейцы-носильщики между тем всюду шныряли и вынюхивали, то уходили из лагеря, то приходили, иногда заменяясь другими лицами, и ясно было, что они шпионы. Кортес поэтому велел двух из них, на вид наиболее почтенных, схватить и расспросить, и они быстро сознались, с какой целью их послал Шикотенкатль, стоявший недалеко наготове с войском в 20 000 человек. То же сказали и другие. Тогда Кортес объявил об этом по лагерю; все наличные шпионы были схвачены – числом 17, – и Кортес велел некоторым отрубить большой палец, другим всю кисть и в таком виде вернуть их обратно к Шикотенкатлю. Вид этих несчастных сильно подействовал на Шикотенкатля, который уже готов был дать сигнал к наступлению; он сразу присмирел, тем более что один из крупнейших его соначальников отказал ему в повиновении и ушел со своими отрядами.

 

ДРУЖБА С ТЛАШКАЛОЙ

 

Так мы висели между миром и войной, деятельно готовя стрелы и исправляя свое оружие. Вдруг впопыхах прибежал солдат с передовых постов с сообщением, что по дороге из Тлашкалы показалось множество индейцев, нагруженных тяжелыми тюками. Вслед за ним прискакал всадник с тем же известием и прибавил, что караван совсем уже приблизился к нашему лагерю и лишь на время остановился для отдыха.

Кортес и все мы очень обрадовались доброй вести, твердо уповая, что это начало настоящего мира. Приказано было не бить тревоги и вообще сделать вид, будто мы ничего не ждем особенного.

При приближении к лагерю из рядов носильщиков вышло четверо знатных, приветствовали нас в знак дружбы наклонением головы и прямо направились к хижине Кортеса. Здесь они рукою дотронулись до земли, поцеловали землю у его ног, три раза поклонились, всего его окурили копалом и затем передали поручение великих касиков Тлашкалы и всех их союзников, друзей и сродников. Пусть отныне будет мир, полный мир; ибо войну они начали потому, что многие годы окружены обманом и хитростью Мотекусомы, а посему не могли поверить нашим заверениям, видя в них новую ловушку того же Мотекусомы, теперь же они просят прощения за все содеянное, и пусть примут принесенное ими продовольствие в знак мира и дружбы; через двое суток прибудет и Шикотенкатль с другими начальниками для выражения тех же чувств.

Закончив речь, они вновь преклонились до земли и вновь поцеловали землю у ног Кортеса. Но тот ответил им с великим достоинством и мрачным взором, что мало у него причин верить их мирным заверениям, что он уж совсем решился стереть с лица земли город их великих касиков, но раз уж они явились с просьбой о прощении, он готов сменить гнев на милость, пусть только придут к нему сами их великие касики, а не подручные люди¹.

Затем Кортес велел вынести синие стеклянные бусы для передачи касикам; послы откланялись и отошли в ту часть лагеря, где уже были воздвигнуты хижины по-индейски, разложены припасы, притащены дрова и вновь прибывшие женщины готовили нам превкусную снедь.

Видя все это, мы наконец-то поверили в подлинность мира и с великой благодарностью обратились к Богу. Это было спасение в крайний срок: все мы окончательно изнурились и ослабели духом и телом.

Мир с Тлашкалой невероятно увеличил нашу славу. Уже раньше в нас видели teules, так называли они и своих идолов, теперь все преклонились окончательно, со страхом пред победителями гордой и сильной Тлашкалы.

Немедленно отозвался Мешико. Великий Мотекусома поспешил направить к нам в лагерь посольство из пяти сановников с приветствиями и поздравлениями, а также с подарками – разными драгоценностями на 1000 песо и 20 тюками тончайших материй. Эти же послы сообщили об его готовности стать вассалом нашего великого императора и платить ему ежегодную, какую положат, дань золотом, серебром, каменьями, тканями. Самим нам, впрочем, не следует утруждать себя приходом в Мешико, ибо путь далек, горист и безводен, и даже Мотекусома не в силах устранить эти препятствия².

Кортес высказал полное удовлетворение, но просил послов не уезжать до тех пор, пока он сам не войдет в столицу Тлашкалы.

Не успел Кортес отпустить этих послов, чтоб несколько отдохнуть ввиду нового приступа лихорадки, как пришла весть о приближении военачальника Шикотенкатля с множеством касиков и военачальников. Одеты они были все в мирные одежды и приветствовали Кортеса по обычаю своей страны. Затем Шикотенкатль, видный мужчина лет 30 – 35, с гордой осанкой, широкими плечами и лицом, изрытым шрамами, заявил, что пришел от имени своего отца и Машишкацина и всех касиков республики Тлашкалы с изъявлением покорности и послушания. Много времени Тлашкала окружена жадными и злобными врагами, привыкла отбиваться и не верить словам, а посему и получилось прискорбное столкновение с нами, о чем они теперь искренне сожалеют. Теперь же они убедились, что мы непобедимы, и хотят стать вассалами великого императора дона Карлоса, чтоб тем покойнее проживать со своими женами и детьми, не боясь коварного Мотекусомы и его союзников.

Кортес радушно приветствовал недавнего врага и торжественно признал в нем отныне вассала нашего короля и, следовательно, друга.

Затем Шикотенкатль просил немедля прибыть в столицу Тлашкалы, где великие касики и весь народ ожидают нас с нетерпением, но Кортес указал, что у него пока есть дела с послами Мотекусомы, а затем, вспомнив недавние нападения, омрачился и с горечью стал говорить о непостоянстве людей и ненадежности мира. Тогда Шикотенкатль выразил желание остаться со всеми пришедшими в качестве заложников…

При всех этих переговорах, столь внушительных и дружественных, присутствовали и послы Мотекусомы, и ясно было, что события сии весьма им не по вкусу. Когда же Шикотенкатль откланялся, они тонко намекнули, что нас хотят заманить в столицу, чтоб тем вернее уничтожить, на что Кортес ответил, что не страшится измены и все же пойдет в Тлашкалу. Тогда они просили его повременить хотя бы неделю, пока они пошлют кого-либо к Мотекусоме и получат его ответ. Кортес обещал им это отчасти потому, что хотел сперва оправиться от лихорадки, отчасти потому, что в предупреждениях Мотекусомы надеялся найти немало полезного для нас.

В это же время отправлен был в Вилью Рику де ла Вера Крус и первый наш курьер, ибо все земли между нашим лагерем и нашим новым городом на побережье были теперь замирены. Кортес подробно сообщил Хуану де Эскаланте о всех наших победах и успехах, благодаря за это Бога, просил широко оповестить о них окрестные поселения тотонаков – наших друзей, устроить всеобщий праздник, а кстати доставить с курьером запасные гостии³ и две бутылки вина, зарытые им в прежней его хижине. К великой нашей радости, курьер вскоре вернулся с добрыми вестями об Эскаланте и тех 60 старых и инвалидах, какие составляли гарнизон Вера Круса.

Наши новые друзья, касики Тлашкалы, с каждым днем все настойчивее звали нас в свою столицу, ежедневно присылая еду и лакомства в изобилии. Но Кортес не забыл своего обещания мешикам и под благовидными предлогами оттягивал срок нашего посещения. Наконец, в условленный срок, прибыло новое посольство из Мешико в лице шести высоко сановных людей с богатыми золотыми подарками на 3000 песо и 200 роскошных одежд. Мотекусома желал нам доброго окончания всех наших дел, но определенно просил не приводить с собой тлашкальцев, которым вообще нельзя верить: теперь, например, они только и ждут, как бы нас ограбить, тем более что были свидетелями богатых подарков великого Мотекусомы. Кортес благодарил и с беспечным видом уверял, что никакие козни ему не страшны, наоборот – теперь он еще более жаждет попасть в Тлашкалу, чтобы проверить все эти слухи на месте…

В эту же минуту примчались запыхавшиеся гонцы с известием о приближении великих касиков и их свиты, которые идут, чтобы самолично вести нас в свой город. Кортес просил поэтому мешикских послов обождать дня три, так как он сейчас будет занят важными делами с прибывающим великим посольством. Великие касики, старый, слепой Шикотенкатль, Машишкацин и другие, все почтенного возраста, прибыли в носилках и паланкинах, с громадной свитой знатнейших людей, и почтительнейше склонились пред Кортесом. Затем выступил старик Шикотенкатль со следующим обращением: “Малинче, Малинче! (Так отныне все индейцы стали звать Кортеса, так как его всегда сопровождала донья Марина, которую они прозвали “Малинчин”.) Много раз просили мы у тебя прощенья за содеянное и объяснили тебе, почему мы так поступали. Знай мы тебя так, как мы теперь тебя знаем, мы поспешили бы тебе навстречу к самому берегу моря. Теперь же, когда ты простил нас, мы все, старые старшие касики, пришли к тебе, чтоб вместе с тобой направиться в нашу Тлашкалу. Оставь же все свои дела, иди с нами, сейчас же! Ведь мы очень боимся, как бы мешики не нашептали тебе всякой скверны. Не верь им, а верь нам!”

Кортес с большой сердечностью ответил, что тлашкальцев он почитает отважным, прямым народом и что в их столицу он не прибыл пока не по наущению мешиков, а лишь потому, что не было у него людей для переноса наших tepuzques (так туземцы прозвали пушки) и прочего скарба.

Лицо слепца как бы просветлело, и он воскликнул: “Как, из-за таких-то пустяков ты не мог нас посетить! И что же ты нам раньше не сказал об этом!” И действительно, не прошло и получаса, как собрано было более 500 носильщиков, и мы обычной своей воинской колонной двинулись к Тлашкале. Послов Мотекусомы Кортес пригласил с собой, дабы они сами убедились в чистоте намерений тлашкальцев; на их опасения он ответил, что они будут жить вместе с ним и никто не посмеет их тронуть.

При приближении нашем к Тлашкале касики поспешили вперед, чтоб все приготовить к торжественной встрече, и действительно, все население, казалось, высыпало из города. Каждое племя и каждый род шли особняком со своими знаменами и в особых характерных одеждах; такими же красочными группами выступали и жители окрестных поселений. Хлопка у них не было из-за мешиков, но одежда была из местного полотна, из henequen⁴, простого, но изящного и хорошо окрашенного.

Затем выступали длинной процессией жрецы с кадильницами и храмовыми барабанами, в белых длинных одеждах, но с ужасными космами; к тому же они были забрызганы кровью, которая текла по лицу, так как они только что кончили свои жертвоприношения идолам; ногти на руках у них были невероятной длины, а голову они не поднимали – все признаки смиренномудрия и святости. Кортеса тесным кольцом окружили наиболее знатные касики, образуя почетный его эскорт. Так мы вошли в Тлашкалу 23 сентября⁵ 1519 года, на 24-й день после перехода границы.

Улицы города были полным-полны народа; балконы и террасы ломились от множества ликующих женщин и детей. Нам преподнесли десятка два корзин чудесных роз, и каждый из нас, особенно Кортес, капитаны и всадники, сплошь украшены были цветами.

Лишь медленно продвигались мы к назначенным нам квартирам, где Кортеса встретили и под руки ввели старик Шикотенкатль и Машишкацин. Для каждого из нас приготовлены были опрятные упругие постели и накидки из полотна. Поблизости с нами расквартированы были и наши друзья из Семпоалы и Цаоктлана; а послов Мотекусомы Кортес поместил, как обещано, у себя.

Все было так хорошо и приветливо устроено, что мы невольно почувствовали себя у друзей, и невольно же ослабела наша бдительность, и караульный капитан счел возможным поговорить на сей счет с самим Кортесом. Но тот энергично воспротивился, ибо никакая любовь не должна затмевать рассудка и бдительности и многие знаменитые вожди гибли от своей беспечности. Старый Шикотенкатль и Машишкацин, впрочем, даже обиделись на наши меры предосторожности и предлагали заложников в каком угодно числе. Но Кортес их ласково успокоил, сказав, что он им целиком доверяет, заложников не возьмет, но что таков наш воинский обычай, отступать от которого мы не вправе.

В великом изобилии и покое прожили мы целых 20 дней в этом славном городе.

На следующий день после нашего въезда Кортес велел соорудить алтарь и справить мессу, ибо у нас опять были гости и вино. Падре Ольмедо из Ордена Нашей Сеньоры Милостивой был еще болен, поэтому его заменил священник Хуан Диас; все касики присутствовали.

После мессы Кортес ушел к себе, а мы, его обычная свита, а также великие касики последовали за ним. И начался дружеский разговор. Старый Шикотенкатль от имени всех касиков просил принять подарок и на разостланную циновку положил пять или шесть кусочков золота, несколько камней и несколько кусков полотна, всего на какие-нибудь 100 песо. “Знаю, Малинче, – сказал слепец с улыбкой, – что эта наша нищета мало радости тебе создаст, но все ведь у нас отняли коварные мешики, и ты смотри не на цену подарка, а на сердце дарящего”. Но Кортес с великой сердечностью взял эти жалкие приношения и сказал, что они ему дороже целой горы золота. Много других теплых слов сказал он и окружил касиков знаками внимания и почтения.

Тогда старый Шикотенкатль начал вновь: “Малинче! Чтоб окончательно увериться в нашей дружбе, прими еще один дар от нас: мы решили дать тебе наших дочерей, чтоб они были вашими женами и чтоб у нас с вами выросло общее потомство. Мы хотим слиться со столь храбрыми и добрыми людьми. У меня самого красивая дочь, девушка, ее я предназначаю тебе”. То же сказали Машишкацин и другие великие касики, сопровождая свое предложение многими дружескими обещаниями… Шикотенкатль целый день провел с нами, и так как он ослеп от старости, но хотел иметь точное представление о Кортесе, он руками ощупал его волосы, лицо, бороду и все тело.

Кортес растроганно благодарил за высокую честь и мельком спросил падре Ольмедо: не пора ли теперь потребовать от них уничтожения идолов и кровавых жертв; ведь из страха перед мешиками они пойдут на все.

Но тот советовал не спешить, пока не найдется предлога, например, когда, они приведут к нам своих дочерей.

Впрочем, уже на следующий день приведены были пять девушек, очень красивых, богато одетых, все дочери или племянницы самых главных касиков. Кортес опять благодарил, но просил пока что оставить их еще в отчем доме. На изумленный вопрос касиков Кортес ответил длинной, красивой речью, где указал, что сперва всей Тлашкале придется отказаться от идолов и восславить Истинного Бога Нашего Сеньора и Его Матерь Нашу Сеньору Санта Марию, изображение которой он тут же показал им; уверял он их также, что они вскоре поймут и всю выгоду такой замены, ибо Бог даст им здоровье и удачу, а полям – хорошую погоду и урожай; их же проклятые идолы лишь дьяволы, а посему не могут дать, а лишь отнять, не спасти, а погубить… Все это, от слова до слова, быстро и уверенно переводили донья Марина и Агиляр, ибо подобные речи были за обычай и повторялись при всякой возможности⁶.

Но касики с великой серьезностью и единодушием ответили: “Малинче, все это и не раз мы уже слышали от тебя и охотно верим, что ваш Бог и эта великая сеньора – благие и добрые. Но не забудь, что ты всего несколько дней как пришел в нашу страну, а ведь чтоб узнать о вашем Боге и об этой великой сеньоре и весь ваш обиход, нужен немалый срок. Когда мы со временем все это узнаем, мы, конечно, изберем полезное и правильное. Если же теперь, из любви к вам, мы, старики, вдруг примем ваши обычаи, то что скажет наша молодежь? И сейчас уже жрецы грозят, что нас постигнут голод, мор и военные бедствия!”

По столь откровенному и бесстрашному ответу ясно было, что всякие настояния будут пока напрасны и что они предпочтут смерть отказу от идолов. К тому же и падре Ольмедо, солидный богослов, тоже заявил, что необходимо повременить, так как негоже силой привлекать к христианству, да и люди должны иметь хоть кое-какие предварительные сведения о нашей святой вере. К его мнению присоединились и мы, остальные, и Кортес ограничился пожеланием, чтоб один из новопостроенных cues [(пирамид храмов)] был очищен от идолов, вновь побелен и превращен в христианский храм, где были бы и крест, и изображение Нашей Сеньоры. Касики охотно согласились, и там-то и были окрещены индейские наши невесты. Дочь Шикотенкатля названа была доньей Луизой, и Кортес взял ее за руку и передал Педро де Альварадо, объяснив Шикотенкатлю, что Альварадо его младший брат и самый важный после него начальник. Дочь Машишкацина, большая красавица, наречена была доньей Эльвирой, и ее получил, если не ошибаюсь, Хуан Веласкес де Леон. Остальных передали Кристобалю де Олиду, Гонсало де Сандовалю и Алонсо де Авиле.

Вся Тлашкала участвовала в этом торжестве, особенно выделяя донью Луизу, как бы свою повелительницу. Она родила сына и дочь, донью Леонору, которая потом вышла за дона Франсиско де ла Куэву, знатного рыцаря, двоюродного брата герцога Альбуркерка. Ее сыновья, четверо или пятеро, все важные сеньоры и видные рыцари…

Неоднократно Кортес долго и дружески беседовал с касиками о мешикских делах, получая самые точные разъяснения, особенно от Шикотенкатля. Войско Мотекусомы достигало 150 000 человек⁷, и отбиться Тлашкала могла лишь с величайшим напряжением, пользуясь ужасной ненавистью соседних племен, подчиненных Мешико и ограбленных им. Много беды Тлашкала видела и от соседней Чолулы, большого города, откуда Мотекусома обыкновенно обрушивался на Тлашкалу. Расположены войска гарнизонами в разных провинциях, из которых каждая платит тяжкую дань золотом, серебром, перьями, драгоценными камнями, хлопчатобумажными материями и особенно людьми. Дворцы Мотекусомы посему полным-полны сокровищами, ибо он владыка всех богатств подвластных ему стран, его желание – закон, и он берет себе все, что захочет.

Затем следовали рассказы о величине и блеске его придворного штата, о множестве его жен, которыми он иногда наделяет и других, о размерах и крепости его столицы, которую нельзя взять ни силой, ни измором, ибо проведена в город вода по трубам из обильного источника Чапультепек⁸.

Оружие мешиков состоит из дротиков с наконечниками с двумя зазубринами, которые мечут при помощи копьеметалки⁹, так что те пробивают любой панцирь; затем из копий и мечей с великолепно отточенными кремнями, прекрасных хлопчатобумажных панцирей и широких щитов; мешики отличные стрелки из лука, а в пращу вкладывают камни, старательно обточенные в виде пули.

Все это касики объясняли не только на словах, но показывали и рисунки, искусно выполненные на полотне. Коснулся разговор и более тонких материй, например, откуда пришли тлашкальцы и почему они, столь близко соседствуя с мешиками, извечно с ними враждовали. Сообщили они также о том, что до их прихода страну населяли великаны, грубые и дикие, которые потом либо вымерли, либо были уничтожены. В доказательство они показали бедренную кость такого великана. Действительно, она была размером в полный мой рост, а я ведь не мал. И таких костей было изрядное количество; мы дивились и ужасались такой породе прошлых времен и порешили образцы послать и Его Величеству в Испанию.

Но мы не только вели разговоры, хотя бы и интересные. Как раз в это время стал действовать вулкан подле города Уэшоцинко, извергая пламя и огненные реки.

Ничего подобного мы никогда не видали, и Диего де Ордас попросил разрешение Кортеса взойти на гору, чтоб ближе рассмотреть это чудо природы. Он взял двух из наших солдат, а также предложил нескольким знатным из Уэшоцинко сопровождать его на Попокатепетль¹⁰ – так звали огнедышащую гору. Те, правда, не отказались, но постарались ему внушить страх рассказами об извергаемом пламени, громадных падающих камнях, дожде из пепла, удушающих газах и прочих ужасах. Но он настоял на своем, а они оставили его на полпути, у нескольких cues [(пирамид храмов)] идолов, которых называли teules Попокатепетля; пришлось трем бесстрашным испанцам одним взбираться дальше.

Гора только дымилась, но как раз во время их восхождения началось новое извержение, земля затряслась, посыпались какие-то губчатые камни, и им пришлось пережидать с добрый час. Когда же стало потише, они продолжали свой путь, пока не добрались до самой вершины, в которой была совершенно крутая, громадная пропасть. Вид сверху был замечательный: как на ладони лежал, примерно в 12 или 13 легуа, великий город Мешико, посередине озера, окруженный многими поселениями и пригородами, Насытившись вдоволь этим зрелищем, Ордас и его спутники спустились благополучно, к великому удивлению индейцев и спокойно вернулись в Тлашкалу. Туземцы не могли надивиться такой удали, да и мы в то время сочли это геройством Впоследствии же немало испанцев и франсисканских монахов поднимались до того же кратера. Ордас был лишь первым, за что и получил потом, в Испании, вулкан в свой герб. Когда же мы побывали в Никарагуа и Гватемале, Попокатепетль показался нам игрушкой.

Да, вот еще один факт. Часто мы в Тлашкале натыкались на строения вроде клеток. В них содержалось множество индейцев, мужчин, женщин и детей, которые откармливались для жертвенного заклания. Ни минуты не думая, мы разрушали эти стойла и освобождали несчастных, которые жались к нам в страхе, боясь отойти хотя бы на шаг. Великое наше отвращение мы не скрывали ни перед касиками, ни перед остальными тлашкальцами и часто их урезонивали бросить этот скотский обычай. Обещаний было много, но стоило нам лишь отвернуться, как все шло по-прежнему, и жестокости совершались повсюду.

 

ЗАПАДНЯ В ЧОЛУЛЕ

 

Рассказы о богатствах Мешико сильно нас раззадорили, и в 17-й день нашего пребывания в Тлашкале Кортес собрал общую войсковую сходку, чтоб обсудить дальнейший поход. Конечно, мнения разделились. Были и такие, которые указывали на безумие попытки – как может горсточка людей двинуться в столь прославленную столицу с ее множеством воинства. Но Кортес резко оборвал плаксивые речи, указав, что для нас существует лишь один лозунг – вперед; ведь не для смеха же мы столько раз оповещали Мотекусому о своем визите. От всего сердца мы все, старые вояки, согласились с ним, а кучка недовольных, все те же помещики с Кубы, больше не раскрывали рта.

Шикотенкатль и Машишкацин, видя наше твердое решение, немало обеспокоились. Они всячески старались переубедить Кортеса, умоляя его не доверять мешикам ни в чем: все их предложения, речи и подарки таят лишь измену. Нельзя ни верить им, ни щадить их, будь то юноша или старец; всех нужно уничтожить. Говорили они это не только из ненависти к мешикам, но и из любви и преданности к нам, и Кортес неоднократно одаривал их, между прочим, той тонкой материей, какую мы получили в дар от Мотекусомы.

Когда же Кортес заикнулся о том, что после его похода в Мешико всюду в этих краях настанет мир и тишина и что поэтому отношения между Тлашкалой и Мешико изменятся коренным образом, Шикотенкатль перебил его, сказав: “Заключать мир с мешиками – пустая затея и трата времени; вражда все же останется в самой глубине сердца…”

Насчет избираемого пути мнения также расходились. Послы Мотекусомы, все еще находившиеся у нас, указывали, что наиболее удобная дорога ведет через город Чолулу, подвластный Мотекусоме, а посему всегда готовый оказать нам помощь. На этот же путь согласились и мы. Но касики Тлашкалы советовали направление на Уэшоцинко¹, жители которого в родстве и дружбе с Тлашкалой; дорога труднее и голоднее, зато нет опасности измены, как в Чолуле.

Но Кортес избрал первый путь, настолько привлекал его большой город с множеством высоких строений и богатая его округа, изобилующая всякими припасами. Решив это, он тотчас сообщил о своем намерении властям Чолулы, выразил одновременно удивление, как это они до сих пор не удосужили прислать ему, посланцу великого монарха достойного привета. Между тем доложили, что от Мотекусомы прибыло новое посольство с великими дарами, ибо Мотекусома считал недостойным своего сана посылать людей с пустыми руками. Действительно, дары на сей раз были изрядные: одного золота не менее чем на 10 000 песо, а кроме того, 10 тюков удивительных изделий из перьев. Послами же – их было четверо – оказались что ни на есть знатнейшие сановники, по уверению тлашкальцев. Речь их была проста и коротка: Мотекусома, дескать, дивится, что Кортес находит удовольствие в общении с бедной и грубой страной; пусть он лучше поспешит в Мешико, где встретит подобающий прием… Конечно, Мотекусома хотел нас поскорее выманить из Тлашкалы, тесная дружба с которой ему была очень не по душе.

Кортес ответил рядом учтивостей, благодарил за приглашение и просил пока что послов не уезжать, тем более что сам задумал послать в Мешико двух наиболее блестящих наших капитанов, именно Педро де Альварадо и Бернардино Васкеса де Тапию. Подробностей, к сожалению, не знаю, так как в это время тяжко заболел лихорадкой, к тому же вскрылись раны, и мне ведомо лишь, что Кортес их вернул с пути и что, с другой стороны, Мотекусома очень заинтересовался этой парой и у своих послов испросил точное их описание и даже рисунки с них. Тут-то впервые Альварадо и получил название Tonatio², что по-мешикски означает “солнце” или “сын солнца”, ибо он был человеком очаровательной внешности и тонких, располагающих манер, всегда приветливый, точно сияющий. Впрочем, не менее приятное впечатление производил и Тапия, несмотря на громадную свою силу. Итак, их вернули, и никто из нас не скрывал, что посылка их – одно из наиболее неудачных мероприятий Кортеса.

В это же время касики Чолулы прислали “посольство”, если его можно так называть: всего четырех человек, незнатных и плохоньких, без всяких подарков, даже без припасов. Речи их были вялы и неуклюжи: касики, дескать, не смогли сами прибыть по нездоровью.

Тлашкальцы очень удивились такому посольству, считая его за насмешку, а Кортес послал четырех индейцев из Семпоалы в Чолулу с требованием в трехдневный срок отрядить благопристойное посольство, иначе он будет считать, что вся их округа находится в бунте и восстании против него, Кортеса. Узнав это решение, касики Чолулы немедленно извинились, указав, что в Тлашкалу они не отваживаются прийти из-за давнишней вражды, но как только Кортес вступит в их пределы, он убедится, что Чолула не хуже других умеет исполнять свой долг.

Кортес удовлетворился этими разумными объяснениями, и на следующее утро было назначено наше выступление. Тогда великие касики Тлашкалы сообщили, что в помощь нам, зная нрав и предательство Мешико, они отряжают 10 000 отборных воинов. Кортес был растроган такой заботой, но согласился лишь на 2 000 человек, так как вторгнуться с большим войском в страну, с которой хочешь жить полюбовно, ему казалось нецелесообразным. И вот мы двинулись в Чолулу обычной колонной, но с удвоенными предосторожностями. На ночь мы остановились у большого каменного моста через реку, где для нас уже были приготовлены хижины и навесы и где ожидали нас посланные от касиков Чолулы, все люди знатные, с множеством съестных припасов, извещая, что наутро прибудут и сами касики с papas [(жрецами)]. Так оно и было. Высыпало еще великое множество народа, и все казались весьма радушными и мирно настроенными. Об одном лишь просили касики и жрецы, чтоб наш отряд тлашкальцев, во всяком случае, не входил в их город, так как вражда их давняя и возможны крупные неприятности. Кортес внял этому и просил тлашкальцев расположиться вне города, объясняя им, особенно через Альварадо, разумность и необидность такого распоряжения.

Когда касики Чолулы узнали об этом, они несколько успокоились, а Кортес приступил к ним с иными речами: почему они до сих пор не обещали бросить своего идолослужения и не выразили подчинения нашему государю, ведь сделали это другие окрестные народы, и им не пристало бы отставать от них. Ответ был: отказаться от своих богов они не могут, тем более что с нашими они знакомы со вчерашнего дня, зато ничего не имеют против признания нашего монарха. Впрочем, совершили они это не по закону, без нотариальной записи и устно, после чего мы начали свое вступление в город. Народа было видимо-невидимо, крыши и балконы были битком набиты разряженными зрителями; да и понятно: никогда еще они не видали ни лошадей, ни белых людей.

Прием в Чолуле, несомненно, сперва был и сердечным, и искренним. Но, увы, вскоре все изменилось. А именно, Мотекусома предписал через тех своих послов, какие были при нас, чтоб Чолула потихоньку готовилась к бою, который откроется тогда, когда придет от него войско в 20 000 человек, и будет продолжаться этот бой беспрерывно днем и ночью, до полного нашего истребления. Подкреплялось это предписание многими подарками и наградами, например, золотым барабаном или обещанием двадцать из нас принести в жертву идолам именно здесь, в Чолуле.

Все было предусмотрено до мельчайших деталей: присланное войско спрятано в лесистых ущельях примерно в пол-легуа от Чолулы, оружие роздано в громадном изобилии, балконы снабжены брустверами, улицы перерезаны рвами и земляными насыпями, дабы затруднить действие конницы; некоторые дома, как оказалось, были даже наполнены особыми шестами, ошейниками и ремнями, чтоб крепко-накрепко связать нас и в таком виде доставить живыми в Мешико… Но Бог всемогущий решил иначе, как мы увидим…

Поместили нас в очень удобных квартирах, и пища шла нам изобильная. Но уже на третий день прекратили доставку еды, перестали появляться также всякие касики и жрецы. Если же показывался какой-нибудь индеец, он насмешливо хохотал и вскоре исчезал.

Кортес потребовал от послов Мотекусомы объяснений, почему прекращена доставка съестных припасов. Те ответили, что временно вышел весь маис в Чолуле.

На тот же третий день прибыло новое посольство от Мотекусомы, но уже с иным совершенно поведением: без всякого церемониала, прямо-таки нахально, они объявили, что Мотекусома не желает нашего прибытия в столицу, так как нечем нас там содержать; ответ должен быть дан сейчас.

Кортес сразу понял, что дела приняли скверный оборот, но с обычной вежливостью и сдержанностью выразил лишь удивление, как это великий Мотекусома столь часто меняет свои намерения; а что касается их отъезда, то он просит их несколько повременить, на что они и должны были согласиться. Нас же он сейчас собрал и внушил еще большую осторожность, ибо пахнет изменой. Наконец, он пригласил к себе самого важного из здешних касиков, но тот не пришел, объявившись больным. Опасные признаки накоплялись все больше, и Кортес велел нам возможно незаметнее извлечь, бережно и даже с почетом, из близлежащего cues [(пирамиды храма)] парочку papas [(жрецов)]. Это удалось, и Кортес начал с того, что богато одарил их, и потом спросил с помощью наших переводчиков доньи Марины и Агиляра: почему с недавнего времени жрецов, касиков и прочих жителей обуял такой неожиданный страх пред иноземцами? Один из них, самый главный, ответил, что никакого особого страха нет и он готов пойти и пригласить касиков, что он и исполнил. Кортес к ним обратился с тем же вопросом, указав, что ему пора двинуться дальше, в Мешико, а посему они должны доставить носильщиков [(tamems)] для переноса пушек [(tepuzques)} и багажа. Ответ был какой-то странный, а один из касиков прямо проговорился, заявляя, что они давно бы прислали еды, если бы не было запрета Мотекусомы.

Еще во время этих переговоров трое из наших друзей из Семпоалы, которые, в отличие от тлашкальцев, вошли с нами вместе в город, тайно донесли Кортесу, что ближайшие к нам улицы уже перекопаны и что глубокие рвы, внутри которых торчат заостренные колья, искусно замаскированы досками и землей; что на крышах и балконах навалена масса камней; что ряд улиц закрыт сооружениями из толстенных бревен. Почти одновременно прибыли и восемь тлашкальцев со следующим указанием: “Малинче! Видишь, насколько мы были правы в своих предостережениях. Чолула готовит тебе ловушку; еще вчера они принесли в жертву своему идолу войны семерых, из них пятеро – дети, чтобы дал им победу над вами, и вчера же они вывели жен и детей из города”. Кортес поблагодарил их горячо, просил вернуться в лагерь и быть особенно бдительными, чтоб при первом зове двинуться в город на соединение.

Местным же касикам Кортес посоветовал помнить их обещание испанскому королю и не беспокоиться, ибо на следующий день он порешил выступить в Мешико, для чего Чолула должна предоставить носильщиков и 2 000 воинов, то есть столько же, сколько и Тлашкала. Касики обещали точное исполнение и откланялись, весьма радуясь, по-видимому, что их так легко выпустили и что мы своей просьбой о воинах еще более облегчили им дело, ибо те могут внезапно напасть на нас и продержаться, пока не подоспеет войско Мотекусомы для окончательной расправы. О том, что мы почуяли измену, никто из них не догадывался.

Кортес же старался все более и более точно проникать в их планы, а посему обратился к донье Марине, чтоб она новыми подарками склонила жрецов на дальнейшие разговоры. Донья Марина ловко умела обделывать такие дела, и вскоре пред Кортесом предстали оба жреца. Кортес убедительно доказывал, что им, почтенным старцам, да еще священникам, менее всего пристало лгать, а посему он надеется, что они выложат ему всю правду, тем более что он завтра уходит и никому не скажет ни слова. Жрецы помялись немного, но постепенно разговорились: что Мотекусома несколько раз уже менял свои намерения, что раньше он приказал принять нас радушно в Чолуле и с почестями проводить в Мешико, а теперь мешикское жречество уверило его, что их Тескатлипока и Уицилопочтли порешили нашу погибель в Чолуле, а посему он послал большое войско на помощь этому городу…

Богато одарив жрецов и отпустив их, Кортес собрал войсковую сходку для изложения дел. Меньшинство стояло либо за избрание другого пути, либо даже за возвращение в Тлашкалу; мы же, большинство, указывали, что, не отомстив как следует за измену в Чолуле, мы в другом месте подвергнемся еще большей напасти, что если уже начать военные действия, так именно здесь, в богатом и изобильном городе и что прежде всего нужно известить наших друзей тлашкальцев за городом, чтоб и они своевременно могли принять участие в нашем бранном труде.

Затем Кортес приказал нам приготовиться к походу на завтра, что было не трудно, ибо добра у каждого из нас было почти что ничего, а послам Мотекусомы объявил, что какие-то злодеи в Чолуле замышляют коварство и измену, что они даже готовы свалить вину на послов и самого Мотекусому, чему он, конечно, не верит, а посему просит их остаться у нас, прекратив всякие сношения с горожанами, а завтра, при походе, быть нашими проводниками в Мешико. Послы, разумеется, проявили большое изумление, уверяли в полнейшей своей лояльности, но все же к ним приставили стражу.

Всю ночь мы были начеку, так как предполагали именно ночное нападение. Наибольшую уверенность получили мы еще со слов старухи-индеанки, жены одного касика, которой донья Марина, молодая, красивая и богатая, настолько приглянулась, что она уговаривала ее бросить нас и перебраться к ней, ибо ночью нас всех перебьют по приказу Мотекусомы. Пусть она соберет все свои драгоценности – а у нее их было уже не мало, – и она ее сохранит, а затем выдаст ее за своего второго сына.

Умная донья Марина горячо благодарила старуху, но сказала, что сейчас не может с ней пойти, так как ей одной не снести всех своих вещей. Пусть она вместе с сыном останется в нашем лагере до ночи, и тогда они заберут все и уйдут вместе с ней. Старуха так и сделала, и донья Марина завела с ней длинные разговоры, понемногу вытягивая из нее все, что та знала. Оказывается, муж ее – начальник одного из кварталов; вот уже дня три, как идут подготовления к нападению; войско Мотекусомы прибыло и искусно спрятано, отчасти в самом городе; роздано много подарков и еще больше обещано; особые награды ожидают тех, которые живьем поймают испанца, чтоб он мог быть заколот на алтарях Мешико…

Донья Марина и глазом не моргнула при этих рассказах, а обнимала и гладила старуху; затем встала, говоря, что теперь пойдет собирать свои вещи. Сама же, конечно, пошла к Кортесу и все от слова до слова пересказала ему. Кортес велел привести старуху и извлек из нее еще немало ценных сведений.

Так прошла ночь. С наступлением же дня в наши квартиры привалила великая сила индейцев под видом носильщиков и двухтысячного вспомогательного войска. Занятно было видеть затаенную радость и глубокую скрытую насмешку касиков и жрецов, предполагавших, что мы уже крепко сидим в мышеловке, ибо людей они привели много больше, нежели мы потребовали. Они наполнили громадные дворы сиes [(пирамиды храма)], нашей квартиры, которая сохранилась и по сию пору в память того кровавого дня.

Как ни рано они пришли, но нас они уже застали готовыми к работе. А именно, наиболее надежные из нас были расположены вдоль ворот, чтоб у каждого проходящего отнимать его оружие. Сам же Кортес с охраной находился в глубине двора, верхом на коне. Узнав, кстати, что наши два жреца тоже стоят вместе с другими пред воротами, он велел им сказать, что в их присутствии сегодня не нуждается, дабы таким образом избавить их от опасности и чтобы не говорили, что за добрые услуги он заплатил недобром.

Тогда Кортес, сидя высоко на коне, а донья Марина была около него, гневно обратился к касикам и остальным жрецам, подробно изложил им всю их измену, все предательские приготовления в городе в течение последних трех дней, прибытие отрядов Мотекусомы, и сказал им, что они должны заплатить нам, согласно сказанному Богом Нашим Сеньором и по велению короля, за то, что хотели убить нас и съесть наше мясо, ведь уже они приготовили горшки с [соусом чили] из соли, перца и томатов, и что все это вынуждает нас – самых лучших и храбрейших воинов – оружием наказать их, как до этого их соседи тлашкальцы. Касики, как один, ответили, что это так, но что вина падает не на них, а на послов Мотекусомы и на него самого. Но Кортес прервал их указанием, что по испанским законам они подлежат смерти, дал знак, и раздался выстрел – условленный сигнал для начала кровавой работы.

Множество индейцев было перебито нами³, другие были заживо сожжены. Не помогли им лживые обещания их лживых идолов!.. Не прошло и двух часов, как к нам присоединились наши друзья из Тлашкалы, которые отважно пробились сквозь полчища жителей Чолулы, а теперь стали, несмотря на наши предостережения, разбредаться для грабежа и ловли людей. На следующий день, впрочем, прибыли новые отряды из Тлашкалы и совершили новые неистовства в городе, ибо взаимная их ненависть действительно была непомерной. С великим трудом Кортесу, при помощи Альварадо и Кристобаля де Олида, удалось ввести их опять в нужные границы и выпроводить из города в лагерь.

Во время этой расправы к Кортесу устремились касики и жрецы из других, более отдаленных кварталов города, уверяя, что они и их подвластные не причастны к измене, в чем им и можно было верить, так как кварталы города имели особые управления, независимые друг от друга. К их просьбам присоединились и оба известных уже нам жреца, а также старуха, сватавшая донью Марину.

Сперва Кортес не очень склонялся на эти просьбы, но потом, велев позвать послов Мотекусомы, заявил, что он готов переменить гнев на милость ради уважения к Мотекусоме, а посему приостанавливает дальнейшее возмездие. Одновременно он вызвал и начальников тлашкальцев из лагеря и повелел им отпустить на волю весь их полон, мужчин и женщин, что те и сделали, повинуясь воле Кортеса. Конечно, им это было нелегко; впрочем, богатств они унесли все же достаточно – золота, одежд, соли, рабов. Еще любопытнее, что отныне отношения между Тлашкалой и Чолулой не только поправились, но и ничем, насколько я помню, более не нарушались. Затем Кортес велел местным касикам и жрецам принять меры, чтоб в пятидневный срок вернулись все жители и по-прежнему бы действовали все tianguez⁴ , то есть рынки, со своей стороны ручаясь, что никто никакой обиды не претерпит. Жители опасались, между прочим, что Кортес, взамен убитого главного касика, участника заговора, сам назначит нового, грозного; но Кортес поступил иначе, чем много способствовал возвращению мира и доверия, именно: узнав, что по законам страны наибольшее право имеет брат убитого, он ему и передал это место.

Когда город опять наполнился народом и сутолокой, Кортес велел созвать всех, особенно касиков и жрецов, и держал перед ними длинную речь о преимуществах нашей святой веры и о пакости и тщете идолослужения и человеческих жертв, напомнив, что недавнее обещание их идолов насчет победы было посрамлено. Посему он надеется, что вскоре они разрушат свои капища либо сами, либо попросят сделать это нас, а пока один из си должен быть отделан заново, и в него поместят алтарь и крест. Собравшиеся согласились на это, дали даже кучу обещаний, хотя потом их и не сдержали, но падре Ольмедо утешал нетерпение Кортеса указанием, что счастливое наше вступление в Мешико должно сильно изменить мнение всех здешних людей.

Прибавлю теперь, что город Чолула лежит на равнине, окруженный многочисленными цветущими поселениями. И земля эта обильна маисом и разными овощами, множеством aji⁵, и вся покрыта агавами, из которых делают вино. Город же, вроде наших Талаверы или Пласенсии, знаменит своей посудой с красивыми рисунками, которая расходится и в Мешико, и по всем окрестным провинциям. В самом городе до сотни cues [(пирамид храмов)], из которых особенно замечателен один, величиной больше всех мешикских, с почти сотней дворов и колоссальным идолом, к которому устремляются паломники со всех сторон, принося жертвы и подарки и совершая 9-дневное служение…

Остается еще сказать о войске, посланном сюда Мотекусомой. Узнав о нашей расправе, они немедленно повернули обратно в Мешико, где Мотекусома, вне себя от огорчения, тщетно вопрошал богов, что ему следует предпринять: помешать ли нашему продвижению на Мешико или, наоборот, спокойно впустить нас в столицу. Лишь после двухдневных кровавых жертвоприношений оракул сказал, что он немедленно должен послать к нам посольство, чтоб извиниться за события в Чолуле, всячески способствовать нашему приходу в Мешико, а затем, когда мы прибудем туда, прервать все сообщения и уничтожить нас голодом, жаждой и постоянными атаками. Тогда-то бог Уицилопочтли и примет с великим удовлетворением великую жертву – всех белых людей, рассеченные тела которых будут съедены верующими и храмовыми животными…

Кроме того, понятно, весть о наказании Чолулы с невероятной быстротой распространилась по всей Новой Испании, и слава нашей непобедимости возросла больше прежнего; прослыли мы также вещими, так как всякое тайное дело для нас сейчас же становится явным.

 

ПУТЬ В МЕШИКО

 

Две недели пробыли мы в Чолуле, которая успокоилась и оживилась, совсем как раньше. Затем мы выступили в Мешико¹. Но накануне еще прибыло новое посольство от великого Мотекусомы с обычными подарками тысячи в две песо: высказав свое сожаление за события в Чолуле и свой гнев по поводу того, что злое дело осмелились связать с его именем (“жаль, что вы этот народ лгунов не наказали еще сильнее!”), Мотекусома звал нас в Мешико. Все мы, и солдаты, и капитаны, несказанно обрадовались такому повороту дел, и жажда увидеть, наконец, сказочно богатый Мешико усилилась непомерно, особенно у нас, бедняков, участников прежних открытий, не имевших кубинских поместий.

Троих из этого посольства Кортес оставил у себя в качестве проводников, а остальных вернул в Мешико с известием о нашем туда приближении.

Стоит отметить также, что оба великих касика Тлашкалы сделали еще одну последнюю попытку удержать нас от гибельного, по их мнению, похода; и еще раз они предложили Кортесу вспомогательный корпус в 10 000 человек, снабженный всем необходимым, вплоть до провианта. Кортес был растроган, но опять-таки по указанным причинам отказался от столь крупной помощи, зато потребовал 1 000 человек для переноса грузов² и исправления дорог, которые тотчас и прибыли, все ловкие, сильные ребята.

Наконец, в самый последний момент наши друзья из Семпоалы заявили, что дальше они не пойдут, так как на каждом из них тяготеет много ответственности перед Мотекусомой, чиновников которого они захватили силой и самую власть которого они отвергли. Как ни успокаивал их Кортес, как ни уговаривала донья Марина, они стояли на своем, и Кортес с миром отпустил их, раздав им щедрые подарки из мешикских приношений и послав два тюка материи и толстому касику. С ними же он послал письмо к Хуану де Эскаланте в Вилью Рику де ла Вера Крус с изложением всех событий и просьбой поскорее закончить постройку крепости, быть бдительным и защищать окрестное население от возможных посягательств мешикских чиновников, не забывая и о строжайшей дисциплине в собственном отряде…

Шли мы, разумеется, с всевозможной осторожностью, а посему небольшими лишь переходами. К вечеру мы дошли до местечка Кальпан³, в 4 легуа от Чолулы, где нас встретили касики и жрецы страны Уэшоцинко, соседей и союзников Тлашкалы. Подарки их были бедны, но еды они припасли нам много, и Кортес принял их с великим расположением.

Но и они старались нас отговорить от похода, выставляя великие опасности от многочисленности и коварства врагов. Когда же они в этом не преуспели, они подробно описали нам дальнейший путь. Скоро, дескать, после выхода из гор, перед нами будут две дороги: одна – весьма хорошая и удобная; другая – загроможденная только что сваленными могучими деревьями. Первая, на Чалько, опасна, так как она нас приведет в искусственный тупик, где находится засада мешиков; вторая, на Тлалманалько⁴, безопасна, и по ней мы должны пойти, так как и они сами, и наши тлашкальцы смогут освободить ее от деревьев.

Действительно, к полудню следующего дня мы миновали горное ущелье и увидели пред собой обе дороги. Кортес давно уже решил следовать совету касиков из Уэшоцинко, но все же надумал испытать мешикских послов, которые, конечно, высказались за дорогу на Чалько, удобную и обильную продовольствием. Но мы пошли на Тлалманалько, и нашим индейцам лишь с великим трудом удавалось расчищать путь, ибо деревья были так велики, что и по сию пору многие из них лежат вдоль дороги. Когда же мы поднялись на кряж, пошел такой густой снег, что покрыл все в один момент. Впрочем, скоро мы стали спускаться и на ночь укрылись в нескольких зданиях, служивших, вероятно, гостиницами для проезжающих торговцев. Еда была обильная, и, несмотря на сильный холод, мы хорошо провели ночь, а на следующий день спуск продолжался, пока мы не достигли Тлалманалько.

Здесь нас уже ожидало множество людей из Чалько, Чималуакана, Амекамека⁵, Акасинго и других поселений, названий которых теперь не упомню. Сообща они поднесли нам подарок: золота на полтораста песо да два тюка материи. Были они приветливы и доверчивы, и Кортес благодарил их от сердца и спросил, не нужна ли его помощь, а падре Ольмедо из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой, по его настоянию, должен был произнести краткое поучение о нашей святой вере и призыв к отказу от своих идолов. Те слушали весьма добродушно, а на призыв ответили, что – там видно будет; зато сообщение о величии нашего сеньора императора и его постоянное стремление установить повсюду мир и справедливость – привело их в восторг, и они, старательно наблюдая, чтобы мешикские послы их не услышали, наперерыв стали жаловаться на гнет и издевки Мотекусомы и его сборщиков налогов, которые забирали все, что у них было, красивых женщин и детей, а также они забирали их мужчин и принуждали их трудиться как рабов, заставляли грузить на лодки сосновую древесину, камень, хворост и маис и выполнять множество посевных работ на маисовых полях, обрабатывать их земли – служа их идолам, не говоря уже об обычной охоте на людей для жертвоприношений, и все это – уже многие годы. Кортес утешал их, сколько мог, а донья Марина с особой охотой переводила его слова; он уверял их, что им придется еще малость обождать, и тогда ему удастся освободить их от тяжкого ига⁶.

Отсюда Кортес, между прочим, хотел послать двух местных касиков в сопровождении нескольких тлашкальцев, чтобы посмотреть, что делается на другой дороге, особенно там, где была расставлена засада. Но касики указали, что засада эта снята вот уж несколько дней, что уничтожен и завал пути, ибо великий Мотекусома получил новое прорицание Уицилопочтли – их божества войны – не препятствовать нашему въезду в Мешико, так как именно в этом городе всему нашему войску суждено погибнуть. “Не ходи в Мешико, Малинче, – молили касики, – там тебе действительно несдобровать!” Кортес поблагодарил их за сведения и совет и с радостным лицом заметил, что никто у нас не сможет отнять жизнь, ни мешики, ни кто-либо иной, а только Наш Сеньор Бог. Посему-то мы и идём бестрепетно в Мешико…

Только что мы хотели пуститься в путь, как прибыло новое важное посольство с обычными подарками, но необычным поручением. Оказывается, Мотекусома обещал ежегодно платить нашему императору столько золота, серебра и драгоценных камней, сколько он пожелает, но лишь при условии, если Кортес повернет назад, за что Мотекусома готов ему заплатить четыре карги⁷ золота, а каждому из нас по одной; дальнейшее продвижение в Мешико Мотекусома запрещал, и весь его народ готов вооружиться, да и к столице ведет лишь одна узенькая дорога, и съестных припасов в ней теперь совсем мало.

Кортес поразился этим известием, но не показывал вида. А, наоборот, обнял послов и с великой охотой принял подарки. Ответ же его был краток: Мотекусома слишком великий сеньор, чтобы так часто менять свое мнение, а посему он, Кортес, продолжит свой путь; Мотекусома слишком мудр, чтоб не понять, как сильно разгневается наш сеньор император, когда мы не выполним его приказа посетить Мотекусому и повидать Мешико; если же Мотекусоме не понравится наше пребывание в его столице, то сейчас же, по первому его приказу, уйдем оттуда; что же касается недостатка съестных припасов, то мы столь неизбалованны и привычны, что это не играет для нас роли⁸.

С этими соображениями Кортес и отослал послов, а в нас, солдат, невольно, по слабости людской, стали закрадываться страх и дурные предчувствия; близостью смерти повеяло на нас, ибо не напрасными казались нам столь единодушные предостережения и тлашкальцев, и наших друзей из Семпоалы, и людей из Уэшоцинко, из Чалько и других местностей, но мы вверили себя Богу Нашему Сеньору и Божьей Благословенной Матери Нашей Сеньоре.

Впрочем, уже на следующее утро наше малодушие как рукой сняло. Именно великий Мотекусома, узнав о непреклонности нашего решения, вновь изменил свою тактику и послал нам навстречу своего племянника Какамацина, сеньора Тескоко⁹. О его приближении известили нас запыхавшиеся сановники и вскоре прибыл он сам в невиданном доселе великолепии. Восемь знатных мешиков, все владетельные сеньоры, несли его в золотом паланкине с множеством драгоценных камней и ярких зеленых перьев. Одежда его была роскошна. Приблизившись к нашему лагерю, Какамацин покинул носилки, опираясь на двух свитских, а другие очищали пред ним дорогу, чтоб его нога не коснулась ни камня, ни Соломинки. Проделав обычные приветствия, он сказал Кортесу следующую речь: “Малинче! Я и вот эти сановники прибыли приветствовать тебя и сопровождать тебя весь остальной путь в нашу столицу; скажи, в чем нуждаешься ты и твои товарищи – все у тебя будет. А послал нас к вам наш сеньор, великий Мотекусома”. При виде столь великого богатства наши сердца воспламенились: если таков племянник Мотекусомы, то каков же он сам? Кортес же спокойно обнял Какамацина, сказал ему и его свите ряд учтивостей в ответ на преподнесенные ему три огромные жемчужины одарил их стеклом, и мы двинулись вперед. Со всех сторон бежал народ, чтобы посмотреть на нас, и на дороге становилось тесно и пыльно. Потом мы прибыли с этими индейцами-сановниками в другое поселение на озере, которое называлось Мискик¹⁰, расположенное, как и Венеция, на воде, там были башни и большие сues [(пирамиды храмов)], сияющие белизной; и касик этого поселения со своими знатными преподнесли Кортесу золота и дорогих накидок на 400 песо. И наш Кортес благодарил их и, как обычно, говорил о нашей святой вере, и, как и в других поселениях, здесь втайне жители жаловались на Мотекусому и многие обиды от него. А Кортес им говорил, что скоро избавит их от этого – мы прибудем в Мешико, и Бог нам поможет исполнить это.

На другой день рано утром мы вступили на широкую дорогу и направились к Истапалапану¹¹. И видя многолюдные города и крупные поселения, одни – на воде, другие – на суше, и эту ровную мощеную дорогу, что дальше вела к Мешико, мы испытывали все возрастающее удивление и говорили, что все это похоже на волшебные рассказы из книги об Амадисе¹² – большие башни cues [(пирамиды храмов)], строения, стоящие прямо в воде, и все каменной кладки; и некоторые из наших солдат говорили, что если все то, что они видят, не сон и не чудо, то я должен описать это, так как все это надо как следует осмыслить; не знаю, как и рассказать о доселе невиданных и неслыханных вещах, которые даже во сне не могут привидеться. Чем больше мы приближались к Истапалапану, тем больше росло наше преклонение пред мощью и богатством этой страны. Пред городом нас встретили опять новые высокие особы: сеньор этого города Куитлауак¹³ и сеньор Кулуакана, оба в близком родстве с Мотекусомой. И потом, по прибытии в этот город Истапалапан, нас разместили в подлинных дворцах громадных размеров, чудной постройки, из прекрасного камня, кедрового дерева и других хороших ароматных деревьев, с большими внутренними дворами и помещениями, украшенными навесами из хлопчатобумажной ткани. Затем, хорошо все осмотрев, мы вышли в большой огород и сад, весьма великолепные, не насмотришься, не нагуляешься, полные роз и цветов иных, со множеством плодовых деревьев и розовых кустов на земле, и прудом с пресной водой и многим другим; и можно было видеть, как большие лодки проплывают из озера по каналу, искусно выложенному изразцами и каменной мозаикой; на деревьях, полянах, пруде всякая птица, цветноперая, яркая. Все было так необычно и красиво, что я смотрел на это и не думал, что в мире могут быть такие земли, как эти, поскольку в то время о Перу еще не было известно. Теперь же все это разрушено, заброшено и ничего не сохранилось.

Продолжим рассказ. Касики этого города и Койоакана¹⁴ преподнесли золота более, чем на 2 000 песо, а Кортес выразил им благодарность за это и выказал большую благосклонность, и беседовал с ними, с помощью наших переводчиков, касаясь и нашей святой веры, и объявлял о великой мощи нашего сеньора императора. Истапалапан в то время был значительным городом, находился наполовину на воде, наполовину на суше. Ныне здесь уже нет озера; где раньше был канал и шли суда, там теперь сеют и жнут маис. Все изменилось настолько, что никто этому даже не верит. А ведь прошло так немного времени!..

На следующий день, рано утром, мы выступили из Истапалапана, в сопровождении тех великих касиков, о которых я раньше говорил; дальше шли мы по дороге [на дамбе], шириной в 8 шагов, ведущей прямиком в город Мешико. Но несмотря на такую ширину, вся она была наполнена множеством людей, одни из них шли в Мешико, а другие – выходили. Индейцы прибывали посмотреть на нас, и нам трудно было продвигаться, они толпились на башнях и cues и прибывали на лодках со всех сторон озера, и это было не удивительно, поскольку они никогда не видели ни лошадей, ни людей таких, как мы. С каждым шагом восхищение наше росло, а язык немел от удивления. Впереди появлялись, с одной стороны, на суше большие города, и на озере – множество других. И мы видели, что все озеро покрыто лодками, а на дороге [на дамбе], тут и там, много мостов, и впереди – великий город Мешико; а нас лишь 400 солдат¹⁵, – и вспомнились нам наставления и предостережения друзей из Уэшоцинко, Тлашкалы, Тлалманалько и многих других, предупреждавших нас: беречься, не входить в Мешико, в котором нас перебьют. Пусть любознательные читатели, ознакомившись с тем, что описано, оценят сами: были ли когда-нибудь на свете мужи, проявившие такую же отвагу?

 

МОТЕКУСОМА

 

Продолжим рассказ. Мы двигались своей дорогой [на дамбе из Истапалапана]; когда мы прибыли к месту, где от нее отделяется другая меньшая дорога [на дамбе], ведущая к городу Койоакану с несколькими святилищами наподобие башен, к нам приблизилось множество знатных и касиков в очень богатых и разнообразных накидках, заполнившие дорогу. И эти великие касики, посланные великим Мотекусомой встречать нас, подошли к Кортесу и сказали на своем языке: добро пожаловать; и в знак мира касались рукой земли, целовали землю и эту же руку. Таким образом, мы там задержались надолго, а оттуда ушли вперед Какамацин – сеньор Тескоко, и сеньор Истапалапана, и сеньор Тлакопана, и сеньор Койоакана встречать великого Мотекусому, уже приближавшегося в роскошных носилках, сопровождаемого своими вассалами – другими великими сеньорами и касиками¹.

Когда мы вплотную приблизились к Мешико, где были другие башенки, великому Мотекусоме помогли сойти с носилок и повели под руки те великие касики, под весьма драгоценным и изумительным балдахином из зеленых перьев, искусно украшенным золотом, с обилием серебра и жемчуга, и камней chalchiuis [(нефритов)], которые свисали, как бусы, что нельзя было оторвать глаз. Великий Мотекусома был очень богато одет, согласно их обычаю, и имел обувь, наподобие – cotaras², с подошвами из золота, а на верхней части были драгоценные камни; известные уже нам четыре сеньора, его родственники, ведущие его под руки, были уже не в прежней одежде – в которой нас встречали, а, согласно обычаю, в особой, парадной, которую быстро накинули на себя по пути, для встречи своего сеньора Мотекусомы. И кроме этих четырех сеньоров были с ним четверо других великих касиков, которые несли тот балдахин над их головами; множество других сеньоров были впереди великого Мотекусомы, подметая землю, по которой он должен был шагать, и расстилая дорогие ткани, дабы его нога не коснулась голой земли. Никто, кроме этих четырех сеньоров-родственников, что вели его под руки, не смел смотреть в лицо великому Мотекусоме: у всех глаза были почтительнейше и благоговейно опущены. При приближении великого Мотекусомы Кортес соскочил с коня и пошел ему навстречу, и когда приблизился к Мотекусоме, каждый из них с великим почтением поклонился другому. Мотекусома сказал ему приветствие по случаю приезда, и наш Кортес ответил, с помощью доньи Марины, подошедшей вместе с ним, что он желает ему доброго здоровья; затем Кортес из надушенного мускусом платка извлек ожерелье, сделанное из разноцветного стекла, и возложил его на великого Мотекусому; когда же он при этом захотел его обнять, то те великие сеньоры, что шли вместе с Мотекусомой отвели руку Кортеса, чтобы не обнял его, поскольку это считалось оскорблением.

Затем было произнесено еще несколько ласковых и учтивых слов, и Мотекусома повелел двум своим племянникам, которые вели его под руки, – сеньорам Тескоко и Койоакана, сопровождать нас в отведенные нам квартиры. Сам же Мотекусома вместе с другими двумя своими родственниками – Куитлауаком и сеньором Тлакопана, которые его сопровождали, вернулся в город, а также вернулись все, кто был с ним, – касики и знатные³.

Мы вступили в Мешико. Толкотня была невероятная; сверху и снизу, с улиц, с плоских крыш, балконов, лодок и плотов впились в нас тысячи тысяч глаз мужчин, женщин и детей. И сейчас я вижу пред собой всю эту величественную картину так ясно, как будто она происходила лишь вчера. Наше ничтожество нами сознавалось все сильнее, но сильнее же мы вознадеялись на мощь и помощь Нашего Сеньора Иисуса Христа. Все до единого мы свободно разместились в нескольких громадных строениях, которые были отведены для нас. Раньше они принадлежали Ашаякатлю⁴, отцу великого Мотекусомы, а потом остались необитаемыми, и только часть их Мотекусома отдал под святилища идолов, да еще держал там потайной клад, как мы узнаем. Итак, сейчас там жили teules – так они называли своих идолов, а посему нас, как teules, туда и поместили, чтобы мы находились под одной кровлей с равными. Дворцовый комплекс Ашаякатля состоял из нескольких строений со множеством вместительных залов, и покои Кортеса сплошь быль покрыты дорогими коврами; но и нас не забыли – наши постели, с новыми матрасами, подушками, блестящими одеялами и занавесями, были таковы, что на них могли бы покоиться величайшие сеньоры. Все блестело чистотой и богатыми украшениями.

Когда мы вступили в большой внутренний двор этого дворцового комплекса, нас встретил великий Мотекусома, взял Кортеса за руку и собственной персоной проводил его во внутренние покои. Здесь он надел на него драгоценную цепь удивительно тонкой работы – каждое звено представляло рака – и все присутствующие, не исключая и мешиков, удивлялись столь неслыханной чести. Кортес благодарил за все, и Мотекусома ответил: “Малинче! Пусть ты и твои братья чувствуют себя здесь, как дома. Желаю вам хорошенько отдохнуть!” С этими словами он удалился в свой дворцовый комплекс, который был близко от нашего. Мы же немедленно приступили к расквартированию отдельных рот по залам, выбрали подходящие места для пушек и все устроили так, чтобы при малейшей тревоге все были бы вместе и в наивыгодной позиции. Нам была приготовлена великолепная еда, согласно их обычаю, которую мы затем съели. А вошли мы в великий город Теночтитлан-Мешико в 8-й день⁵ месяца ноября, в год от Рождества Нашего Спасителя Иисуса Христа – 1519. Хвала и слава Нашему Сеньору Иисусу Христу!

После того, как мы поели, в нашем расположении появилось множество сановников и придворных с сообщением, что и Мотекусома откушал и направляется сюда. Кортес вышел ему навстречу до середины зала, и Мотекусома вновь взял его за руку; принесены были драгоценные кресла мешикской работы, с богатой резьбой и позолотой; Мотекусома пригласил Кортеса воссесть вместе с ним и начал разговор длинной и хорошо обдуманной речью: выразив еще раз свою радость по поводу нашего благополучного прибытия, он сказал, что уже два года тому назад впервые узнал о нашем приходе с другим капитаном в Чампотон, а затем, на следующий год – о новом приходе с иным предводителем четырех кораблей; теперь, когда явился Кортес, он охотно исполнит все его пожелания, так как все более убеждается, что мы и есть те люди с восхода солнца, которые вернулись спустя много времени, чтобы править этими землями, о которых говорит древняя легенда, что подтверждают и наши доблестные победы в Чампотоне и Табаско и над тлашкальцами⁶.

Кортес, с помощью наших переводчиков – особенно доньи Марины, учтиво ответил великой благодарностью за все те благодеяния, какие сыплются на нас теперь; что мы действительно пришли с восхода солнца, что мы подданные великого сеньора – императора дона Карлоса, и что мы все христиане и наш единый истинный Бог не похож на здешних идолов, о чем он позволит себе еще много и часто беседовать.

После этого Мотекусома велел принести разнообразные подарки и сам стал раздавать их – не только Кортесу, но и всем капитанам и солдатам. Да, он проявил себя как истинный великий сеньор, для которого дарить – радость… При этой раздаче он, между прочим, спросил – все ли мы действительно братья и близкие, на что Кортес ответил утвердительно, понимая это в смысле веры и подданства.

Непринужденная беседа, впрочем, продолжалась недолго, так как Мотекусома понял нашу естественную усталость от похода. Приказав посему еще раз своим майордомам всячески заботиться о нас и о наших конях, он распростился, а мы все высыпали его провожать. Кортес, правда, немедленно же приказал, чтобы мы ни под каким видом не покидали наших квартир. А на следующий день Кортес отдал визит Мотекусоме. Для этого он избрал четырех капитанов – Педро де Альварадо, Хуана Веласкеса де Леона, Диего де Орласа и Гонсало де Сандоваля, а также пятерых солдат, среди которых был и я.

Мотекусома тоже поднялся нам навстречу и прошел до половины зала, причем с ним были лишь его племянники, ибо все остальные сановники и придворные могли войти в его апартаменты только по особому зову. Он взял Кортеса за обе руки и дружески подвел его к возвышению, где и усадил его подле себя, по правую, то есть почетную сторону. Нас также посадили, и Кортес начал длинную искусную речь: “Все наши желания ныне исполнились, все приказания нашего государя соблюдены в точности. Но остались еще веления нашего Бога, о чем и хочу тебе сказать, как говорил в свое время и твоим послам Тентитлю, Куитлапильтоку и Кинтальбору”. И затем Кортес тщательно изложил все по пунктам: что такое христиане и Христос, крест и вера, как сотворен был мир, об Адаме и Еве, как Бог хочет спасения всех людей, ибо все они братья; как государь наш печалится, что столь славные и хорошие народы из-за своего язычества обречены на гибель, как он послал поэтому нас сюда, хотя мы – лишь первые вестники, а за нами присланы будут люди особой святости и чудных качеств, каковые обо всем нужном скажут лучше и вернее, и что таких людей у нас в Испании великое множество.

Кортес продолжал бы и дальше, но, убедившись, что Мотекусома хочет вставить и свое слово, замолк. Мотекусома ответил: “Ceньор Малинче! То, что ты говорил о своем Боге, я действительно уже слышал: раньше от моих людей, посланных к тебе на берег моря. Знаю я и о кресте, ибо ты всюду и везде водружал его. Мы не воззражали, так как и наши божества считаем добрыми и молимся им, совсем как вы, с незапамятных времен, так как и они, как и ваши, тоже сотворили мир. Посему не будем более говорить об этом. Зато относительно вашего государя я чувствую себя должником: уже два года тому назад, когда прибыли первые корабли, я очень хотел сам видеть прибывших людей, пригласить их к себе. Теперь наши божества исполнили мое желание: я вас вижу в своем дворце. Если же и пришлось однажды отсоветовать вам такое путешествие, то это было сделано с великой неохотой, ради моего народа, который тогда боялся вас, рассказывая всякие небылицы о ваших пожирателях людей, пушках и конях. Теперь же и я, и мы все убедились в праздности этих россказней, видим и знаем, что вы такие же люди, как и все, храбрые и разумные, а посему готовы с вами делить все наше достояние”.

Кортесу оставалось только благодарить за столь лестное мнение. Но Мотекусома, несмотря на высокий свой сан, был весьма доступен шутке и продолжал: “Я отлично знаю, Малинче, какие бредни рассказывали тебе тлашкальцы, твои верные союзники: что я как божество или teul, и что в моих домах все золотое, серебряное и из драгоценных камней; им хорошо известно, что это не так, но они, не веря в это сами, желали обмануть; теперь, сеньор Малинче, видите, мое тело из костей и мяса, как и ваши, а мои дома и дворцы из камня, дерева и извести; скажу сеньор, я великий король, это так, имеющий богатство, доставшееся от моих предков, это не бред и ложь, которые обо мне они рассказывали, сравнимые с ложью, что я владею вашими громами и молниями”. На это Кортес, вторя в тон, с улыбкой ответил: “Давно известно, что враг о враге добра не скажет. Зато глаза мои ныне говорят, что нет более щедрого и более блистательного монарха, и титул “император” ему дан не напрасно”.

Мотекусома мигнул своему племяннику, и вскоре внесены были подарки для нас, каждому в отдельности, причем на простого солдата пришлось по две тяжелые цепи из золота да по два тюка ценных материй. И одаривал нас великий Мотекусома с радостным лицом и великим достоинством.

Мы простились и вернулись к себе, где рассказали все товарищам. А теперь следует и нам подробнее описать Мотекусому и весь его обиход.

Мотекусоме в это время было лет под сорок. Он был высокого роста, хорошо сложен, хотя и несколько худ. Цвет кожи куда более светлый, нежели у прочих индейцев. Волосы не длинные; лишь над ушами, прикрывая их, оставлены были два пучка, которые курчавились. Борода негустая, черная. Лицо продолговатое, открытое, а глаза, очень выразительные и красивые, могли быть и серьезными, и шутливыми⁷. Он был изысканным и чистоплотным; каждый день он купался по вечерам; и было много женщин-наложниц, дочерей сеньоров, и две законных его жены, дочери двух главнейших касиков⁸, с которыми он исполнял супружеские обязанности скрытно, об этом знали только те, кто прислуживали. Был он чист от содомских грехов. Накидки и одежды, которые носил один день, приносили ему лишь через 3 или 4 дня. Вблизи его собственных внутренних апартаментов, в других залах всегда находилось 200 человек знати для охраны и услуг; но запросто он никогда с ними не разговаривал, а лишь давал приказы или выслушивал донесения, которые должны были быть изложены сжато, в нескольких словах. Являясь по вызову или с поручением, представляющийся должен был набросить на свою, хотя бы очень богатую, одежду другую, более простую, особого покроя и свежайшей чистоты; с ног снималась обувь, и я много раз видел, что это делалось при входе во дворец даже высшими сановниками и сеньорами. Говорили с ним всегда с потупленным взором, и никто никогда не смел ему смотреть в лицо. Уходя, нельзя было повернуться к двери, а нужно было пятиться назад; при входе и уходе они должны были трижды поклониться ему и сказать: “Сеньор, мой сеньор, мой великий сеньор”. Наконец, никто не имел права, даже в экстренных случаях, сразу предстать пред Мотекусомой: придворный обычай требовал, чтоб каждый пришедший некоторое время провел у ворот⁹.

Что касается трапезы, то количество мясных блюд разного вида и вкуса обыкновенно доходило до 30; сервировали еду в особых судках, с помещением для горячих углей, чтоб кушанье не стыло. Каждое блюдо готовили для великого Мотекусомы в количестве более 300 порций, не считая еще свыше 1000 порций для людей охраны. Пред трапезой он иногда осведомлялся, что сегодня изготовлено, и выбирал наиболее приятные для себя яства, какие и подавались к столу. В качестве особого лакомства, говорят, иногда готовили детское мясо. Так ли это – не могу сказать, ибо за великим множеством вкуснейших мясных блюд трудно что-либо различить, ведь ежедневно ему готовили блюда из кур, индеек, фазанов, куропаток этой земли, перепелок, домашних и диких уток, оленей, кабанов [(вероятно, пекари)] этой земли, тростниковых птичек, голубей, зайцев, кроликов и многих других видов птиц и иной живности, которая водится в этой земле. Знаю лишь, что с того момента, когда Кортес серьезно поговорил с ним насчет человеческих жертвоприношений и людоедства, Мотекусома запретил подавать себе что-либо подобное.

В холодную погоду покои Мотекусомы обогревались особыми углями из коры какого-то дерева, горевшими без дыма с весьма приятным запахом. При этом между ним и огнем ставили особые ширмы из золота, с изображениями разных богов.

Сиденьем Мотекусоме служила невысокая скамья с мягкой обивкой, прекрасной работы; немногим выше был и стол, покрываемый тончайшей белой материей. Пред началом трапезы являлись четыре женщины, поливали ему руки из высокого сосуда, давали мягкие утиральники. Затем приносили ему лепешки из маиса, приправленные яйцами. Впрочем, до начала трапезы они же ставили перед ним ширмы с богатой резьбой и позолотой, чтоб никто его не мог видеть во время еды; около этой ширмы они и размещались, каждая на своем месте. Затем впускались четыре старца, из наиболее сановных, дабы Мотекусома, если захочет, мог с ними перекинуться словом. Ежели он, в знак милости, угощал их каким-либо кушаньем, они должны были есть стоя, не поднимая на него глаз. Вся глиняная посуда на столе изготовлена была в Чолуле, одна красного цвета, а другая почти черная. Во все время трапезы придворные и охрана в соседних залах должны были соблюдать полнейшую тишину.

После горячих блюд подавались фрукты, хотя Мотекусома их почти не ел. От времени до времени ему подносили золотой кубок с особым питьем, который они называют “какао” и который будто бы возбуждает.

Иногда к трапезе приглашались шуты, гадкие горбатые карлики, но большие ловкачи, иногда фокусники, танцоры или певцы. Такие увеселения Мотекусома очень любил и нередко потчевал их какао.

После трапезы женщины опять совершали ему омовение рук, снимали скатерти со стола и преподносили несколько трубочек, очень изящно позолоченных и расписанных, в которых находились амбра и особая трава, называемая “табак”. Трубочки эти он брал в рот, затем их поджигали с одного конца, и он выпускал дым изо рта. Проделав так некоторое время, он отправлялся на покой.

После трапезы Мотекусомы наступало время еды и для его придворных; сперва для охраны и дежурных сановников, затем для остальных придворных, наконец, для всего дворцового штата, которого было видимо-невидимо, так что нужно удивляться быстроте их действий и доброму порядку. Ежедневно скармливалось несколько тысяч порций еды и питья, и нельзя не ужаснуться великим ежедневным расходам на этот счет. За всем смотрел главный майордом – великий касик, которому позднее [при крещении] было дано имя Тапия; он же вел и все счета, внося их в толстую книгу из мешикской бумаги, называемой amal. Счета эти и книги наполняли целый зал!

И было у Мотекусомы два здания, заполненных всякого вида оружием, из которого много было с золотом и драгоценными камнями, там были большие и малые щиты,] [из дерева] палицы и другие, напоминающие наши двуручные мечи, со вставленными в них лезвиями из кремня, резавшими гораздо лучше наших мечей, и копья, более длинные, чем у нас, с наконечником в одну брасу¹⁰, в него было вставлено много лезвий, которые, если даже копьями били по нагруднику или щиту, не выпадали и резали после как бритвы, которыми бреют головы; и были очень хорошие луки и стрелы, и дротики [с наконечником] с двумя зазубринами, а другие с одной, и копьеметалки, и множество пращей и обработанных вручную круглых камней, и огромные щиты, искусно сделанные, которые можно было, сложив, унести без помех, когда не сражались, а во время сражения, когда было нужно, их раскрывали, и таким щитом тело человека прикрывалось полностью. Также было много доспехов хлопчатобумажных стеганых, великолепно украшенных с внешней стороны перьями многих цветов в виде знаков отличий и принадлежности, и еще шлемов и касок из дерева и кости, также весьма украшенных перьями, было там и другое вооружение, изготовленное иначе, о котором, чтобы не перегружать рассказ, умолчим; там были свои ремесленники, которые постоянно работали и знали толк в этом, и майордомы, которым было поручено следить за оружием.

Особые помещения отведены были для птиц, и мне приходится сделать над собой усилие, чтоб не застрять надолго в этом удивительном учреждении. Ведь там держали все породы птиц, какие только встречаются в тех краях, начиная с различного рода орлов и кончая мельчайшими пташками. Все это сияло изумительным оперением, особенно мелкая птица; также там были птицы с зелеными перьями, из которых делают драгоценные головные уборы, телом они напоминают цесарок нашей Испании, называют их в этой земле quezales¹¹; были там, разумеется, и попугаи, у которых перья были пяти цветов: зеленого, красного, белого, желтого и синего; этих не знаю, как называли. Были попугаи и других различных цветов. Не мало было и домашней, убойной птицы… Большое число опытных и заботливых индейцев и индеанок смотрело за всеми этими птицами, следя за кормом, чистотой, здоровьем и правильным размещением по определенным гнездам и насестам. И у этого строения был большой пруд с пресной водой, и были в нем другого вида птицы – с длинными и голенастыми ногами, и все тело красное, и крылья, и хвост, названия их не знаю, а на острове Куба их называли ipiris; также там было много других водяных птиц.

Оставим это и перейдем к другой огромной постройке, где находилось множество идолов, говорили, что это свирепые божества, и вместе с ними были всякого вида хищники, наподобие тигров и львов¹², которые делятся по размеру на два типа, одни чуть больше волка, а другие – с лису, еще были схожие с теми, что мы называем лисами [(койоты)], и другие, еще меньшие хищники, все они были лютыми, и их кормили мясом, большинство из них было выращено в этой постройке, и их кормили оленями, курами, собачками и иной дичью, а еще и туловищами индейцев, которых принесли в жертву. Было это так, рассказываю то, что знаю: когда тех несчастных индейцев приносили в жертву, им рассекали кремневыми ножами грудь, рылись там, вырывали сердце, его и кровь преподносили своим идолам, те, от чьего имени была эта жертва, после того, как отрезали ноги, руки и голову, съедали ноги и руки на празднествах и на пиршествах, а голову подвешивали [нанизав на шест] между столбами, туловище принесенного в жертву не ели, а бросали этим диким зверям. Еще было в той проклятой постройке множество отвратительных ядовитых и неядовитых змей, у одной на конце хвоста странные костяшки, вроде кастаньет¹³, это самые худшие ядовитые змеи из всех; находились они в огромных глубоких корытах и ведрах из глины, которые были украшены множеством перьев, там они откладывали яйца и выводили своих змеенышей; их также кормили туловищами принесенных в жертву индейцев и мясом собачек, которых они обычно разводили; и еще достоверно известно, что когда нас заставили уйти из Мешико [в “Ночь печали”], у нас убили более 850 наших солдат, и этих мертвых расчленяя, кормили много дней хищных зверей и змей, об этом расскажу в свое время; и эти змеи и звери были посвящены тем свирепым идолам, и поэтому находились вместе с ними. В заключение об этих ужасных вещах скажу, когда раздавался рев тех тигров и львов, и вой лис [(койотов)], и шипение змей, это было неприятно слушать и становилось жутко.

Теперь же следует сказать и об искусных мастерах, каких в Мешико было много по любому ремеслу. Прежде всего, конечно, нужно упомянуть про резчиков по камню, а также золотых дел мастеров, ковкой и литьем создававших такие вещи, которые бы возбудили зависть их испанских товарищей¹⁴. Великое их было множество, и самые знаменитые жили в Аскапоцалько, недалеко от Мешико. Вместе жили и ювелиры, удивительно опытные в шлифовке разных каменьев. Великолепны были также художники, скульпторы и мастера по резьбе. Ткачеством и вышивками занимались более женщины, достигая в этом невероятного искусства, особенно в изготовлении тончайших материй с прокладкой из перьев. Более простые, повседневные ткани доставлялись из поселений и провинции, которые были на северном¹⁵ побережье, около Вера Круса, и назывались – Коташтла, вблизи от Сан Хуана де Улуа, где мы высадились, когда приплыли с Кортесом. И во дворце великого Мотекусомы все дочери сеньоров, его друзей, постоянно изготавливали самые лучшие вещи, и многие дочери жителей Мешико, которые жили в затворничестве вроде монахинь, также ткали ткани и все с пером. У этих монахинь были жилища около главного си [(пирамиды храма)] Уицилопочтли, и из-за преклонения перед ними и их женским идолом, они были посредницами в свадьбах, подготавливая с отцами [молодоженов] этот религиозный обряд до самой свадьбы, и участвовали в ее проведении. Было у великого Мотекусомы огромное число танцоров, акробатов, жонглеров и других увеселителей. Замечу, что они занимали целый квартал, ничем иным они не занимались, зато свои штуки, часто очень головоломные, они проделывали отменно.

Наконец, Мотекусома содержал еще, и только для себя, большое количество каменщиков, плотников, столяров, садовников. Особенно много было последних, ибо сады Мотекусомы были не только велики, но и чудны своим великолепием: всюду цветочные клумбы хитрых рисунков, везде душистые растения, масса искусственных гротов, ручейков, бассейнов, прудов.

Впрочем, всего не перескажешь!.. Ясно, как могуч и велик был Мотекусома!

 

ЧУДЕСА МЕШИКО

 

Как говорилось, уже четыре дня мы находились в Мешико¹, и никто из нас, и даже предводитель, не выходил из нашего лагеря, лишь только в строения дворцового комплекса [Мотекусомы]². Кортес сказал нам, что было бы хорошо сходить на главную торговую площадь и осмотреть великое святилище Уицилопочтли и что хочет послать испросить на это разрешение у великого Мотекусомы. И для этого он послал вестником Херонимо де Агиляра и донью Марину, а вместе с ними своего пажа, понимавшего уже немного язык мешиков, которого звали Ортегильей. А Мотекусома, получив сообщение, ответил, что мы можем сходить, в добрый час, но, с другой стороны, опасаясь, что если его там не будет, то мы совершим какое-нибудь бесчестье их идолам, решил идти собственной персоной вместе со многими их знатными. И в богатых носилках отправился он из своих дворцов до середины пути; посещая святилища, следовало сходить с носилок, потому что было бы большим бесчестьем их идолам добираться к ним и святилищам на носилках, и его переносили под руки самые главные из знати; дальше шли с ним вассальные сеньоры, а впереди несли два посоха, как скипетры, поднятые вверх вертикально, что было знаком, что там шел великий Мотекусома, а когда он передвигался на носилках, несли один жезл наполовину золотой, наполовину деревянный, поднятый вверх, как жезл правосудия. И таким образом он добрался, и поднялся на их главный си [(пирамиду храма)], сопровождаемый многими papas [(жрецами)], и стал воскурять фимиам и совершать другие церемонии Уицилопочтли.

Оставим Мотекусому, о котором уже будет речь дальше, и, как говорится, вернемся к Кортесу и к нашим капитанам и солдатам, которые постоянно держались правила: и днем, и ночью быть вооруженными, и такими нас видел и Мотекусома, когда приходили повидаться с ним, и то не было чем-либо новым. Говорю это, потому что наш предводитель на коне вместе со всеми остальными, у которых были лошади, и большая часть наших солдат, во всеоружии, отправились в Тлателолько³. С нами пошло много касиков, посланных Мотекусомой, вместе с ними мы прибыли на главную торговую площадь, которая называлась Тлателолькской. Так как мы не ожидали увидеть что-либо подобное, то изумлялись множеству народа и товаров, которые на ней находились, великому порядку и организованности во всем. А знатные, что шли вместе с нами, по ходу все объясняли. Для каждого товара были свои торговые ряды, располагавшиеся на своих условленных местах. Вначале для товаров из золота, серебра, драгоценных камней и перьев, и накидок, и узорчатых тканей, в других – товаром были индейские рабы и рабыни; замечу, что приводили так много их на продажу на эту главную торговую площадь, как приводили португальцы негров из Гвинеи⁴, а скованы они были длинными палками с ошейниками на их шеях, чтобы не сбежали, а другие были оставлены свободными⁵. Затем находились другие торговцы, продававшие более грубую одежду, хлопчатобумажную ткань, скрученные нитки, и продавцы земляных орехов⁶, и торговавшие какао; и таким образом продавались все те виды имевшихся товаров во всей Новой Испании, точно таким же образом, как и в моем краю, в Медине дель Кампо, при проведении ярмарок всякий товар находится в своих торговых рядах. Так же на этой главной торговой площади они торговали и накидками из хенекена, и веревками, и cotaras⁷ – обувью, которую они носят, а делали ее из того же растения, а также вареными весьма сладкими корешками и всем другим, что извлекали из этого же растения⁸, все это было на одной стороне торговой площади на своем условленном месте; а шкуры ягуаров, пум, нутрий и схожие с лисьими⁹, и крупных зверей¹⁰, и других хищных зверей¹¹, выдр и диких кошек¹², – одни из них выделанные, а другие без выделки, – находились на другом месте, как и другие виды всяческих товаров.

Продолжим осмотр дальше и расскажем, что в другом месте они продавали фасоль, чию¹³, бобы и травы¹⁴. Затем прошли мы к тем, что продавали фазанов и индюков15, кроликов и зайцев, крупных зверей [пекари, тапиров и оленей], уток и собачек¹⁶ и все другое, относящееся к этому промыслу, на своем месте торговой площади. Скажем о плодах, которые продавали и в вареном виде, как и каши из кукурузной муки, и потрошки, также на своем месте. Поскольку весь гончарный товар был представлен тысячью видов, от огромных глиняных кувшинов до малюсеньких кувшинчиков, то он также находился отдельно; и также продавали мед и медовые коврижки и другие сладости, которые делались, как торт из меда и орехов. И также они торговали древесиной, досками, люльками, балками, колодами и скамьями, – и все отдельно. Затем мы прошли к тем, что торговали хворостом, щепой и прочими вещами этого вида. Но глаза наши уже устали, да и немыслимо было все обозреть ничего не пропустив. Ведь достаточно сказать, что в Мешико ничто не пропадало и все считалось товаром: даже человеческие отбросы собирались и перевозились куда нужно, ибо употреблялись в производстве, например, кожевенном. Вижу, что читатель улыбается, но это именно так, как я говорю: недаром в Мешико везде были уборные, особо для этого построенные, укромные. Да, ничто в этом городе не пропадало даром!.. Впрочем, всего не перечтешь, что было на этом величайшем в мире рынке. Достаточно указать еще, что в особом месте продавался amal, то есть здешняя бумага, в другом – искусные изделия для особого курения из табака, далее – благовония разные, пахучие мази и притирания, далее – великое множество семян, отдельное место для продажи соли, отдельный ряд для изготовителей кремневых ножей и иных изделий, для инструментов музыкальных и так далее, и так далее – без конца. Все битком набито народом, но везде порядок, да и на самой торговой площади были здания суда, с тремя судьями и другими, как альгуасилы; суд этот наблюдал за качеством товаров, а также решал все распри. И еще продавали топоры из латуни, меди и олова, и небольшие сосуды из тыкв, и весьма разноцветные кувшины с одной ручкой, сделанные из дерева. Закончив рассказывать о всех вещах, продававшихся там в столь большом количестве и разнообразии видов, замечу, что для того, чтобы до конца осмотреть всю эту главную торговую площадь, заполненную множеством людей и огороженную оградой со входами, не хватило бы и двух дней. Мы направились к главному си [(пирамиде храма) Уицилопочтли], при нем были обширные дворы, вблизи которых была такая же торговая площадь, где находилось множество товаров, точно таких же, как я рассказывал, а перед выходом с нее был выставлен на продажу золотой песок с приисков; помещено же было то золото в прозрачные стержни перьев гусей той земли, и таким образом то золото просматривалось снаружи на просвет; этими наполненными длинными стержнями перьев они вели между собой расчет, как и накидками, или xiquipiles [(шикипилями), 1 шикипиль = 8 000] какао-бобов, или рабами, или другими любыми вещами, на которые обменивали.

    Как говорилось, прекратив осматривать главную торговую площадь, мы приближались к обширным дворам, огражденным стеной, где был тот главный си; прежде чем приблизиться к нему, мы вступили на большие дворы, периметр которых, по моему мнению, был гораздо больше, чем торговой площади в Саламанке, и был обнесен двойной стеной каменной кладки, а его внутреннее пространство было повсюду вымощено большими белыми каменными плитами, очень гладкими, не было на этих камнях шероховатости, они были отполированы, и все было очень чисто, на всем нем не нашли бы ни соринки, ни пылинки¹⁷. И, подойдя близко к главному си, мы встретили, раньше чем поднялись хоть на ступень, посланных великим Мотекусомой с вершины, где совершались жертвоприношения, шесть papas [(жрецов)] и двух знатных для сопровождения нашего предводителя при подъеме по ступеням, которых было 114, они хотели взять его под руки и помочь подниматься, чтобы он не утомился, как помогали своему сеньору Мотекусоме, но Кортес запретил даже приближаться к себе. Затем мы, взобравшись на верх главного си, обнаружили на вершине площадку, а на ней пространство в виде подмостков, где находились крупные камни, на которые помещали несчастных индейцев для жертвоприношения, и там был большой идол вроде дракона и другие дьявольские статуи, и – много крови, пролитой в тот день.

Так как мы прибыли, Мотекусома вышел из святилища [(башенки с помещением)], где были их проклятые идолы, которое было на вершине главного си [(пирамиды храма)], и вместе с ним подошли два papas [(жреца)], они выказали почтение Кортесу и всем нам, и Мотекусома спросил: “Утомительно было, сеньор Малинче, взбираться на этот наш великий храм?” А Кортес ответил ему через наших переводчиков, которые были с нами, что ни его, ни нас ничто на свете не может утомить. Затем Мотекусома взял Кортеса за руку и предложил обозреть свой огромный город и все большие города, расположенные на воде, и другие многочисленные поселения вокруг этого же озера – на земле; и то, что нам не удалось хорошо рассмотреть на главной торговой площади, оттуда было видно гораздо лучше. И так мы стояли, все осматривая, поскольку этот громадный проклятый храм был столь высок, что господствовал надо всем; и оттуда мы видели все три дороги [на дамбах], ведущие в Мешико: та, что из Истапалапана, по которой мы прошли четыре дня назад; и из Тлакопана, по этой дороге мы отступали в ночь нашего большого поражения, когда Куитлауак, новый сеньор [мешиков], выбил нас из города, о чем дальше будет рассказано; и из Тепеяка. И мы видели акведук с пресной водой, проведенный из Чапультепека, снабжавший город, а на тех трех дорогах [на дамбах] промежутки с мостами, сделанные то тут, то там, чтобы таким путем въезжать и выезжать по озеру от одного места к другому; и мы видели на этом большом озере столь великое множество лодок, одни прибывали с продовольствием, другие возвращались нагруженные товарами; и мы видели каждый дом этого великого города и все дома большинства городов, что были расположены на воде; от дома к дому было не пройти иначе как только по подъемным мостам, сделанным из дерева, или на лодках. И мы видели в этих городах cues [(пирамиды храмов)] и святилища в виде башен и крепостей, и все сияющей белизны, это было изумительно, а при дорогах [на дамбах] – другие башенки и святилища, которые были как замки. И потом, основательно осмотрев все, что мы могли увидеть, вновь стали обозревать главную торговую площадь со множеством людей, толпившихся на ней, – одни покупали, другие продавали, и только гомон и гул от криков и разговоров оттуда был слышен более чем за одну легуа, и среди нас были солдаты, которые побывали во многих местах мира: и в Константинополе, и по всей Италии, и в Риме – и они говорили, что такой торговой площади, настолько благоустроенной и таких больших размеров, заполненной таким множеством людей, они никогда не видели.

Перестав это обозревать, наш предводитель повернулся и сказал фрай Бартоломе де Ольмедо, как мне помнится, находившемуся там: “Мне кажется, сеньор падре, было бы хорошо сейчас попробовать нам получить у Мотекусомы разрешение разместить тут наш храм”. И падре ему ответил, что было бы благо, если бы это удалось, но ему кажется, что не следует обращаться в такое время и что он не представляет, как Мотекусома сумеет дать на это разрешение. Но наш Кортес вслед за тем обратился к Мотекусоме, донья Марина переводила: “Вы – великий сеньор, и Вы достойны стать величайшим! Сущее удовольствие обозревать все эти Ваши города! Вас еще прошу: окажите милость нам, находящимся здесь, на вашем храме, покажите ваших богов и teules”. Мотекусома ответил, что сперва должен переговорить с главными жрецами. И затем, переговорив с ними, предложил войти в одну башенку [из двух], по верху крыши которой были очень богатые зубцы, а внутри ее, в помещении в виде зала, находились два подобия алтаря, и при каждом алтаре было по гигантскому идолу, с очень высокими туловищами и весьма массивных. Первый, находившийся по правую руку, сказали они, был идол Уицилопочтли, их бог войны, его лицо и нос были весьма широкие, а глаза безобразные и свирепые; все его туловище было покрыто столь многими драгоценными камнями, золотом и жемчугом, прикрепленными мастикой, которую изготавливали в этой земле из каких-то корней, и голова была покрыта этим же, а туловище его было опоясано несколькими по виду большими ужами, сделанными из золота и драгоценных камешков, и в одной его руке находился лук, а в другой – несколько стрел. Там вместе с ним был другой небольшой идол, сказали, что это его паж, он держал недлинное копье и щит весьма богатый, из золота и каменьев; и висело на шее Уицилопочтли несколько лиц индейцев и иное, вроде сердец тех же индейцев, из золота и серебра, вместе с множеством синих камешков; и там было несколько жаровен ладана, которым был их копал, с тремя сердцами индейцев, принесенных в жертву в тот день, их сжигали, и дым от того и от копала был тем жертвоприношением, совершенным ему. И были все стены и пол в этом святилище так залиты и черны от запекшейся крови, что все так сильно и скверно воняло. Затем, в другой стороне, по левую руку, рассмотрели находившегося там же другого гигантского идола высотой с Уицилопочтли, а носом, как у медведя, а глаза его ярко сверкали, сделанные из их зеркал [из обсидиана], который они называют tezcal, а к туловищу были прикреплены мозаично драгоценные камни, наподобие как у другого – Уицилопочтли, поскольку, по их словам, они были братьями, и этот Тескатлипока был богом их преисподни и владел душами мешиков, и было опутано его туловище изображениями дьявольских карликов с хвостами в виде змей. И было на стенах столь много запекшейся крови, и весь пол был ею залит, и даже на бойнях Кастилии не было такого зловония, И там были преподнесенные этому идолу пять сердец, принесенных в тот день в жертву. И на вершине этого си [(пирамиды храма)] была другая башенка с помещением, весьма богато отделанная деревом, и был там иной идол¹⁸ – получеловек-полуящерица, весь покрытый драгоценными камнями, а посередине [вдоль туловища] накидка. Они говорили, что тело его наполнено всеми семенами, что имелись во всей этой земле, и сказали, что это бог производства семян и плодов; но я не помню имени его. И все было залито кровью, как стены, так и алтарь, и было такое зловоние, что мы, не выдержав больше, выскочили наружу. И там находился огромный, колоссальный барабан; когда по нему били, звук от него был такой унылый и слышен оттуда на две легуа и, как они говорили, был похож на звучание инструмента из их преисподни; они сообщили, что кожа на этом барабане с исполинских змей. Тут же находилось и множество других дьявольских вещей – большие и малые трубы, всякие жертвенные ножи из камня, множество обгорелых, сморщенных сердец индейцев. И всюду – кровь и кровь! Не мог поэтому наш Кортес удержаться, чтобы не сказать Мотекусоме, через наших переводчиков: ”Сеньор Мотекусома, не понимаю, как Вы, столь славный и мудрый великий сеньор, не убедились до сих пор, что все эти ваши идолы – злые духи, именуемые детьми дьявола. Чтобы убедить Вас и ваших papas [(жрецов)] в этом, разрешите на вершине этой башенки водрузить крест, а в ее помещении, где находятся ваши Уицилопочтли и Тескатлипока, поместить изображение Нашей Сеньоры [Девы Марии]; тогда вы сами увидите, какой страх обуяет ваших идолов”. Но Мотекусома ответил очень немилостиво, тем более что подле находилось двое жрецов, явно разгневанных: “Сеньор Малинче! Если бы я знал, что ты здесь будешь поносить моих богов, я никогда бы не показал их тебе. Для нас они – добрые боги; от них идет жизнь и смерть, удача и урожай, а посему мы им поклоняемся, приносим жертвы. Тебя же очень прошу оставить впредь всякое дерзновенное слово”.

Видя великую взволнованность Мотекусомы, Кортес не возражал, а с веселой улыбкой напомнил, что пора, дескать, нам честь знать и откланяться. Мотекусома нас не удерживал, а про себя сказал, что он еще останется, чтобы умилостивить богов, которые очень разгневаны всем случившимся, на что Кортес сказал: “Если так, сеньор, то очень прошу извинить нас!”

И сошли мы обратно по всем 114 ступеням, что для многих из нас, в виду паховых желваков, было делом мучительным…

О размерах главного си [(пирамида храма)] скажу еще несколько слов, хотя в чем-то могу ошибиться, ибо в то время мои помыслы, как и руки, были заняты военной службой и направлены на наилучшее исполнение приказов нашего Кортеса, а не написание реляций.

Весь этот главный си, как мне кажется, занимал огромную площадь, на которой могло бы поместиться сотен пять обычных домов. Все здание имело форму пирамиды с усеченной вершиной, на которой помещались [две] башенки с идолами; ступени, идущие уступами, не имели перил. Впрочем, внешний вид хорошо известен, потому что он много раз изображался, например, на “коврах завоевания”¹⁹, один экземпляр которых находится и у меня. Зато сообщу, что я сам видел и слышал о построении его.

Все жители этого великого города должны были участвовать в постройке²⁰, жертвуя золото, серебро, мелкий жемчуг и драгоценные камни, эти дары и складывались в основание этого главного си, вместе со всевозможными семенами и плодами всей той земли, и все это обильно орошалось кровью множества пленных индейцев, принесенных в жертву. А узнали мы об этом следующим образом. Когда, уже после завоевания, на месте этого главного си решили воздвигнуть собор нашего покровителя и наставника Сеньора Сантьяго [(святого Иакова)] и стали для этого разбирать часть того си, то в основании его нашли великое множество золота, серебра, chalchiuis [(нефритов)], крупного и мелкого жемчуга, и иных каменьев [драгоценных]; соседние поселенцы хотели это забрать, но власти воспротивились, и начался даже громкий и долгий процесс. О громадных дворах, где были другие меньшие cues с их идолами, окружающих главный си, я уже упоминал. Следует сказать лишь о небольшом здании в виде башни²¹. Вход в него охранялся двумя разинутыми змеиными каменными пастями с огромными клыками, и воистину это был вход в адскую пасть, ибо внутри было множество идолов, а в соседнем помещении много посуды для варки мяса несчастных индейцев, принесенных в жертву, всякие ножи и топоры, точно у мясников; и все там, как и в других cues, было сильно залито кровью и черно от копоти и запекшейся крови. Вблизи же были заготовлены штабеля дров, а также емкости с чудесной чистой водой из снабжавшего ею город акведука из Чапультепека.

Вокруг одного из дворов шли жилища жрецов [(papas)] и прочих служителей их идолов, а в особом большом доме находилось множество знатных девушек, живших здесь в строгом затворничестве, вроде монахинь, с особым даже своим святилищем – си²²…

И помимо этого главного си всего Мешико, с его огромными дворами с меньшими cues, подобное было и в Тлателолько – большой си со своими дворами, а также в других четырех или пяти районах Мешико, но меньших размеров, не считая многих отдельных святилищ с их идолами. Впрочем, главный си в Чолуле был не меньше, чем в Мешико, и даже выше его, ибо имел 120 ступеней, и почитали его тоже не меньше; но архитектура обоих во многом разнилась. Третий громадный си, со 117 ступенями, был в городе Тескоко. Странно и даже смешно – как это каждая провинция и даже каждый город имел собственных своих идолов, все – разных, между собой враждующих!

 

НАХОЖДЕНИЕ КЛАДА. ПЕРВЫЕ НЕУДАЧИ

 

Наш предводитель Кортес и монах из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой [Бартоломе де Ольмедо] вполне убедились, что Мотекусома никогда не позволит на си [(пирамиде храма)] Уицилопочтли ни водрузить крест, ни построить часовню. Посему они решили построить часовню внутри нашего лагеря, потребовав для сего каменщиков. Мотекусома тотчас же согласился, и по прошествии двух дней у нас готова была часовня, с алтарем и крестом, в которой мы ежедневно молились и слушали мессы, чтобы внушить должное почтение Мотекусоме и его сановникам.

При постройке же случилось следующее. Когда мы выбирали место для постройки и старательно, как всегда, обшаривали стены и углы, двое из нас нашли след от недавно замурованной двери. Молва об этом быстро распространилась – тем более что мы уже слышали, что где-то здесь схоронены сокровища Ашаякатля, отца Мотекусомы, – и, в конце концов, дошла и до Кортеса. Тот велел произвести разведку, и, когда дверь была вскрыта, он с несколькими капитанами вошел в замурованное помещение. Действительно, это был великий клад! Всюду лежали кучками, в порядке, драгоценности в виде изделий, кирпичиков, листов; тут же находились и драгоценные камни. Вскоре последовали туда и солдаты, между ними и я. Помню, что наше восхищение было беспредельным: никогда никто из нас не видал такого сказочного богатства!.. Все мы: и капитаны, и солдаты – единодушно решили никому ничего не говорить, ничего пока не брать, а дверь заделать по-прежнему.

Но так как мы все были люди большой воли и решимости и так как среди нас было немало людей опытных и мудрых, то мы отрядили к Кортесу четырех капитанов и двенадцать солдат – среди них был и я – со следующими соображениями. Мы, дескать, сидим теперь в этом городе Мешико, точно в западне; ведь стоит лишь вспомнить великие дамбы с их промежутками и мостами, а также те великие опасения, какие высказывались на наш счет всеми дружественными индейскими племенами! Никогда нельзя верить человеку, а индейцу тем более; сегодня Мотекусома светел и добр, а завтра все может измениться в обратное; пусть не будет даже прямого нападения, но он может нас легко лишить пищи и воды. Помощи извне, хотя бы из Тлашкалы, нам нечего ждать, ибо мы целиком отрезаны от внешнего мира. Что же делать?.. Чтобы обеспечить нашу жизнь, нам ничего иного не остается, как захватить самого Мотекусому, не откладывая этого ни на один день. Правда, он щедр и расположен к нам, но это лишь приманка, и нельзя из-за гор золота, окружающих нас, не видеть смерти, которая всех нас сторожит.

Кортес ответил: “Кабальерос¹! Не думайте, что я усыплен безмятежным покоем! Нет! Но достаточно ли мы сильны, чтобы предпринять неслыханное дело: арестовать могучего государя в его же собственном дворце среди множества телохранителей и неисчислимых войск? Как нам устроить это так, чтобы он не успел позвать на помощь и этим разрушить все наши планы?” Тогда четыре капитана, а именно: Хуан Веласкес де Леон, Диего де Ордас, Гонсало де Сандоваль, Педро де Альварадо, – единодушно заявили, что Мотекусому придется завлечь под каким-либо предлогом в наши палаты и здесь объявить его нашим пленником; если он окажет сопротивление или поднимет шум, то придется его тут же прикончить. Если сам Кортес затрудняется это сделать, то они готовы это взять на себя. Во всяком случае, времени терять нечего, ибо с минуты на минуту может разгореться борьба.

Указано было также, что чиновники Мотекусомы как будто зазнаются и снабжают нашу трапезу менее обильно, нежели раньше. А наши друзья-тлашкальцы прислали весточку, что мешики вот уже два дня как замышляют что-то недоброе.

Совещание наше длилось более часа. Наконец, решили: захватить Мотекусому именно хитростью. Решено было также вместе с падре Бартоломе де Ольмедо промолиться всю ночь, чтобы Бог послал нам удачу.

А на следующий день два тлашкальца прокрались к нам с письмом из Вера Круса. Известия были донельзя печальные: Хуан де Эскаланте – капитан в Вера Крусе и старший альгуасил Новой Испании, известный человек и друг Кортеса – погиб в бою с мешиками, а вместе с ним 6 солдат, один конь и множество наших друзей, индейцев-тотонаков. А было так, что великий Мотекусома держал множество гарнизонов [в крепостях] и отрядов воинов во всех провинциях, и также были они постоянно и по всей границе; так, находились они для защиты в Соконуско, у Гватемалы и Чиапы, а другие в Коацакоалькосе, иные в Мичоакане и другие на границе Пануко, возле Тушпана, в одном поселении – Наутле², что на северном побережье³. И вот что там произошло. По примеру Семпоалы, и все горные поселения тотонаков тоже отложились от Мешико, перестали платить дань и принимать мешикских чиновников. Пока Кортес и мы были на побережье, это им проходило, но после нашего ухода военачальники ближайшего мешикского гарнизона, а именно в Наутле, что около Тушпана, объявили, что всякое поселение, не платящее дани, ими будет немедленно разрушено, и кое-где уже начали захватывать продовольствие и людей. Перепуганные тотонаки обратились к Хуану де Эскаланте, и тот послал гонца в Наутлу с указанием, что Малинче [(Кортес)] и Мотекусома живут в дружбе, а посему всякое нарушение мира будет караться особенно сильно. Ответ был издевательский, и тогда храбрый Эскаланте, получив известие о новом набеге, выбрал мало-мальски подходящих людей из гарнизона Вера Круса, который, как сказано, состоял из слабосильных, стариков и малоопытных моряков, а также призвал некоторое количество наших друзей из всех горных поселений, прибывших со своим оружием – луками, стрелами, копьями и щитами. И вот с двумя пушками, но очень малым запасом пороха, тремя арбалетами и двумя аркебузами, а всего с 40 солдатами и около 2000 индейцев-тотонаков он двинулся против Наутлы. Отряд этот как раз наткнулся на мешиков, когда они жгли и грабили дружественное поселение; число мешиков вдвое превышало число наших друзей-тотонаков, и как обычно они наступали, нагоняя страх, начав столкновение стрелами, дротиками и камнями, и с криками они бросились в атаку. Началась битва, но в самом же начале наши друзья-тотонаки дрогнули, кучка же испанцев не только удержалась на месте, но и преследовала врага вплоть до Наутлы, где и запалила несколько построек. Хуан де Эскаланте, тяжко раненый, дал краткую передышку своим солдатам, а затем им пришлось вернуться в Вера Крус, тем более что и сам Эскаланте и еще шестеро солдат были при последнем издыхании, в Вера Крусе они и умерли в течение трех дней. Наконец, как говорилось, в этом же бою погиб еще конь. И еще один солдат Аргэльо, уроженец Леона, малый страшной силы и страшного вида, с огромной головой и густо вьющейся бородой, был захвачен в плен. Он тоже был весь изранен и скоро умер, но голова его была прислана Мотекусоме, который, как мы потом узнали, испугался его страшного лика и не позволил этот трофей преподнести ни в один си Мешико, но лишь иным идолам других поселений. И Мотекусома спросил своих военачальников, как случилось, что они, имея многие тысячи воинов, не победили столь малое число teules. А они ответили, что не смогли ничего сделать ни своими дротиками и стрелами, ни хорошо сражаясь, и, не удержавшись, отступили, так как великая tequecihuata Кастилии следовала впереди них, и эта сеньора вселила в мешиков страх и сказала слова своим teules, которые им прибавили силы. И Мотекусома счел, что этой великой сеньорой была Санта Мария, о которой мы говорили, наша заступница, которая вскоре отдала Мотекусому с его дорогим сыном нам в руки. Я сам этого не видел, поскольку был в Мешико, но об этом рассказывали некоторые конкистадоры, видевшие это, и дай Бог, чтобы это так и было, и конечно все солдаты, прибывшие вместе с Кортесом, поверили в это, и это правда, ибо божественная милость Нашей Сеньоры Девы Марии была всегда с нами, за это ее премного благодарим.

Последствием всего того дела было: в Пануко все горные поселения тотонаков отвернулись от нас; поведение Семпоалы стало тоже двусмысленным; доставка провианта прекратилась, индейцы-каменщики, достраивавшие нашу крепость [Вера Крус], разбежались. Всюду и везде вместо прежнего почтения и преданности появилось нестерпимое высокомерие. Таковы были новости! Они нас прямо-таки потрясли: ведь это была первая наша неудача в Новой Испании! Вот как фортуна быстро отворачивается! Только что мы мнили себя богатыми, ибо видели сокровища Ашаякатля и ежедневно почти одаривались Мотекусомой; только что нас называли teules, “божествами”, и считали непобедимыми, и вдруг – мы такие же люди, как и все… слабые, беспомощные! При создавшихся условиях всякое промедление могло быть сугубо опасным; вот почему мы решили пленение Мотекусомы не откладывать ни на единый час, чего бы это нам ни стоило.

 

ПЛЕНЕНИЕ МОТЕКУСОМЫ

 

Как было решено днем, перед пленением Мотекусомы всю ночь мы молились Богу, таким образом свято служа ему. Рано утром следующего дня началось осуществление задуманного. Взял с собой Кортес пятерых капитанов – Педро де Альварадо, Гонсало де Сандоваля, Хуана Веласкеса де Леона, Франсиско де Луго и Алонсо де Авилу, а также меня и наших переводчиков: донью Марину и Агиляра; и всем нашим, идущим с нами, приказал взнуздать и седлать лошадей и весьма хорошо вооружиться. Впрочем, согласно моим записям, мы постоянно и днем, и ночью не выпускали оружия из рук; когда же Кортес отправлялся к Мотекусоме, мы всегда были в полной боевой готовности. Кортес с пятью капитанами были в полном вооружении, но это не могло возбудить подозрения, так как в ином виде Кортес и его свита никогда не появлялись во дворце Мотекусомы¹.

Как всегда, так и теперь, Кортес наперед послал человека с просьбой об аудиенции. Мотекусоме было не очень по себе из-за истории под Наутлой, тем не менее он ответил, что очень рад посещению.

После обычных приветствий и поклонов Кортес обратился к Мотекусоме через наших переводчиков со следующими словами: “Сеньор Мотекусома, как мне понять, что Вы, монарх столь могущественный, назвавший себя нашим другом, повелели Вашим военачальникам на морском побережье возле Тушпана напасть с оружием на моих испанцев, захватить поселения, находящиеся под охраной нашего короля и сеньора, угнать оттуда индейцев и индеанок для жертвоприношения! Но мало того, Baши люди осмелились даже убить испанца, одного из моих братьев, а также одного коня!” О капитане Эскаланте и о других шести солдатах, скончавшихся от ран в Вера Крусе, Кортес ничего не сказал, ибо Мотекусома в то время не мог еще иметь сведений об их смерти. “Как непохоже Ваше поведение на наше, – продолжал Кортес, – я твердо верил в Вашу дружбу, а посему велел своим капитанам всячески идти Вам навстречу; Вы же Вашим военачальникам предписали как раз обратное: и в Чолуле они должны были нас убить, и сейчас, на взморье, они пытаются делать то же самое. Тем не менее я, из любви к Вам, не алчу начать военные действия, не хочу разрушить этот город, но с условием: для сохранения мира Вы должны тайно вызвать Ваших виновных военачальников и вассалов и передать нам, а также Вы должны сейчас же вместе с нами, добровольно и спокойно, отправиться в наши палаты, где и будете впредь пребывать. Вам будут служить там столь же почтительно, как в Вашем собственном дворце. Но, не скрою, если Вы сейчас поднимете шум, то Вас немедленно убьют, и для сего я взял с собой этих моих капитанов”.

В первую минуту Мотекусома от неожиданности и испуга не мог произнести ни слова. Затем он, несколько оправившись, торжественно заявил, что никогда не давал приказа о нашем уничтожении; он готов сейчас же вызвать провинившихся военачальников, чтобы наказать их примерным образом; и при этих словах он с руки поспешил снять кольцо с печаткой со знаком бога войны Уицилопочтли, что делалось только при приказаниях величайшей важности. Затем он стал жаловаться на наше дерзкое предложение отправиться к нам в плен из собственного своего дворца. Никто не смеет ему давать предписаний, а сам он добровольно пойти не желает.

Кортес привел ему немало резонов; но Мотекусома, со своей стороны, приводил не менее убедительные. Препирательства эти длились уже более получаса, когда у Хуана Веласкеса де Леона лопнуло терпение, и он громким и страшным голосом с возмущением обратился к Кортесу: “К чему Ваша милость теряет столь много слов? Или он сейчас же последует за нами добровольно, или мы его прикончим. В том-то все дело, скажите ему это. Ведь и наша жизнь на волоске!”

Суровый, необычный тон произвел впечатление на Мотекусому, к тому же он видел сильное возбуждение и всех остальных наших капитанов. Когда же поэтому донья Марина спокойно, но решительно посоветовала ему не перечить Кортесу и согласиться на его предложение, тем более что там ждет его почет и покой, здесь же, в случае отказа, угрожает неминуемая смерть, Мотекусома смягчился. Сперва он предлагал в заложники своих детей, одного сына и двух дочерей, но просил избавить его самого от позора плена: “Сеньор Малинче, что скажут мои приближенные, когда я сам дамся вам в руки в собственной своей столице?” Но Кортес настаивал, что только его особа даст нам достаточную гарантию мира и покоя, и вот Мотекусома решился! Как только он объявил об этом, сейчас же поведение изменилось: все капитаны наперерыв просили извинить их за невольную непочтительность. Но в то же время ему предложено было объявить приближенным и охране, что он идет с нами по собственной воле, ибо поселится временно у нас – таковы его желания и воля их идола Уицилопочтли, мол полученная papas [(жрецами)], которые служили тому, и что жизнь его будет в безопасности вместе с нами. Ему подали богатейшие его носилки, и вся процессия отправилась к нам. Конечно, мы сейчас же приняли все меры к наиболее надежной его охране. Во всем же остальном и Кортес, и мы все наперерыв старались ему угодить, развлекая его всячески, чтобы он не тяготился пленом.

Вскоре к нему явились все главные знатные мешики и его племянники, как бы для услуг, а на самом деле, чтобы узнать – не пора ли начать против нас военные действия. Но Мотекусома неизменно отвечал, что ему приятно провести с нами несколько дней, что переезд произошел по его собственному желанию и не следует верить слухам об обратном, тем более что их Уицилопочтли вполне одобряет это решение Мотекусомы, как было сказано papas [(жрецами)], которые слушали и передавали волю идола. Великий Мотекусома и виду не подавал, что плен его огорчает. Такова правда о пленении могущественного Мотекусомы! Весь свой обиход великий Мотекусома перевел к нам: всех своих слуг и жен; по-прежнему продолжалось его ежедневное купание; неизменно при нем было 20 крупнейших сановников, советников и военачальников; по-прежнему к нему прибывали посланцы для рассмотрения тяжб из самых отдаленных земель и привозили дань, да и все важные дела шли прежним порядком.

Даже церемониал, и тот не изменился: ищущие аудиенции приходили теперь не через главные ворота, а через боковой вход с обязательным там ожиданием прежде, чем предстать перед великим Мотекусомой, даже великие касики дальних земель и заграничных поселений, какими бы великими сеньорами они ни были, переодевшись, сняв свои богатые накидки, в простую свежую одежду из хенекена сняв обувь; и приближались, устремив свои глаза на землю с положенными тремя поклонами и со словами: “Сеньор, мой сеньор, мой великий сеньор”; вслед за тем, как ему излагали тяжбу или проблему, по которой прибыли, она и решение изображались знаками на холстах, кусках материи из хенекена очень тонкими и отточенными палочками; вместе с Мотекусомой отправляли суд два мудрых старца – великих касика, принимая решение в немногих веских словах, которое выполнялось беспрекословно во всех землях и поселениях; выходить из залы требовалось не поворачиваясь спиной и с тремя поклонами; выйдя после аудиенции у Мотекусомы, они надевали свои богатые накидки и шли по Мешико.

Через несколько дней прибыли военачальники, сражавшиеся против Хуана Эскаланте, которых Мотекусома вызвал посылкой своего кольца с печаткой со знаком. Что Мотекусома им сказал – мне неведомо – знаю лишь, что он их передал Кортесу для суда. И вот эти несчастные во всем признались: что они действовали по особому приказу Мотекусомы, который велел им приступить к сбору дани, а ежели teules вмешаются, то немедленно их истребить. Об этом признании Кортес немедленно известил Мотекусому. Тот всячески старался оправдать себя, но Кортес не придал веры его словам, а заявил, что по закону нашего короля всякая персона, причинившая смерть другому, тоже должна принять смерть. Но по любви к Мотекусоме Кортес готов взять вину на себя. Зато с остальными подсудимыми Кортес уже не церемонился. Так, этих военачальников Кортес приговорил к смерти, и они были заживо сожжены перед дворцом Мотекусомы. Самого же Мотекусому Кортес велел, на время казни его военачальников, заключить в оковы; сперва тот всячески выражал свое негодование, но затем покорился, смолк и стал шелковым.

Вернувшись с казни вместе с пятью нашими капитанами, Кортес лично снял с Мотекусомы оковы, уверял, что он его любит не менее родного брата, обещал покорить ему еще больше земель, нежели у него было раньше, говорил, что Мотекусома свободно может посетить любой из своих дворцов, ежели это ему захочется. Слушал Мотекусома эти слова, и слезы потекли из его глаз; он отлично понимал цену подобных обещаний и все же поблагодарил Кортеса за его доброту. От выхода из нашего расположения он наотрез отказался, ибо это послужит сигналом к резне: и сейчас ему трудно каждый день удерживать своих многих знатных, племянников и родственников от начала военных действий и захвата его из плена, при выходе же его они, несомненно, попытаются его освободить силой, поднимется весь город Мешико, и несчастье будет ужасное, а он не хочет видеть свой город, охваченный мятежом по своей воле, а также в случае войны они могут, пожалуй, поставить над собой другогo сеньора, и хотя он старается отвратить их от таких мыслей, но их бог Уицилопотчли уже объявил, что Мотекусома находится в плену. И также прибавлю, что сам Кортес через Агиляра постарался внушить Мотекусоме: хотя Малинче разрешил ему выход – разрешение Кортеса мало поможет делу, ибо все наши капитаны и солдаты воспротивятся такому выходу Мотекусомы. Сам же Кортес сделал вид, что ответ Мотекусомы – не выходить, для него неожиданность, и неоднократно обнимал его, уверяя в своей любви и преданности. Тогда же он уступил ему и своего пажа Ортегилью, который уже неплохо понимал по-мешикски. Этот юноша принес немало пользы как нам, так и Мотекусоме: много он ему рассказывал о Кастилии, нас же извещал, о чем говорили с Мотекусомой его приближенные. Служил он так хорошо, что Мотекусома искренно его полюбил. Да и вообще владыка Мешико все более и более привыкал к нам, охотно принимал наши услуги и зачастую пускался в разговоры. С другой стороны, и нам было разрешено отступать от этикета; даже вооружение и шлемы мы могли снимать в его присутствии, а ведь в то опасное время мы день и ночь не выпускали оружия из рук.

Сообщим имена тех военачальников Мотекусомы, которых сожгли по приговору. Главного звали Куаупопока², из других одного звали Коате и другого Куиавит³; имена остальных мне не известны. Их казнь произвела свое полное действие; молва об этой неслыханной расправе быстро распространилась по всем провинциям: прибрежные поселения вновь покорились нам и покорно исполняли все приказы из Вера Круса. И должно признать заслуживающими уважения столь великие подвиги, которые тогда были совершены: уничтожив свои корабли, мы отважились вступить в укрепленный город, получив столько предупреждений, что там, внутри него, нас убьют, отважились пленить великого Мотекусому – монарха той земли в его великой столице, в его дворцах, имевшего такое большое число воинов, охранявших его, и отважились сжечь его военачальников перед его дворцами, и, заковав его в оковы, продержать в них, пока совершался приговор.

Сейчас, в старости, я много размышляю о героических делах того времени, которые я ясно вижу перед собой, и говорю, что наши свершения были бы невозможны, не будь на то воли Бога, потому что мыслимо ли каким-либо мужам в мире отважиться войти, числом – 400 солдат (не считая оставшихся [в Вера Крусе])⁴, в укрепленный город, каким был Мешико, что был больше Венеции, отдаленным от нашей Кастилии более чем на 1500 легуа, и пленить столь великого сеньора, и казнить по судебному приговору его военачальников перед ним? Так как есть еще многое, что следует рассмотреть, я продолжу свой рассказ. Пойдем вперед и расскажем, как Кортес назначил затем другого капитана в Вера Крус, так как Хуан Эскаланте умер.

 

ПОСТРОЙКА МАЛОЙ ФЛОТИЛИИ

 

Когда после казни Куаупопоки и других военачальников и усмирения великого Мотекусомы все опять успокоилось, Кортес решил назначить в Вера Крус, вместо умершего Эскаланте, одного солдата по имени Алонсо де Градо, ловкого и изворотливого человека, хорошего музыканта, но горе-вояку. Он был один из главарей недовольных и немало красноречия потратил при тайных сговорах в Тлашкале, о чем я уже рассказывал¹. И вот, зная этого субъекта вдоль и поперек, Кортес обратился к нему с обычной своей подкупающей сердечностью и простотой: “Сеньор Алонсо де Градо, давнишняя Ваша мечта близка к исполнению; всегда Вы стремились вернуться в Вера Крус, теперь я Вас туда назначаю. Все Ваше внимание сосредоточьте на достройку укреплений, а не на военные предприятия, иначе с Вами может случиться такая же беда, как с Хуаном де Эскаланте”. Говоря это, Кортес незаметно подмигнул нам, ибо отлично знал, что Алонсо де Градо ни за какие блага не захочет рисковать жизнью.

И вот тот направился к месту назначения. Но, увы, плохо он выполнил инструкции Кортеса. Сейчас же по прибытии он облек себя неимоверной важностью; весь гарнизон должен был оказывать ему разные личные услуги, а окрестные деревни обязаны были доставлять ему золото и красивых женщин. Крепостную стройку он совсем забросил, и все время уходило у него на застолье и игру. Вернулись и прежние его мысли, и он недвусмысленно старался склонить гарнизон передаться Диего Веласкесу, если появятся корабли с Кубы.

Конечно, Кортес был немедленно извещен; он немало скорбел о неудачном выборе, а опасность измены требовала скорого решения: вот Кортес и избрал Гонсало де Сандоваля, который немедленно отправился в Вера Крус, арестовал Алонсо де Градо и переправил его в Мешико. Здесь Градо потребовал аудиенции у Кортеса, но получил отказ и был заключен в новоотстроенный деревянный барак, от которого, помню и посейчас, так и разило чесноком и луком. Но уже через два дня ловкий парень сумел вновь заинтересовать Кортеса; его выпустили, даже примирились с ним, но военного командования уже никогда больше не поручали.

Что же касается деятельности Сандоваля в Вера Крусе, то она была отменной. Начал он с того, что позаботился о больных и немощных, чем сразу завоевал всеобщие симпатии, тем более что и к остальному населению относился мягко и справедливо. Достройку крепости он возобновил немедленно, подтянул дисциплину и вообще проявил себя отличным комендантом.

Кортес, который обо всем помнил и думал, поручил Гонсало де Сандовалю так же, как раньше и Алонсо де Градо, тщательно собрать все железные части, оставшиеся от армады, и переправить их вместе с двумя кузнецами и их инструментом в Мешико. Алонсо де Градо этого не сделал, а Гонсало де Сандоваль все исполнил быстро и аккуратно, прибавив еще паруса, части такелажа, смолу и даже один компас, ибо знал, что Кортес вздумал построить две бригантины для плавания по Мешикскому озеру². Великий Мотекусома и вида не подавал, что плен его огорчает. Мы же, со своей стороны, всячески старались еще более облегчить его тяжелую долю. Уже ранним утром Кортес вчетвером, вместе с нашими капитанами, обыкновенно с Педро де Альварадо, Хуаном Веласкесом де Леоном и Диего де Ордасом, отправлялись к Мотекусоме, чтобы осведомиться об его здоровье, а также об его желаниях и повелениях. И так весь день мы были услужливы и почтительны, и сам пленный монарх как-то заметил, что “плен – не беда, тем более что боги допустили это”. Нередко, то одному, то другому, особенно Кортесу и падре Ольмедо, удавалось вставить удачное поучение насчет пагубности их Уицилопотчли и других идолов, или истинности нашей святой веры, либо мощи и славы императора нашего сеньора. Часто Мотекусома играл с Кортесом и другими капитанами в особую игру, вроде наших костей, которую мешики называли totoloque³. Проигрыш Мотекусома выплачивал золотом и разными драгоценностями, наши же – бусами и стеклянным сплавом. Помню, как однажды Педро де Альварадо вел счет игры Кортеса и при записи часто плутовал. Мотекусома заметил это и с улыбкой сказал: “Смотри, Tonatio⁴, сколько ты делаешь ixoxol при записи!” Все мы на это громко рассмеялись, ибо и слово-то было комическое, да и Педро де Альварадо, тонкий кабальеро и красивый малый, действительно имел тот грех, что всегда ко всему что-либо лишнее прибавлял.

Впрочем, выигрыш чаще всего оставался не у играющих, а у окружающих; пример дал сам Кортес, распределив свой выигрыш между приближенными Мотекусомы, а тот и без всякой игры ежедневно щедро дарил направо и налево, а Хуан Веласкес де Леон, особо любимый им за обходительность и услужливость, почитай, каждый день получал то золото, то ценные ткани, то дорогие каменья.

Зато не менее чуток был Мотекусома к обидам и недостатку уважения. Помню, как один из наших солдат, здоровеннейший детина из матросов, которого звали Трухильо, вел себя не очень пристойно во время несения охраны, Мотекусома пожаловался, но паж Ортегилья сумел извинить солдата настолько, что монарх даже подарил ему несколько вещиц ценою в 5 песо. Столь неожиданный поворот сбил солдата с толку, и в следующее свое дежурство он уже нарочно повторил свою выходку. Конечно, он был сменен капитаном стражи Хуаном Веласкесом де Леоном и больше не назначался во внутренние покои.

Или еще случай с Педро Лопесом, великолепным арбалетчиком, но абсолютно неотесанным и грубым. Как-то ночью, стоя на страже у опочивальни Мотекусомы, он громко заметил разводящему: “Хотел бы я, чтобы этот собачий сын, этот язычник, околел скорее; из-за него добрым христианам приходится сокращать свою жизнь ночным бдением”. Мотекусома слышал это, на следующий день пожаловался Кортесу, и тот подверг солдата бастонаде⁵. С тех пор никто уже не нарушал должной тишины; а если спросить, прав ли был Кортес, налагая столь тяжкое взыскание, то не следует забывать, что сам Мотекусома всегда был приветлив и тих, а главное – в его руках все же была жизнь всех нас: выскажи он недовольство, сейчас же обрушились бы на нас бесчисленные его подданные, воинственный пыл которых он и без того еле-еле сдерживал.

Испытал и я на себе благожелательность Мотекусомы. Узнав, что я один из тех, которые первыми прибыли в эти места, еще до Кортеса, Мотекусома нередко заговаривал со мной, одаривал меня разными ценностями и даже особенно отличил тем, что однажды передал мне одну из прежних своих жен, донью Франсиску, в высоком происхождении которой никто не мог усомниться, кто ее видел хоть раз.

Так жил среди нас великий монарх, скромно и незаметно, в плену, но продолжал вершить все нужные дела, не исключая приемов многочисленных далеких сеньоров, военачальников и сановников. Но вернемся к прерванному нами рассказу.

Когда весь тот груз для изготовления бригантин прибыл, Кортес сообщил Мотекусоме, что очень бы хотел для плавания по озеру построить два небольших корабля, а посему он просит отрядить мешикских плотников на помощь двум нашим мастерам Мартину Лопесу и Андресу Нуньесу. Строевой лес был лишь в четырех легуа от Мешико, а посему его быстро доставили; столь же скоро продвигалась и сама постройка, ибо мешикские мастера, получив модель, работали с изящной точностью, В короткий срок оба корпуса были готовы проконопачены и просмолены, мачты были поставлены, реи подвешены, и даже был сделан особый навес через весь корабль, надежно закрывающий, согласно погоде, Оба корабля удались на славу, точно Мартин Лопес работал целый месяц над моделью: да и вообще он был мастер своего дела, и им были построены те 13 бригантин, которые потом так сильно способствовали взятию Мешико, о чем будет рассказано впереди, и он был хорошим солдатом на войне. Как раз во время работ Мотекусома сообщил Кортесу, что хочет выйти и пойти в их святилища на совершение жертвоприношений и выполнить религиозные обряды для своих божеств, что для него было необходимо. Этим его выходом, прибавлял он, еще раз удастся показать, – его военачальникам и знати, особенно, конечно, его племянникам, которые каждый день приходили, говоря ему о желании освободить его и начать войну, прося его разрешения, направляемые их божеством Уицилопочтли⁶, – что он не пленник, а добровольно проживает у нас, и всякие нашептывания должны поэтому прекратиться, в ином случае они поступят по-другому. И на просьбу Мотекусомы Кортес возражал вначале, но, в конце концов, согласился и сказал ему, что он, Мотекусома, потеряет жизнь, если при этом будет замечена какая-нибудь наглая выходка или его военачальники и papas [(жрецы)] попробуют силой отбить его, так как в таком случае капитаны и солдаты, посланные с ним стеречь его персону, тотчас его убьют; Кортес пожелал ему доброго пути, поставив условие, что не будет человеческих жертв – этого великого греха против нашего истинного Бога, что Мотекусома и обещал. Зато он мимо ушей пропустил наставление Кортеса, чтобы там [(в святилищах)] поставили наши алтари и изображение Нашей Сеньоры, перед которыми и следовало молиться. Шествие совершалось с великой помпой, как в прежние времена. Участвовало множество главных касиков; сам Мотекусома передвигался в своих богатейших носилках; перед ним несли жезл, или посох, знак власти его королевской особы, который, кстати, и до сих пор остался у наших вице-королей в Новой Испании. И с Мотекусомой были, чтобы стеречь его, 4 капитана – Хуан Веласкес де Леон, Педро де Альварадо, Алонсо де Авила и Франсиско де Луго – и 150 солдат, с ними был также падре [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой, чтобы не давать Мотекусоме учинять человеческие жертвоприношения.

По дороге господствовало то же преклонение, что и всегда, и таким образом передвигались к cu [(пирамиде храма)] Уицилопочтли, потом, достигнув входа в ограде проклятого храма, Мотекусому, по обычаю, на руках сняли с носилок его племянники и другие касики и вступили, поддерживая его под руки, на храмовую территорию. И я уже рассказывал, что видевшие его на улицах и знатные, несущие его особу, должны были свои глаза устремить на землю и не смели смотреть ему в лицо. И вознеся Мотекусому по ступеням к верхней площадке [пирамиды, на которой совершали жертвоприношения], где ожидавшие его во множестве papas [(жрецы)] помогли, взяв его под руки, подняться туда, и там уже находились зарезанные до этого, ночью, четыре индейца. А ведь наш предводитель его просил и монах [падре де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой отказаться, не совершать таких дел, но были убиты мужчины и мальчики для совершения его жертвоприношения, а мы не могли в то время ничего сделать другого, кроме как лицемерить вместе с ним, потому что племянники Мотекусомы уже тогда все приготовили к мятежу в Мешико и других больших городах, о чем будет рассказано впереди.

Находясь там, Мотекусома закончил свои жертвоприношения, не задерживаясь много при их совершении, и мы возвратились вместе с ним в наши палаты, и был он весьма весел и после наградил солдат, что ходили вместе с ним, ювелирными изделиями из золота. Но оставим это и расскажем о его другой поездке.

После того как две бригантины были построены и спущены на воду, и оснащены, и приготовлены все их мачты и реи с королевскими и императорскими флагами, и приготовлены команды из моряков, они плавали и на веслах, и под парусом, и были очень хороши и быстроходны. Когда Мотекусома узнал об этом, он сообщил Кортесу, что хочет отправиться по озеру к берегу, на охоту, в одно из своих угодий; в эти угодья никто не смел вступать под страхом смертной казни. И Кортес согласился, но с тем же условием, прежде оговоренным, когда тот ходил к своим идолам, что он, Мотекусома, лишится жизни в случае мятежа и чего-либо подобного и что поплывет он на бригантинах, так как плавание на них будет лучше, чем на их лодках и пирогах – самых больших из них. Мотекусома, довольный, отправился на бригантину, большее судно, поднялся на него со многими сеньорами и знатными, а на другую бригантину взошел в окружении касиков сын Мотекусомы; Мотекусома велел своим охотникам отправляться на лодках и пирогах. Кортес приказал Хуану Веласкесу де Леону, который был капитаном стражи, Педро де Альварадо, Кристобалю де Олиду отправляться вместе с ним и Алонсо де Авилой с 200 солдат; всем была внушена величайшая бдительность, особенно насчет особы великого Мотекусомы. И так все вышеназванные бесстрашные капитаны погрузили всех солдат, о которых говорилось, 4 бронзовые пушки вместе с порохом и всем необходимым и наших артиллеристов, которых звали Меса и Арбенга; под сделанным навесом, надежно закрывающим согласно погоде, разместился Мотекусома со своей свитой⁷.

С самого начала нас подхватил попутный ветер, мы поставили все паруса, и Мотекусома впервые в жизни испытал, что значит лететь по водной поверхности. Туземные лодки, несмотря на множество гребцов в них, скоро далеко отстали; Мотекусома немало смеялся и выражал свое удовольствие по поводу преимуществ нашей оснастки и парусности. Мы быстро достигли цели; Мотекусома изрядно поохотился, истребляя во множестве зайцев и кроликов, а затем, очень довольный, пустился в обратное плавание. Он же, уже вблизи Мешико, попросил выстрелить из пушек. Гром выстрелов до чрезвычайности ему понравился, и вообще за все время поездки он был так прост и благорасположен, что мы наперебой старались оказывать ему разные услуги. Впрочем, и Мотекусома никогда не оставался в долгу. Стоило ему лишь мигнуть, как к нему уже тащили все, что он пожелает. Всякое хотение его было законом. Вот, например, такой случай. Сидели мы как-то раз вместе около покоев, где содержался Мотекусома, когда какой-то ястреб-перепелятник ринулся на домашнего голубя и унес его. И один из нас, Франсиско де Сауседо, “Щеголь” [(Pulido)], который был дворецким у адмирала Кастилии, не смог удержаться, чтобы не вскрикнуть: “Что за чудная птица! Какая сила, какая гордая осанка!” А мы, воспользовавшись случаем, стали говорить и спорить о приручении разных птиц к охоте. Услышав столь оживленный разговор, Мотекусома заинтересовался его причиной; паж Ортегилья рассказал ему, что, имей мы такую птицу, мы быстро бы выдрессировали ее, и она стала бы по приказу бить по любой птице, а в промежутках спокойно сидеть на рукавице охотника. “Если так, – сказал Мотекусома, – то я велю немедленно изловить и передать вам этого ястреба”. И действительно, через минуту уже предстал главный птичий охотник, а к вечеру того же дня он принес того ястреба-перепелятника, которого мы видели утром и приметы которого хорошо заметил Сауседо.

Вот какова была власть великого Мотекусомы! И вот как любезно и мило он относился к нашим желаниям! Все это скоро изменилось: быстро вращается колесо фортуны, обстоятельства сплелись в ужасающий и угрожающий клубок!

 

НЕУДАЧНЫЙ ЗАГОВОР. ПРИСЯГА МЕШИКО

 

Когда Какамацин, сеньор города Тескоко, второго по величине и значению города после Мешико, узнал о пленении своего дяди Мотекусомы, а также, что мы понемногу овладеваем всеми средствами государства и что клад Ашаякатля нами найден, но пока еще не взят, – он решил положить конец всему этому. Для этого он созвал всех вельмож Тескоко, своих вассалов, и сеньора Койоакана, который был его двоюродным братом и племянником Мотекусомы, и сеньора Тлакопана, и сеньора Истапалапана, и другого очень великого касика, сеньора Матлацинко¹, замечательного храбреца и столь близкого родственника Мотекусомы, что можно было поспорить, кто из них имеет больше прав на королевство и сеньорию Мешико.

Переговорив между собой, они призвали и кое-кого из мешикских вельмож, чтобы установить с ними день нападения. Но тут же начались и расхождения: сеньор Матлацинко требовал верховной власти для себя, а Какамацин считал себя более подходящим…

Мотекусома узнал об этом заговоре от одного из своей родни, поссорившегося с Какамацином. Дальнейшие расспросы, особенно у мешикских вельмож, получивших от Какамацина либо подарки, либо великие обещания, окончательно прояснили картину. И вот Мотекусома как исключительно умный человек, не желая, чтобы его столица превратилась в арену мятежа и бойни, обо всем известил Кортеса, который и сам о многом давно уже догадывался.

Кортес предложил тогда передать ему верховное командование: он немедленно двинется против Тескоко, возьмет и разрушит город и опустошит всю округу. Но Мотекусома на это не согласился. Тогда Кортес сам объявил Какамацину, чтобы он не смел создавать крамолы, иначе он погибнет. Но молодой и вспыльчивый сеньор дерзко ответил, что пора слов прошла и что угроз он не боится². Наш полководец, однако, вторично его увещевал одуматься и не оскорблять нашего короля и сеньора, иначе

расплата будет ужасной. Но и на это получен был еще более дерзкий ответ: никакого, дескать, короля не знаю, да охотно не знал бы и Кортеса… После этого Кортес настоял перед Мотекусомой, чтобы тот всем своим авторитетом обрушился на ослушников, напоминая, что в самом Тескоко Какамацин создал себе немало врагов своим высокомерием и жадностью. Действительно, при дворе Мотекусомы жил родной брат Какамацина, прекрасный молодой человек, бежавший из Тескоко, так как брат покушался на его жизнь, видя в нем опасного соперника.

При таких обстоятельствах, советовал Кортес, желательно снестись с вельможами Тескоко и потребовать от них ареста и выдачи Какамацина; или еще: под каким-либо предлогом вызвать Какамацина из Тескоко, схватить его и до тех пор держать в темнице, пока он не одумается. В обоих случаях управление Тескоко передать его брату, ибо сама попытка к бунту уже лишала его престола.

Мотекусома избрал второй способ – вызов из Тескоко в Мешико, но выразил сомнение, насколько тот послушается; на этот случай он хотел послать особых людей для немедленного его ареста.

Кортес премного благодарил Мотекусому за столь великую готовность поддержать мир и настолько расчувствовался, что воскликнул: “Ныне, государь, если Вы того пожелаете, я не воспротивлюсь Вашему возвращению в прежний Ваш дворец, ибо искренность Ваших побуждений я теперь вполне уразумел. Правда, не от меня одного это зависит, да и безопасность Ваша гораздо лучше гарантирована у нас, чем где бы то ни было. Во всяком случае, я никогда бы не лишал Вас свободы, если бы этого не потребовали мои капитаны!”

Мотекусома, по-видимому, поверил Кортесу, тем более что и паж Ортегилья со своей стороны неоднократно рассказывал ему, что главные виновники его пленения – капитаны. Посему Мотекусома торжественно заявил, что предпочитает остаться под нашей охраной, пока дела с племянниками не распутаются…

И вот Мотекусома послал своего приближенного в Тескоко, приглашая Какамацина к себе будто бы для того, чтобы примирить его с Малинче [(Кортесом)], сообщая, что живет он не пленником у Малинче и его братьев, а гостем, по собственному изволению. Но Какамацин не пошел на эту приманку. Он собрал своих знатных и обратился к ним с горячей мятежной речью. С пришельцами будто бы он покончит дня в четыре, не больше; дядюшка по трусости этого не смел сделать, а ведь удобных моментов было сколько угодно, хотя бы тогда, когда мы спускались в долину с гор у Чалько. Вместо этого, Мотекусома впустил нас в город, где и дал укрепиться, затем расточает для нас все доходы государства, не уберег сокровищ своего отца Ашаякатля, сам попался в плен и, кажется, готов отступиться от веры и убрать идолов великого Уицилопочтли. Беда великая! Чтобы она не увеличилась еще более, нужно нас немедленно уничтожить. На их помощь в этом деле он и надеется. Если же ему, Какамацину, придется вступить на престол Мешико, он всех их сделает большими сеньорами и одарит множеством драгоценностей и золота. Успех обеспечен, ибо все главнейшие сеньоры – и Койоакана, и Истапалапана, и Тлакопана – родственники Мотекусомы, согласны действовать с ним вместе, да и в самом Мешико есть много единомышленников. Овладеть столицей будет нетрудно: часть войск двинется по дамбам и будет впущена беспрепятственно, другая переправится на лодках. Мы им также не страшны: ведь недавно мешики перебили много teules под Наутлой, а голову одного teul, как и труп коня, долго показывали в Мешико. Не пройдет и часа, как все пришельцы будут перебиты и тела их переданы для праздничного жертвенного пира.

Речь эта не произвела ожидаемого впечатления. Особенно военачальники переглядывались между собой в нерешительности, пока некоторые из них не заявили, что, если это делается с согласия Мотекусомы, они не перечат; если же его не известили, они никогда не станут мятежниками, внося в столицу убийство и раскол.

Какамацин разгневался, и трое из говоривших были схвачены. Тогда другие, подстрекаемые и поддерживаемые такими же молодчиками, как он сам, вынесли решение: стоять крепко за Какамацина и принять его план. Мотекусоме же был отправлен ответ, что Какамацин удивляется его заступничеству за людей, которые до сих пор причинили ему лишь несчастье и позор; несомненно, они его околдовали, отняв у него и ум, и прежнюю энергию его великого сердца, и мощь; их боги, особенно их великая женщина Кастилии, снабдили пришельцев чарами, чтобы он послушно делал все, что они захотят. Это было сказано, конечно, о великой милости Бога и его благословенной Матери Нашей Сеньоре, помогающей нам. А посему он, Какамацин, скоро навестит и дядю, и его новых друзей, для которых его прибытие будет смертным приговором.

Дерзкое это послание донельзя возмутило Мотекусому. Тотчас он велел позвать шестерых лучших своих военачальников, передал им свое кольцо с печаткой, со своей руки, дал подробные инструкции, а также дал им определенное количество золотых ювелирных изделий и приказал немедленно отправиться в Тескоко, там тайно предъявить его кольцо с печаткой верным военачальникам и родственникам, и при их помощи схватить Какамацина и его пособников, и отправить их в Мешико. Эти военачальники так и исполнили в Тескоко повеление Мотекусомы. Какамацин был захвачен в собственном дворце, вместе с пятью другими заговорщиками, как раз в тот момент, когда они обсуждали подробности похода. А так как этот город находился вблизи большого озера, захваченных погрузили в большую пирогу с навесами и таким образом доставили в Мешико. Здесь Какамацин держал себя еще более нагло, а посему Мотекусома, освободив остальных, передал его на суд Кортесу.

Кортес от сердца благодарил за столь высокое доверие и дружбу и советовал возвести на престол Тескоко брата Какамацина, того самого, который нашел убежище в Мешико, который к тому же был племянником Мотекусомы; но сделать это с соблюдением всех формальностей, так, чтобы сами знатные и народ этой провинции его избрали. Так оно и случилось; и молодой принц был провозглашен королем и сеньором большого города Тескоко, под именем – дон Карлос³.

Судьба Какамацина немало напугала остальных касиков и корольков – племянников великого Мотекусомы – сеньоров Койоакана, Истапалапана⁴ и Тлакопана; зная, что дядя извещен об их переговорах с мятежниками, они побоялись прибыть ко дворцу. Но Мотекусома, по совету Кортеса, велел их также схватить, и не прошло и восьми дней, как они сидели на той же цепи, что и Какамацин…

Ясно, на сколь тонкой ниточке висела жизнь всех нас. Кругом только и было разговоров, как нас убьют, принеся в жертву, и съедят. Не будь великой милости Бога, не отнесся бы к нам с такой великой добротой Мотекусома, которому все подданные, несмотря на его плен, повиновались в совершенстве. Зато и мы всячески старались задобрить монарха и послужить ему даже тогда, когда после захвата этих сеньоров непосредственная опасность миновала. Впрочем, мы не только почитали Мотекусому, но и искренно его полюбили за простоту и щедрость. А тут еще он все чаще стал беседовать насчет нашей святой веры, и монах [из Ордена Нашей Сеньоры Милостивой – падре Бартоломе де Ольмедо] и паж Ортегилья уже выражали надежду на близкое его обращение. Столь же часто, положим, он спрашивал также о императоре, нашем сеньоре, о его вассалах, множестве великих сеньоров, что покорны ему, и о далеких землях, и о многих других вещах. И не менее охотно он вел и простой разговор, и садился играть вместе с Кортесом в totoliques, неизменно отдавая нам свой выигрыш с присовокуплением еще новых подарков. И он еще нас одаривал каждый день золотыми ювелирными изделиями и накидками.

Итак, вся страна была замирена. Тут-то Кортес и напомнил Мотекусоме о его давнем обещании, еще до прихода нашего в столицу, – платить дань Его Величеству, нашему королю и сеньору. Сообщил он ему также, что в таких случаях у нас в обычае сперва принести вассальную присягу. Мотекусома согласился созвать всех своих вассалов и сделать им надлежащие сообщения. Действительно, уже через десять дней состоялся съезд главнейших касиков; не хватало лишь того храбреца, ближайшего родственника и наследника Мотекусомы, о котором я уже говорил⁵. Правда, и он в своем поселении, которое называлось Тула (Tula), чуть-чуть смирился и прислал гонца с извинениями, что не может ни прибыть сам, ни прислать дань, ибо страна его еле-еле перемогается. Мотекусома разгневался и отрядил за ним нескольких своих военачальников, но тот, как это всегда бывает с важными сеньорами, уже был извещен о грозе и отбыл куда-то в глубь страны.

Съезд остальных главнейших касиков тем не менее состоялся. Никто из нас на нем не присутствовал, кроме пажа Ортегильи, от которого мы и узнали подробности. Сам монарх открыл съезд большой речью, в которой указал на давнишнее пророчество о приходе людей со стороны, где восходит солнце – с востока, которым суждено овладеть мешикским королевством и сеньорией; далее, что именно мы и есть те люди, как то объясняет и Уицилопочтли через своих papas [(жрецов)]; а посему следует, выполняя волю Уицилопочтли, принести присягу и давать дань королю Кастилии, чьими вассалами являются эти teules, как то требует Малинче, которому противоречить нельзя. Напомнил им также Мотекусома, что в течение всех восемнадцати лет его правления они были всегда добрыми и послушными, а он – милостивым и щедрым… Все согласились и со слезами на глазах обещали исполнить его повеления; прослезился и сам Мотекусома. Один из высших сановников немедленно сообщил о таковом решении Кортесу, и на следующий день назначено было торжество вассальной присяги Его Величеству, это было …⁶ месяца 1519 года. Присутствовали: Мотекусома со своими касиками, Кортес, стоящий впереди наших капитанов, большинство солдат, и Педро Эрнандес – секретарь Кортеса вел запись о подчинении Его Величеству. Мешики являли великую печаль, а сам Мотекусома несколько раз плакал; видя это, не могли удержаться и мы, ибо мы его любили и сердца наши наполнялись горячим состраданием⁷.

Тем более увеличили мы свою о нем заботливость; Кортес и монах [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой [падре Бартоломе де Ольмедо] не отходили от него ни на секунду, всячески стараясь развеселить его; конечно, немало было и тут попыток отвлечь его от служения своим губительным идолам.

 

ЗОЛОТО

 

Как-то Кортес, находясь во дворце, вместе с другими капитанами, среди прочего завел разговор с великим Мотекусомой, через наших переводчиков – донью Марину, Херонимо де Агиляра и Ортегилью, насчет месторождений золота и высказал желание узнать о местных жилах, россыпях и золотоносных реках, так как намеревался послать туда двоих из наших солдат, хорошо знакомых с рудным делом. Мотекусома ответил, что таких мест три: больше всего золота добывается в провинции Сакатула¹ на южном морском побережье, в 10-12 днях пути от Мешико, там оно добывается промывкой, и золотой песок оседает в особые лотки xicales; затем, недавно стали находить его и в другой провинции, которая называется Туштепек², на северном морском побережье, в двух реках, недалеко от тех мест, где мы высадились; наконец, изобильные месторождения находятся также у [поселений], которые называются – Чинантла и Сапотекас³, которые, однако, не будут слушать их приказов, поэтому, когда отправятся солдаты Кортеса, он пошлет своих сановников вместе с ними.

Кортес очень благодарил и сейчас же воспользовался предложением. Он послал пилота Гонсало де Умбрию вместе с двумя солдатами-рудокопами в Сакатулу. Это был тот Гонсало де Умбрия, которого Кортес некогда присудил к отрубанию ноги, когда Педро Эскудеро и Хуан Серменьо были повешены, а другие публично биты палками за попытку тайно овладеть кораблем в Сан Хуан де Улуа и бежать на нем⁴. Умбрия ушел, а возвратился через 40 дней. На северное морское побережье послан был молодой капитан, лет 25, некий Писарро, родственник Кортеса⁵. О Перу тогда еще ничего не знали, а посему имя Писарро было еще не знаменитым. Вместе с ним пошли четыре солдата-рудокопа и столько же мешикских сановников; он ушел от Мешико на 80 легуа и вернулся, уложившись в сорок дней. Что же касается третьего пункта, то Мотекусома передал нашему полководцу большой холст из хенекена с рисунком⁶, там были указаны и изображены все реки и небольшие бухты северного морского побережья от Пануко до Табаско – на расстоянии, равном 140 легуа; рассматривая его, Кортес обратил внимание на реку Коацакоалькос, изображенную очень подробно, и на гавани и небольшие бухты около нее, она была открыта во время плавания Грихальвы; и Кортес решил послать туда людей для обследования. Из наших капитанов вызвался Диего де Ордас, человек великого ума и большой храбрости, правая рука Кортеса, который посему неохотно с ним расставался, что видно из моих записок. Тем не менее Кортес ему разрешил. Мотекусома предупреждал, что за Коацакоалькосом земли вне пределов его сеньории, а народ там очень храбрый и решительный; легко может случиться беда, а посему он готов дать приказ, если нужно, своим войскам в гарнизонах на границе с этой землей сопровождать Ордаса; также Мотекусома дал и многие другие дополнительные сведения. И Кортес, и Диего де Ордас очень его благодарили, и Ордас отправился вместе с двумя нашими солдатами и сановниками, отправленными Мотекусомой.

Первым вернулся в город Мешико и доложил Кортесу Гонсало де Умбрия и его товарищи. Привезли они с собой золотого песку на 300 песо и рассказывали, что в Сакатуле промывка ведется вяло и примитивно; если же послать туда опытных людей и применять те способы, какие существуют на острове Санто Доминго или на острове Куба, то прибыток будет немалый. С ними прибыли также двое знатных из той провинции с подарком для Его Величества, золотыми ювелирными изделиями, эдак песо на 200. Как будто пустяки! Но Кортес так обрадовался, точно преподнесли дар в 30 000 песо; ибо состояние золота уверило его в существовании изобильных и добротных залежей; и эти касики предлагали свои услуги Его Величеству. Кортес щедро одарил прибывших индейцев, и те с великой радостью вернулись восвояси. Много чудесного рассказывал также Умбрия о больших городах, что подвластны Мотекусоме, встреченных им на пути, а также о замечательной провинции Матлацинко. Ясно было, что ни он, ни его спутники не забыли себя и изрядную долю золота опустили в собственный карман. Но Кортес это даже предвидел, а посему и выбрал именно этого человека: таким путем он хотел смыть былую обиду и сделать его своим хорошим другом.

Вторым вернулся капитан Диего де Ордас, который побывал за рекой Коацакоалькос, приблизительно за 120 легуа от Мешико, и тоже не с пустыми руками. Прошел и он через много крупных поселений, и везде его встречали с великим почетом. Окраины же, по его словам, прямо стонали от невыносимых всяческих поборов мешикских сановников и военачальников гарнизонов Мотекусомы, и он пригрозил о всех их неистовствах донести их сеньору Мотекусоме, и с ними будет то же, что и с Куаупопокой и его товарищами. Затем Ордас направился за Коацакоалькос, а туда уже не могли вступать мешикские сановники. И касик той земли, которого звали Точель⁷, вышел встречать наших со своими знатными, выказывая гостеприимство, поскольку в этой стране уже были мы известны с тех пор, когда открывали вместе с Хуаном де Грихальвой эту землю, о чем рассказано ранее в другой главе. И касики во всем Коацакоалькосе знали и принимали наших, встречая на многих больших лодках и, как касик Точель, со множеством своих знатных. Реку Коацакоалькос Диего де Ордас исследовал на большом протяжении и в разных местах находил золото. Кроме того, вся тамошняя страна чрезвычайно удобна для разведения овец и вообще для скотоводства, а гавань была бы хороша и соперничала с островами Кубой, Санто Доминго и Ямайкой, не будь она так далеко от Мешико. Кортес и все мы очень обрадовались его счастливому возвращению.

Наконец, что касается капитана Писарро, то и он вернулся из Туштепека, но с одним лишь спутником. Насчет золота зато у него была наибольшая удача: он сдал приблизительно на 1 000 песо золотого песку из провинции Туштепек, из Малинальтепека⁸ и из других поселений. Оказывается, что на месте он сам приступил к промывке и привлек множество индейцев обещанием двух третей добычи. В другом месте, называемом Чинантла, множество вооруженных индейцев, у них были копья, намного превосходящие по длине наши, луки, стрелы и громадные щиты, вдруг воспротивились проходу мешиков, заявив, что ни один индеец-мешик больше не вступит на их землю, зато охотно открыли свою страну teules, то есть нам; так что на границе пришлось расстаться нашим со всеми мешикскими сановниками. Оттуда Писарро привел с собой и двух касиков с подарками для Кортеса, которые хотели быть вассалами Его Величества и быть с нами в союзе, лишь бы избавиться от множества зла, творимого мешиками, которые так измучили эту провинцию своими поборами, что они не могут ни видеть их, ни даже слушать о них. Кортес их принял ласково, обнадежил, одарил стекляшками, и под его покровительством они свободно вернулись домой.

Когда же Кортес спросил Писарро, что случилось с его остальными спутниками-солдатами, а именно с Варриентосом, Эредией “Старым”, Эскалоной “Молодым” и Сервантесом “Остряком” [(Chocarrerо)], он, после долгих вывертов, принужден был признаться, что оставил их там, дабы они, пользуясь чудесным климатом и почвой, громадным золотым богатством и полной мирностью края, могли организовать большую плантацию какао, маиса и хлопка, устроить внушительный птичий двор и не спеша обследовать золотоносные реки. Кортес воздержался от упреков, зато с глазу на глаз резко, говорят, обрушился на своего родственника за его низменный образ мыслей, который побудил его, забывая общее дело, заняться спекуляциями с какао и птичьими дворами. Сейчас же был отправлен солдат Алонсо Луис с письменным приказом всем остальным, которые были с Писарро, немедленно вернуться.

Со всех сторон, таким образом, посланные вернулись с образцами золота. Богатство страны было установлено, а посему Кортес, после всестороннего обсуждения, решил обратиться к Мотекусоме, чтобы тот повелел со всех касиков и поселений страны собрать дань для Его Величества, да и сам, как наиболее богатый вассал, показал бы пример. Мотекусома согласился, но предупредил заранее, что во многих местах такой приказ ничего не даст, ибо запас золота уже исчерпан, за исключением низкопробных украшений. Всюду были разосланы гонцы, особенно в те места, где добывалось золото; приказано было немедленно выслать столько же золота, сколько обыкновенно доставлялось Мотекусоме, и для образца приложены были два слитка⁹. Прибыл гонец и к великому касику-храбрецу, родственнику Мотекусомы, провинция которого, согласно моим запискам, была расположена от Мешико в 12 легуа, но тот наотрез отказался не только от присылки золотых слитков, но и от послушания Мотекусоме вообще. Таким ответом Мотекусома был настолько оскорблен, что сейчас же отрядил несколько лучших военачальников, снабдил их своим кольцом с печаткой со знаком и велел им схватить ослушника. Действительно они его захватили и привели пред очи Мотекусомы; но пленник не только не оторопел, но держал такие речи, что в них нельзя было не видеть припадка сумасшествия, чему, говорят, он был подвержен и раньше. Посему Кортес, узнав о приказе Мотекусомы немедленно казнить мятежного принца, выпросил его у Мотекусомы и всячески старался смягчить его участь, обещая вернуть и свободу. Впрочем, Мотекусома был иного мнения: он хотел, чтобы того, по крайней мере, примкнули к той же цепи, на которой сидели уже остальные бунтовщики.

Через 20 дней вернулись все сборщики дани, посланные по всем провинциям. Мотекусома пригласил к себе Кортеса, наших капитанов и кое-кого из нас, солдат, с которыми он познакомился во время наших дежурств, и держал следующую приблизительно речь: “Сеньор Малинче, и все вы, сеньоры капитаны и солдаты! Я давно уже должник вашего великого короля, хотя бы потому что он взял на себя тяготу послать своих людей в столь дальние страны. Примите посему сие золото в качестве дани, а недостаточность его извините кратковременностью сбора… Что же касается лично меня, то весь клад моего отца я предназначаю императору; я знаю – вы этот клад уже видели, но знаю также, что ничего из него не взято. Теперь берите его и пошлите вашему великому сеньору с указанием: вот что шлет Вам Ваш верный вассал Мотекусома. Кроме того, прибавлю еще несколько зеленых камней исключительной ценности, которые мы называем chalchiuis, а также три лука, усеянные драгоценностями, и один золотой самородок весом в две карги. И вообще, я готов бы дать все, что имею, но немного сейчас у меня осталось, ибо остальное передал я вам за это время в виде подарков и подношений”.

Столь милостивые и щедрые речи привели Кортеса и нас всех в приятное изумление; мы почтительно сняли наши шлемы и сердечно благодарили великого Мотекусому. Действительно, Мотекусома не медлил с исполнением обещанного: через какой-нибудь час началась уже сдача великого клада. Сокровищ было так много, что на их извлечение и просмотр понадобилось три дня! Читатель получит достаточное впечатление, если я скажу, что клад этот, нагроможденный в три большие кучи, представлял ценность в 600 000 с лишком песо, причем серебро и иные драгоценности – не золото, не принимались во внимание. Не включено было также и то золото, которое оказалось не в изделиях, а в виде золотых самородков, слитков и песка. Впрочем, вся масса целиком была перелита в золотые широкие бруски, величиной в три пальца; выполнили плавку индейцы-ювелиры из Аскапоцалько, поселения недалеко от Мешико. Уже после этого прибавилось еще много вещей, присланных Мотекусомой: много драгоценностей удивительной работы, замечательные самоцветы, роскошно украшенные луки, множество вышивок из жемчуга и перьев… Словом, никогда бы не кончить с точным перечислением всех этих прелестей! Кортес велел изготовить железное клеймо с королевским гербом, и все золотые слитки были таким образом перемечены, с согласия всех нас и от имени Его Величества, под надзором Кортеса и назначенного [казначея], которым был в ту пору Гонсало Мехия, и контадора Алонсо де Авилы; художественных изделий на сей раз не тронули, так как жаль было их разрушать. Настоящих весов и гирь у нас не было, и хотя по решению Кортеса и этих же чиновников Асьенды¹⁰ Его Величества были изготовлены разновески: в одну арробу, и другие в половину арробы, и в две либры, и в одну либру, и в половину либры, и в четыре онсы, и несколько онс¹¹, – все же при взвешивании точности не было, да на какую-нибудь половину онсы никто и не обращал внимания. Вот после этого взвешивания и была объявлена та сумма, которую я ранее называл, – больше 600 000 песо; но мы считали, что подлинный итог куда выше. По нашему мнению, теперь нужно было лишь выделить королевскую пятину и все остальное поделить между капитанами и солдатами, не забывая и тех, кого мы оставили в Вера Крусе. Но Кортес хотел еще обождать с дележкой, ибо общая сумма скоро еще возрастет. Большинство же из нас, как капитанов, так и солдат, требовало не откладывать дележа, ибо нам казалось, что все три кучи как-то странно уменьшались изо дня в день, так что не хватало уже доброй трети. Подозрение высказывалось против Кортеса и его приближенных, а посему нельзя было более медлить.

Вот как происходил этот раздел. Из всей массы, прежде всего, взята была одна пятая для короля и другая – для Кортеса, такая же, как и для Его Величества, согласно тому договору, который мы заключили с ним на дюнах, выбирая его в генерал-капитаны и старшим судьей. Затем Кортес потребовал вычета тех расходов, какие он понес на острове Куба при снаряжении армады, а также возмещения Диего Веласкесу за суда, нами уничтоженные, наконец, оплату издержек по отправке наших посланцев в Кастилию. Далее, скостили пай для 70 человек гарнизона Вера Круса, а также стоимость его коня, который пал, и кобылы Хуана Седеньо, которую убили у Тлашкалы. Только затем приступили к наделению непосредственных участников. Но и тут шли в таком порядке: сперва для монаха [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой [Бартоломе де Ольмедо] и для священника Хуана Диаса, затем для капитанов, всадников, аркебузников и арбалетчиков; всем предоставлялось по двойному паю. Когда же, после стольких надувательств, очередь дошла до нас, остальных солдат, по расчету – один пай на человека, то этот пай был столь мизерен, что многие его даже не брали, и тогда, конечно, и их доля шла в карман Кортесу!¹²… Разумеется, тогда мы должны были молчать, ибо кому же было жаловаться на обман и у кого требовать справедливости! К тому же Кортес не жалел ни ласковых слов, ни обещаний, а наиболее опасным крикунам ловко умел затыкать рот сотней-другой песо. Доля товарищей в Вера Крусе была отправлена на хранение в Тлашкалу; большинство капитанов превратили свой пай, при помощи все тех же ювелиров из Аскапоцалько, в увесистые цепи, а Кортес, помимо того, велел себе изготовить еще большой золотой сервиз. Не отставали и солдаты, особенно те, которые сумели обеспечить себя еще до всякого раздела, и вскоре появилось множество слитков и других ценностей. Разумеется, тотчас пошла и игра с высокими ставками, особенно когда некий Педро Валенсиано из пергамента изготовил карты, столь удачные по разметке и разрисовке, что их нельзя было отличить от настоящих, испанских.

Как пагубно отразилась дележка золота, изображу на следующем примере. Был среди нас некто де Карденас, солдат, который был пилотом и хорошим моряком, уроженец Трианы или Кондадо [в Испании]. Нужда принудила его пуститься в приключение, а дома он оставил жену и детей в тяжкой бедности. Карденас вдоволь налюбовался несметным количеством золота и других ценностей до дележки, когда же на его долю, в конце концов, пришлось что-то около… 100 песо, он впал в настоящую меланхолию. На дружеские вопросы, почему он так подавлен, он неизменно отвечал: “Как же мне не убиваться, коль все золото, добытое великими нашими трудами, пошло прахом на разные пятины, корабли и лошадей, все прямо в карман Кортеса, в то время как моя жена и мои дети пухнут с голода! Ведь были же здесь средства, и мог бы я их им послать в свое время”. – “Когда же это?” – полюбопытствовали мы. – “А тогда, когда мы отправляли наших посланцев к королю. Не отними тогда Кортес нашей доли – была бы помощь нашим семьям. А тут, извольте видеть, пошли разные хитросплетения, да подписи, да постановления: давай все золото целиком, с нашими долями, Его Величеству; и отцу своему Мартину Кортесу, небось, он послал 6 000 песо! А сколько он, кроме того, утаил – и сказать нельзя! А мы, бившиеся в Табаско и Тлашкале, Тисапансинго и Чолуле, днем и ночью, постоянно рискуя потерять жизнь или стать калеками, так и остались бедняками и только облизываемся, а Кортес, что твой король, тоже берет себе пятину!” И много еще кричал Карденас, доказывая, что нечего было давать Кортесу пятины, ибо никакого короля, кроме законного, нам не нужно. Да и с пищей та же история: Кортес и капитаны берут все самое лучшее себе, и это в такое время, когда каждую минуту мы можем, да спасет нас Бог, погибнуть в этом проклятом городе.

Конечно, Кортес узнал о подобных речах, и рост всеобщего недовольства не мог от него скрыться. Собрал он нас всех на переговоры, и полились медоточивые речи: все, дескать, сделали мы, а не он; пятины он никакой не требовал, а лишь ту долю, какую мы же сами ему обещали как генерал-капитану; всякому, кто нуждается, он немедля готов помочь; наконец, только что поделенное богатство – пустяки по сравнению с теми, какие нас еще ожидают; ведь знаем же мы теперь, какие здесь великие города и изобильные золотые прииски – все это наше, и все мы станем богачами… Вот что говорил Кортес, а кого подобные речи не пронимали, тех успокаивал он ииначе: то сунет ему какую-либо драгоценность, то наобещает с три короба; а припасы с тех пор, по приказу Кортеса майордомам Мотекусомы, – шли все в общий котел, и Кортес получал то же, что и солдаты. Не забыл он и Карденаса: дал ему 300 песо и обещал с первым же кораблем отправить в Кастилию к его жене и детям. Впрочем, о Карденасе нам придется еще рассказать, когда у Кортеса возникнут крупные неприятности в Кастилии пред Его Величеством; но об этом – в свое время¹³.

Теперь же прибавлю еще один факт. Конечно, к золоту, как всем известно, стремится все человечество; и чем больше его имеешь, тем меньше удовлетворяешься. Вот и случилось, что из трех куч сокровищ стали пропадать отдельные вещи, которые мы все отлично заприметили. Поэтому, когда Хуан Веласкес де Леон то и дело заказывал индейцам-ювелирам из Аскапоцалько то цепи из золота, то разные другие украшения, наш казначей, Гонсало Мехия, указал ему, что многие из его вещей принадлежали к королевской пятине и не могли попасть в частные руки. Но Хуан Веласкес де Леон, зная, как высоко ценит его Кортес, ответил, что ничего не вернет, ибо сам он ничего себе не брал, а всё получил от Кортеса. Гонсало Мехия этим не удовлетворился, и вскоре возникла жестокая перебранка, затем выхвачены были мечи, и они, ловкие фехтовальщики и силачи, несомненно, убили бы друг друга, если бы мы их не разняли силой. Тем не менее каждый из них получил уже по две раны.

Когда Кортес узнал об этом, он обоих велел арестовать и заковать в цепи. Впрочем, зная дружбу Кортеса к Хуану Веласкесу де Леону, мы не очень тревожились за его участь; а что касается Гонсало Мехии, то им и мы были недовольны, так как он должен был пойти дальше – требовать недостающее не только у Хуана Веласкеса де Леона, но и у самого Кортеса. Впрочем, не буду распространяться, а расскажу самый конец всей истории. Хуан Веласкес де Леон помещен был в комнату, недалеко от покоев Мотекусомы. И так как Хуан Веласкес, крупный и сильный человек, не слишком стеснялся тяжелой цепью и преспокойно тащил ее за собой, если хотел размяться и расправить затекшие члены, то Мотекусома услышал лязг и грохот и осведомился у пажа Ортегильи, кого это там засадили. Ортегилья и рассказал, что это Хуан Веласкес де Леон, тот самый, который еще недавно командовал стражей Мотекусомы, а в ту пору ею уже командовал Кристобаль де Олид, и что он арестован за какую-то недостачу золота. Вскоре появился и Кортес, чтобы, по обыкновению, осведомиться о желаниях Мотекусомы, и тогда тот спросил его, за что столь храброго капитана заковали в цепи. Кортес как бы в шутку ответил, что у Хуана Веласкеса голова не совсем в порядке, ибо он, считая себя обделенным при распределении золота, погрозился отправиться в разные города, чтобы вытребовать у тамошних касиков золото. Боясь, что он исполнит эту сумасбродную мысль и что могут пострадать при этом касики, Кортес и посадил его на цепь. Тогда Мотекусома стал просить за Хуана Веласкеса: он, дескать, отговорит его от странных планов, а что касается золота – он удовлетворит его из собственной казны. Кортес для вида согласился не сразу и только ради Мотекусомы. Оковы были сняты, и Хуан Веласкес де Леон послан был с мешикскими сановниками для сбора дани в Чолулу. Когда он через шесть дней вернулся, у него было золота больше, чем когда-либо. Что же касается Гонсало Мехии, он навсегда затаил обиду, и отношение к Кортесу так и осталось испорченным.

Я же рассказал эту историю, согласно моим запискам, чтобы показать, как ловко Кортес умел использовать любой случай, чтобы внушить всем представление о строгой и нелицеприятной своей справедливости.

 

ГРОЗА НАДВИГАЕТСЯ

 

Мотекусома делал все нам в угоду. Одно только было выше его сил: отказ от человеческих жертвоприношений. Как ни настаивал Кортес, как ни упрашивал падре Ольмедо, не проходило и дня без этих гнусностей. Тогда Кортес решил прибегнуть к решительным мерам, но так, чтоб не вызвать немедленного возмущения всего города и papas [(жрецов)] Уицилопочтли. На особом совещания капитанов и солдат посему постановили: низвергнуть идолов с вершины святилища Уицилопочтли; если же мешики вздумают их защищать силой или поднять мятеж, то ограничиться требованием, чтобы на вершине этого главного си [(пирамиды храма)] был помещен и наш алтарь с распятием и изображением Нашей Сеньоры.

Кортес взял с собой семерых капитанов и солдат и отправился с ними к Мотекусоме, где указал, что все наше войско единодушно решило положить конец резне людей, что мы просим его распорядиться о снятии идолов и замещении их изображением Нашей Сеньоры Санта Марии и крестом, иначе может случиться несчастье, и многие из papas могут поплатиться жизнью.

По лицам окружающих Мотекусома увидел, что дело серьезно, и с великой горестью он воскликнул: “Ах, Малинче! Зачем ты хочешь принудить меня погубить весь этот город! Наши божества уже сейчас разгневаны, и трудно сказать, какая великая опасность ожидает вас. Разреши мне созвать всех papas, чтобы посоветоваться с ними”.

Тогда Кортес удалил всех остальных, кроме падре Ольмедо, и попросил Мотекусому еще раз выслушать их двоих. Это была тонкая хитрость, но не совсем безуспешная, как мы увидим. А именно, Кортес, как бы секретно, сообщил Мотекусоме, что есть еще одно последнее средство спасти город от мятежа и крови – разрешить нам, не трогая их идолов, построить на верхней платформе главного си [(пирамиды храма)] алтарь и поместить там изображение Нашей Сеньоры и крест. Конечно, не то требует войско, но он готов уговорить своих товарищей помириться на меньшем.

Но и на это предложение Мотекусома ответил с печалью и многими вздохами, что должен посоветоваться с papas [(жрецами)]. Тем не менее, после долгих споров и разговоров, мы получили разрешение, это было в …¹ день …² месяца 1519 года, И наш алтарь с изображением Нашей Сеньоры и крестом был размещен сбоку от святилищ-башенок проклятых идолов. Мы с большим благочестием все возблагодарили Бога, и падре [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой отслужил торжественную мессу с помощью священника Хуана Диаса вместе со многими нашими солдатами. И приказал наш предводитель остаться сторожем при алтаре старику-солдату, и просил Мотекусому, чтобы papas его не обижали, ибо на его обязанности лежит соблюдать чистоту, поддерживать вечно горящие свечи и украшать алтарь зеленью и цветами.

Никогда для нас не было недостатка в опасностях, теперь же, воистину, наступили тяжкие времена. Оказывается, Уицилопочтли и Тескатлипока вновь заговорили через своих papas: они, дескать, намерены оставить страну, ибо слишком пренебрежительно относятся к ним пришельцы, да и в одном месте с изображением Нашей Сеньоры и крестом они остаться не могут; ежели же Мешико желает их сохранить, то всех нас нужно перебить; таково их решение, пусть об этом узнают Мотекусома и все, ибо пришельцы -насильники и святотатцы: пятерых великих касиков они держат в цепях, священные предметы они перелили в слитки… Все это дословно было сообщено Мотекусоме, и тот пригласил к себе Кортеса для сообщения величайшей важности,

Приглашение это передал паж Ортегилья, который присовокупил, что Мотекусома находится в величайшем волнении и что весь предыдущий день до глубокой ночи он совещался со многими papas и знатнейшими военачальникам, да в такой тайне, что Ортегилья ничего не смог подслушать. Кортес взял с собой капитана стражи Кристобаля де Олида и еще четырех капитанов, и донью Марину, и Херонимо де Агиляра, и тотчас же вошел в покой Мотекусомы, который после обычных, приветствий сделал следующее неожиданное сообщение: “Ох, сеньор Малинче и сеньоры капитаны! Великим горем преисполнило меня повеление наших teules [(божеств)], переданное нашими papas мне и всем моим военачальникам. Наши божества: требуют, чтобы мы пошли на вас войной, чтобы всех вас истребить или изгнать из пределов страны. Лучше, конечно, если вы сами удалитесь еще до начала военных действий. Вот что я принужден вам сообщить! Не может быть спора, что жизнь ваша висит на волоске!”

Понятно, что Кортес и все присутствующие были немало поражены и потрясены. Такого оборота никто не ожидал, а Мотекусома говорил с такой мрачной решительностью, что сомневаться в ужасной для нас опасности было невозможно. Тем не менее, Кортес быстро овладел собой. Поблагодарив Мотекусому за предостережение, он высказал крайнее сожаление, что у него нет теперь кораблей, на которых мы бы могли уйти, тем более, что его, Мотекусому, в случае нашего ухода тоже придется прихватить, дабы представить его нашему великому императору. Посему он просит Мотекусому повлиять на papas и военачальников и дать нам время построить три корабля. Такой исход будет наилучшим, ибо всякая война несет с собой смерть многих и лучших. Решение его насчет постройки кораблей твердое: он сейчас же готов послать одного из своих капитанов и обоих наших мастеров на морское побережье для подготовки материала.

Услышав, что он должен отправиться с нами, Мотекусома опечалился пуще прежнего. Тем не менее, он обещал нам отрядить дровосеков и плотников и советовал величайшую спешку, ибо, возможно, что божеств удастся успокоить на некоторое еще время.

Кортес откланялся, и все мы с минуты на минуту ждали начала военных действий. Все же немедленно позваны были наши мастера, Мартин Лопес и Андрес Нуньес, и Кортес совещался с ними о величине судов и о тех материалах, какие находились в складах Вера Круса. Скоро прибыли и мешикские мастера и их помощники, и на морском берегу закипела жизнь – валили деревья, набрасывали чертежи, строили модели, а затем начали постройку и самих кораблей.

Говорили, что Лопес получил тайный приказ не слишком усердствовать, но мне об этом ничего неизвестно, а сам Мартин Лопес, в минуту откровенности, говорил лишь о подлинной, безобманной стройке…

Таковы-то были дела! Не скрою, что жутко нам всем было в этом громадном враждебном городе, также и наши союзники из Тлашкалы ожидали немедленного нападения. Донья Марина полна была тяжких предчувствий; маленький Ортегилья то и дело плакал; все мы насторожились и ни на секунду не выпускали Мотекусому из виду. Спали и ели мы кое-как; ложем служила циновка да связки соломы; мы не только не раздевались, но не снимали и доспехов. Караулы были так усилены, что на каждого из нас еженощно выпадало по смене. Так жили мы не день и не два, а все время, и я так привык к этой солдатской манере, что долго потом, после завоевания, не мог привыкнуть к постелям, подушкам и прочим тонкостям. Даже сейчас, в преклонном возрасте, мне душно в комнатах, и я охотно сплю снаружи, причем до сих пор осталась привычка несколько раз просыпаться и вставать, чтоб убедиться, все ли в порядке…

Пусть читатель узнает, как велика была опаска у нас, подлинных конкистадоров, как тяжела и неприглядна была наша жизнь!

А тут, еще более неожиданно, стряслось и второе страшное несчастье!

Напомню³, что губернатор Кубы, Диего Веласкес, пылал ненавистью к Кортесу и к нам за то, что его миновала золотая казна, и что он, помимо великих почестей успел выхлопотать себе у епископа Фонсеки – президента Королевского Совета по делам Индий – разрешение снарядить против нас экспедицию.

Экспедиция эта теперь состоялась. В ней было 19 кораблей и более 1400 солдат; одних пушек было более 20 с громадным запасом пороха, ядер, кремней и двумя искусными артиллеристами (капитана артиллерии звали Родриго Мартин), всадников было 80, арбалетчиков – 90, аркебузников – 70. Как ни толст и неповоротлив был сам Диего Веласкес, он сам лично объехал весь остров, чтоб способствовать набору своего генерал-капитана Панфило де Нарваэса. Цель экспедиции, по его речам, была: схватить нас живыми или мертвыми.

Правда, Королевская Аудьенсия⁴ на Санто Доминго восстала против сего, ибо до нее дошли вести о великих наших заслугах пред Богом и Его Величеством. Посему члены Королевской Аудьенсии, как люди мудрые и беспристрастные, оспаривали право Диего Веласкеса вмешаться вооруженной рукой, тем более, что от этого получится немалый ущерб делу завоевания. Послан был аудитор Королевской Аудьенсии – лиценциат Лукас Васкес де Айльон, чтобы задержать отправку флота, но протест его, выраженный по всей форме, не возымел успеха: Диего Веласкес потратил ведь на экспедицию почти все свое имущество, да и сильно он надеялся на поддержку всесильного епископа Фонсеки. Тогда Васкес решил примкнуть к экспедиции, дабы на месте помирить Нарваэса с Кортесом и не допускать дела до крайности.

Экспедиция отплыла, и вот теперь, нежданно-негаданно, прибыла, в Сан Хуан де Улуа, потеряв лишь один корабль, капитаном которого был идальго Кристобаль де Моранте, уроженец Медины дель Кампо; судно разбилось ночью около побережья у горы Сан Мартин, ибо не знали они губительной силы северных шквалов. Громадный этот флот замечен был нашими солдатами, которых Кортес отрядил на работу по промывке золота. Трое из них, именно: Сервантес “Остряк”, Эскалопа и Алонсо Эрнандес “Каретник”, немедленно отправились на корабль к Нарваэсу и, говорят, все время восклицали о великом своем счастье, что они избавились от тирании Кортеса и неминуемой смерти, какая грозила им в великом городе Мешико.

Нарваэс велел их накормить и напоить, и от вина их язык окончательно развязался: “Вот это так жизнь! Стакан доброго вина вместо рабского состояния у Кортеса, где нельзя открыть рта, где нет покоя ни днем, ни ночью!” А Сервантес, шут по профессии, то и дело восклицал: “Счастливчик же ты, Нарваэс! Знаешь ли ты, что приходишь как раз вовремя: предатель Кортес накопил изрядную сумму в 700 000 золотых песо, а солдаты его крайне против него возбуждены, ибо он их жестоко обманул при дележе”. Вот что болтали эти подлые и бесчестные дезертиры, а Нарваэс все наматывал себе на ус. Узнал он также, что в восьми легуа пути находится новопостроенный город Вилья Рика де ла Вера Крус, в котором не более 70 солдат гарнизона во главе с капитаном Гонсало де Сандовалем, – большинство из них старики и инвалиды.

О прибытии флота тотчас был извещен и Мотекусома, который, ни слова не сказав Кортесу, немедленно послал своих сановников к Нарваэсу с золотом и прочими подарками и строгим приказом, чтоб местные индейцы изобильно бы снабжали пришельцев. Посольству этому Нарваэс изобразил Кортеса и нас всех в ужасном свете: мы, дескать, кучка сброда и разбойников, бежавших из Испании без ведома нашего короля и сеньора; как только король узнал о нашем здесь грабительстве, о великом злодействе – пленении Мотекусомы, он сейчас же послал Нарваэса с большим флотом, чтоб прекратить эти безобразия, освободить великого Мотекусому, а нас всех либо убить, либо живьем привезти в Испанию, где нас ожидает заслуженная казнь.

Переводчиками служили все те же три солдата. Столь приятные речи Нарваэс подкрепил еще посылкой множества испанских товаров. Конечно, Мотекусома весьма обрадовался такому повороту дел, особенно, когда его, при помощи зарисовок, тщательно осведомили о величине и качестве экспедиции. Ему казалось, что Нарваэсу, при его огромных силах, легко будет справиться с нами; тем более, что его послы видели и наших дезертиров и слышали их подлые речи. Поэтому Мотекусома послал еще второе посольство, с еще большими подарками и с самым решительным приказом – во всем ублажать Нарваэса и его войско⁵.

Трое суток Мотекусома знал уже о Нарваэсе, а Кортес не имел ни малейшего даже намека. Но вот однажды ему бросилось в глаза, что Мотекусома, в последнее время либо печальный, либо угрюмый, что-то очень повеселел. Он спросил его о причине, а тот ответил лишь, что с недавнего времени чувствует себя немного лучше. Странным это показалось Кортесу, и он решил навестить Мотекусому еще раз в этот день, чтоб выведать подлинную причину. А тот, со своей стороны, подумал, что Кортес получил, наконец, известия о флоте, и чтоб отклонить всякое подозрение, решил как бы добровольно сказать ему все, что знает по этому поводу: “Сеньор Малинче, сейчас я получил странное известие. В гавань, где и ты высадился, прибыл флот из 18 кораблей с большим количеством людей и коней. Вот изображение, которое мне прислали. Конечно, это для тебя не новость, и ты наверно пришел, чтобы мне сообщить об этом; я не сержусь на тебя за это секретничанье, наоборот – я радуюсь, что прибыли твои братья и с ними ты легко и без помех можешь отправиться на родину”.

Кортес нагнулся над рисунками, увидел испанские флаги, и с великой радостью воскликнул: “Слава Богу! Вот помощь вовремя!..” Еще более возликовали мы все: нам не сиделось на месте, мы назначили турнир, и залп за залпом оглашал воздух.

Но вскоре радость наша улеглась. Первый пришел в себя Кортес, сообразив, что армада может быть только с Кубы, что она, значит, направлена против нас. Узнав еще кой-какие подробности и убедившись в этом печальном выводе, он собрал все войско и сообщил нам свои опасения.

С ними нельзя было не согласиться. Радость потухла. А Кортес мудро старался расположить к себе всех и каждого, щедро соря деньгами и обещаниями, чтоб все мы, как один, стояли за него. И это удалось, ибо имя Нарваэса никому из нас не было известно…

 

НАРВАЭС ПРОТИВ КОРТЕСА

 

Три изменника-перебежчика, как мы знаем¹, разболтали Нарваэсу все, между прочим, также, что наш новый город Вилья Рика де ла Вера Крус в 8 или 9 легуа и что комендант его, Гонсало де Сандоваль, имеет у себя лишь 70 человек, в большинстве больных и инвалидов. Нарваэс посему послал туда священника Гевару, ловкого оратора, затем некоего Амайю, знатного человека, родственника губернатора Веласкеса, и эскривано Вергару с тремя лицами в качестве свидетелей. Они должны были известить Гонсало де Сандоваля о прибытии Нарваэса с армадой, посланной Диего Веласкесом, и потребовать сдачи города Нарваэсу, для чего и были снабжены копией его назначения.

Но Сандоваль уже знал от индейцев о прибытии большого флота и множества людей. Он сразу понял, откуда они и зачем пришли, а посему, как человек энергичный, немедленно принял свои меры. Прежде всего, он отослал всех увечных и больных в отдаленное индейское поселение; затем собрал оставшихся и взял с них клятву, что они никому и ни при каких условиях не сдадут города; в подкрепление, впрочем, он на холме велел воздвигнуть новую виселицу. Всюду были расставлены пикеты и посты, и приближение шести посланцев Нарваэса было вовремя замечено. Сандоваль велел никому не показываться, да и сам ушел к себе домой. Парламентеры были немало удивлены, что, кроме индейцев, работающих над укреплениями, их никто не встречает; осторожно вошли они в город, затем побыли в [христианском] храме, а потом направились в самый большой дом на площади, где действительно и находился Сандоваль. Приветствия были кратки и холодны. Священник Гевара сейчас же произнес речь, в которой говорил о великих расходах губернатора Кубы Диего Веласкеса, о неблагодарности Кортеса, о его измене и прочее, и в конце концов потребовал сдачи города Панфило де Нарваэсу, генерал-капитану Диего Веласкеса. Сандоваль слушал не моргнув глазом, но, наконец, не вытерпел и заявил, что Кортес и его люди не изменники, а лучшие слуги Его Величества, куда лучшие, нежели сам Диего Веласкес и его уполномоченный Нарваэс. За оскорбление генерал-капитана и старшего судьи Новой Испании – Кортеса следовало бы их всех немедленно арестовать, но из уважения к духовному сану он этого не сделает. Зато он очень и очень советует немедленно отправиться в Мешико, где и переговорить с самим Кортесом. Здесь же слов больше тратить нечего.

Но священник Гевара не унимался; он велел эскривано Вергаре вынуть копию назначения Нарваэса и прочитать ее во всеуслышание. Сандоваль, со своей стороны, запретил чтение каких бы то ни было бумажек. Когда же тот тем не менее принялся читать, он его грозно перебил, пригрозив сотней палок, ибо неизвестно, чей он эскривано, да и эскривано ли вообще, как неясно также, что за бумагу он извлек – подлинную, и достоверную или обманную… Когда же гордый священник воскликнул: “Чего смотреть на изменников! Читай, как велено”, – Сандоваль лишь ответил: “Врешь, святоша”. Велел всех схватить и немедленно доставить в Мешико. Точно из земли выросли индейцы, и через минуту все шесть молодчиков были аккуратно связаны и перевязаны, взвалены на спины носильщиков и через четыре дня принесены в Мешико; индейцы их несли и днем, и ночью.

Немало пленники дивились быстроте и точности доставки, еще более изумлялись величине и благоустроенности городов по пути. Говорят, иногда они сомневались, во сне или наяву с ними все это происходит.

Кортес был уже извещен о транспортировке парламентеров и при их приближении к Мешико послал навстречу людей с тремя конями и отборной едой; они должны были освободить арестованных и извиниться перед ними. Наконец, Кортес сам выехал им навстречу и мог убедиться в ошеломляющем впечатлении, какое на них произвела громада Мешико.

Но дивиться пришлось им и дальше, не только обилию у нас золота и других драгоценностей, но и величию, а в то же время и товарищеской доступности самого Кортеса. Не прошло и двух дней, как все сии львы рыкающие стали послушнее ягнят; чудо сие свершило доброе обхождение, то есть хорошие обещания и большая толика золотых слитков и драгоценных камней. Возвращаясь в лагерь Нарваэса, все они горели желанием послужить Кортесу, и все их речи сводились к одному: нужно идти не против нас, а соединиться с нами.

Да, Кортес всех видел насквозь и обо всем думал вовремя. К счастью, он командовал столь же зоркими и рассудительными людьми, и всегда в его распоряжении были не только крепкие руки, но и умные головы.

Так, например, было решено, еще до отъезда парламентеров, послать письмо к Нарваэсу с приветствиями и предложением услуг, только бы он не гневался на нас, ибо наша с ним распря сейчас же поведет к повсеместному и общему восстанию индейцев. Надумали мы это письмо не только потому, что нас было слишком мало в сравнении с его силами, но и надеясь на то, что передатчик письма улучит минутку для душевного разговора с солдатами и капитанами Нарваэса, тем более что многие, как нас уверяли священник Гевара и эскривано Вергара, весьма его недолюбливали, и некоторое количество золота весьма решительно поможет определению подлинных симпатий. С письмом поехал наш падре Бартоломе де Ольмедо из Ордена Нашей Сеньоры Милостивой, которому и вручено было очень убедительное количество золота и драгоценностей, а также тайные письма Кортеса к известному уже нам² секретарю Андресу де Дуэро и к аудитору Лукасу Васкесу де Айльону, нашему доброжелателю с Санто Доминго, тоже с соответствующими приложениями – ювелирными изделиями из золота.

С великим высокомерием Нарваэс принял письмо Кортеса. Он его прочитал при всех, и тотчас посыпались недостойные шутки. Особенно отличался некий Сальватьерра, болтун и трус, несмотря на здоровенное телосложение; в угоду Нарваэсу он договорился до чертиков: нечего толковать с изменниками, не стоит читать и их писем, а взять их всех да перебить, а Кортеса еще поджарить, да разрубить и так далее. Но вот прибыл и священник Гевара со своими спутниками. Его обстоятельные сообщения были иного рода: Кортес – герой и верный слуга императора; государство Мотекусомы велико и обильно, всем там достаточно места, тем более что Кортес готов решить дело миром. Не этого ждал Нарваэс, а свое недовольство он выразил тем, что отдалил от себя своих посланцев. Совершенно иное впечатление зато получилось у сотоварищей Нарваэса: жадно вслушивались они в рассказы о богатстве и привольной жизни Кортесова войска, как там любой солдат играет на чистое золото, как это же золото лежит целыми кучами и тому подобное. Сильнее еще, конечно, действовали слова и подарки падре Ольмедо, и вскоре наиболее видные капитаны и солдаты горели желанием присоединиться к нашему предводителю.

Не молчал и аудитор Лукас Васкес де Айльон, особенно после получения письма от Кортеса и золотого его поклона. Он открыто говорил о вопиющей несправедливости – идти войной против столь заслуженных людей; и, нужно сказать, слова его падали на подготовленную почву, тем более что Нарваэс ни с кем не поделился подарками от Мотекусомы.

Нарваэс заметил растущее недовольство своих капитанов и солдат, и, считая аудитора ответственным за это, он не велел ни ему, ни его людям давать какие-либо припасы. Наконец, подстрекаемый Сальватьеррой и другими креатурами, он отважился арестовать аудитора, посадил его на корабль и отправил на Кубу. Впрочем, туда аудитор не прибыл, ибо не то задарил, не то застращал капитана, и тот высадил его на Санто Доминго, где Королевская Аудьенсия сейчас же энергично вступилась за него, считая обращение с ним оскорблением для себя; дело направлено было в Испанию, но всесильный президент Королевского Совета по делам Индий – епископ Бургоса дон Хуан Родригес де Фонсека, не давал ему ходу, тем более что был тогда уверен в торжестве Нарваэса и гибели Кортеса. Помимо аудитора были и другие жертвы. Некий Гонсало де Обланка, высокоученый, храбрый и весьма знатный, как-то откровенно заявил Нарваэсу, что все мы с Кортесом верные слуги короля, чего нельзя сказать о тех, что арестовывают аудиторов Королевской Аудьенсии. Нарваэс так и загорелся: Гонсало был закован в цепи, и это на него, человека тонкого и чувствительного, так сильно повлияло, что на четвертые сутки он скончался. Еще брошены были в тюрьму и два солдата за то, что “хорошо отозвались” о Кортесе, один из них, Санчо де Барахона, потом стал жителем Гватемалы. Впрочем, неистовство Нарваэса ему немало повредило. Несколько родных и друзей Лукаса Васкеса де Айльона, видя, что за ними особо наблюдают, и опасаясь расправы, оставили Нарваэса и перешли к Сандовалю, который, понятно, принял их с распростертыми объятиями.

Между тем Нарваэс, со всем своим войском, скарбом и артиллерией, двинулся в Семпоалу и в этом большом и многолюдном городе и осел. Перво-наперво он отнял здесь у толстого касика все его запасы хлопчатобумажной ткани, украшений и драгоценностей; затем он захватил всех тех индейских девушек, которые были нам переданы касиком, но которых мы не взяли с собой, так как не хотели их подвергать опасностям военного похода. Касик неоднократно жаловался, что ни Малинче, ни его люди ничего не брали насильно, что они были добрые teules [(божества)], но Нарваэс, Сальватьерра и прочие издевались над ним и над его преклонением пред “каким-то Кортесом”.

Отсюда, из Семпоалы, Нарваэс отправил эскривано Алонсо де Мату с несколькими другими лицами в Мешико, чтоб передать нам копию его полномочий и приказ немедленного подчинения; потом Мата был арбалетчиком, а по прошествии времени – стал жителем Пуэблы. Кортес ежедневно получал самые точные донесения; знал он и о насилии над аудитором Королевской Аудьенсии, и о переходе к нам пяти видных лиц, и об общем недовольстве. Посему он, по своему обыкновению, собрал всех нас, и мы решили немедленно двинуться против Нарваэса, оставив в Мешико Педро де Альварадо сторожить Мотекусому. К счастью, из Тлашкалы только что прибыло множество индейцев с маисом – ибо в Мешико урожай был плох, – а также со значительным запасом живности и фруктов. Все это осталось у Альварадо. Стены нашего дворцового комплекса были укреплены дополнительно, снабжены бойницами, несколькими фальконетами и бронзовыми пушками. Оставлен был почти весь порох, за исключением самой необходимой его доли, 14 аркебузников, 8 арбалетчиков и 5 всадников, а всего, считая и самого Альварадо, 80 человек³ – в основном лица, считавшиеся сторонниками Диего Веласкеса. Мотекусома, конечно, не мог не заметить этих приготовлений, но долгое время он не заговаривал об этом с Кортесом и только раз, во время обычного утреннего посещения, не удержался и высказал приблизительно следующее: “Сеньор Малинче! Вот уже несколько дней, как ты и твои товарищи проявляете большую деятельность. Паж Ортегилья сообщил мне, что вы идете против своих братьев, только что прибывших морем, а для моей охраны оставляете здесь Тонатио. Скажи же мне толком, в чем дело; может быть, я смогу чем-либо помочь. Я опасаюсь, как бы с вами не случилось беды, ибо прибывших впятеро больше, нежели вас. К тому же они тоже считают себя христианами, почитают те же изображения и те же кресты, и также служат мессу, и заявляют, что они тоже подданные вашего короля и что вы, наоборот, беглые и преступники, за что они и хотят вас либо захватить, либо убить. Право, не знаю, что и думать! Ясно одно: вам очень и очень нужно быть настороже!”

Кортес, приняв беспечно-веселый вид, ответил, с помощью наших переводчиков – доньи Марины и Херонимо де Агиляра, что, зная его любовь к нам, он не хотел его огорчать до поры до времени. Теперь же он готов ответить Мотекусоме на все вопросы. Конечно, прибывшие – такие же христиане и слуги и вассалы нашего великого императора. Но первая ложь: что мы якобы бежали из земель нашего короля и сеньора; нет, он-то и послал нас, как мы неоднократно уже заявляли. Что же касается великого их числа, то беспокоиться нечего: как мы считаем, наш Сеньор Иисус Христос и Наша Сеньора Санта Мария дадут нам нужную силу, ибо те – злые люди и дело их злое, а посему пропащее. Наконец, у нашего императора так много разных королевств и сеньорий и так много всяких народов, что друг на друга они мало походят: мы из подлинной Старой Кастилии и называемся кастильцы, а те и их предводитель, что находятся в Семпоале, из отдаленной провинции, Бискайи, и называются бискайцы, где и говорят-то по-чудному, вроде как племя отоми⁴ около Мешико. Нечего, посему, за нас трепетать. Мы скоро справимся с незваными гостями и вернемся в столицу, и просьба к нему: помочь Тонатио, так они называли Педро де Альварадо, с 80 солдатами, следить, чтобы не было восстания и чтобы доставка провианта не прерывалась.

Дважды обнялись и облобызались Мотекусома и Кортес, причем ловкая донья Марина подсказывала, что повелителю Мешико приличествует высказать как можно больше печали по поводу разлуки с нами… Предлагал Мотекусома также 5000 отборных воинов, но Кортес, по понятным причинам, отказался и благодарил за столь великое расположение. А затем просил извинить его, ибо много еще осталось дел и хлопот. Оба еще раз дружески обнялись и затем расстались.

Затем Кортес созвал Альварадо и всех остающихся и снабдил их самыми решительными инструкциями, и по возвращении обещал любого из них сделать богатым человеком. Оставлены же были отчасти колеблющиеся, ненадежные, подозрительные; также остался и священник Хуан Диас.

Мы же, совсем налегке, без обоза, женщин и слуг, двинулись в Чолулу. Прибыв туда, Кортес послал гонцов в Тлашкалу к нашим друзьям, Шикотенкатлю и Машишкацину, с просьбой выставить 5000 воинов. Ответ был: ежели дело идет о борьбе с индейцами, они готовы дать любое количество, ежели же против таких же teules, как мы, и против пушек и лошадей, то, да не прогневаемся мы, помощи они дать не могут; зато прислано было великое множество битой птицы.

Другой гонец послан был к Сандовалю, чтоб он со всем своим отрядом спешил на соединение с нами: мы, дескать, остановимся в 12 легуа от Семпоалы, около поселений Танпаникита и Митлангита⁵, пусть идет быстро, но осторожно, чтоб не попасть в лапы Нарваэса.

Сами же мы продвигались тоже с особой осторожностью. Двое из нас, замечательные ходоки, шли на день пути впереди нас, держась тропинок, недоступных для конницы, и все время собирали сведения у местных индейцев; мы сами выслали вперед надежный авангард, чтобы в случае чего захватить кого-либо из людей Нарваэса.

Действительно, вскоре они наткнулись на некоего Алонсо де Мата, о котором уже говорилось, с четырьмя другими испанцами, которые ему, якобы королевскому эскривано, должны были служить в качестве свидетелей. Испуг их был немал; они приблизились с униженными поклонами, но Кортес, услышав громкий титул, даже сошел с коня. Тогда Алонсо де Мата значительно похрабрел и тотчас приступил было к прочтению разных там грамот. Но Кортес прервал его вопросом: королевский ли он эскривано? На утвердительный ответ он ему велел представить свои на сей счет полномочия; ежели их нет, то ему нечего трудиться; да и бумаги должны быть не копии, а подлинники за подписью Его Величества и с печатями. Тот замялся, ибо он не был королевским эскривано; молчали и его спутники. Кортес же пришел им на помощь: велел принести кушанья и рассказал, что мы направляемся в Танпаникиту, поближе к Нарваэсу, где мы и готовы вести с ним дальнейшие переговоры. Слова свои Кортес все время взвешивал и ничем дурным не помянул Нарваэса. Потолковал он со всеми также наедине, смазал их малой толикой золота, и они ушли от нас куда веселее, нежели прибыли. Своим, оказывается, они рассказали немало хорошего про Кортеса, тем более что мы, при встрече с ними, надели множество золотых цепочек, а кое-кто украсил драгоценностями и оружие. Все это поразило их, и в лагере Нарваэса много толковали о том, что обоим полководцам лучше бы все же помириться.

Но вот мы прибыли в Танпаникиту, где на другой день с нами соединился и Сандоваль со своим отрядом из 60 человек. При нем же находились и пятеро знатных перебежчиков, которых Кортес, конечно, всячески приветствовал. Затем Кортес удалился с Сандовалем, и тот детально доложил ему о всех бывших событиях, между прочим, о следующем забавном деле.

Послал он, Сандоваль, двух своих солдат, под видом индейцев, в лагерь Нарваэса. Взяли они по корзинке вишен как бы для продажи и благополучно проникли куда нужно. Одним из первых покупателей был горе-герой Сальватьерра, который, кстати, велел им принести корма для его лошади. Те пошли, приволокли охапку травы, и так как дело шло к вечеру, они замешкались и подслушали много разных разговоров, между прочим, довольный возглас Сальватьерры: “Вот что значит прибыть вовремя! У предателя Кортеса накопилось больше 700 000 золотых песо, да у его команды, наверное, столько же. Всем нам суждено стать богатыми людьми!”

Когда же настала ночь, лазутчики тихо подкрались к коню, взнуздали и оседлали его и преспокойно ускакали, так как им удалось овладеть еще и другой лошадью. Конечно, и Сальватьерра, и Нарваэс на следующее утро поняли, что за продавцы их посетили. Беспечность их с тех пор значительно уменьшилась.

Так рассказывал Сандоваль, а Кортес порадовался лихой проделке…

Стянув все свои силы, Кортес решил снова послать к Нарваэсу падре [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой, человека тонкого и обходительного. С общего согласия составлено было следующее письмо. Сперва шли обычные комплименты, затем уверения, что мы несказанно рады возможности служить со столь прославленным героем Богу и Его Величеству; правда, на предыдущее наше почтительное послание не последовало еще ответа, а ответы его Мотекусоме создали великий мятеж в стране, тем не менее Кортес, которого он, по слухам, произвел в изменники, готов все забыть и предлагает ему выбрать для себя и своего войска любую провинцию; жаль также, что он до сих пор не удосужился предъявить нам, как мы просили, подлинные свои полномочия, а посему мы, дабы выполнить в точности волю Бога и короля нашего сеньора, вновь предлагаем ему в трехдневный срок предъявить нам сей документ с эскривано Его Величества; пришли мы в поселение Панганекиту⁶ не ради чего-либо иного, а лишь чтобы быть поближе к нему, дабы передача писем и личные встречи могли упроститься; ежели же у него нет государевой бумаги, то мы не препятствуем ему вернуться на Кубу, но с условием, чтоб он не бунтовал индейцев, иначе придется открыть военные действия, захватить его и в цепях отослать в Испанию, как человека, возбудившего, на свой страх и риск, резню между своими; письменное же наше обращение объясняется тем, что никто из королевских эскривано, находящихся у нас, не рискует лично направиться к нему после его расправы с аудитором Лукасом Васкесом де Айльоном; а по сему печальному случаю Кортес, в качестве генерал-капитана и старшего судьи всей Новой Испании, принужден потребовать от него объяснений, ибо расправа с аудитором есть оскорбление Его Величества, как и отнятие имущества у толстого касика и захват знатных индейских девушек тоже являются делами уголовными; и что Бог свидетель всему сказанному.

Письмо это подписал Кортес, капитаны и несколько солдат, среди которых был и я. С падре Ольмедо отправился еще некий Бартоломе де Усагре, родной брат которого служил в артиллерии Нарваэса.

Прибыв в главную квартиру Нарваэса, монах [падре Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой, точно следуя указаниям Кортеса, сделал ряд секретных сообщений целому ряду лиц, среди которых, кроме брата Усагре, был и еще артиллерист, Родриго Мартин; распределил он между ними и золотые слитки. Затем он тщательно переговорил с Андресом де Дуэро, секретарем Веласкеса, а потом уж направился к самому Нарваэсу.

Несмотря на подчеркнутое подобострастие нашего монаха Ольмедо, Нарваэс все же почуял неладное и даже готов был арестовать его. Но Андрес де Дуэро, не только секретарь, но и родственник Диего Веласкеса, весьма любимый всем войском, а посему наиболее независимый, определенно воспротивился этому: арест монаха из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой всегда может навлечь крупные неприятности; не беда даже, если он попытается кое-кого интриговать; с другой стороны, нужно вспомнить, с каким почетом и сдержкой Кортес обращался с послами Нарваэса; наконец, он сам уже поговорил с монахом Ольмедо и вынес впечатление, что все капитаны Кортеса горят желанием найти примирение с Нарваэсом, да и сам Кортес говорит о нем с исключительной похвалой.

Словом, Андрес де Дуэро сумел переубедить Нарваэса, о чем немедленно и сообщил падре Ольмедо, который вскоре был вызван Нарваэсом и принят с большой учтивостью. Наш монах, тонкий и хитроумный человек, высказал пожелание поговорить с Нарваэсом наедине и открыл ему следующее: “Отлично знаю, что Вы только что помышляли о моем аресте. Напрасно! Сеньор, в собственном лагере навряд ли у Вас есть столь же преданный слуга, как я. Ведь я глубоко убежден, что большинство рыцарей и капитанов Кортеса хотели бы видеть его в Ваших руках, да и вообще думаю, что не избежать нам быть под Вашим водительством. Как раз, чтоб ускорить это, они и заставили Кортеса написать Вам дерзкое письмо, которое мне дали для передачи Вам, но которое я хотел было бросить в реку”. Конечно, Нарваэс выразил живейшее желание увидеть письмо. Ольмедо немного для виду поломался, но потом согласился пойти за ним на квартиру. На самом же деле он поспешил к Андресу де Дуэро, прося его сделать так, чтобы как можно больше видных людей присутствовало при прочтении письма. Сальватьерра, разумеется, был среди них.

И вот падре Ольмедо передал письмо Нарваэсу, прося его не слишком уже считаться с тоном этого послания, ибо, при благосклонном отношении к ним, Кортес и его войско охотно ему подчинятся… По требованию присутствующих письмо было прочитано вслух. Нарваэс и Сальватьерра так и сыпали ядовитыми замечаниями; другие просто потешались; но Андрес де Дуэро прикинулся удивленным: как это они, желая примириться с Нарваэсом, пишут такой вздор! Его поддержал старший альгуасил лагеря Нарваэса – капитан Агустин Бермудес и предложил совместно с Андресом де Дуэро, да еще с Сальватьеррой отправиться к самому Кортесу для выяснения всех этих странностей. Сальватьерра наотрез отказался (так и рассчитывал наш падре Ольмедо) посетить “изменника”, а Андрес де Дуэро согласился, причем взял с собой также нашего Бартоломе де Усагре, чтоб он не проговорился как-нибудь. Нарваэс дал ряд секретных поручений, между прочим, уговорить Кортеса встретиться с Нарваэсом в одной индейской деревушке, посередке между обоими лагерями, дабы переговорить друг с другом о разграничении провинций.

 

ПОБЕДА НАД НАРВАЭСОМ

 

При первом же точном известии о силах армады, приведенной Нарваэсом, Кортес отрядил одного из наших солдат, долго служившего в Италии, замечательного знатока всякого оружия и ловко орудовавшего пикой, в провинцию Чинантла, где было немало руды. Народ этой провинции, смертельный враг мешиков, недавно вступил с нами в дружбу; особенностью его вооружения были копья, куда длиннее наших испанских, с широким двуострым концом. Теперь Кортес вспомнил об этом и заказал у них 300 таких копий, причем дал посланному образец металлического наконечника, ибо индейцы по своему обычаю применяли и тут кремень. Медная руда, как сказано, была в изобилии на месте, и каждое копье делали с двумя наконечниками, а так как все население, во всех четырех или пяти поселениях этой провинции, принялось за дело, копья быстро были сделаны и удались на диво хорошо. Кроме того, Кортес потребовал от них еще 2 000 человек, вооруженных копьями местного образца, и они должны были прибыть к нам как раз в день праздника Духа Святого¹ в поселение Панганекиту; а поскольку посланный солдат Товилья вернулся вместе с заказанными копьями, то привести 2 000 индейцев с их копьями должен был другой наш солдат, Варриентос. Пока же к нам присоединилось 200 индейцев со своими копьями, мы изучили их способы владеть копьем, прибавили к этому приемы итальянские, особенно против действий конницы, и результаты получились отличные.

Затем произведен был смотр, и, согласно запискам, нас оказалось всего-навсего, считая весь командный состав и даже музыкантов и не считая одного лишь монаха [Бартоломе де Ольмедо], – 266 человек, среди которых было 5 всадников, 2 артиллериста, несколько арбалетчиков и еще меньше аркебузников. Ясно, что при таких малых силах вся наша надежда должна была быть в счастье и умении, и на новоизготовленные копья мы надеялись крепко.

Между тем к нам в лагерь прибыл Андрес де Дуэро, с ним был наш солдат Усагре и двое индейцев-слуг [(naborias)] с Кубы; Кортес уже давно был в дружеских отношениях с Дуэро, который был секретарем у Диего Веласкеса на Кубе. Много он тогда, вместе с королевским контадором Амадором де Ларесом, оба они были наперсниками Диего Веласкеса, оказали услуг Кортесу, за что и выговорили они себе определенную часть будущей добычи. Теперь, под предлогом посланца Нарваэса, он явился напомнить об этих своих и товарища своего Амадора де Лареса правах. Конечно, Кортес не скупился на ласку и обещания: пусть только Нарваэс будет убит или захвачен, его отряд обезврежен, и провинции Новой Испании, золото и все прочее будет поделено по уговору. Говорят, даже Агустин Бермудес, старший альгуасил в лагере Нарваэса, и другие рыцари [(caballeros)] дали письменное обязательство способствовать этому плану. Во всяком случае, Дуэро взял с собой две карги² золота в слитках и великое множество украшений, нагрузив двух своих индейцев, дабы распределить все по точно установленному списку, отчасти через посредство Агустина Бермудеса и священника Хуана де Леона, отчасти через другого священника Гевару, который был первым посланцем Нарваэса, и иных друзей.

Дуэро прибыл к нам накануне дня праздника Духа Святого, и всю ночь велись переговоры и строились планы. Утром была предложена обильная трапеза, после чего Дуэро откланялся. Когда он был уже в седле, Кортес, в присутствии многих из нас, еще раз напомнил ему: “Через три дня мы будем в вашем лагере. Смотрите, чтобы все было подготовлено, иначе плохо вам придется!” Дуэро же, спокойно улыбаясь, ответил: “Будьте покойны! Все будет в исправности и по вашему желанию”.

У Нарваэса Дуэро дал самые успокоительные сведения, будто не только люди Кортеса, но и он сам ждут не дождутся подчиниться Нарваэсу.

Между тем Кортес попросил к себе Хуана Веласкеса де Леона, всем известного и всеми любимого, очень близкого родственника губернатора Кубы Диего Веласкеса, тем не менее весьма преданного нам друга и соратника. С обычной чарующей улыбкой Кортес обратился к нему: “Сеньор Хуан Веласкес, я Вас обеспокоил ввиду того, что Андрес де Дуэро только что мне сообщил, будто Нарваэс и его свита глубоко уверены, что Вы склонны поддержать их, а посему-то мне и грозит гибель. В силу этого я решил просить Вас отправиться на Вашей отличной серой кобыле к Нарваэсу, чтобы он убедился в Вашем истинном настроении. При этом прошу Вас, нацепите на себя все золото, какое у Вас имеется, и, прежде всего, Вашу “якорную цепь”; я же Вам дам и другую, еще большую, Вы ее дважды оберните вокруг шеи и остальное спустите с плеч. Не забудьте при этом хорошенько выяснить, что, собственно, затевает Нарваэс”. Тогда же Кортес отправил идти в компании с ним одного юношу, ждущего посвящения в рыцари и служившего Кортесу, которого звали Хуан дель Рио. Хуан Веласкес высказал полную готовность, но с одним условием – чтобы золото его оставалось у нас. “Мои слова, – заметил он, – стоят куда больше золота”. – “Конечно, – возразил Кортес, – таково и мое мнение, но дело не в этом; если не хотите полностью исполнить мое желание, оставайтесь лучше здесь”. Тогда Хуан Веласкес повиновался, снарядился, как указано, и уехал.

Кортес же, который послал Хуана Веласкеса только для того, чтобы убаюкать Нарваэса, немедленно велел нашему барабанщику Канильясу и нашему флейтисту Бенито де Бегеру играть сбор и приказал Гонсало де Сандовалю, который был капитаном и старшим альгуасилом, строить всех солдат для марша; и вот вся наша колонна двинулась к Семпоале форсированным маршем. По дороге солдаты наши убили двух мускусных свиней, что многие и объявили предзнаменованием победы. Ночь мы провели у какого-то ручья, подложив камень под голову, в строгом порядке и полной боеготовности. А к следующему полудню мы залегли подле речушки, где ныне уже начинаются дома Вильи Рики де ла Вера Круса³, ибо великая жара и тяжелое вооружение совсем нас заморили.

Но вернемся пока к Хуану Веласкесу де Леону. К восходу солнца он и юноша, посланный Кортесом ему в компанию, уже вступили в Семпоалу, где и остановились у толстого касика; лошадь свою Хуан Веласкес оставил у толстого касика, поскольку у Хуана дель Рио не было лошади, и они пошли пешком в лагерь Нарваэса. Встречные индейцы, хорошо знавшие Хуана Веласкеса де Леона – капитана у Малинче, громко его приветствовали; это услышали некоторые люди Нарваэса и стремглав понеслись к Нарваэсу, надеясь получить награду за добрую весть.

Нарваэс действительно обрадовался сильно и самолично вышел на улицу, чтобы приветствовать прибывших; он сердечно обнял Хуана Веласкеса, повел к себе и посадил в кресло (даже креслами экспедиция Нарваэса была снабжена!), дружески упрекая его, что он остановился не у него. Сейчас же он отрядил человека за его лошадью и багажом, заявляя, что Хуаны Веласкесы могут проживать лишь под крышей Нарваэса. Но уже первые речи сильно огорчили хозяина. А именно, Хуан Веласкес сказал, что прибыл лишь на короткое время, чтобы приветствовать Нарваэса и его капитанов, а кстати выяснить наилучший способ примирить Кортеса с Нарваэсом. Когда же тот удивился, как это ты, родственник высокородного Диего Веласкеса, заступаешься за изменника, Хуан Веласкес резко перебил его указанием, что изменников нет, есть лишь верные слуги Бога Нашего Сеньора и Его Величества, а посему он весьма просит подобных речей в его присутствии не вести.

Тогда Нарваэс испробовал иную струну: сулил Хуану Веласкесу великие милости, если он отстанет от Кортеса. Но и это не вышло, ибо собеседник столь же сурово прекратил и этот разговор, указывая на нерушимость своей присяги.

К этому времени собрался почти весь штаб Нарваэса. Все они поспешили увидеть Хауна Веласкеса, именитого человека с тонкими манерами и могучими плечами, прекрасным лицом, удивительной холеной бородой, с громадными золотыми цепями вокруг шеи и даже плеч. Всякий хотел приблизиться к храбрецу и счастливцу, и Хуан Веласкес успел со многими переговорить, между прочим и с Андресом де Дуэро, старшим альгуасилом Бермудесом и даже с нашим монахом [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой.

Но наиболее рьяные сторонники Нарваэса установили слежку, и все тот же Сальватьерра стал убеждать Нарваэса арестовать Хуана, ибо он смущает народ. Готов был уже приказ об аресте, и лишь с величайшими затруднениями Бермудес, Дуэро и другие смогли уговорить Нарваэса не причинять насилия, а, наоборот, проявить ласку и пригласить его к обеденному столу.

Нарваэс все настаивал, чтобы Хуан Веласкес уломал Кортеса подчиниться, но тот выдвинул другой, по его мнению, более возможный план – поделить провинции Мешико между собой. Впрочем, Хуан Веласкес и тут хитрил, ибо стремился, как можно больше извлечь из Нарваэса. Со своей стороны не зевал и монах Бартоломе де Ольмедо, который за короткий срок так сумел втереться в доверие, что слыл уже близким другом и советчиком. Вот он и предложил, чтоб пред Хуаном Веласкесом был устроен парад всего войска, чтобы он лишний раз убедился, насколько бессмысленна всякая надежда на сопротивление и что Кортесу остается одно – сдаться. Нарваэс пошел на приманку, и парад состоялся в полном блеске.

На следующий день за торжественной трапезой случилась беда. Приглашен был, между прочим, еще один Веласкес, Диего, родной племянник губернатора Кубы. Он и поднял опять разговор об “измене” Кортеса; Хуан Веласкес вспылил; а тот еще более подлил масла в огонь, заявив, что товарищи изменника – тоже изменники и что Хуан порочит весь род Веласкесов; Хуан обозвал его лжецом и, кстати, отметил, что родня родне рознь и его линия Веласкесов совсем иная, нежели та, к которой принадлежит молодой лгунишка и его дядюшка. Доказательства он готов представить сию минуту, и при этих словах он ударил по своему мечу. Не будь вмешательства присутствующих, пролилась бы кровь. По требованию Нарваэса Хуан Веласкес, монах [Бартоломе де Ольмедо] и Хуан дель Рио должны были немедленно оставить лагерь. Сборы были недолги, ибо Хуан все время не снимал ни доспехов, ни даже шлема. Прощаясь с Нарваэсом, он еще раз спросил, не хочет ли тот что-либо передать Кортесу. “Ничего, – ответил тот, – уходите только скорее! Было бы лучше, если бы Вы вообще не приходили”. Подле стоял и молодой Диего Веласкес. И опять бы разгорелись страсти, и Хуану грозил бы арест, если бы несколько капитанов Нарваэса из сторонников Кортеса, желавшие проводить и охранить Хуана, не обратились к нему с деланно суровым окриком – не мешкать и убираться подобру-поздорову. Решили же они его поторопить, ибо знали, что отряд всадников готовится преследовать его и его золото.

Но они благополучно добрались до речушки, то есть до нашего расположения, что было в одной легуа от Семпоалы, и здесь было не мало смеха, когда Хуан Веласкес де Леон рассказывал нам о своих речах и успехах – он успел-таки многих наделить золотом, о хитреце монахе Бартоломе де Ольмедо и дураке Сальватьерре, которого монах так легко околпачил. Мы прямо-таки покатывались со смеху, и никому не пришло на ум, что завтра – битва, что нас лишь 266 человек, что нам один выход – либо пасть, либо победить; а на каждого из нас было больше чем по 5 людей Нарваэса.

Жара спала; мы были наготове и ночь провели в том же лагере у речушки, в одной легуа от Семпоалы.

Но вернемся пока в лагерь Нарваэса. Посещение Хуана Веласкеса не осталось без последствий: кое-кто из приближенных Нарваэса стороной узнал о подарках Кортеса, о группировках в его пользу и тому подобное; наблюдение поэтому было усилено, и все как бы насторожились. Нарваэс формально объявил нам войну – это мы узнали от одного дезертира, вернее, посланного Дуэро, который сговорился с Кортесом извещать его таким путем о крупных новостях, – и вывел свое войско из Семпоалы, встав лагерем в четверти легуа от нее. Но пошел ливень, и Нарваэс и все остальные, непривычные к таким передрягам, скоро потеряли весь свой пыл. Решили вернуться опять в город, выдвинув лишь отряд конницы в 40 человек для наблюдения за дорогой, откуда нас ждали. Для поднятия настроения Нарваэс объявил, что за доставку Кортеса или Гонсало де Сандоваля живым или мертвым он назначает премию в 2 000 песо. Паролем дня определен был возглас “Санта Мария! Санта Мария!”. Вот как готовился к битве Нарваэс.

Что же происходило в лагере Кортеса?

Находясь столь близко от неприятеля, мы расставили охрану из самых надежных людей, затем отдохнули немного, а потом Кортес, сидя на боевом коне, держал перед нами длинную, но сильную речь. Начал он издалека, с дел на острове Куба; указал на разницу между Нарваэсом, который стремился лишь к собственной выгоде, и нами, имевшими в виду государственные цели, расширение власти короля и силы христианства, напомнил, что именно для этой цели мы сами, а не кто-либо иной, сделали его генерал-капитаном и старшим судьей всей Новой Испании, несмотря на ряд противодействий и интриг, которые постепенно лишь прекратились; затем в ярких чертах привел на память великие наши тяготы, голод, холод, бесконечное недосыпание, отчаянные битвы и множество геройских поступков: “Вот что мы выстрадали и пережили! И вот бросается на нас какой-то Панфило де Нарваэс, точно бешеный пес, называет нас изменниками и злодеями, бунтует индейцев и самого Мотекусому, осмеливается заключить в оковы аудитора нашего короля, наконец… объявляет нам борьбу насмерть, точно неверным маврам! Раньше мы, храбрецы, лишь защищались, в случае крайней нужды, теперь мы должны наступать, иначе Нарваэс и нас самих и все дело наше ошельмует; если мы не одолеем, мы быстро, на основании его слов, из верных слуг и славных покорителей превратимся в убийц, грабителей, опустошителей. Теперь нам надлежит не только защищать нашу жизнь, но и нашу честь! Будем же единодушны, крепки и нерушимы”. Тут все мы поддержали его громкими криками, а он, растроганный и обрадованный, продолжал свою речь, несмотря на наступление полной темноты.

“На войне, – продолжал он, – мудрость и осмотрительность значат не меньше, нежели самая буйная доблесть. Посему прошу выполнять в точности все мои приказы”. Первейшим делом, по его мнению, было – овладеть теми 18 орудиями, какие Нарваэс выдвинул против нас на подступах к городу; 60 человек отряжены были на это дело, самых смелых, молодых и крепких, среди которых назначен был и я; капитаном нам дали Писарро, тогда еще молодого, ничем пока не прославившегося. Как только мы овладеем пушками, мы сейчас же должны броситься на штурм расположения самого Нарваэса, помещавшегося на высотах главного си [(пирамиды храма)]. Тут мы должны были соединиться с Гонсало де Сандовалем, которому, тоже с 60 человеками, поставлена была специальная задача. Помню, как сейчас, дословно весь приказ на его имя: “Гонсало де Сандовалю, старшему альгуасилу Его Величества в Новой Испании, сим поручается захватить Панфило де Нарваэса, и, если он не сдастся добровольно, убить его. Сие должно случиться по долгу службы Богу и Его Величеству в наказание за насилие над аудитором нашего императора. Дано в лагере и подписано: Эрнан Кортес. Скрепил секретарь: Педро Эрнандес”. Одновременно Кортес объявил, что первый, кто пробьется к Нарваэсу и попытается его схватить, получит 3 000 песо, второй – 2 000, третий -1 000. Также Диего де Ордасу дано было 60 солдат для захвата Сальватьерры, засевшего на высотах другого, меньшего си. Далее Хуан Веласкес де Леон, тоже с 60 людьми, должен был двинуться против Диего Веласкеса, недавнего своего противника. Сам Кортес с 20 людьми должен был появляться всюду, где будет нужда в нем. Лозунгом нашим, для опознания в темноте, избрано было “Дух Святой! Дух Святой!”.

Дав все эти приказы в письменной форме, Кортес еще раз обратился к нам: “Знаю, как и Вы, что войско Нарваэса раза в четыре сильнее нас. Но большинство из них новички, кое-кто болен, многие недовольны своим предводителем, и для всех, наконец, наш поход – полнейшая неожиданность. К тому же они отлично знают, что с переменой полководца они не только ничего не теряют, но даже выигрывают. Итак, вперед! Честь Ваша и слава зависят от Вашей доблести! Лучше умереть, нежели влачить жалкую и позорную жизнь!”

Начался дождь, и Кортес закончил свою речь.

Часто я потом размышлял, почему Кортес ни разу не упомянул о связях и дружбе, установленных со многими из войска Нарваэса. Думаю, что в этом еще раз и особенно ярко сказался его талант полководца: обстоятельства требовали всей нашей храбрости, и он не хотел ее снижать посторонними надеждами…

Итак, нам с Писарро досталась первая и самая опасная работа: ударом в лоб, без прикрытий, нужно было захватить могучую артиллерию. Писарро поэтому сказал несколько ободряющих слов и дал точную инструкцию: биться из всех сил, пока не захватим пушки, затем повернуть их, приставить наших артиллеристов: Месу, “Сицилийца”, Усагре и Арбенгу и пустить ее против расположения Сальватьерры. Эх, если бы у нас было чудное снаряжение наших врагов! Многие из нас в эту минуту дали бы все свое достояние за лучший шлем, лишний нагрудник или иные какие-либо хорошие доспехи!

Что касается меня, то, будучи в хороших отношениях с Сандовалем, я упросил его разрешить мне примкнуть к его отряду после взятия пушек, ежели я, конечно, останусь в живых. В глубокой темноте, чутко прислушиваясь, сидели мы как бы “отдыхая”, а на самом деле предаваясь не очень веселым мыслям; хорошо бы было подкрепиться, но у нас не было ни крошки еды. Вдруг подбежал один из дозорных с вопросом, не слышали ли мы чего. Мы ответили отрицательно; но почти в тот же момент начальник караула объявил, что исчез Гальегильо, тот самый перебежчик, которого послал Дуэро, что он, значит, был лазутчиком, наши намерения скоро станут известны Нарваэсу, а посему Кортес дал приказ немедленно выступать. Действительно, зарокотал барабан, заиграла флейта, и наш отряд вместе с другими двинулся вперед.

Впрочем, насчет Гальегильо вышла ошибка: никуда он не бежал, а тихонько спал, целиком укрывшись каким-то плащом, ибо холод и дождь были ему еще непривычны. Боевая музыка немедленно была приостановлена, но продвижение продолжалось, хотя и менее спешно.

Но вот мы подошли к реке и наткнулись на первый передовой пост. Одного мы захватили, но другой вырвался и поднял тревогу… Никогда не забуду, как мы переходили реку, сильно раздувшуюся от дождей: ни зги не видно, ноги то и дело обрываются, тяжелая ноша мешает и тянет в воду. Но раздумывать было некогда. С величайшей резвостью бросились мы на пушки, так что в общей суматохе враг мог выстрелить лишь из четырех; три ядра просвистели над нашими головами, четвертое, увы, попало в цель и уложило троих товарищей. Быстро справились мы с артиллеристами и охраной из конницы Нарваэса и, как приказано, заставили играть взятые пушки против врага.

Не менее счастливо шло дело у Сандоваля. Шаг за шагом, несмотря на отчаянное сопротивление Нарваэса, он поднимался по ступеням большого си [(пирамиды храма)]; когда же Писарро с нами пришел ему на помощь, натиск еще усилился, и вот тут-то мы и поняли, какой великий смысл имела забота Кортеса о более длинных копьях. Вдруг послышался возглас Нарваэса: “Санта Мария! Я умираю, удар пришелся в глаз!” В ответ прогремело наше: “Победа! Победа! Именем Духа Святого пал Нарваэс!” И все же мы не скоро справились бы с захватом громадного си, если бы высокий Мартин Лопес, строитель наших бригантин, не изловчился каким-то чудом зажечь скирды соломы, расположенные на самой верхней платформе си. Эх, как посыпались сверху люди Нарваэса; сбежал и он сам, и первым схватил его некто Педро Санчес Фарфан. Сейчас же прогремел радостный крик: “Да здравствует император и его полководец Кортес! Победа! Нарваэс пал!”

Конечно, работа еще продолжалась. Многие из капитанов Нарваэса еще держались на своих позициях, тоже на высотах cues. Кортес велел поэтому через герольда провозгласить: “Именем императора – всем сдаваться под страхом казни”. И объявление это, и особенно удачная работа артиллерии, общая суматоха и преувеличенные страхи сделали свое. Дольше всех упорствовали лишь отряды молодого Диего Веласкеса и Сальватьерры, занимавшие исключительно выгодные позиции.

Пленный командный состав мы согнали в одно место; подле был и Нарваэс, которому наскоро заковали ноги, Кортес, весь измученный, мокрый, в грязи и поту, показался здесь на короткое время, внушая нам крайнюю бдительность, а затем опять умчался в другие пункты. Дождь то переставал, то опять начинал; кромешная темнота лишь изредка сменялась слабым лунным светом, но она нам была привычна и даже помогла: светляки принимались нашими врагами за тлеющие фитили, и они немало были напуганы столь большим количеством аркебуз.

Нарваэс, сильно израненный, с выколотым глазом, просил Сандоваля дозволить врачу, которого он привез с Кубы, заняться им и другими ранеными капитанами. Просьба, конечно, была уважена. Как раз во время перевязки Кортес вновь приблизился, и Нарваэс, узнав об этом, сказал ему: “Воистину, сеньор полководец, Вы немало можете гордиться сегодняшней викторией и моим пленением”. Кортес ответил: “Богу слава, давшему мне столь храбрых товарищей. А насчет виктории могу Вас уверить, что она невелика в сравнении с другими нашими победами в Новой Испании”. После сего Кортес велел Сандовалю выделить Нарваэса, отвести его в другое место и приставить к нему особую стражу, среди которой находился и я. Ибо, несмотря на победу, нам все же было не совсем по себе: ведь не хватало еще 40 всадников, которых Нарваэс выслал для охраны переправ; они каждую минуту могли нагрянуть, освободить пленников и наделать великих дел.

Бдительность посему была удвоена, а кроме того, Кортес отрядил Кристобаля де Олида и Диего де Ордаса к ним, чтобы уговорить их сдаться. Они сели на только что добытых коней – мы с собой не взяли ни одного – и так умело повели дело угрозами, обещаниями и ловкими речами, что скоро достигнуто было полное соглашение.

Между тем, совершенно рассвело. И когда было получено известие о сдаче конницы, музыканты корпуса Нарваэса сами собой, без всякого приказа, сыграли туш, а затем воскликнули стройным хором: “Велика слава римлян! Она возобновилась победой немногих над великим войском Нарваэса!” А уморительный шут, негр Гидела, приплывший с Нарваэсом, орал во всю мочь: “Что римляне! Таких побед и они не знали!” И вот начались приветствия, крики, победный шум людей и инструментов в такой мере, что Кортес велел схватить и наказать одного барабанщика, полусумасшедшего Тапию. Тогда все стихло.

Как раз в этот момент прибыли Кристобаль де Олид и Диего де Ордас с конницей, среди которой были Андрес де Дуэро, Агустин Бермудес и многие друзья нашего предводителя; все они отправились приветствовать Кортеса. Тот успел уже снять доспехи и принял их, сидя в кресле, в свободной оранжевой мантии, окруженный своими верными товарищами. Лицо его сияло, и каждого он сумел одарить улыбкой и задушевным словом. Конечно, не на малую высоту славы и могущества он вознесен был столь внезапно! Подсчет потерь показал, что со стороны Нарваэса погибли: альферес [(знаменосец)] де Фуентес – идальго из Севильи, капитан Рохас, уроженец Старой Кастилии, и двое других, и один из трех солдат, перебежавших от нас, Алонсо Гарсия “Каретник” [(Carretero)]⁴, и многие ранены. А с нашей – 4 человека и несколько ранены; ранен был и толстый касик, который с начала военных действий был помещен в лагерь Нарваэса, его Кортес поручил попечению медика и строго-настрого запретил его чем-либо беспокоить. Плохо пришлось нашим двум изменникам-перебежчикам, молодому Эскалопе и Сервантесу “Сумасшедшему”⁵: первый получил тяжелую рану, а Сервантес – изрядное количество палок; третий, “Каретник”, как уже сказано, погиб. Наконец, что касается горе-героя Сальватьерры, то редко кто-либо являл столь плачевный образ трусости, как он; достаточно сказать, что при первых кликах о победе и несчастье с Нарваэсом с ним сделалось дурно! Что же касается молодого Диего Веласкеса, то он и другие капитаны, бывшие с ним, были ранены и попали в плен к нашему капитану Хуану Веласкесу де Леону, который, однако, обошелся с ними великодушно и по-рыцарски… Вот и весь рассказ о нашей битве⁶ с Нарваэсом!

К вечеру следующего дня прибыло 2 000 вспомогательных индейских войск, присланных нам касиком Чинантлы. Командовал ими один наш солдат, Варриентос, и вошли они в Семпоалу в добром порядке, рядами, все великолепно сложенные молодцы, с громадными щитами и длинными копьями; флаги и оперение их развевались, музыка их гремела, звякала и свистела, а приветствие их было: “Да здравствует король! Да здравствует король, наш сеньор, и его полководец Эрнан Кортес!” Воистину картина была сильная, и многие из людей Нарваэса удивлялись, а втайне радовались, что они не пришли днем раньше и не приняли участие в битве.

Кортес принял их радушно, благодарил за трудный переход, одарил их и велел вновь вернуться, строго наказав никого по пути не обижать. Вернулся с ними и наш Варриентос.

Разоружив весь корпус Нарваэса, Кортес отправил Франсиско де Луго к берегу, где находился флот Нарваэса, со следующим приказом: “Маэстре и пилотов со всех 18 кораблей направить к нему в Семпоалу; снять и снести на сушу паруса, рули, компасы и вообще всячески позаботиться, чтоб Диего Веласкес на Кубе не получил ни малейшего известия о судьбе всей экспедиции; кто ослушается, сейчас же заковать в цепи и бросить в трюм.

Так и случилось. Маэстре и пилоты без всякого возражения присягнули на верность; адмиралом назначен был некто Педро Кабальеро, один из прежних маэстре, и хотя говорили, что он куплен был несколькими золотыми слитками, он верой и правдой служил Кортесу. Педро Кабальеро было строжайше указано, чтоб ни один корабль не покидал бухты; если же появятся, как можно было ждать, новые корабли с Кубы, то их захватить, разоружить и разгрузить, о чем и сообщить немедленно Кортесу.

Дальнейшие распоряжения были таковы. Хуану Веласкесу де Леону поручалось завоевание страны Пануко и постройка там колонии; для этого ему дали 120 человек, 100 из войска Нарваэса и 20 из наших, ибо те еще не знали ни местности, ни здешних способов ведения войны. Придано было им и два корабля для обследования побережья и реки Пануко. Второй отряд такого же состава, тоже с двумя кораблями, должен был под командованием Диего де Ордаса направиться к реке Коацакоалькос, чтобы там основать колонию и послать людей на остров Ямайка для закупки лошадей, крупного рогатого скота, овец, коз и кур, ибо для скотоводства эти места были особенно подходящи.

Далее Кортес велел освободить всех прежних наших противников как капитанов, так и солдат, за исключением Нарваэса и Сальватьерры, который, кстати, будто бы болел желудком. Когда же велено было вернуть им и их снаряжение, и вооружение, недовольство было немалое: ведь многие из нас обзавелись за их счет – кто лошадкой, кто отличным клинком, кто доспехами или иной ценной вещью, и никому не было охоты расставаться с этим. Указывали, что это законная добыча, ибо Нарваэс формально объявил нам войну. Но Кортес остался непреклонным, и мы скрепя сердце должны были повиноваться нашему генерал-капитану. Помню, мне лично пришлось отдать, к великому моему огорчению, лошадь с полным снаряжением, два меча, три кинжала и одну дагу⁷…

Алонсо де Авила, капитан, смелый и заслуженный вояка, мог, конечно, откровенно высказать свое мнение. Вместе с падре из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой [Бартоломе де Ольмедо] они серьезно возражали против такого обидного и пагубного распоряжения. Они указали, что Кортес напрасно подражает Александру Македонскому, который после побед⁸, как известно, честь и добычу предоставлял побежденным, а не своим соратникам. Ведь и на сей раз все подарки и подношения индейцев, прибывших поздравить с победой, были распределены не между нашими капитанами и солдатами, а между капитанами Нарваэса. Это не дело; это раздражает, ибо является странной неблагодарностью. Кортес ответил указанием, что готов нам отдать все, что имеет, но что в настоящий момент иначе поступать нельзя, так как прежних врагов следует расположить к себе подарками и обещаниями; ведь не следует упускать из виду огромного их числа: что если они взбунтуются! Алонсо де Авила тем не менее не унимался. Слово за слово, и Кортес отрезал: “Кто не хочет повиноваться, должен уйти! Испанские женщины родят немало детей, и каждый испанский мальчишка – будущий солдат!” “Да, – горячился Алонсо де Авила, – но среди этих же мальчишек немало и будущих полководцев, а порой труднее достать солдат для полководцев, нежели полководцев для солдат!”

Кортес принужден был в то время проглотить обиду, но с тех пор он охотно отсылал Алонсо де Авилу, хотя и с почетными поручениями; так, он его послал и в Испанию для вручения императору гардероба и всех сокровищ великого Мотекусомы, что, как известно, кончилось бедой, ибо корабль был атакован и захвачен французским корсаром, Жаном Флорином⁹…

Среди людей Нарваэса был негр, болеющий оспой. От него страшная болезнь и пошла по всей Новой Испании, где никто раньше о ней не слыхал; опустошения были ужасающи, тем более, что темная индейская масса не знала никаких способов лечения, кроме омовений, которыми они еще больше заражались. Так умерло великое множество несчастных, не испытав даже счастья быть сопричтенными к христианской вере…

В бытность нашу в Семпоале случилось также, что гарнизон Вера Круса потребовал своей доли в золотой добыче. Они правильно указывали, что своей стойкой службой на побережье они столь же ревностно служили Богу и королю, как и те, которые проникли в Мешико. Кортес с этим вполне согласился и заявил, что их доля давным-давно отделена и хранится в Тлашкале и что стоит туда послать лишь уполномоченных для ее получения. Они и выбрали двух доверенных, между прочим, Хуана де Алькантару “Старого”. Вскоре мы узнаем, что случилось и с ним, и с золотом, ибо колесо фортуны резко повернулось, и за радостью и покоем последовали дни печали и боевой суеты: прибыло известие, что весь Мешико восстал, Педро де Альваро осажден, укрепления разрушены или подожжены и что урон одними убитыми достиг уже семи солдат, а многие были ранены!

 

ВОССТАНИЕ И БОИ В МЕШИКО

 

Первое известие о боях в Мешико принесено было двумя тлашкальцами; вскоре последовали и другие, а также письмо Педро де Альварадо¹… Нас точно громом сразило! Ясно было, что помощь нужна немедленная. Решено было идти форсированным маршем со всей нашей силой; экспедиции в Пануко и Коацакоалькос наших капитанов Хуана Веласкеса де Леона и Диего де Ордаса были отменены, и лишь малая часть, включая сюда и всех больных, была направлена в Вера Крус, где должны были содержаться Нарваэс и Сальватьерра, отданные под охрану капитану Родриго Рангелю, новому коменданту крепости.

Как только мы готовы были двинуться в путь, прибыло посольство из Мешико в составе четырех сановников с жалобой на Педро де Альварадо. Со слезами на глазах они рассказали, что тот, без всякой видимой причины, напал со своими солдатами на главный си [(пирамиду храма)], когда там, с его же разрешения, происходило празднество их идолов Уицилопочтли и Тескатлипоки и священные танцы, и перебил множество видных военачальников, касиков и жрецов; только тогда они прибегли к самозащите, и шестеро испанцев пало. Кортес, грозно нахмурившись, ответил, что сам прибудет в Мешико и лично разберет все дело, и послы вернулись к Мотекусоме, который очень опечалился краткостью ответа и суровостью приема. Послал Кортес также письмо Педро де Альварадо, чтобы он держался до последнего и зорко следил бы за Мотекусомой².

Люди Нарваэса не очень-то охотно примкнули к нашему походу на Мешико. Кортес немало повозился с ними, разъясняя, что это – наивернейший путь к славе и богатству, что такой случай выищется не скоро и тому подобное. Наконец, он их обработал настолько, что они все до единого возгорелись желанием участвовать в славном и прибыльном деле. Если бы они знали размеры Мешико и величину опасности, ни один из них не согласился бы!

Мы продвигались большими переходами. В Тлашкале мы узнали новые подробности: оказывается, мешики без устали штурмовали наш дворцовый крмплекс, пока полагали, что мы сражаемся с Нарваэсом; семеро испанцев уже убито, часть дворцового комплекса сожжена; когда же они узнали о нашей победе, штурм немедленно прекратился, хотя Альварадо по-прежнему не снабжался ни припасами, ни водой. Тут же, в Тлашкале, Кортес устроил смотр и точную перепись; всего оказалось 1300 солдат, 96 всадников, 80 арбалетчиков и столько же аркебузников. Кортесу казалось тогда, что с таким войском без труда можно проникнуть в Мешико; к тому же великие касики Тлашкалы дали ему еще отряд в 2 000 отборных воинов.

Нигде не задерживаясь, мы быстро достигли Тескоко. Здесь, в этом большом городе, мы впервые убедились, насколько отношения изменились: никто нас не встречал, никто даже не показывался. С таким предзнаменованием мы и вступили в столицу, в день Сеньора Сан Хуана³, 24 июня 1520 года.

Это был второй наш въезд в Мешико; но какая разница с предыдущим! Город точно вымер, на улицах – никого, никаких встреч и приветствий. Лишь по прибытии в наш дворец Мотекусома вышел к Кортесу, чтобы приветствовать его и поздравить с победой. Но Кортес, упоенный успехом, еле прислушался, и монарх скорбно удалился в свои покои.

Нас разместили по прежним нашим залам, а люди Нарваэса были помещены особо. Начались бесконечные походные рассказы, ибо как мы, так и люди Альварадо, пережили немало. Кортес же немедленно начал следствие о действительных причинах возмущения Мешико. Все больше выяснялось, что Альварадо кругом виноват, а Мотекусома, наоборот, очень огорчился, и, не будь его, не осталось бы, по мнению солдат, никого в живых; нападающие были страшно ожесточены, и Мотекусома с величайшим лишь трудом мог пресечь военные действия.

Сам Альварадо, разумеется, представил все в совершенно ином свете. Нападение, по его мнению, имело целью освобождение Мотекусомы; к тому же все больше рос фанатизм ввиду помещения изображения Нашей Сеньоры Девы Санта Марии и Креста на главном си; наконец, когда выяснилось, уже после победы над Нарваэсом, что Кортес и не думает садиться на корабли, хотя и получил их в достаточном количестве, что, наоборот, он помышляет вернуться в Мешико и привести с собой еще большую силу, то они окончательно решили сперва справиться с отрядом Альварадо, освободить Мотекусому, а затем приняться за истребление всех испанцев вообще. Но Кортес этим не удовлетворился, а ребром поставил вопрос о нападении на мешиков во время их религиозных церемоний в честь Уицилопочтли. Альварадо объяснил, что он поступил так на основании сведений, будто непосредственно за этой церемонией должны были начаться военные действия. Конечно, празднество устроено было с его разрешения, он этого не отрицает; но, зная о готовящейся измене, он принужден был опередить ее и установить устрашающий пример, дабы наперед отбить охоту напасть на кучку вверенных ему испанцев.

Кортес навряд ли удовлетворился этими объяснениями, ибо сказал, что всему делу государя нанесен непоправимый вред и что Наш Сеньор Бог не дал освободить Мотекусому лишь потому, что не хотел допустить кажущегося торжества языческих богов – Уицилопочтли и Тескатлипоки. Больше он уже не касался этого вопроса; среди же нас, солдат, долго еще ходили самые разнообразные рассказы. То говорили о чуде, а именно: Альварадо и его отряд почувствовали нужду в пресной воде и вдруг наткнулись на нее, выкопав яму тут же во дворе дворцового комплекса, хотя все знали, что во всем Мешико при рытье можно найти лишь солоноватую воду. На это скажу, что помощь приспела вовремя, но все же мне известен и другой такой же колодец в самом городе. Или говорили, что Альварадо устроил кровавую баню, желая овладеть богатыми украшениями, какие нацепили на себя мешики по случаю священного танца. Думаю, что это враки. Во всяком случае, все более выяснялось, что нет тут никакой вины Мотекусомы, что, наоборот, за ним большие заслуги, ибо много и энергично он старался прекратить нападение…

Кортес уже во время продвижения к Мешико не раз с самодовольством указывал капитанам, какая, дескать, разница между нашим поспешным уходом и теперешним могучим возвращением. Он не скрывал, что повсюду ждал торжественных встреч, преклонения, ликования бесчисленного множества туземцев; Мешико теперь, дескать, вполне ему покорится, и никто, не исключая Мотекусомы, не посмеет ослушаться малейшего его хотения, а дары так и потекут широкой рекой. Но, увы, будто вымерший Тескоко сразу оборвал эти мечты, и чем дальше, тем больше росло его раздражение. Когда же в самом Мешико ему и его великому войску не возобновили доставку провианта, он пришел в окончательный гнев, так что на просьбу Мотекусомы о посещении ответил, в присутствии посланных, следующее: “К черту этого Мотекусому, раз он не в силах открыть рынки [(tianguez)] и доставить припасы!” Слыша это, наши капитаны Хуан Веласкес де Леон, Кристобаль де Олид, Алонсо де Авила и Франсиско де Луго заметили ему, чтобы он обуздал себя и не забывал, сколь много чести и выгод мы получили от мешикского монарха; что не будь его, нас давно бы уже зарезали и скушали. Но Кортес не унимался: “Чего тут церемониться с собакой! Не он ли вел тайные переговоры с Нарваэсом! А теперь еще хочет нас уморить голодом!” Слишком сильно Кортес надеялся на численность своего войска, не хотел утихомириться и велел посланным передать их сеньору, чтобы он немедля открыл рынки, иначе он, Кортес, принужден будет прибегнуть к крутым мерам.

Мешики же поняли ругательства Кортеса, о чем и сообщили Мотекусоме. Конечно, нападение решено было уже раньше, но не прошло и четверти часа, как прибежал один из наших, израненный, еле переводя дух. Его послали в Тлакопан, куда Кортес отправил своих мешикских женщин перед походом на Нарваэса. “На обратном пути, – рассказывал он, – город точно преобразился: и дороги на дамбах, и улицы полным-полны вооруженными; женщин у него отбили; сам он получил две раны и едва вырвался, так как его уже волокли к лодке, чтобы вести на заклание; главная дамба уже разобрана в нескольких местах”.

Не сладки были нам эти вести. Мы отлично знали, какими неисчислимыми средствами владели враги и что наше усиление нисколько не избавит нас от грозной опасности; страшны были также голод и изнеможение от непрестанных боев. Посему Кортес сейчас же отрядил капитана Диего де Ордаса с 400 людьми, среди них много арбалетчиков и аркебузников, чтобы они проверили донесение раненого; от употребления оружия они должны были по возможности удержаться.

Но было уже поздно. Не успел Ордас пройти и половины улицы, как со всех сторон он был окружен нападающими, и с балконов и крыш понеслись такие тучи стрел, дротиков и камней, что вскоре не было в его отряде ни одного целого (сам Ордас получил 3 раны), а 18 были убиты, 19-й же, хороший солдат по имени Лескано, умер уже при отступлении.

Но еще гуще были толпы врагов, одновременно с этим штурмовавшие наш дворцовый комплекс; скоро у нас, несмотря на прикрытия, было 46 раненых, из которых 12 вскоре скончались. Как ни неистовствовали наши пушки и аркебузы и как ни разили стрелы наших арбалетов, наши копья и мечи, враги все напирали, как бы сами напарываясь на наше оружие, ряды их все вновь смыкались, и враг не поддавался ни на шаг. С великим трудом Ордасу удалось пробиться к нам, но уже 23 человек у него не хватало, а остальные, все до единого, были ранены. Враги же вели себя, как бесноватые: не только бились оружием, но и исступленно выкрикивали бранные и обидные слова. Они одновременно штурмовали с разных сторон, причем кое-где удались поджоги, и мы, ослепленные огнем и задыхающиеся от дыма, еле-еле успевали тушить, в то время как враги заваливали ворота и выходы, чтобы заставить нас сгореть живьем.

Весь день и значительную часть ночи продолжалась битва⁴. А ведь только ночью мы могли и сами немного отдохнуть, и о раненых позаботиться, и исправить повреждения.

На следующий день Кортес решил со всеми нашими силами произвести вылазку, дабы либо совершенно прогнать неприятеля, либо нанести ему такой урон, чтоб он не оправился. Но такая же решимость была, по-видимому, и у врага: в бой они ввели столько сил, что десять тысяч троянских Гекторов и столько же Рольданов [(Роландов)] напрасно бы пытались пробиться! Помню как сейчас эту ужасную резню; стойкость врага была выше всякого вероятия, самые громадные потери как будто проходили незамеченными, а неудачи лишь увеличивали боевую ярость. Иногда они как будто поддавались назад, но лишь для того, чтобы заманить нас в глубь улицы, а затем круг опять смыкался, и при отступлении мы теряли наибольшее количество людей. Пробовали мы поджечь их дома, но каждый из них стоял особняком, окруженный водой, и огонь не только не распространялся, но и вообще плохо принимался, а сверху, с крыш и балконов, по-прежнему лился дождь стрел, дротиков, камней… Право! Я не в силах описать этот бой. Мои слова слабы и холодны. Ведь говорили же некоторые из наших солдат, побывавшие в Италии и еще более далеких странах, что никогда не видали ничего подобного, что такое ожесточение не встречалось им ни в битвах с королем Франции, ни с самим великим турком.

Вылазка стоила нам 10 или 12 солдат, и все вернувшиеся были сильно изранены. Впрочем, на ночь штурм прекратился, мы могли очнуться и пораздумать насчет дальнейших шагов. За два дня, как решили, из крепкого теса смастерили четыре махины в виде башен, в которых могли поместиться 25 человек, нужные и для продвижения их, и для дальнейших операций; по бокам были бойницы и выступы, чтобы в любом направлении можно было стрелять из пушек, а также из аркебуз и арбалетов, сохраняя стрелка в полном прикрытии. Каждую такую махину-башню должен был сопровождать отборный отряд из пехотинцев и конных. На второй день была некоторая передышка, хотя нападения и возобновлялись в десяти или двенадцати местах одновременно, а иногда больше, чем в двадцати. Между тем мы достраивали наши махины-башни, а также спешно исправляли самые тяжкие проломы и иные повреждения наших укреплений. Зато к вечеру без перерыва шел дикий натиск, ни на минуту не прерывавшийся; множество отрядов атаковало нас, невзирая на наши пушки, аркебузы и арбалеты. Они кричали, что принесут всех нас в этот день в жертву, дав своим богам наши сердца и кровь, а ноги и руки возьмут для праздничных пиршеств, туловища же бросят содержащимся взаперти ягуарам, оцелотам и пумам, ядовитым и неядовитым змеям; а тлашкальцам, которые были вместе с нами, они кричали, что напихают их в клетки, откормят и постепенно будут их также приносить в жертву. И ночью точно так же все время было много свиста и воплей, и сыпались градом дротики, камни и стрелы.

А к утру мы, вверив себя Богу, наконец, пустили в дело наши движущиеся махины-башни. Задание было – во что бы то ни стало пробиться к главному си [(пирамиде храма)] Уицилопочтли. Самого боя не смею описать. Скажу только, что наши махины-башни нам очень пригодились и что главная тяжесть падала на конницу, ей то и дело приходилось идти в атаку, хотя всюду зияли каналы или щетинился целый лес копий; преследовать врага не было никакой возможности, а врубаться в него не давало почти пользы, так как всякий урон моментально восполнялся. Таким образом, дошли до ограды дворов главного си с их идолами, в которых было больше 4 000 мешиков, не считая военачальников, с большими копьями, камнями и дротиками; и затем мы пошли на приступ. Долгое время все наши приступы отражались, несмотря на действия наших махин-башен, пушек, арбалетов и аркебуз, к тому же кони наши легко спотыкались на слишком гладкой и скользкой мостовой дворов главного си. Но вот махины-башни наши, сильно уже пострадавшие, продвинулись к самым ступенькам главного си; наши пушки выбивали по 10 или 15 врагов, но их тут же заменяли многие другие; мы выскочили из махин-башен и ступенька за ступенькой стали продвигаться к верхней площадке. Кортес и здесь, как и везде, показывал чудеса храбрости; из-за пораненной руки он не мог владеть щитом, но он велел его прикрепить к руке и во главе самых храбрых бился в первых рядах; уже потом, на большой высоте, он едва не погиб от отважного замысла двух мешиков: жертвуя собой, они повисли на нем, чтобы увлечь его своей тяжестью и всем троим разбиться насмерть. По чистой случайности им это не удалось. Но бой был отчаянный, небывалый. Уже 40 человек из нас было убито, и лишь после неимоверных усилий мы дошли, наконец, до верхней площадки; все было залито кровью и завалено ранеными и трупами. Во всем нам помогали тлашкальцы. Ни изображения Нашей Сеньоры, ни Креста здесь уже не было; говорят, Мотекусома велел их убрать, но с подобающим почтением. Зато мы сейчас же выбросили, разбив, их идолов Уицилопочтли и Тескатлипоку, запалив их нечестивые святилища, продолжая одновременно борьбу с теми врагами, которые столпились против нас на верхней площадке. А всего на этом великом си защитников было три или четыре тысячи индейцев, все знатные, в том числе и papas [(жрецы)]. На верхней площадке погибли 16 наших солдат, и все мы были изранены уже не раз⁵.

Но всему есть предел. Наши махины-башни были разрушены, все мы до единого покрыты ранами, язык онемел, руки деревенели – нужно было подумать о возвращении опять сквозь то же море врагов, да еще отягченным пленными, между прочим, двумя знатнейшими жрецами, щадить которых Кортес особо приказал.Часто я видел потом у мешиков и тлашкальцев картины штурма этого великого си; они считали это редким военным подвигом, и, думаю, читатель согласится с правильностью такой оценки. Пробились мы к нашему лагерю в самый надлежащий момент, чтобы ликвидировать грозную опасность: часть стены была повалена, и неприятель широкой рекой вливался внутрь. Многих мы тут уложили, но обстрел и шум длились всю ночь. А ведь ночью было немало дел: заботы о раненых, исправление попорченного оружия и стен, похороны убитых. Собрался также военный совет, но ни к каким результатам не привел. Бедственное наше положение усиливалось еще безобразным настроением людей Нарваэса: они без устали проклинали Кортеса и даже Диего Веласкеса, говорили жалкие речи о домашнем уюте на острове Куба, словом, совсем потеряли голову и не внимали никаким ободрениям.

В конце концов, все же пришлось решиться просить мешиков о мире, а затем покинуть Мешико. Но на следующий день нападение не только возобновилось, но и превосходило все прежние дни; а средств и сил у нас становилось все меньше. Тогда Кортес принял решение – пусть великий Мотекусома поговорит с ними с плоской крыши и прикажет им прекратить военные действия, так как мы хотим уйти из их города. А когда великому Мотекусоме передали приказ Кортеса, он с большой горечью воскликнул: “Что же еще хочет от меня Малинче?! Я не хочу жить и слушаться его, так как он причина такого положения и исчезновения моего счастья”. И он не хотел идти и разговаривать, сказав, что не хочет видеть Кортеса и слышать его фальшивых речей, обещаний и лжи. А падре [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой и Кристобаль де Олид долго, очень дружески и сердечно, уговаривали его выполнить приказанное. И Мотекусома сказал: “Я попытаюсь совершить невозможное, ибо никак не удастся остановить войну, поскольку они поставили над собой другого сеньора и решили не выпускать вас живыми отсюда; так что я полагаю, что всех вас убьют”.

И он направился к сражавшимся, где мы его ожидали. Мотекусома встал у парапета плоской крыши вместе со многими нашими солдатами, которые его охраняли, и начал доброжелательно говорить своим, чтобы они прекратили военные действия, и мы уйдем из Мешико. Многие знатные и военачальники мешиков сразу его узнали и тотчас приказали своим людям замолчать и прекратить обстрел дротиками, камнями и стрелами; и четверо из них подошли к месту, где возвышался Мотекусома, чтобы говорить с ним, и со слезами на глазах ему сказали: “Ох, сеньор! Наш великий сеньор! Несчастье Ваше и страдание Ваших детей и родственников глубоко нас печалит! Уведомляем Вас, что мы уже поставили над собой другого сеньора, Вашего родственника”. И там ему назвали они имя – Куитлауак, сеньор Истапалапана; а когда его не стало, сеньором стал Куаутемок. И еще сказали они, что войну не прекратят, пока всех нас не умертвят, это они обещали своим идолам; и что они просили каждый день своих Уицилопочтли и Тескатлипоку, чтобы он [Мотекусома] смог освободиться целым и невредимым из нашего плена, а как он выйдет, как они и желали, они будут относиться к нему с великим почтением, как к прежнему своему сеньору; и они принесли ему извинения. И лишь они закончили разговаривать, тотчас мешики метнули столь много камней и дротиков, а наши, прикрывающие Мотекусому круглыми щитами, пренебрегли в тот момент своим долгом защищать его, поскольку видели, что во время его разговора с мешиками не было военных действий, и в Мотекусому попали три камня: один – в голову, другой – в руку, а третий -в ногу; и мы, положив его, просили лечиться и подкрепиться, говорили ему это доброжелательно, но он не хотел, а вскоре неожиданно пришли нам сказать, что он умер⁶. Все мы: Кортес, капитаны, солдаты – оплакивали его искренно; многие печалились так, точно он был им родной отец; пусть никто не дивится нашему поведению. Мотекусома был великий и добрый человек! Никогда Мешико не имел лучшего сеньора. Уважали мы его и за храбрость: трижды он решал вопрос о спорных землях единоборством с сеньорами этих земель.

Итак, Мотекусома был мертв, и хотя монах [Бартоломе де Ольмедо] из [Ордена Нашей Сеньоры] Милостивой неотступно был около него, Мотекусома так и не выразил желания принять христианство. Для извещения о смерти великого Мотекусомы Кортес велел освободить одного из самых важных жрецов, а также видного сановника, прося их как очевидцев засвидетельствовать глубокую нашу печаль. Они должны были также сообщить касику, возведенному в сеньоры, которого звали Куитлауак, и его военачальникам, что мы готовы выдать тело для торжественного погребения, а кроме того, что у нас в плену находится тот сеньор, который имеет наибольшие права на престол – двоюродный брат Мотекусомы⁷, а также дети последнего. Пусть они также расскажут подробно, как и при каких обстоятельствах умер Мотекусома, ибо они присутствовали при последних его минутах. Наконец, пусть они передадут, что если теперь не произойдет замирения, то весь город ужасно поплатится, ибо до сих пор мы щадили его из любви к умершему. С телом отправили мы большое количество знатных и жрецов, бывших у нас в плену. Но… события от этого мало изменились. Правда, при виде убитого раздались крики горя, завывания и причитания, но уже в следующий момент штурм возобновился с еще большим ожесточением. Они лезли на нас, как безумные, издавая дикие возгласы вроде: “Не заботьтесь о погребении других! Думайте лучше о собственной смерти – через два дня ни один из вас ее не минует!”

Дворцовый комплекс наш опять был подожжен в нескольких местах, и вот Кортес, видя тщету дальнейших усилий, собрал всеобщий совет, где сообщил, что мы должны уйти и пробиться к суше, берегу озера; но сперва следует сделать еще одно, последнее и отчаянное усилие – не удастся ли нам напугать врага величиной его потерь. Так мы и пытались на следующий день: убито было великое множество врагов, но ряды их все вновь смыкались; мы потеряли около 20 убитыми, но до суши не добрались, так как мосты были разрушены, а там, где могли бы пройти кони и без мостов, вбиты были крепкие палисады, занятые множеством индейцев. В вылазке этой участвовали, кроме наших конных, – Сандоваля, отличного наездника Лареса, Гонсало Домингеса, Хуана Веласкеса де Леона, Франсиско де Морлы и других наших отличных наездников, еще и кавалерия Нарваэса, хорошие наездники, но неумелые бойцы, совершенно не знавшие мешикских приемов. И со всех сторон, как мы убедились, нас окружали препятствия, опасности и гибель!

 

“НОЧЬ ПЕЧАЛИ”

 

Мы видели, что каждый день наши силы уменьшаются, а мешиков увеличиваются. Мы видели, что многие из нас уже мертвы и все много раз ранены, и хотя мы сражались как доблестные мужи, не могли ни прогнать, ни заставить отступить их многочисленные отряды, воевавшие с нами днем и ночью, – запасы пороха таяли, и съестных припасов и, главное, воды почти не было совсем, и великий Мотекусома умер, и перемирие, нами предлагаемое, отвергалось с издевкой; и мы видели нашу смерть, со всех сторон окруженные восставшими. И было решено Кортесом и всеми нашими капитанами и солдатами, что ночью¹ мы должны уйти окончательно. Выбрано было ночное время, ибо бдительность врагов тогда несколько ослабевала; а чтобы окончательно усыпить их подозрительность, мы накануне выпустили одного papa [(жреца)], самого знатного из тех, что были у нас в плену, с предложением прекратить войну и через восемь дней дать нам свободный выход, за что мы готовы вернуть все их золото. Кроме того, был вместе с нами один солдат, которого называли “Бутыль” [(Botello)], казавшийся человеком больших знаний, знавший латынь и бывавший в Риме, говорили, что он был некромантом, умел вызывать умерших, некоторые называли его “Астрологом”; и этот “Бутыль” объявил, что, по его гаданиям или астрологиям, если мы этой же ночью не выйдем из Мешико, то через четыре дня мы заплатим своими жизнями, ибо больше нам надеяться не на что, и еще он сказал, что Кортесу удастся после многих трудов овладеть этими землями и получить великие почести и что затем, вернувшись [в Испанию], Кортес станет великим сеньором, а также будет прославлен и очень богат, говорил он и многое другое.

Но оставим “Бутыля”, мы вернемся и скажем о нем после; а теперь я сообщу, как мы приготовились. Прежде всего построен был переносной мост из надежных бревен и досок, чтобы перекидывать его через каналы взамен убранных; несли этот мост впереди армии. Для транспортировки его, установки и охраны назначены были 400 индейцев-тлашкальцев и 150 солдат; также для переноски артиллерии назначены были 200 индейцев из Тлашкалы и 50 солдат. Авангардом командовали Гонсало де Сандоваль и Диего де Ордас; а для поддержки их в бою были, между ними и серединой, Франсиско де Сауседо и Франсиско де Луго с отрядом из 100 молодых и ловких солдат; затем в середине были Кортес, Алонсо де Авила, Кристобаль де Олид и другие капитаны; арьергард поручен был Педро де Альварадо и Хуану Веласкесу де Леону. И присоединены были к середине капитаны и солдаты Нарваэса; а в середину, для переноса груза и охраны пленников и доньи Марины, и доньи Луизы, были назначены 300 тлашкальцев и 30 солдат.

Распределив все это, Кортес, уже с наступлением ночи, велел снести все золото, серебро и прочие драгоценности в один большой зал. После сего королевские чиновники Алонсо де Авила и Гонсало Мехия должны были отделить отсюда королевскую пятину. Навьючена была вся эта масса на 7 раненых и хромых коней и на 1 кобылу и на множество наших друзей-тлашкальцев – больше 80, и состояла она почти целиком из крупных одинаковых золотых слитков. И был составлен надлежащий акт секретарем Кортеса и королевскими эскривано, ибо Кортес хотел “получить точное свидетельство, что им сделано было все для спасения королевской доли”. Затем Кортес призвал нас всех в свидетели, что больше унести нельзя, ибо носильщики и лошади были нагружены до предела, а посему позволил каждому из нас взять столько, сколько ему заблагорассудится. Как только это было сказано, люди Нарваэса да и кое-кто из наших, бросились на богатства и набрали столько, что едва могли брести. Я сам никогда не страдал алчностью, а посему забрал лишь четыре драгоценных камня chalchiuis [(нефриты)], столь высоко ценимые индейцами и которые мне очень пригодились, когда пришлось лечить раны и покупать съестное.

Наконец, согласно распорядку, установленному Кортесом, мы этой же ночью вышли, направившись к мостам [на дамбе в Тлакопан]. Было около полуночи и довольно холодно, с неба падала какая-то изморось, а с озера поднялся туман; и вот по нашему переносному мосту на дамбе перешли нагруженные золотом кони, кобыла и тлашкальцы, и перешел за авангардом Кортес и другие, и многие конные. И тут раздались крики, сигналы труб, вопли и свист мешиков, а со стороны Тлателолько кричали они на своем языке: “Воины на лодках, выступайте, teules и их союзники уходят, ни один из них не должен уйти!” В одно мгновение все озеро покрылось лодками, а позади нас столпилось такое множество отрядов врагов, что наш арьергард как бы завяз, и мы не могли продвигаться дальше. А тут случилось еще, что два наших коня поскользнулись на мокрых бревнах, упали в воду и при общей суматохе мост перевернулся, это видели я и другие, вместе с Кортесом успевшие спастись, перейдя на другую сторону. Множество мешиков, точно облепив мост, захватили его, и как мы их ни поражали, нам так и не удалось им вновь завладеть. Между тем задние все напирали, и скоро в панике образовалась в этом промежутке [в дамбе] с водой великая куча людей, лошадей и поклажи. Всякий, кто не умел плавать, неминуемо погибал, и такая участь постигла большинство наших [воинов]-индейцев, индеанок² и индейцев-носильщиков, нагруженных пушками. Немало было переловлено также из лодок, немедленно связано и отвезено для жертвоприношений. Со всех сторон слышались крики: “Помогите, я тону!” или “Помогите, меня хватают! Меня убивают!”. Кое-кто перебирался через головы и тела своих же товарищей; многие беспорядочно ринулись по дамбе назад, думая пробиться до суши, но немедленно попали в самую гущу врагов, и все до единого полегли. Конечно, никто не думал о диспозиции, столь тщательно разработанной! Да и чудак бы был тот, кто при таких обстоятельствах не помышлял лишь о себе и своем собственном спасении. Кортес, капитаны и солдаты, которые перешли за авангардом, в карьер неслись по дороге [на дамбе] вперед, стараясь выбраться как можно скорее на сушу и спасти свои жизни; также вышли и спаслись сверх ожидания лошади и тлашкальцы, нагруженные золотом. Впрочем, даже конница и та не могла ничего сделать: всюду они встречали то палисады, то обстрел с домов, то грозную щетину наших же копий, подобранных и пущенных в ход неприятелем, который сумел насадить на древки и наши мечи. Не пригодились нам ни аркебузы, ни арбалеты, ибо они отсырели в воде, да и темнота не допускала прицела. Согласованных действий не могло быть, и если мы не разбрелись окончательно, то лишь потому, что все одинаково рьяно неслись к одной цели, имея в своем распоряжении одну-единственную лишь дорогу. И все же мы продвигались! Трудно сказать, что сталось бы с нами, если все произошло бы не ночью, в темноте, а при дневном свете! Несомненно, не спасся бы ни один человек! Впрочем, и сейчас было ужасно: то тут, то там мешики захватывали кого-либо из наших и волокли его для жертвоприношения; и еще то, что мы спаслись, было заслугой лишь Нашего Сеньора [Бога]. И тому, кто не видел этой ночи, тяжело представить, насколько было ужасно – множество воинов окруживших нас и лодки, с которых они хватали наших солдат.

Наконец-то мы выбрались на сушу подле Тлакопана. Здесь, кроме авангарда Гонсало де Сандоваля и спасшихся от других частей, мы по голосам различали и самого Сандоваля, и Кристобаля де Олида, и других; они требовали от Кортеса, чтобы все немедленно вернулись на помощь отставшим, особенно застрявшим у злополучного моста: “Иначе все там полягут! Ведь редко-редко кто-либо пробивается, да и то в полумертвом состоянии!” Кортес указывал, что вернуться – погибнуть, но все же с другими конными и немногими пехотинцами повернул обратно. Вскоре они наткнулись на раненного в ногу Педро де Альварадо, его рыжая кобыла погибла, и он бился пеший, с копьем в руке, и с ним также были 4 солдата и 8 тлашкальцев, все в крови от многих ран. Дальше проникнуть было немыслимо, и Кортес вновь пробился к нам. Мы засели в нескольких строениях подле Тлакопана, но войска из Мешико уже подходили, а также сбежалось вооруженное население из Тлакопана и из другого поселения – Аскапоцалько. И опять-таки против нас было направлено наше же собственное оружие, забранное у наших несчастных товарищей. Тяжкая резня продолжалась!..

Вернемся к Педро де Альварадо. Он между тем сообщил Кортесу и другим капитанам об участи отставших, и крупные слезы скатывались у него при этом донесении. И рассказал Педро де Альварадо, что Хуан Веласкес де Леон остался убитым со многими другими рыцарями, как нашими, так и Нарваэса, которых было больше 80, при опрокинувшемся переносном мосте, и что он и 4 солдата, которых он привел с собой, после гибели конных перешли со многими опасностями по заполнившим этот промежуток [в дамбе] мертвым [людям] и лошадям и поклаже; и сказал он еще, что все дороги и мосты заняты вражескими воинами. И при этом печально известном мосте и совершил Педро де Альварадо свой знаменитый прыжок. Было это или нет – я не знаю, да и не до того было нам тогда, знаю лишь, что потом, когда мы брали Мешико, мне неоднократно пришлось биться подле этого моста, который и сейчас называется “Сальто де Альварадо” [(Salto de Alvarado)], и могу уверить, что через канал там немыслимо перемахнуть при помощи копья³…

Бой при Тлакопане стоил нам еще трех убитых солдат, и пора было подумать о дальнейшем отступлении, пока не подоспели основные силы из Мешико. Мы ушли от этого поселения, и 5 индейцев из уцелевших тлашкальцев указали нам направление на Тлашкалу и с тонким умением повели нас по малолюдным проселочным дорогам, пока мы не наткнулись на довольно большой и крепкий си [(пирамиду храма)] со святилищем наподобие крепости, где смогли остановиться, развести огонь и наскоро перевязать свои раны, ибо враг все еще наседал; мешики обстреливали нас стрелами, дротиками и камнями из пращей.

И на месте этого си со святилищем, после взятия великого города Мешико, построили христианский храм во имя Нашей Сеньоры Исцеляющей, и слава его прогремела по всей Новой Испании. Тогда же нам и там пришлось туго: еды никакой, а перевязками должны были служить собственные наши грязные лохмотья. Многие раны уже воспалились, а промыть их не было возможности. Но хуже всего угнетало нас то, что потеряли многих рыцарей и храбрых солдат; не было Хуана Веласкеса де Леона, Франсиско де Сауседо, Франсиско де Морлы, отличного наездника Лареса и многих других наших – людей Кортеса. Люди Нарваэса почти все погибли подле моста, ибо слишком нагрузились проклятым золотом; не избег смерти и наш астролог “Бутыль”, и все искусство его не помогло ему; убиты были также сыновья и дочери Мотекусомы и Какамацин – сеньор Тескоко, как и все другие пленники – сеньоры провинций. Около сотни наших засели в одном из cues [(пирамид храмов)]; целых три дня и ночи они отбивали приступы всего Мешико, но потом, обезумев от голода и жажды, сдались; все они, как и прочие захваченные, были принесены в жертву идолам…

Да, положение было ужасное, мы думали о том, что нас ждет впереди, все мы были ранены и спасли лишь 23 лошади; не было пушек, да и пороха совсем не осталось; тем более что мы не знали, как отнесется к нам, побежденным, дружественная прежде Тлашкала. Но выбора не было; мы шли туда с поспешностью, на какую только были способны; колонну окаймляли боеспособные, конечно, все до единого тоже раненные; два десятка уцелевших всадников охраняли то тыл, то фланг, то отстраняли неприятеля с пути, который то нападал прямо, то крался за нами в отдалении, все время крича: “Спешите! Спешите! Никто из вас не избегнет смерти!” Посередке колонны брели раненые, а часть их была навьючена на раненых же лошадей; тут же были, к великой нашей радости, и наша донья Марина и донья Луиза, дочь старого Шикотенкатля, спасшаяся с несколькими тлашкальцами, а также одна женщина, которую звали Мария де Эстрада, других женщин из Кастилии, кроме этой, с нами в Мешико не было; также спаслись и вышли первыми несколько сыновей Шикотенкатля, – братьев доньи Луизы, но очень много наших тлашкальцев погибло в Мешико.

В этот еще день мы дошли до большого поселения Куаутитлан, которое после взятия Мешико принадлежало Алонсо де Авиле. Но и здесь нас встретили насмешками, камнями, дротиками и стрелами; сделать мы ничего не могли, а посему поспешили дальше, ибо враг ни на шаг от нас не отставал, время от времени производя нападения, обстреливая нас камнями из пращей, дротиками и стрелами, причем однажды, в небольшом ущелье, ему удалось убить двух наших солдат и одну лошадь и ранить многих из нас. Ночь мы провели кое-как, питаясь только что убитой лошадью⁴. К утру, очень рано, двинулись дальше, в несколько лучшем порядке; и прошли немного больше одной легуа. Только что мы считали себя в относительной безопасности, как во весь опор прискакало трое наших, ранее отправленных на разведку, с ужасным известием, что вся громадная долина перед нами полным полна мешикских воинов ожидающих нас. Конечно, мы содрогнулись при этих вестях, но все же не потеряли мужества и решили биться до последнего издыхания; мы хотели отомстить за гибель и раны наших, и лишь благодаря Богу мы спасли свои жизни. И затем мы, вверив себя Богу и Санта Марии, весьма отважно с именем Сеньора Сантьяго, видя, что нас начали окружать, врубились во врага пятерками конных, и все мы вместе с ними. Ох! Какая это была ужасная и жестокая битва; мы продвигались, дерясь с врагами, шаг за шагом, рубили и кололи их, но и они, собаки, с яростью сражались, раня и убивая нас своими копьями, палицами и двуручными мечами. Условия местности были весьма выгодны для действий конницы, и наши конные кололи копьями, прорывали ряды врага, кружились вокруг него, внезапно ударяя в тыл, по временам врубаясь в самую гущу. Конечно, все всадники и лошади, как и все наши, были изранены и покрыты кровью, своей и чужой, но натиск наш не ослабевал. Также хочется упомянуть, что Кортес, Кристобаль де Олид, Гонсало де Сандоваль, Гонсало Домингес и Хуан де Саламанка, появляясь то в одном, то в другом месте, хотя и были сильно изранены, крушили отряды врагов; Кортес велел рубить и колоть предводителей – сеньоров врагов, легко различимых, так как на всех них были большие плюмажи с золотом, богатые доспехи и военные знаки различия. Дабы поддержать нас, доблестный и энергичный Сандоваль воскликнул: “Вперед, сеньоры! Сделаем этот день победным; надеясь на Бога, мы выйдем живыми к хорошему окончанию”. Замечу, что многих из наших солдат убили и ранили. И подбодрив нас, Кортес, Кристобаль де Олид, Сандоваль, Гонсало Домингес и другие конные, которых не назвал, и Хуан де Саламанка вернулись в бой. И всех солдат Кортес воодушевил для битвы, и это Наш Сеньор Иисус Христос и Наша Сеньора Дева Санта Мария нам дали отвагу, и Сеньор Сантьяго несомненно нам помогал.

И по воле Бога добрался Кортес вместе с капитанами, согласно моим запискам, к месту, где шел с большим отрядом главнокомандующий мешиков⁵ со своим дорогим, далеко видным штандартом, в золотых доспехах и с большим плюмажем с серебряным шитьем. И когда его и находящихся с ним многих знатных мешиков, которые все были с большими плюмажами, увидел Кортес, то он сказал Гонсало де Сандовалю, Кристобалю де Олиду, Гонсало Домингесу и большей части капитанов: “Вперед, сеньоры! Пробьемся к ним, и пусть ни один из них не уцелеет!” И поручив себя Богу, Кортес, Кристобаль де Олид, Сандоваль, Алонсо де Авила и другие рыцари яростно атаковали врага; а Кортес так наехал конем на предводителя мешиков, что свалил его с его штандартом, а другие капитаны завершили разгром этого отряда, хотя и было много индейцев; захватив знамя этого предводителя, особенно отличился Хуан де Саламанка, который через 3 года и получил от Его Величества соответствующее прибавление в свой герб.

Вернемся к нашей битве, в которой лишь благодаря Нашему Сеньору Богу был убит этот полководец и взят мешикский штандарт, и множество врагов было убито, а другие дрогнули и бежали. Что были нам в момент победы раны, голод, жажда, усталость?! И наши друзья из Тлашкалы, как львы, очень хорошо и мужественно сражались своими мечами, двуручными мечами и другим своим удивительным вооружением, и возблагодарили мы Бога за победу над таким великим множеством людей, ибо никогда не видели во всех Индиях столь огромного числа воинов, собранных вместе для одной битвы, так как там был весь цвет Мешико, Тескоко и других городов, расположенных вокруг озера, и многих других областей, и из Отумбы, Тепоцотлана и Шальтокана, и каждый воин, разумеется, был уверен в полном нашем уничтожении! Теперь же – победили мы, а они лежали на поле брани в своих богатых одеждах с замечательными доспехами и украшениями. Невдалеке находилось поселение Отумба, и по нему эта битва и будет называться во веки веков. Много изображений ее я видел потом и у мешиков, и у тлашкальцев, и сделаны они были весьма правдиво.

А согласно моим записям, нас, прибывших на помощь Педро де Альварадо в Мешико, было: более 1300 солдат, конных было 97, и 80 арбалетчиков и столько же аркебузников, и больше 2000 тлашкальцев и много артиллерии, а вступили мы в Мешико в день Сеньора Сан Хуана в июне 1520 года; и был наш выход-бегство [из Мешико] 10 июля месяца этого же года [(эта дата по новому стилю, а по старому – 1 июля 1520 года, точнее в ночь с 30 июня на 1 июля 1520 года)]; а эта знаменитая битва при Отумбе – 14 числа июля месяца [(эта дата по новому стилю, а по старому – 4 июля 1520 года)]⁶. Теперь же должен я приступить к горькому повествованию о великих наших потерях. За пять дней с нашего выхода из Мешико на мостах, дорогах на дамбах и во всех стычках и при Отумбе у нас убили и принесли в жертву более 860 солдат: а кроме того в поселении Тустепек было убито еще 72 и 5 женщин из Кастилии – все из отряда Нарваэса; и было убито свыше 1200 тлашкальцев. Наконец, в дороге убит был Хуан де Алькантара “Старый” с тремя товарищами, везшими причитающуюся им долю золота в Вера Крус⁷. Да, коль хорошенько вдуматься, мало было нам радости от этого золота! Люди Нарваэса потому и потерпели больше нас, старых вояк Кортеса, что слишком нагрузились золотом…

Все теперешнее наше войско состояло из 440 человек, 20 лошадей, 12 арбалетчиков и 7 аркебузников, причем все, как уже сказано многажды, были изранены, запасы пороха истощились, тетивы у арбалетов взмокли… Итак, нас было теперь столько же, как при приезде с Кубы; тем осторожнее и сдержаннее должны мы были быть, и Кортес внушал, особенно людям Нарваэса, чтоб никто никоим образом не смел обижать тлашкальца…

После неожиданной блестящей победы мы подкрепились тыквами и бодро направились к границе Тлашкалы… Неприятель все еще нас преследовал, но на почтительном расстоянии. Ночь мы провели еще на мешикской территории, а наутро уже издали увидели холмы Тлашкалы. Радость наша была превыше всякой меры: точно пред нами предстала родина! Шевелились, правда, тревожные мысли: что стало с гарнизоном в Вера Крусе? По-прежнему ли верны нам тлашкальцы? Но Кортес и тут утешал нас, напоминая славную победу при Отумбе, указывая, что бестрепетная рука всюду и везде проложит себе путь.

Почти радостно перешли мы ручей, границу с Тлашкалой; помылись, поели, даже немного отдохнули. Затем вновь двинулись вперед, пока не прибыли в поселение Уэйотлипан⁸. Прием был средний; даже еды не хватало, и за все приходилось платить. Один день пробыли мы здесь, чтоб хоть немного дать вздохнуть раненым людям и коням.

 

ВЕРНОСТЬ ТЛАШКАЛЫ

 

Как только в Тлашкалу пришло известие о нашем приходе, сейчас же Машишкацин, Шикотенкатль “Старый”, Чичимекатекутли и другие многие касики и знатные, и большинство жителей Уэшоцинко, двинулись к нам навстречу. Свидание у этого поселения [Уэшоцинко] было сердечное, трогательное, и многие из индейских вождей плакали. Машишкацин, Шикотенкатль, Чичимекатекутли и Тапанека говорили Кортесу: “Ох! Малинче, Малинче, нас глубоко печалит твое горе, смерть стольких твоих и наших братьев! Сколько раз мы советовали тебе не доверять мешикам! Ну, что же, теперь нам остается лишь лечить ваши раны и укрепить вас доброй пищей. Считайте же себя у нас, как на родине; отдохните, сколько нужно, а там обоснуйтесь в городе Тлашкале. Но из-за беды не умаляйте своего дела; вырваться из недоступного Мешико – подвиг, и если раньше мы завидовали вашей храбрости, то теперь еще в большей степени. Конечно, многие из нас, особенно женщины, оплакивают своих погибших мужей, братьев, сыновей, что были с вами, но не слишком огорчайтесь их слезами и воплями!”

Кортес и все мы были глубоко растроганы, горячо обнимали этих честных, преданных людей, старались одарить их, насколько это было теперь в наших силах. Много было радости и ликования, но и немало слез; шумно приветствовали спасшуюся донью Луизу, горевали о донье Эльвире и Хуане Веласкесе де Леоне, которому она была отдана.

Вскоре мы вступили в город Тлашкалу, окруженные попечениями великих касиков и прочей знати. Кортес поселился у Машишкацина, Педро де Альварадо – у Шикотенкатля. Раны наши стали подживать, но все же четверо еще умерло, а многие так и остались искалеченными на всю жизнь.

Первым делом Кортеса было выяснить положение в Вера Крусе. Ведь пока он знал лишь, что Хуан де Алькантара и двое других, посланные из Вера Круса за причитающимся им золотом, были перебиты и весь транспорт золота был захвачен.

Теперь же он послал трех тлашкальцев с письмом, извещая о главнейших событиях, но без особых указаний на величину наших потерь, а также требуя величайшей бдительности, осторожности и неослабного надзора за Нарваэсом и Сальватьеррой; кстати, велено было прислать в Тлашкалу возможно больше пороха и весь запас арбалетов. Другое письмо направлено было к адмиралу Кабальеро, чтоб он никоим образом не допускал сношений с Кубой, и прислал бы ненужных ему людей и лишние запасы оружия.

Посланцы быстро вернулись. Оказалось, что в Вера Крусе все благополучно, но несчастье наше уже известно в полном объеме, благодаря лазутчикам толстого касика Семпоалы. Кабальеро же прислал лишь семь человек, да и то мало годных…

Между тем, в Тлашкале случились дела немалые. Молодой Шикотенкатль, как известно, всегда был нашим недругом. Теперь, по его мнению, наступил момент разделаться с нами, и он собрал своих близких для обсуждения плана о полном нашем уничтожении, тем более, что возможно было заключить союз с Мешико на этот счет. Старый Шикотенкатль, конечно, узнал об этих интригах, страшно разгневался на сына и велел ему бросить предательские козни. Но сын не унимался, и тогда слепой старик, позвав Машишкацина, Чичимекатекутли и других сеньоров Тлашкалы, заковал сына и всячески доказывал ему преступность его действий. Но и тут молодой Шикотенкатль оставался при прежних воззрениях, несмотря на угрозы и даже побои старших; он отведен был в тюрьму, и с ним вместе посажены были его единомышленники. Кортес же, не вмешиваясь в это дело, даже делая вид, что он о нем ничего не знает, получил твердую уверенность в непоколебимой лояльности вождей Тлашкалы.

Двадцать два дня продолжался полный наш отдых, после чего Кортес хотел совершить экспедицию в соседнюю Тепеаку, чтоб наказать ее за убийство множества испанцев. Слух о новом походе угнетающе подействовал на людей Нарваэса: опасностей и битв, по их мнению, было более, чем достаточно, и они мечтали об уюте на Кубе, о своих энкомьендах с индейцами и о безопасной эксплуатации тамошних золотых россыпей. Они прямо заявили, что больше служить не желают, и громче всех вел себя Андрес де Дуэро, недавний сторонник Кортеса. Как ни пытался Кортес отговорить их, они составили даже формальный акт протеста с перечнем всех наших потерь и нужд и с указанием, что, не воспользовавшись теперь кораблями, мы скоро раскаемся, ибо они будут разрушены червем. Протест был предъявлен Кортесу, и тут вмешались мы, объявив, что войско никого домой не отпустит, так как дело государя и веры требует не своеволия, а железной дисциплины. Нечего делать – пришлось им подчиниться! Правда, Кортес обещал им возвращение при первой возможности, но ропот не унимался: новая, дескать, война с Мешико – безумие; Кортес, дескать, настаивает лишь для того, чтоб потешить себя неограниченной своей властью, а мы, дескать, идем за ним потому, что нам нечего терять¹…

Для похода на Тепеаку Кортес потребовал от Тлашкалы 5 000 вспомогательных войск, что ему и было обещано с радостью, ибо тамошние жители часто нападали на тлашкальские пределы, разоряя поселения и уничтожая поля. Впрочем, неприятель тоже подготовился, а из Мешико прислали значительные военные силы.

Выступило нас 17 всадников, 6 арбалетчиков, 420 солдат, большинство с мечом и щитом, и 4000 тлашкальцев. Ни артиллерии, ни аркебуз у нас не было, так как пушки все погибли при отступлении из Мешико, а для оставшихся аркебуз у нас не было пороха. Провианта мы взяли тоже немного, так как путь наш лежал по богатой стране. Население бежало, все было пусто, и с большим трудом нам удалось схватить несколько мужчин и женщин. Их вскоре же отпустили, наказав отправиться в город Тепеаку с сообщением: пусть те немедленно отошлют мешикские войска и подчинятся нам, иначе их постигнет горькая доля, как бунтарей и убийц столь многих испанцев. Посланные вскоре вернулись с двумя мешикскими сановниками, державшимися необыкновенно надменно. К тому же они знали, что испанцы никогда не обижают послов, и это, как и недавние успехи, исполнило их гордостью и чванной уверенностью. Ни о каком мире они и слышать не хотели, а требовали, чтоб мы “убрались туда, откуда пришли, иначе они на нас нападут, и будет еще большее пиршество, нежели в битвах в Мешико и при Отумбе”.

Кортес наскоро созвал военный совет, который решил, что провинция Тепеака, как отпавшая и возмутившаяся, должна быть примерно наказана. Битву следующего дня мы выиграли при малых потерях – всего три тлашкальца и одна лошадь убитыми; конница была выше всяких похвал, но и наши тлашкальцы бились великолепно. Пленных захватили мы большое количество.

Вскоре присланы были посольства от Тепеаки и соседних с ней поселений Куечулы, Текамачалько и других, названий которых не помню, о мире и подчинении. Кортес принял их довольно приветливо и заставил всех знатных вновь присягнуть нашему государю. Затем заложен был новый город, названный нами villa de Segura de la Frontera [(“Страж Границы”)], поскольку он был на пути к Вера Крусу, а потом начались розыски, где и кем убиты были испанцы. Всем виновным выжгли раскаленным железом букву “G” , что означало “война”², и они стали рабами.

В Мешико же за это время произошли крупные изменения: сеньор, который выставил нас из Мешико, умер от оспы³; ему наследовал зять Мотекусомы, которого звали Куаутемок⁴, обходительный и храбрый человек, не старше 25 лет, но быстро добившийся безусловного повиновения и почитания. Умом он также не был обижен и сейчас же, после поражения при Тепеаке, понял, что мы ищем союзников, а посему разослал послов по всем провинциям и окрестным землям, обещая подарки и уменьшение дани за верность и военную помощь.

 

НОВЫЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ

 

В это же приблизительно время прибыл гонец из Вера Круса с известием о приходе небольшого корабля с Кубы под командой Педро Барбы, который привез 13 солдат, 2 лошадей и большое количество писем на имя Нарваэса. Диего Веласкес в твердой уверенности, что Нарваэс овладел всей Новой Испанией, просил его прислать ему Кортеса, если он жив, и наиболее видных его сподвижников, чтоб он мог их переправить дальше, в Испанию, как то ему предписал дон Хуан Родригес де Фонсека – епископ Бургоса, архиепископ де Росано, президент [Королевского Совета по делам] Индий.

Когда наш адмирал, Педро Кабальеро, заметил корабль, он сейчас же сел в шлюпку, якобы приветствовать вновь прибывших, взяв с собой значительное количество людей, хорошо вооруженных. На вопрос Педро Барбы о Нарваэсе и Кортесе он ответил: “Сеньор Панфило де Нарваэс здоров и в отличном виде, он богат и всеми почитаем; а вот Кортес с шайкой из двух десятков людей шатается по всей стране”. Затем он пригласил Барбу высадиться и поселиться неподалеку в прекрасных условиях. Тот с удовольствием согласился, но, как только они пристали, они были окружены, и Педро Кабальеро объявил: “Сеньор, Вы арестованы по повелению генерал-капитана Кортеса!” Прибывших разоружили, с корабля сняли паруса, руль, компас, и все это было послано в Тепеаку, где были мы с Кортесом.

Радость наша по сему поводу была немалой: прибытие свежих сил пришлось очень вовремя, ибо раны наши далеко еще не зажили, да многие захворали вновь, харкая кровью и испытывая жестокое колотье в боку, от чего за последние две недели умерло пять человек.

Кортес встретил Педро Барбу, давнишнего своего приятеля, с отменным почетом, назначил его капитаном арбалетчиков и из разговора с ним узнал, что ожидается еще другой небольшой корабль с Кубы, снаряженный Диего Веласкесом, с кассавой и другими съестными припасами. Действительно, не прошло и 8 дней, судно прибыло, капитаном его был идальго Родриго Морехон де Лобера, уроженец Медины дель Кампо; и мы обогатились не только пищей, но и 6 арбалетчиками, 8 солдатами, одной лошадью и небольшим запасом пороха.

Всякое, даже малое, усиление в то время было для нас особенно ценным, ибо пограничные гарнизоны Мешико, все более увеличиваясь в числе, становились в тягость местному населению, которое, терпя к тому же всяческое насилие, стало взывать к нам за помощью и защитой, так из Чолулы прибыли тайно 4 знатных, прося Кортеса, чтобы “прибыли teules с лошадьми и установили такой же порядок и мир, как в Тепеаке, Текамачалько и Куечуле”.

И Кортес внял их мольбам: отряжен был капитан Кристобаль де Олид с 300 испанцами, почти всеми всадниками и арбалетчиками, а также большим отрядом из тлашкальцев. К сожалению, в экспедиции этой преобладали люди Нарваэса, которые и вообще-то неохотно шли, а когда узнали, что им придется иметь дело с самим Куаутемоком, совершенно струсили и потребовали вернуться. Как ни уверял Кристобаль де Олид, что обстоятельства складываются выгодно для натиска, а не для отхода, как ни настаивали мы, старые солдаты Кортеса, жалостные слова все же сделали свое дело, поколебали даже самого Кристобаля де Олида, и он отвел свой отряд к Чолуле, откуда и послал донесение Кортесу.

Конечно, Кортес сильно разгневался и написал резкое письмо, требуя восстановления авторитета, непотворствования трусам и точного исполнения приказа. Вспылил, разумеется, и Кристобаль де Олид, резко обрушился на слабых и нерешительных, виня именно их за получение выговора и заявляя, что, кто не хочет подчиниться, будет считаться дезертиром и Кортес по-своему справится с такими молодцами. Затем, не теряя ни минуты, он скомандовал наступление и, как лев, набросился на мешиков. Через час уже битва была выиграна, враг опрокинут и выбит из соседнего местечка. То же самое повторилось и в другом большом поселении Ицокане¹, где также был значительный гарнизон мешиков; и местные касики наперерыв спешили в нашу Вилью [де Сегуру] де ла Фронтеру, чтоб благодарить, выразить подчинение, принести присягу. Мир и спокойствие воцарились по всей стране, а Кристобаль де Олид клялся и божился, что никогда больше не возьмет с собой “богачей с Кубы”, вечно вздыхающих о своих плантациях, а лишь “бедняков”, то есть нас, старых солдат Кортеса.

Прибыло к нам и другое подкрепление. Именно: с Ямайки Франсиско де Гараем была отправлена флотилия для устройства колонии в районе Пануко. Командовал ею, как я уже рассказывал², [Алонсо] Альварес де Пинеда, и некоторых из его людей мы, как я тоже сообщал, в свое время перехватили. Теперь вот и пришло известие, что один корабль под командой некоего [Диего] Камарго пристал в Вера Крусе с 60 больными солдатами. Пинеде не повезло: индейцы убили его и многих его людей и сожгли корабли, кроме одного, на котором спасся Камарго, не успевший даже захватить припасов. Больных этих постепенно переправили в Вилью [де Сегуру] де ла Фронтеру, и Кортес сейчас же поручил их попечениям лекаря; вид их был ужасен – животы вспухли, а сами худые, как смерть. Многие из них, между прочим и сам Камарго, так и не оправились и умерли.

Вскоре, впрочем, прибыл и еще корабль с Ямайки. Послали его на выручку Пинеде; но так как на реке Пануко уже не было ни одного испанца, то Мигель Диас де Аус, капитан корабля, направился в Вера Крус, следуя рассказам индейцев. С ним прибыло 50 человек и 7 лошадей – великолепное подкрепление, самое лучшее за все это время! Хорош был и сам Диас, и не мало услуг оказал он потом государеву делу.

Наконец, тоже с Ямайки, и тоже для поддержки экспедиции в Пануко, вскоре пришел еще и третий корабль с 40 солдатами, 10 лошадьми и всяческими военными припасами; капитаном его был Рамирес “Старый”, представляю так, поскольку в нашем лагере было два Рамиреса.

Судьба явно благоприятствовала нам, и Кортес решил продолжить расплату за убиение наших товарищей во время отступления из Мешико. Намечены были два индейских города – Шаласинго и Цаоктлан³, и отряжен был храбрый капитан Гонсало де Сандоваль, который был и старшим альгуасилом, с 200 солдатами, 20 всадниками, 12 арбалетчиками, в основном “первого призыва”, то есть исконные воины Кортеса, и множеством тлашкальцев. Экспедиция прошла очень удачно, было лишь несколько стычек. В одном из местных cues [(пирамид храмов)] мы нашли, в качестве приношений идолам, конскую сбрую, два седла, разное оружие и части испанской одежды. Сопротивление этих поселений продолжалось вообще лишь 3 дня, а потом местные касики явились с повинной и вновь выразили готовность стать добрыми подданными Его Величества. Золота они дать не могли, так как оно целиком, по их словам, отобрано было мешиками, но Сандоваль потребовал некоторое количество женщин и юношей, клеймил их знаком “G” и повел их к Кортесу, который встретил нас с большой радостью и похвалой.

Удача этой карательной экспедиции имела последствием, что ряд окрестных местностей добровольно подчинился, мир всюду укрепился и имя Кортеса прогремело по всей Новой Испании: одни звали его “Справедливым”, другие “Храбрым”, но все попросту боялись его, между прочим, и Куаутемок, новый повелитель Мешико. Часто являлись к Кортесу издалека с просьбой уладить тот или иной спор, особенно насчет того, кому быть касиком, ибо по всей земле неистовствовала оспа, и умерло множество касиков. И вот Кортес распоряжался землями и людьми, раздавал владения и должности, и никто не смел ему прекословить…

В это же время пришлось предпринять экспедицию против [Истакмаштитлана]⁴, который прозвали мы Castil Blanco [(Белая крепость)], в 6 легуа от нас, ибо мы узнали, что 9 испанцев было зарезано именно здесь. Переговоры ничего не дали; напротив, жители прямо заявили, что единственным своим владыкой признают только Куаутемока. Отправлен был поэтому Сандоваль и с обычным счастьем покорил и этих непокорных; наши верные тлашкальцы здесь, как и везде, держались выше всяких похвал.

После всеобщего замирения Кортес, в согласии с королевскими чиновниками, объяснил, что ввиду приостановки дальнейших экспедиций необходимо узаконить нашу добычу, то есть переметить рабов, выделив обычную королевскую пятину. Каждый из нас должен был привести свой полон в определенное место, чтоб его там заклеймили. Так мы и сделали и быстро согнали женщин и детей – мужчин мы в плен не забирали, так как надзор за ними хлопотлив, а в услугах их мы не нуждались, ибо все, что нужно, делали для нас тлашкальцы… Но вот, при обратном распределении получилась великая несправедливость: отобрали не только пятину короля, но и… Кортеса! К тому же выбрали самых лучших, крепких и красивых, а нам оставили старых и уродливых. Ропот поднялся не малый, и Кортес принужден был обещать, что отныне распределение будет иное, без всякой обиды. Не меньше возбуждения и пересудов возникло по поводу требования Кортеса – вернуть то золото, которое солдаты, с его же разрешения, унесли из Мешико в приснопамятную “Ночь печали”. Как ни изворачивался Кортес, как ни объяснял, что дело идет лишь о временной, заимообразной отдаче – никто не пожелал расстаться со своим золотом. Итак, результата не было, а крови было испорчено немало.

К этому же времени относится заявление бывших капитанов Нарваэса и кое-кого из вновь прибывших с Ямайки – вернуться домой, ибо Кортес обещал им подобное возвращение, как только наступят более мирные времена. К великому нашему удивлению, Кортес немедленно согласился, снабдил их изобильным провиантом, дал лучший корабль и просил лишь отвезти письма к его жене, Каталине Хуарес Ла Маркайде и брату жены Хуану Хуаресу, который в ту пору жил на острове Куба. Когда же мы спросили его о причине, он ответил: “Смертельно мне надоела возня с ними; к военному делу они мало пригодны; лучше остаться одному, нежели остаться в дрянной компании…” А уехали они все, нужно сказатъ, богатыми людьми!

Другой корабль отправлен был в Испанию и вез Диего де Ордаса¹ и Алонсо де Мендосу с неизвестными нам поручениями. Третий послан был на остров Санто Доминго; поехали Алонсо де Авила и Франсиско Альварес Чико, прекрасный делец. Поручение им было: известить находящуюся там Королевскую Аудьенсию о всех наших делах, дабы она могла за нас заступиться в деле Нарваэса; затем получить от нее одобрение насчет рабства и клеймения восставших и мятежников.

Наконец, еще корабль отправлен был на Ямайку за лошадьми… Спрашивается: откуда у Кортеса такая уйма средств? На это отвечу: конечно, в “Ночь печали” много золота погибло, но много было и спасено; например, те лошади и больше 80 индейцев-тлашкальцев, нагруженные “королевским” золотом, по приказу Кортеса переправившись по переносному мосту за авангардом, cпаслись со своим грузом.

Исправив, таким образом, дела внешние, Кортес принялся и за внутренние – за подготовку наступления на Мешико. В Вилье де Сегуре де ла Фронтере оставлен был гарнизон из 20 солдат, в основном раненые и больные, с капитаном Франсиско де Ороско, сам Кортес вместе с нами отправился в Тлашкалу, чтобы построить 13 бригантин, ибо Кортес был убежден, что, не владея озером нельзя овладеть Мешико. Надзор за заготовкой материала, а также за постройкой поручен был Мартину Лопесу, который повел дело с громадным умением и такой же энергией. Вот уж действительно настоящий воин! Заслуги его прямо неисчислимы!

В Тлашкале нас ждала печальная весть: умер, тоже от оспы, наш старый друг, Машишкацин, верный вассал Его Величества. Все мы весьма опечалились, а Кортес уверял, что он как бы потерял отца. Мы облеклись в черные плащи и всячески старались почтить усопшего и его сыновей. Когда же возник спор об его наследнике, Кортес высказался за его сына, и слово Кортеса решило дело. Впрочем, сыну своему Машишкацин на смертном одре заповедал – всегда прислушиваться к велениям Малинче и его братьев, ибо они воистину предназначены управлять данными странами.

Но довольно о мертвых! Что же касается живых, то старый Шикотенкатль, Чичимекатекутли и все другие касики Тлашкалы с великой охотой согласились помочь нам в постройке бригантин, чтобы тем скорее идти вместе с нами на Мешико. Кортес обнимал их и горячо благодарил за это, а старого Шикотенкатля он уговорил принять христианство; он был окрещен и стал называться дон Лоренсо де Варгас.

Тысячи индейцев валили лес, обтесывали его, пилили, прилаживали; а другие тысячи принесли на себе железо, гвозди, якоря, канаты, парусину и прочее с кораблей в Вера Крусе. Оттуда же привезены были и котлы для смолы, но самой смолы не было, индейцы не умели ее изготовлять, и пришлось отправить четырех матросов-мастеров в Уэшоцинко, где были подходящие сосновые леса.

Постройка продвигалась быстро. Кортес решил поэтому всей силой двинуться в Тескоко – первый этап для завоевания Мешико. Путь на Тескоко выбран был после долгих обсуждений, и много было спора, не следует ли опереться на Айоцинко с Чалько, где также можно произвести сборку и спуск наших бригантин.

Еще во время этих обсуждений пришла весть, что в Вера Крус прибыл большой испанский корабль с множеством арбалетов, аркебуз, пороха и прочей амуницией, тремя лошадьми и изрядным количеством товаров. Весть эта казалась нам добрым предзнаменованием, и Кортес скупил весь груз без остатка.

Итак, мы были снаряжены богато, и капитаны, и солдаты в один голос требовали ускорения кампании. Кортес обратился к властям Тлашкалы за помощью в 10 000 человек, на что Шикотенкатль “Старый”, вернее дон Лоренсо де Варгас, ответил: “Не 10 000, а гораздо больше дадим мы вам; войска уже заготовлены, и вместе с вами пойдет храбрый касик Чичимекатекутли”. Так оно и было. Кортес устроил большой смотр, и на следующий день после праздника Рождества⁵ 1520 года мы двинулись в путь на Тескоко.

 

ОКРУЖЕНИЕ МЕШИКО

 

На мешикскую территорию прибыли мы лишь на второй день, к вечеру. Шли мы медленно, с опаской, ибо наслышались о засадах в горных теснинах. Ночь мы провели в предгорье при очень большом холоде; а наутро подошли к главному перевалу, который оказался заваленным бревнами и камнями. Враг не показывался; наши тлашкальцы легко разнесли засеку, и мы беспрепятственно прошли через горы. Вскоре начался спуск, и мы вновь увидели пред собой чудесный вид долины Мешико – с ее озерными городами. Всюду и везде дымились сигнальные костры, сообщая о нашем приходе. Мы вспомнили все наши беды и поклялись в новых боях проявить новую предусмотрительность и послужить Богу.

Первое столкновение не заставило себя долго ждать. Мост через довольно глубокую быструю речку был полуразрушен, а по ту сторону стоял отряд мешиков. Без труда мы его опрокинули, и наши тлашкальцы сейчас же принялись за военный разбой. Впрочем, все селения были покинуты жителями, а некоторые из пленных сообщили, что нас ждет большая засада между двух холмов. Но сражения не было: либо из боязни пред нашими тлашкальцами, число которых было очень велико, либо потому, что между Тескоко и Мешико были натянутые отношения; кроме того, оспа так неистовствовала, что множество защитников лежало при смерти. Во всяком случае, нас не задержали, хвала Нашему Сеньору Иисусу Христу.

Мы заночевали в двух легуа от Тескоко, а когда мы, с восходом солнца, хотели двинуться дальше, наши разведчики прибыли с радостной вестью: идет десяток индейцев-вождей с золотым знаменем, без оружия.

Действительно, то были высшие чины Тескоко. В знак мира они склонили свое золотое знамя, и один из них обратился к Кортесу: “Малинче! Коанакочцин¹ – сеньор Тескоко, наш повелитель, просит тебя о дружбе. Пусть братья твои и тлашкальцы больше не разоряют полей и селений, а, наоборот, поселятся мирно среди нас, и мы снабдим их всем необходимым. В знак мира прими от нас это золотое знамя; а что касается нападений на перевале, то совершили их не мы, а мешики”. Кортес обнял говорящего и немедленно приказал прекратить всякий военный разбой; запрет этот свято соблюдался, и только фуражировки происходили по-прежнему.

Заверениям мира мы, конечно, верили с опаской, а посему в этот день подошли лишь вплотную к городу, из окраин которого нам принесли множество еды. Тут же мы разрушили и несколько языческих капищ. Наутро же мы вошли в сам город, и нас сразу поразило полное отсутствие женщин и детей, а также угрюмый вид мужчин. Кортес велел нам быть настороже, не разъединяться и, кроме того, послал Педро де Альварадо, Кристобаля де Олида с 20 аркебузниками и отборными вояками – среди них был и я – занять главный си [(пирамиду храма)] Тескоко.

С вершины си открывался прекрасный вид на окрестности, и мы сейчас же заметили толпы женщин и детей, спешивших либо к горам, либо рассаживающихся по большим и маленьким лодкам, спрятанным в густом прибрежном тростнике. Об этом мы сейчас же донесли Кортесу; тот послал за сеньором Тескоко [Коанакочцином], но, оказалось, он успел уже улизнуть в Мешико.

Тем не менее ночь прошла спокойно. Наутро же Кортес собрал знатнейших граждан, отчасти враждебных бежавшему сеньору, и от них узнал, что сеньор этот завладел властью, убив своего брата, и что в Тескоко есть ряд лиц, имеющих куда больше прав на престол, нежели он. Особенно много говорили о молодом человеке, сыне короля Несауальпилли² – сеньора Тескоко, вскоре ставшего христианином. Его-то и сделали сеньором Тескоко, и жители были рады и охотно ему повиновались. Для обучения же его вере, искусству управления и испанскому языку Кортес определил к нему некоего Антонио де Вилью Реала, а также бакалавра Эскобара; комендантом же при нем, чтоб окончательно порвать сношения с Мешико, назначен был бравый наш солдат, Педро Санчес Фарфан. Крещение произошло с великой торжественностью, и наречен он был, по крестному³, дон Эрнан…

Кортес немедленно потребовал индейских рабочих, чтоб углубить канал, ведущий к озеру, настолько, чтоб могли быть спущены наши бригантины, причем он объяснил, что желает тесно обложить город Мешико и с суши, и с озера. Индейцы прибыли не только из Тескоко, но и окрестных земель, которые тоже стали вассалами Его Величества, и вскоре ежедневно работало не менее 7 000 – 8 000 человек.

Наши тлашкальцы между тем заскучали и требовали какого-нибудь военного прибыльного дела. Тогда Кортес решил наказать город Истапалапан, который сильно повредил нам при отступлении из Мешико да и теперь жил не в ладу с нашими союзниками. Решил он это не только в угоду тлашкальцам, но и для облегчения Тескоко, ибо прокорм наш становился тяжким ярмом для этой провинции. Во главе экспедиции стал сам Кортес, и состояла она из 13 всадников, 20 арбалетчиков, 6 аркебузников, 220 солдат и всех тлашкальцев.

Мешики, наученные горьким опытом, выставили наиболее отборные войска, но мы все же их рассеяли и вступили в город, половина которого построена была на озере. Опрокинутый враг не ушел между тем, а спасся на лодках, схоронившись в домах на берегу и густом тростнике. Когда же наступила ночь и мы спали, расставив обычную лишь охрану, они внезапно напали на нас, открыв одновременно шлюзы. Кто не умел плавать – тонул, например, многие тлашкальцы, мы же кое-как вскарабкались на сушу, отбили врага и провели остаток ночи продрогшие, мокрые, голодные, в отвратительном настроении, ибо порох наш отсырел, и враги насмехались и грозили со всех сторон.

Утром битва возобновилась, хотя и не так рьяно. Мы опять-таки прогнали наседающего врага, но и сами так изнемогли, что отступили в Тескоко. Славы мы пожали немного; наоборот, нас грыз стыд, что неприятель так ловко нас перехитрил; тем не менее это был устрашающий урок для Истапалапана, – он перестал нападать и смирненько занялся похоронами убитых, лечением раненых и исправлением разрушенных домов⁴…

Послы от разных городов в окрестности, не переставая, приходили к Кортесу. Были тут и представители Отумбы, где мы одержали памятную блестящую победу. Сильно они нас ненавидели, но о сопротивлении не могли и думать; Кортес принял их сурово, но все же простил, потребовав формального их отложения от Мешико. Просил о мире и город Мискик, также лежащий частью на озере, а посему прозванный нами Венесуэлой⁵. Его переход нас очень порадовал, ибо он давал надежду на присоединение и других окрестных местностей.

Все шло хорошо, как вдруг, с разных сторон, прибыли гонцы от нескольких только что подчинившихся местностей с известием, что мешики готовятся на них напасть. Дело в том, что шла жатва; часть урожая должна была идти нам на прокорм, а мешики по-прежнему хотели ее собрать в свои житницы.

Кортес, конечно, не мог поспеть всюду, но он вышел из трудного положения так: как только где-либо начиналась жатва, нас извещали, и мы отправлялись туда для охраны работы. Порой завязывались горячие схватки, но всегда победоносные для нас; сам я дважды участвовал в такой “жатве с боем”, причем однажды враг произвел высадку из тысячи с лишком лодок.

Охранная эта служба и вечные вылазки врага нам не только досаждали, но и сильно мешали: нельзя было, например, начать транспортировку наших бригантин из Тлашкалы, а с другой стороны, поступали жалобы тлашкальцев, что им немыслимо отправить домой добычу, так как все пути находятся под постоянной угрозой. Кортес решил поэтому овладеть городами Чалько и Тлалманалько и таким образом обезопасить сношения с Тлашкалой. Экспедиция поручена была Гонсало де Сандовалю и Франсиско де Луго.

Жители этих городов втайне радовались нашему приходу и в случае удачи готовы были содействовать изгнанию мешиков. Тлашкальцы, тяжело нагруженные добычей – солью и золотом, а также разной поклажей, находились в арьергарде; к ним было прикомандировано пятеро всадников и столько же арбалетчиков. Но мешики напали именно на арьергард, двоих из наших убили, а остальных переранили. К счастью, Сандоваль вовремя пришел на помощь, но зато и ругался же он после битвы, обзывая наш эскорт новичками и нюнями. Понятно, ему был неприятен хотя бы частичный и временный успех мешиков.

Отныне Сандоваль сам принял на себя охрану обоза и продвигался вперед весьма осторожно, ибо все селения и даже отдельные строения заняты были вражескими отрядами. Близко от Чалько, на равнине, произошла и настоящая битва; неприятель был оттеснен с большими потерями, а жители Чалько встретили победителей с громкими кликами радости. Узнав, что Сандоваль уже на следующий день возвращается в Тескоко, они просили захватить с собой торжественное их посольство: именно, недавно умер их сеньор от оспы и наказал обоим своим сыновьям идти к Малинче, чтоб из его рук получить отцовское наследие, Так и случилось: Кортес обошелся с ними милостиво и между обоими братьями разделил всю землю. Вернулись они восвояси под охраной нашего отряда, который выступил для встречи корабельных частей, переносимых из Тлашкалы.

В это же приблизительно время Кортес послал трех пленных мешикских сановников к Куаутемоку с таким предложением: Кортес, дескать, отнюдь не желает уничтожения Мешико; ему хорошо известны мешикские силы, но и Куаутемок отлично знает, что он со всех сторон окружен и что тлашкальцы горят желанием мести и за недавнее, и за далекое прошлое; мудрее всего – подчиниться, и Кортес обещает мир почетный. Но владыка Мешико не удостоил нас даже ответа, а лихорадочно подготавливал оборону; отдельные же отряды то и дело беспокоили нас, так что выступил сам Кортес и нанес такое поражение, что вылазки в окрестности с тех пор совсем прекратились.

Мелкие стычки только раздражали; хотелось приступить к крупной операции против Мешико, но для этого, прежде всего, нужно было собрать и спустить бригантины, все части которых уже изготовлены были в Тлашкале. Провести этот материал выпало на долю Сандовалю, для чего ему дали 15 всадников, более 200 солдат, 20 аркебузников и арбалетчиков и большое количество тлашкальцев. По дороге они должны были взять еще крепость, прозванную нами “Пуэбло мориско”⁶, где в свое время погибло около 40 людей Нарваэса и множество тлашкальцев.

Крепость оказалась оставленной, и Сандоваль мог лишь захватить кое-кого из населения. От пленников он узнал, что кровавая баня удалась потому, что наших окружили в ущелье, откуда нельзя было выбраться. Действительно, стены местного святилища были забрызганы испанской кровью; на алтаре пред их идолами лежала, в виде масок с бородами, кожа, содранная с двух голов; кожа четырех лошадей была также преподнесена их идолам, так же, как и части одежды и вооружения. А на стене одного из домов нацарапано было углем: “Здесь томился я, несчастный Хуан Иусте, со многими товарищами”. А был этот Хуан Иусте⁷ одним из виднейших идальго у Нарваэса. Как ни содрогались мы при этом зрелище, но во имя дела пришлось не мстить, а оказывать снисхождение: ничего мы не сделали с пленниками, а послали их в горы, чтоб они привели разбежавшихся жителей. Те вернулись, присягнули на верность, и путь в Тлашкалу отныне был свободен. Изготовление частей наших бригантин между тем было закончено. Выставлено было Тлашкалой 8000 носильщиков, и столько же воинов охраны, и еще 2000 несли разные припасы. Тлашкальской охраной командовал храбрый Чичимекатекутли, общее командование было у Сандоваля, а наш бравый Мартин Лопес специально присматривал за транспортировкой корабельных частей. По пути чуть не вышла размолвка: Сандоваль приказал Чичимекатекутли оставаться в арьергарде, а тот обиделся, видя в этом недоверие к его храбрости; лишь когда Сандоваль указал, что мешики имеют обычай нападать именно на арьергард, а посему это наиболее почетное поручение, он успокоился и просветлел.

Но нападения на сей раз не последовало, и вся колонна благополучно дошла до Тескоко. Вступление было грандиозно: тлашкальцы надели лучшие и наиболее яркие накидки и плюмажи из перьев и шли великолепно слаженными рядами под звуки барабанов и труб. Порядок был столь образцовый, что ряды ни на минуту не расстраивались; а ведь вся колонна растянулась на больше полдня пути! Радостно гремели лозунги: “Да здравствует император, наш сеньор!”, “Испания! Испания!” и “Тлашкала! Тлашка-ла!”… Кортес и все капитаны вышли навстречу, и Чичимекатекутли удостоился высоких почестей.

Деревянные части были сложены подле канала, и немедленно Мартин Лопес принялся за сборку, причем ему помогали другие наши мастера – Андрес Нуньес, старший Рамирес, Диего Эрнандес и другие. Работа кипела, и вскоре сборка закончилась; оставалось лишь проконопатить и просмолить, да поставить мачты и реи. Надзор велся усиленный, ибо трижды мешики пытались поджечь бригантины. При последней попытке мы изловили десятка два индейцев и от них узнали, что Куаутемок не менее энергично готовит отпор: день и ночь готовится оружие, строятся укрепления, свозится провизия. Только что прибывшие тлашкальцы, а их было более 15 000, плохо мирились с выжиданием. Более всего горячился сам Чичимекатекутли, желавший “немедленно послужить нашему великому императору”. Кортес очень его благодарил за столь великую ревность и, наконец, объявил, что намерен идти против Шальтокана⁸, лежавшего посередке одного из озер в 5 или 6 легуа пути, и выступил лично с 250 солдатами, 30 всадниками, с Педро де Альварадо и Кристобалем де Олидом, множеством арбалетчиков и аркебузников, со всеми тлашкальцами и отрядом воинов Тескоко, большинство которых были знатные. Доступ к поселению Шальтокану был по одной лишь дамбе, а посему все наши требования о мире встречались глумлением и насмешкой.

Дело было трудное. Дамба была разрушена, и Кортесу пришлось бы вернуться ни с чем, ежели два окрестных индейца не сообщили бы, что в одном месте дамба все же проходима, так как сняты лишь верхние слои. Мы проникли, наконец, в город; после отчаянного сопротивления жители бежали в лодках, и богатая добыча – золото, ткани, соль – вознаградила наши труды.

На другой день выступили к крупному поселению Куаутитлану⁹, оставленному жителями; ночь провели там настороже. А на следующий день мы направились к большому поселению Тенаюке; в его главном святилище были два огромных змеиных идола дьявольского вида, этим идолам они поклонялись. Жители его, как и жители Куаутитлана, как мы узнали, бежали в Аскапоцалько, где изготовлялись чудесные вещи из золота и серебра. Туда направился и Кортес. Путь был нелегок, ибо все время приходилось отражать нападения отрядов из Мешико и других поселений. Переночевали мы в самом городе, засыпая одним лишь, так сказать, глазом; жители же его ушли в город Тлакопан, который был примерно в пол-легуа от него.

На другой день мы двинулись к Тлакопану. Но тут нас встретили такие массы врагов, что, хотя Кортес и овладел временно некоторой частью города, пришлось отступить, тем более что из Мешико прибывали все свежие подкрепления. Мы вернулись прежней дорогой, и Сандоваль, оставленный в Тескоко, встретил нас с великой радостью: ведь целых две недели мы ничего не знали друг о друге, и дважды Кортес за это время был лично в великой опасности.

Тлашкальцы, заполучившие большую добычу, отпросились у Кортеса домой; тот разрешил, и они вполне беспрепятственно доставили свои богатства в Тлашкалу. И все же край не был окончательно замирен: почти одновременно с севера и юга пришли просьбы о помощи. Особенно настоятельны были просьбы к Кортесу городов Чалько и Тлалманалько, причем притеснения мешиков были даже изображены в картинах. Туда мы и решили двинуться в первую голову, несмотря на крайнюю усталость, на множество раненых и больных, из которых человек 15 умерло, между прочим, 8 от колотья в боку и кровохарканья.

В Чалько по приказу Кортеса двинулся Гонсало де Сандоваль с 200 солдатами, 20 конными, 10 или 12 арбалетчиками и таким же числом аркебузников, и с нашими друзьями из Тлашкалы, и отрядом из Тескоко, взяв с собой капитана Луиса Марина, поскольку он был его большим другом. По прибытии прослушав мессу, в 12-й день¹⁰ месяца марта 1521 года, он расположился на ночлег в Чалько, а на другой день утром достиг Тлалманалько, где касики и военачальники его приняли с распростертыми объятиями. Местные воины присоединились к ним, и вскоре они наткнулись на крупные силы мешиков; Сандоваль, воодушевляя своих, ринулся на врага с кличем: “Сантьяго! На них!” Столкновение распалось на ряд битв на ходу, то есть Сандоваль не переставал продвигаться вперед, пока не прижал врага к Уаштепеку¹¹, за стенами которого тот в конце концов и искал спасения, хотя один раз и попытался еще совершить отчаянную вылазку. Наконец, бой стих, и испанцы могли подкрепиться; расположились они в каком-то саду, столь обширном и чудном, каких редко кто видел.

На следующий день Сандоваль потребовал сдачи Уаштепека, но напрасно; тот же ответ дало и большое поселение Йекапиштла¹², что было в двух легуа от Уаштепека и охранялось крупным мешикским гарнизоном. Отказы эти неприятно поразили Сандоваля, так как он видел всеобщую усталость; тем не менее он двинулся против Йекапиштлы. Расположено оно было в горах, и наши союзники наотрез отказались от штурма – “на то teules [(божества) – испанцы], чтобы идти впереди”. Нечего делать, Сандоваль со своими бросился вперед и счастливо проник в это поселение, причем он сам был ранен в голову. Видя это, союзники сейчас же воодушевились и докончили поражение врага; резню они устроили ужасающую, пока Сандоваль, жалея население, не вмешался в дело.

Взяв Йекапиштлу, экспедиция немедленно вернулась в Тескоко. Но Куаутемок, узнав о поражении своих войск, сейчас же послал 2000 больших лодок с 20 000 воинов в Чалько. И случилось, что одновременно с въездом наших в Тескоко прибыл и гонец из Чалько с мольбой о помощи. Кортес, в полном недоумении, гневно обратился к Сандовалю с приказом сию же минуту идти обратно в Чалько и “как следует выполнить порученное”. Сандоваль готов был вспылить вследствие незаслуженного оскорбления, но одумался и рьяно понесся на помощь, не давая своим ни минуты передышки. Счастье, что жители Чалько уже сами справились с напастью: им пришла большая помощь из Тлашкалы и из Уэшоцинко. Итак, мешики побеждены были одними лишь индейцами, что для них было страшнее, нежели поражение от испанцев. Сандоваль опять вернулся в Тескоко, гоня множество пленных мешиков. Гнев его долго не унимался, несмотря на извинения Кортеса. Но служба его стала отнюдь не хуже.

В этих экспедициях Сандоваля я не участвовал, вот почему я так необычно говорил “испанцы”, “они”, а не “мы”; дело в том, что под Истапалапаном я получил опасную рану в шею и с нею промаялся целых три недели.

Так как прибыл Гонсало де Сандоваль со своим войском в Тескоко с большой добычей из рабов и были многие другие плененные нами в предыдущих походах, ставшие сожительницами, было принято решение, чтобы всех их тут же клеймили. И затем нам было объявлено, что их следует привести в назначенное строение; и все мы, в основном солдаты, повели тех, что у нас были, дабы поставить на них клеймо Его Величества, которое было буквой “G”, что означает “guerra” [(война)], согласно обычаю, как мы и прежде условились с Кортесом, о чем я уже рассказывал, веря, что нам их вернут после того, как оценят по отдельности и заберут королевскую пятую часть; но было не так, в Тескоко все случилось хуже, чем в Тепеаке: так, после того как забрали королевскую пятую часть, другую пятую долю забрали для Кортеса, и еще доли для капитанов, а ночью, когда там все рабы были вместе, у нас увели лучших женщин-индеанок. Хотя сам Кортес нам говорил и обещал, что лучших рабынь продадут на торгах по той цене, в какую оценят, тех же, что хуже, – по более низкой цене, так что и тут был беспорядок, поскольку королевские чиновники, в чьем ведении это было, творили, что им заблагорассудится, раз за разом все хуже. После этого многие солдаты, у которых были хорошие индеанки, не желая, чтобы их, как в этот раз, отобрали, прятали их и не клеймили, говоря, что те сбежали, а если кто был любимцем Кортеса, то водил клеймить тайно, ночью, и платил пятую часть, а многие другие оставляли женщин у себя и говорили, что они – naborias [(слуги-индейцы)], прибывшие из мирных поселений и из Тлашкалы. Распределение золота прошло еще более безобразно: у нас не только оттягали лучшую долю, но предъявили еще такие счета и претензии, что мы удивлялись, как мы не очутились должниками!

 

НАЧАЛО НАСТУПЛЕНИЯ

 

Впрочем, были и дела хорошие. Так, например, прибыло из Испании четыре корабля с 200 солдатами и 80 конями, изобильным запасом оружия, пороха и иных бесценных вещей. Прибыли на них, между прочим, казначей Его Величества Хулиан де Альдерете, житель Тордесильяса, а также монах из [Ордена] Святого Франсиско¹ фрай Педро Мелгарехо де Урреа, уроженец Севильи, с весьма желанными для нашей отягченной совести индульгенциями²; уже месяца через три он мог вернуться в Испанию богатым человеком.

Итак, силы наши значительно увеличились. К этому же времени закончены были и наши бригантины, и ничто не мешало нам двинуться окончательно против Мешико. Все мы горели одним этим желанием. Но вот случилась задержка – вновь жители Чалько взывали о помощи, и Кортес решил положить конец нападениям мешиков.

Тщательно подобрана была армия из 300 солдат, 30 конных, 20 арбалетчиков, 15 аркебузников, множества тлашкальцев и друзей из Тескоко. Сам Кортес встал во главе, пригласив к участию и только что прибывших казначея Хулиана де Альдерете и монаха фрай Педро Мелгарехо; также вместе с ним пошли Педро де Альварадо, Андрес де Тапия и Кристобаль де Олид. Прослушав мессу, армия выступила утром в 5-й день³ месяца апреля 1521 года, и Кортес поклялся вернуться, лишь окончательно сломив врага. В Тескоко, для охраны главной квартиры и бригантин, остался Гонсало де Сандоваль с весьма внушительной силой.

На второй день мы прибыли в Чалько; окрестные касики толпой устремились к Кортесу, и вскоре новых 20 000 союзных индейцев примкнули к нам. Влекла их не только надежда на богатую добычу, но и жажда захватить пленных, которых они по-прежнему приносили в жертву и пожирали. Так тянулись за нами эти ватаги, точно стаи хищных птиц, следовавшие в Италии за войсками, чуя богатый корм на полях битвы.

Надеясь встретить врага, мы осторожно продвигались вперед. Местность была гористая, пересеченная; воды мало, а с высоких позиций неслись насмешки и издевательства. Кортес не вытерпел и крикнул: “Сеньоры, пощупайте-ка тех, наверху!” Мы бросились в атаку, впереди всех наши знаменосцы, а Кортес с конницей остался в долине, чтоб охранять наш тыл. Но… наше положение вскоре стало отчаянным: индейцы приготовили множество каменных глыб и теперь стали их сбрасывать на нас: вот настигнут был возле меня Мартинес де Валенсия и убит насмерть! Вот новый камень размозжил сразу двух! Мы еще продолжали карабкаться вверх, пока дальнейшие потери не заставили остановиться и искать прикрытия. Со мной вместе под уступ скалы схоронился знаменосец Коррал, израненный и изорванный; он с великим трудом уцепился за какой-то колючий куст; сам я тоже скорее висел, нежели стоял. Между тем, Педро Барба, капитан арбалетчиков, захотел с двумя солдатами пробраться под нашу скалу. “Оставьте, сеньор капитан, – крикнул я, – здесь нет совсем свободного места!” А он, как гран-сеньор, бросил в ответ: “Работайте лучше не языком, а руками и ногами!” Понятно, до нас он так и не дошел: один из его спутников был убит, другой, а также он сам, сильно зашиблены камнями.

Кортес не сразу мог убедиться в безвыходном положении. Когда же он, наконец, повел отступление, мы потеряли уже восьмерых и, почитай, все мы получили раны и ушибы. Впрочем, тогда мы дивились не величине, а незначительности наших потерь. Враги тоже не смели нападать на нас в открытом бою, а сидели на вершинах. Жажду мы испытывали страшную; изнемогали и наши кони; но кругом была лишь ржавая, болотистая вода. Попытались мы перейти на другую позицию, в полутора легуа, но и там была та же картина: враги на вершинах, постоянный обстрел и полная невозможность выбить неприятеля, хотя дважды еще мы пытались сделать это. Наконец, уже на следующий день наступила неожиданная развязка: неприятель стал давать нам какие-то сигналы. Сперва женщины и дети, а потом и воины к нам спустились для переговоров, и Кортес лишь потребовал, чтоб они уговорили замириться и другие отряды на окрестных вершинах. Некоторые же из нас, между прочим и я, поднялись вверх из любопытства, причем Кортес строго-настрого приказал нам никого не обижать.

Оказалось, что дорога вверх лишь одна-единственная, причем в наиболее опасной части ширина ее была не более отверстия хлебной печи. Ясно, что штурм наш был полнейшим безумием. На вершине же была большая площадь, на которой, лежа, сидя и стоя, толпилось множество народа. Все они почти умирали от жажды, ибо второй день не имели ни капли воды. Тут же лежало много ценных вещей, приготовленных в качестве дани для Мешико. Хотел было я кое-что навьючить на себя, да товарищи напомнили запрет Кортеса.

Отсутствие воды заставило нас вообще уйти из этих мест, и мы вернулись в Уаштепек, где остановились в том же чудесном саду, как Сандоваль. Нигде и никогда я не видал ничего подобного! Столь же очарованы были и все остальные; и сам Кортес, а также казначей Хулиан де Альдерете уверяли, что во всей Испании не найти такого сада. Окрестные касики изъявили покорность, отчасти даже примкнули к нам, и мы направились к городу Куаунауаку⁴. Подход к нему, особенно для конницы, был невозможен: оба моста, ведшие через ущелье, через которое протекала речка, были уничтожены. Но вот сообщили, что далеко вверх по речке есть место, где может перейти и конница; отряд тотчас был туда отправлен, а мы придумывали, как бы нам, пехоте, перебраться здесь. Наконец, способ был найден: перебраться по деревьям, которые росли по обеим сторонам ущелья и верхние ветви которых сближались. Трое из нас сорвались; меня самого охватило на миг головокружение; предприятие вообще было дерзко-опасное, но все же несколько десятков наших и значительное число тлашкальцев перебрались на ту сторону и неожи-данно ударили по врагу. Одновременно с другой стороны нагрянула конница, враг побежал, и мы на его плечах вошли в город. Жители разбежались в горы, но вскоре прибыли парламентеры с изъявлением покорности, все вернулись и тоже присоединились к нашему союзу.

Затем черед пришел Шочимилько. Этот большой город, находящийся лишь в двух с половиной легуа от Мешико, был почти целиком построен на воде. По дороге мы испытали страшную жажду, тем более что солнце пекло немилосердно. Привал мы сделали в сосновом лесу, и тут Кортес, убедившись в крайнем нашем изнеможении (один старый больной солдат даже умер!), а также в опасном ослаблении энергии наших тлашкальцев, послал 6 всадников отыскать колодец или вообще какое-либо жилье. Я и трое ловких индейцев незаметно последовали за всадниками, и когда те заметили нас, они сперва настаивали, чтоб мы вернулись, а затем объявили, что защиту нашу они на себя не берут и что мы сами должны промышлять о себе. Но тогда нам казалось, что глоток воды стоит смертельного риска!

На виду у Шочимилько мы наткнулись на несколько строений, и в одном из них была вода. Один из моих индейцев вынес мне воды в горшке, я напился, сейчас же наполнил горшок снова, и мы поспешили отнести его к Кортесу, тем более что местные индейцы стали сбегаться с оружием. Кортес и капитаны с великой радостью прильнули к воде, которую мы поднесли им тайком, ибо для жажды, как известно, закон не писан. Вскоре весь наш отряд дошел до вышеуказанных строений, но воды всем не хватило, и многие стали сосать кактусы, раня себе губы. Правда, найден был и колодец, но он был далек, а враги уже напирали большими массами. Так и остались бы мы до утра, если бы ночью не пошел дождь.

Наутро мы вплотную подошли к городу, где стояло уже большое войско врагов, защищенное рекой. Мост, конечно, был поврежден, и нам пришлось переправиться, где по горло в воде, где даже вплавь. Кортес же пошел в обход, но наткнулся на свежий отряд мешиков, человек в 10 000, который готов был соединиться с остальными нашими врагами. Кортес и всадники глубоко врубились, и наш полководец едва не погиб: лошадь его, обычно очень исправная, споткнулась и упала, мешики его облепили и уже стали крутить руки, когда на помощь подоспело несколько тлашкальцев и солдат Кристобаль де Олеа, уроженец Старой Кастилии, большой храбрец. Кортес оправился, вновь сел на коня, но получил значительную рану в голову; храбрецу Олеа пришлось еще хуже – он истекал кровью от трех глубоких копьевых ран. К счастью, пробились туда и мы, ибо по великому крику чувствовали, что происходит что-то крупное и неладное⁵.

Временно мы даже отступили, чтоб передохнуть и выяснить положение, заняв для этого один из больших храмовых дворов. Только что мы принялись осматривать раны Кортеса и других и обкладывать их теплыми масляными компрессами, как к нам во двор ворвался большой отряд мешиков. Правда, мы с ним расправились жестоко, и нас не скоро дерзали потревожить, но когда мы взобрались на вершину си [(пирамиды храма)], то увидели громадную флотилию из 2000 лодок, которая шла из Мешико в Шочимилько; два сильных отряда по 10 000 воинов, кроме того, шли в том же направлении по суше.

Казалось, конец нам! Но Наш Сеньор Бог избрал нас для большего и лучшего… Всюду мы расставили посты, ожидая нападения. Я сам с десятью товарищами должен был охранять часть пристани; ночь была темна, но по шуму весел мы легко определяли положение врага, и когда он пытался высадиться, мы дважды отбросили его с большим уроном. Сам Кортес с всадниками, делая обход, приблизился к нам; но как они ни старались бесшумно подойти, мы их окликнули, а так как они не отвечали сразу, мы направили против них несколько камней. Кортес был очень доволен нашей бдительностью и выправкой и только советовал не слишком полагаться на себя, а в случае нужды послать за помощью. Так встретили его мы, старые его товарищи; на следующем посту ему пришлось силой согнать караульных, но там были люди Нарваэса.

Арбалетчики наши накануне расстреляли все свои стрелы; Кортес велел их собрать, снабдить новыми наконечниками и свежим оперением; арбалетчики наши промаялись над этим всю ночь, причем капитан их, Педро Барба, не отставал от других. Не ложился и Кортес. Словом, ночь была беспокойная, хлопотливая.

Между тем главные силы врага высадились у внутреннего канала, вне нашей досягаемости, но лишь утром началась битва. Во многих местах успех был на нашей стороне, но когда мы от пленных узнали, что Куаутемок нагоняет еще и второй, столь же большой флот, мы, по приказу Кортеса, сомкнулись в колонну и вышли из города, бросив довольно много поклажи. Всю дорогу враги не переставали напирать, и так мы добрались до большого поселения Койоакана, которое было примерно в двух легуа от Шочимилько и находилось очень близко от Мешико.

Жители все бежали. Мы переночевали, а на следующее утро увидели себя окруженными с трех сторон. Конные атаки не помогали, и Кортес едва-едва не попал опять в плен; враги нас так теснили, что живьем захватили двух конюхов Кортеса. Тем не менее нам удалось пробиться к Тлакопану, и лишь долгое отсутствие Кортеса повергало нас в уныние. Но вот явился и он со своим отрядом; оказалось, раненые лошади не допускали быстрого продвижения. Мы горячо его приветствовали, но он был мрачен и угрюм. Лил крупный дождь, и мы часа два могли отдохнуть свободно. Когда ливень перестал, Кортес повел наших новичков, казначея Альдерете и монаха Мелгарехо, на вершину си [(пирамиды храма)] этого поселения, откуда было хорошо видно и город Мешико, и озеро, и множество городов окрест него. Мы, солдаты, полезли также наверх. Велико было удивление, даже страх наших новичков пред столь величественным зрелищем. “Воистину прибытие ваше в Новую Испанию и все деяния – великая милость Бога! Вы избранники! Откройте листы истории, и ни разу не найдешь столь же великих заслуг пред государем! Все это мы охотно и точно сообщим Его Величеству!” – так говорили они и со все новой жадностью упивались окружающим; а мы указывали им главный си Уицилопочтли, и Тлателолько, и дворцовый комплекс, где мы размещались, и остальные места города, дороги [на дамбах] и мосты, дамбу на Тлакопан, место того моста, стоившего нам стольких жизней в “Ночь печали”. Затуманился и Кортес, и горькие вздохи вырывались у него при этих воспоминаниях. А мы с тех пор пели песню:

С вершины – в Тлакопане,

В кругу своих друзей,

Смотрел Кортес на дол,

Но вид его упрямо зол,

Печален взор очей.

Подпер он голову рукой,

Другой оперся на меч родной… – и так далее.

Горевал Кортес, а мы его старались развлечь, и один солдат, бакалавр Алонсо Перес, помню как сейчас, тонко и учтиво обратился к нему: “Несчастья неизбежны на войне! Не убивайтесь посему! Ведь никто про Вас не скажет, как про Нерона, что с высот Тарпейской скалы он спокойно созерцал пожар Рима и гибель людей!” – “Да,- ответил Кортес, – Бог свидетель, сколь часто я этот великий город призывал к миру! Угнетают же меня не только бывшие, но и будущие потери!”…

Хотели мы было на ура ударить по дороге [на дамбе], ведущей в Тлакопан, но мысль эта была отвергнута, и мы продолжали наше отступление, направившись в Аскапоцалько. Оно, как и все прочие городки, было оставлено жителями. Затем мы прибыли в большое поселение Тенаюку; я уже сообщал о нем в другом главе, и там в главном святилище было три большие змеи, которым жители поклонялись, как и своим идолам; и это поселение было пусто. Дождь вновь полил как из ведра, и мы еле тащились в своих промокших, отяжелевших одеждах. На ночь мы остановились в Куаутитлане. Всюду темнота, слякоть, холод, и со всех сторон несутся угрозы и завывания врага. Порядок ослабел; обходов не было, часовые дремали; и никто в этом не видел ничего дурного, ибо все уморились до смерти. Тем не менее, нас не тронули. А еще через день, не менее тяжкий, мы добрались до Акольмана, где нас встретили друзья, капитан Гонсало де Сандоваль со многими солдатами и множество вновь прибывших из Испании, а также и сеньор Тескоко, которого, как я уже говорил, звали после крещения дон Эрнан. Мы смогли, наконец, наесться вдоволь.

Велика была радость свидания, но недобрые вести шли из Тескоко. Оказывается, что большой друг губернатора Кубы Диего Веласкеса – Антонио де Вильяфанья и ряд людей Нарваэса, имена которых я не стану здесь шельмовать, устроили заговор с целью убить Кортеса, ежели он вообще вернется. Пользуясь случаем, что из Испании прибыл корабль, заговорщики хотели Кортесу, когда он сядет за стол со своими друзьями, передать якобы новополученное письмо и, когда он начнет его читать, наброситься на него и его сотрапезников и всех заколоть. Роли распределены были до точности: к кому перейдет командование, кто на что будет назначен, как будут распределены золото, кони, весь скарб. Но Наш Сеньор Бог не допустил злодейского дела, которое грозило не только всем нам смертью, но и полной потерей Новой Испании. А именно: один из посвященных в заговор солдат за два дня до рокового срока сообщил обо всем Кортесу, который немедленно пригласил наших капитанов, Педро де Альварадо, Франсиско де Луго, Кристобаля де Олида, Гонсало де Сандоваля, Андреса де Тапию, меня, а также всех, в которых он был вполне уверен, и изложил нам все дело. Мы схватили оружие и немедленно направились к стоянке Вильяфаньи, которого и схватили среди его друзей-заговорщиков, из которых многие все же успели бежать. Кортес лично нашел у Вильяфаньи список заговорщиков, прочитал его, убедился, что в нем много видных людей, и, не желая предать их имя позору, впоследствии уверял, что Вильяфанья проглотил список в момент ареста.

Суд собрался немедленно; Вильяфанья не отрицал своей вины, и многие вполне достоверные свидетели подтвердили ее; его осудили к повешению, и приговор был приведен в исполнение. Другие участники натерпелись немалого страха; но их пощадили, так как время было не таковское; сам Кортес старался их не обидеть словом или взглядом, но доверия, конечно, он уже не мог к ним питать. С этого же случая его всегда, днем и ночью, окружали 12 телохранителей, все люди надежные и верные⁶…

Между тем бригантины наши были не только вполне собраны, но и оснащены и снабжены всем необходимым. Закончен был также канал, по которому они должны были быть спущены в озеро. Тогда Кортес разослал гонцов по всем окрестным местечкам с приказом изготовить 8000 медных наконечников для стрел и вырезать из дерева столько же стрел, все по прилагаемому испанскому образцу; через неделю уже заказ был выполнен, и мы имели более 50 000 стрел, несомненно лучших, нежели испанские. Наши арбалетчики немедленно стали их оперять и целые дни проводили в стрельбе в цель. Столь же ревностно готовились как всадники, так и все остальные; Кортес потребовал у Тлашкалы еще 20 000 вспомогательных войск, а также известил остальных союзников, что они должны быть наготове, что те и пообещали с большой готовностью.

Состоялся смотр, причем оказалось, что у нас 84 всадника, 650 пехотинцев и 194 арбалетчика и аркебузника. Отсюда выделена была команда для бригантин: а именно по 12 арбалетчиков и аркебузников, столько же гребцов и по капитану, то есть всего около 300 человек, так как прибавлены были кое-где еще артиллеристы. Пороху, ядер и пуль было достаточно. Объявлен был следующий приказ на всю кампанию:

Никто да не дерзнет поносить священное имя Нашего Сеньора Иисуса Христа, Нашей Сеньоры – его благословенной матери, Святых Апостолов и других святых.

Никто да не обижает союзника, никто да не отнимет у него добычу.

Никто не смеет удаляться из главной квартиры без особого наряда.

Всякий должен на все время иметь вполне исправное оружие.

Всякая игра на оружие и коней строжайше карается.

Всем спать, не раздеваясь и не разуваясь, с оружием в руках, кроме больных и раненых, которым пойдет особое разрешение.

Подтверждены были и обычные полевые кары: за ослушание в строю – смерть, за сон на посту – смерть, за дезертирство – смерть, за позорное бегство – смерть и так далее.

Впрочем, на тяжелую работу гребцов не сразу удалось найти достаточно желающих. Тогда Кортес вспомнил тех, которые любили ловить рыбу, а посему, возможно, и на родине не так-то далеки были от воды и корабельного дела. Действительно, предположение оправдалось вполне, и наш флот получил неплохих гребцов: а они, эти гребцы, могли не пенять на свою участь, ибо на их долю, как выяснилось, пала и большая добыча и меньшая работа, нежели на нас, сражавшихся на дамбах.

И вот бригантины наши, числом 13, весело поплыли по озеру⁷. Согласно приказу Кортеса на каждой бригантине было поднято королевское знамя и знамя с названием, которое было дано каждой бригантине. И Кортесом были назначены на бригантины следующие капитаны: Гарсия Ольгин, Педро Барба, Хуан де Лимпиас Карвахаль “Глухой”; Хуан Харамильо, Херонимо Руис де ла Мота и его друг [Антонио де] Карвахаль, который теперь очень стар и живет на улице Святого Франсиско; и Портильо, который до этого жил в Кастилии, хороший солдат, у него была красивая жена; и Самора, который был маэстре [всех этих] судов, а потом жил в Оашаке; и Колменеро, который был моряком, хороший солдат; и Лема, и Гинес Нортес; и Брионес, уроженец Саламанки; и один капитан, имя которого не помню; и Мигель Диас де Ампиес. Дисциплина введена была строгая, и связь с сухопутными силами установлена была точная.

К этому же времени прибыли и вспомогательные войска Тлашкалы. Вел их Шикотенкатль “Молодой”, тот самый, который с нами столь часто боролся, а затем и помышлял извести нас.

Чолула тоже выставила отряд, но небольшой, так как не хотела порвать ни с нами, ни с Мешико. Сам Кортес выехал навстречу, со всеми капитанами, и отряды подходили в добром порядке и прекрасном вооружении, восклицая: “Да здравствует император наш сеньор!”, “Кастилия! Кастилия!”, “Тлашкала! Тлашкала!”… Целых три часа длилось прохождение этого громадного войска.

 

БОРЬБА ЗА ДАМБЫ

 

Кортес приказал отправиться трем корпусам: из солдат, всадников, арбалетчиков и аркебузников – для осады с суши великого города Мешико; в каждый корпус были назначены предводители, им были выделены солдаты, всадники, арбалетчики и аркебузники, а также места и города, где следовало расположить наши лагеря.

Так, приказано было Педро де Альварадо возглавить 150 солдат с мечами и щитами, из них многие были с копьями и алебардами, 30 всадников, 18 аркебузников и арбалетчиков; и назначены были вместе с ним его брат Хорхе де Альварадо, Гутьерре де Бадахос и Андрес де Монхарас, им было поручено быть капитанами, каждому над 50 солдатами и разделенными между всеми тремя аркебузниками и арбалетчиками, сколько в одной роте, столько и в другой, а Педро де Альварадо являлся предводителем и всадников, и главой этих трех рот; и ему было придано 8 000 тлашкальцев вместе с их вождями; отмечу я, что и мне по приказу следовало отправиться с Педро де Альварадо, а, добравшись, мы должны были занять город Тлакопан; и приказано было нам носить полный комплект доспехов, шлемы с забралами и латные воротники, потому что, как град, сыпалось множество дротиков, камней и стрел, мешики сражались с нами и копьями, и палицами, двуручными мечами и другим оружием, и для взятия их оборонительных сооружений надо было идти хорошо вооруженными; и каждый день мы сражались, имея убитых и раненых, о чем расскажу впереди. А теперь перейдем к другому корпусу.

И Кристобалю де Олиду, маэстре де кампо, дал [Кортес] 30 всадников, 175 солдат, 20 аркебузников и арбалетчиков, и все с вооружением как у солдат, что дал и Педро де Альварадо, и к нему также назначил трех капитанов – Андреса де Тапию, Франсиско Вердуго и Франсиско де Луго, и между всеми тремя капитанами были распределены все солдаты, арбалетчики и аркебузники. И Кристобалю де Олиду, который был общим предводителем над этими тремя капитанами и всадниками, были приданы другие 8 000 тлашкальцев, и ему было приказано расположить лагерь в городе Койоакан, находившемся в двух легуа от Тлакопана.

В другом корпусе был предводителем Гонсало де Сандоваль, старший альгуасил, и ему дал [Кортес] 24 всадника, 14 аркебузников и арбалетчиков и 150 солдат, у каждого меч, щит и копье, и больше 8 000 индейцев-воинов из Чалько, Уэшоцинко и других поселений, через какие Сандоваль должен был идти и которые были нашими друзьями; и ему дал в товарищи и капитаны Луиса Марина и Педро де Ирсио, которые были друзьями Сандоваля, между этими двумя капитанами согласно приказу были разделены солдаты, арбалетчики и аркебузники, а Сандоваль возглавлял всадников и был общим предводителем, и он должен был расположить свой лагерь около Истапалапана, который ему надо было завоевать, нанеся как можно больший урон, таков ему был приказ Кортеса; Сандоваль не должен был выступать из Тескоко до тех пор, пока Кортес, командовавший бригантинами, не отправится из этого пункта по озеру с 13 бригантинами, на которых находились 300 солдат, вместе с арбалетчиками и аркебузниками, поскольку таков был распорядок. По нему следовало, что Педро де Альварадо и Кристобаль де Олид должны были идти с одной стороны [озера], а Сандоваль – с другой¹.

Таким образом, столица была бы отрезана в трех пунктах, где проходили дамбы, а сам Кортес должен был с нашими бригантинами плавать согласно распорядку по озеру. Общее наше выступление было уже назначено, как вдруг случилась неожиданная задержка. А именно, среди тлашкальских отрядов, посланных нами вперед, не оказалось… самого Шикотенкатля “Молодого”! Зная, что его соперник по правлению – слепого своего отца Шикотенкатля “Старого” он ни во что не ставил, и наш друг Машишкацин уже был мертв – Чичимекатекутли находится при войске, он поспешно бросился в Тлашкалу, чтобы захватить там власть. Кортес сейчас же отрядил пятерых знатных из Тескоко и двоих из Тлашкалы, друзей Шикотенкатля, чтобы уговорить его вернуться; но тот твердо стоял на своем, заявляя, что под Мешико всех ждет погибель, что напрасно не послушались его в свое время, тогда бы Кортес не повелевал бы ныне такими огромными силами. В таком критическом положении Кортеса могла выручить лишь решительность: он послал альгуасила, а вместе с ним четверых всадников и пятерых знатных индейцев из Тескоко с приказом схватить Шикотенкатля и повесить его, сказав: “Этот касик уже не исправится, кроме того, в любое время нас предаст, он вреден и советы его скверны” – и что нет уже больше времени терпеть его притворство. Педро де Альварадо всячески просил Кортеса не прибегать к этой мере, и тот как бы соглашался с ним, на деле же подтвердил еще раз свое прежнее решение… Казнь совершилась в одном поселении, подчиненном Тескоко, и всякое предательство надолго исчезло. Говорят даже, что сам слепой дон Лоренсо де Варгас, отец Шикотенкатля, отсоветовал Кортесу щадить жизнь сына-изменника².

Из-за этого задержался наш выход из Тескоко; и лишь в другой день – 13 мая³ 1521 года наши колонны начали наступление. Наш корпус Педро де Альварадо и второй корпус Кристобаля де Олида должны были пройти совместно почти весь путь, обходя озеро с севера. Когда мы приблизились к Акольману, поселению, подчиненному Тескоко, где должны были стать на ночь, Кристобаль де Олид послал своих квартирьеров вперед, и они заняли целиком все помещения, что и отметили выставленными зелеными ветками. Нам, из корпуса Педро де Альварадо, не осталось ни одного годного дома, и не будь вмешательства видных лиц с той и другой стороны, мы с оружием в руках восстановили бы свое право. Кортес тотчас прислал послание с фрай Педро Мелгарехо и капитаном Луисом Марином, полное негодования и призывов к единению, но доброе согласие между Педро де Альварадо и Кристобалем де Олидом с тех пор так и не восстановилось.

В следующий день оба предводителя совместно прошли путь и вошли в одно поселение на ночлег, которое было безлюдно, поскольку это была уже земля мешиков; и в другой день также вошли на ночлег в большое поселение, которое называлось Куаутитлан, в нем, как и в других, не было народа; в следующий день прошли через два поселения, которые назывались Тенаюка и Аскапоцалько, и они были безлюдны; и, прибыв во время заката в Тлакопан, мы тотчас разместились в нескольких больших дворцах и палатах, поскольку он тоже был безлюден; а также разместили всех наших друзей-тлашкальцев, и еще в тот день прибыли и расположились в жилищах те, что принесли съестное; и у спящего лагеря в ту ночь были вместе с надежными ночными караулами и передовыми дозорами и разведчики, потому что прежде было сообщено другими, что Тлакопан заодно с Мешико. Поздним вечером послышались с озера великие крики, которыми нас вызывали, крича нам много позорного и что мы не мужчины, раз не выходим сражаться с ними, и было у них так много лодок, полных людьми с оружием, и дороги [на дамбах] также были заполнены воинами, и эти слова нам кричали с умыслом – раздразнить нас, для того чтобы мы выступили той ночью сражаться; а так как нами был извлечен урок из того, что было на дорогах и мостах [в “Ночь печали”], согласно моим записям, мы не пожелали выходить до следующего дня, который был воскресенье; после того как мы прослушали мессу, что нам произнес падре Хуан Диас, и, вручив себя Богу, согласно принятому решению, оба предводителя совместно направились в Чапультепек, который находился в полутора легуа от Тлакопана, дабы разрушить там водопровод, снабжавший все Мешико питьевой водой. Мешики выступили в защиту, на очень выгодных позициях и с большими силами, но мы все же одолели их и вскоре добрались до труб водопровода, каковой более уже не действовал за все время осады⁴.

После сего решено было штурмовать дамбу подле Тлакопана. Мешики защищали ее отчаянно, выслав неслыханное количество лодок. Хоть мы продвинулись до первого моста, но это нам мало помогло: мы буквально были вклинены во вражескую массу и при ширине дороги на дамбе в 8 шагов никак не могли развернуться; аркебузники и арбалетчики наши мало вредили врагу, ибо мешики снабдили свои лодки особыми, на сей случай, деревянными защитными щитами; конница же не могла действовать, так как всюду натыкалась на баррикады. Что толку в том, что мы, как и всегда, справлялись легко один на один: вместо поверженного или сброшенного в воду врага выступал десяток новых; мы же сразу потеряли более 30 человек ранеными. Так бились мы добрых полчаса; наконец, отослали тлашкальцев, которые, будучи непривычны к воде, скорее мешали, нежели помогали, а затем сами в полном порядке стали отходить.

Вот тут-то поднялся крик! Мешики, как безумные, бросились вперед, и вся дамба моментально была засыпана копьями, дротиками, стрелами и камнями. С великой радостью ощутили мы, слава Богу, твердую почву, потеряв на дамбе всего 8 наших солдат убитыми и более 50 ранеными; и еще погибла одна лошадь. Мало чести принесла нам эта битва!

А на следующий день Кристобаль де Олид заявил, что он со своим корпусом уходит в Койоакан, и, как ни просили его Педро де Альварадо и другие рыцари [(caballeros)], он не изменил своего решения, ибо неудачу нашу целиком приписывал нераспорядительности и неосмотрительности Педро де Альварадо; и отбыл, согласно приказу Кортеса, в Койоакан, а мы остались в нашем лагере в Тлакопане. Разделение наших двух корпусов еще до прихода бригантин было, конечно, делом неладным. Знай мешики точные размеры обоих наших отрядов, несдобровать бы нам. Но оба отряда держались осторожно, не выдавали своей слабости и по возможности не ввязывались в бой, несмотря на постоянное наседание врагов…

Что касается третьего корпуса, Гонсало де Сандоваля, то он выступил из Тескоко позже нас, через 4 дня после праздника Тела Христова⁵, и направился к Истапалапану; он шел по вполне замиренной территории и мог двигаться быстрее. Бои начались тут лишь в самом Истапалапане, причем сразу же сгорела большая часть города. Во время одного из таких боев, когда густые массы мешиков, прибывших на лодках из столицы, напирали с особой яростью, вдруг и позади Истапалапана, и на всех возвышенностях вокруг озера, показались столбы дыма. Оказывается, это был сигнал, что приближался Кортес, прежде вышедший из Тескоко с 13 бригантинами, а вслед за ним вышел и Сандоваль из Тескоко, так как больше ему не надо было ждать там Кортеса. Первым делом Кортеса было – овладеть островом⁶ подле самого Мешико, где засело множество мешиков и их союзников. Тогда все лодки неприятеля немедленно направились туда, и Сандоваль получил передышку, хотя сам никаких серьезных наступлений сделать не мог, ибо часть Истапалапана, как и всех окрестных городов, построена была на воде, в Мешико же и в Койоакан вели дамбы, совершенно открытые со стороны озера, а посему недоступные пока для Сандоваля.

Итак, против Кортеса с его 13 бригантинами сосредоточилась вся сила неприятельских лодок, больше 1 000. Понятно, его охватили опасения, и он стал медленно отходить от острова, приказав капитанам воздержаться от всяких действий, пока не окрепнет нужный ветер. Отступление враг принял за бегство и со всех сторон облепил бригантины; но тут поднялся ветер, корабли наши расправили свои крылья и стали топить и опрокидывать неприятельские лодки. Поднялась великая суматоха, и враг изо всех сил старался улизнуть в каналы острова и столицы (часть ее тоже построена была на воде), куда наши бригантины пройти не могли… Это была первая наша победа на воде, и Кортес с великой радостью прошел по всему озеру, до Койоакана, где Кристобаль де Олид как раз имел горячую стычку с мешиками; Кортес стал бомбардировать врага из 4 пушек, нанося ему громадный вред; скоро, впрочем, запасы пороха истощились, но Кортес на своей бригантине, наиболее быстрой, отправился в Истапалапан и привез весь запас Сандоваля: артиллеристы наши работали лихо, лица и руки их почернели от пальбы.

Не отставал и наш корпус. Педро де Альварадо вновь штурмовал дамбу из Тлакопана, и мы с большой осторожностью, а посему – с малыми потерями, продвинулись до моста. Всадники наши пока совсем не были введены в действие, зато арбалетчики и аркебузники работали точно и без перерывов, одни только стреляли, другие только заряжали, а мы, солдаты, укрепляли занятые части дамбы и исправляли повреждения.

Гонсало де Сандоваль тоже постарался нанести удар, а именно: вознамерился занять ту часть Истапалапана, которая построена была на озере и откуда враг все время делал весьма опасные наступления. Узнав об этом, Куаутемок спешно выслал большую подмогу из Мешико, чтобы в тылу Сандоваля разрушить дамбу, дабы он оказался отрезанным и погиб вместе со всем своим отрядом. Но и Кортес понял всю опасность момента: бригантины были направлены наперерез неприятельскому флоту, Кристобаль де Олид получил приказ двинуться по своей дамбе, до соединения ее с Истапалапанской⁷, так что Сандоваль и его люди могли выпутаться из опасного положения. Потом Кортес приказал Госало де Сандовалю, покончившему с Истапалапаном, пройти по берегу [озера] и расположиться у другой дороги [на дамбе], которая вела в Мешико от города Тепеяк, то место теперь посвящено Нашей Сеньоре де Гуадалупе⁸, где свершались и свершаются многие святые чудеса. Тееперь расскажем, как Кортес разделил бригантины, и что еще произошло.

События ясно показали, что продвигаться по дамбам без поддержки бригантин – немыслимо. Кортес поэтому перераспределил свой флот: 4 бригантины приданы были нам, то есть корпусу Педро де Альварадо, две получил Гонсало де Сандоваль, перешедший к дамбе из Тепеяка, а Кортес с остальными шестью находился при корпусе Кристобаля де Олида. Что касается еще одной бригантины, самой маленькой, которая называлась “Буска Руида” [(“Busca Ruido” – “Задира”)] то она была совсем оставлена, ибо по незначительной своей величине она мало чем отличалась от больших пирог мешиков, да и экипаж ее должен был пополнить остальные корабли, потерявшие около 20 человек. Мудрость этого перераспределения сказалась немедленно. Альварадо расположил свои 4 бригантины по две с каждой стороны дамбы, и они принесли нам великую пользу, так как мешики остерегались открыто подплывать на своих лодках, и мы овладели целым рядом мостов и укреплений. Тем не менее борьба шла жаркая; враг беспрестанно делал вылазки и наступления, так как все время пополнялся свежими силами; доставалось иногда и бригантинам, и нередко весь неприятельский обстрел направлялся именно на них. Часто случалось, что враг ночью отбирал то, что мы захватили днем, возводил новые укрепления, перекапывал и перерезал дамбу; часто такие перекопы маскировались легкими досками с тонким слоем земли, и на следующий день, в пылу сражения, мы падали в эти ямы, где нас легко могли утащить в плен. Для отражения же бригантин неприятель вбил множество свай, не доходящих до поверхности воды; бригантины натыкались на них, получали пробоины или даже совсем на них застревали; и таким образом мы сражались каждый день. И еще, как я уже сообщал, наши конные на этих дамбах не могли оказать нам серьезной поддержки, так как ежели они атаковали или преследовали отряды неприятелей, то те бросались в воду, а на баррикадах, сделанных на дамбах, наших поджидали другие отряды их воинов с очень длинными копьями или косами, сделанными из оружия, захваченного у нас, когда нам нанесли то великое поражение в Мешико, и этими копьями и дождем из стрел и дротиков, летевших с озера, они ранили и убивали лошадей, прежде чем конные могли нанести мешикам вред; а иные рыцари не желали рисковать, поскольку одна лошадь стоила в ту пору 800 песо, а еще через некоторое время – стоила больше 1000.

Ночью, ежели враг не беспокоил, мы прикладывали масляные компрессы к нашим ранам, а солдат Хуан “Каталонец” умело, с помощью Нашего Сеньора Иисуса Христа, заговаривал их. Ведь раненым нашим нельзя было прохлаждаться в спокойном месте, иначе на роту пришлось бы не более 20 человек. Особенно же плохо приходилось нашим капитанам и знаменосцам: наше [корпуса Педро де Альварадо] изодранное знамя почти ежедневно передавалось в другие руки… А ежели кто думает, что при всех этих тяготах мы хотя бы ели по-человечески, тот глубоко ошибается. Даже лепешек из маиса не хватало не только нам, но и бедным нашим раненым. Нет, питаться приходилось всем корешками, вишнями, а потом индейскими фигами. Так было у нас, так дело обстояло и в других корпусах…

Когда выяснилось, что дневные наши наступления ничего почти не дают, кроме потерь, так как неприятель за ночь овладевал почти всем, что мы занимали за день, мы решили перенести наш лагерь [от Тлакопана] с суши на саму дамбу, где она несколько расширялась, там была площадка с несколькими башнями с идолами, которую мы уже захватили. Конечно, для всех нас крова не хватало, и большинство должно было ночевать под открытым небом несмотря на дожди, холод или изнуряющую жару. Тлашкальцы и всадники наши остались на суше, в прежних квартирах при Тлакопане, чтоб обезопасить нас от нападений с тыла, а мы всю свою энергию отныне могли сосредоточить на продвижении вперед, пока не доберемся до пригородов самой столицы. Каждый промежуток в дамбе мы теперь тщательно заваливали камнями, употребляя на это разрушенные дома и святилища; каждое укрепление старательно исправлялось и охранялось; мосты день и ночь снабжены были постами. Мы разделились на 4 отряда по 40 человек, которые ночью попеременно бодрствовали или спали, причем никто никуда не уходил, так что в случае опасности всегда на месте было 120 человек свежих, отчасти отдохнувших бойцов. Иногда, конечно, никому всю ночь напролет не приходилось сомкнуть глаз. И так работа крутилась сутки за сутками, без устали и перерывов: то сражения, то мелкие стычки, всегда на холоде, дожде, всегда с пустым желудком, в грязи, не снимая одежды и доспехов.

Ежели же кто спросит: какой смысл в этих бесконечных боях и напряженной работе, какой смысл в разрушении водопровода, когда нельзя было прекратить доставку питья и еды и свежих сил водным путем? На это отвечу. Конечно, доставка такая происходила, мы о ней знали и старались ее прекратить. Две бригантины всю ночь плавали по озеру, меняясь по очереди на каждую ночь от наших трех лагерей, охотясь на лодки и доставляя добычу своему корпусу. На случай ночного нападения мы, таким образом, лишены были поддержки этих бригантин, тем не менее мера эта вполне оправдывалась: каждую ночь к нам привозили и припасы, и пленных, а Мешико пополнялся все реже.

Понятно, мешики всеми силами старались погубить бригантины. Вот один случай. Заготовлено было ими 30 самых больших пирог с отборными гребцами и воинами; вышли они глубокой ночью и старательно спрятались в прибрежном тростнике. А на следующий вечер 2 или 3 лодки как бы с припасами делали вид, что стараются проскользнуть в Мешико, Две наши бригантины заметили их; началась погоня; лодки незаметно продвинулись к месту засады, а бригантины внезапно наскочили на специально для этого случая вбитые сваи; боевые пироги бросились из засады, и в результате – все солдаты, гребцы и капитаны на тех бригантинах были переранены; сняться со свай смогла лишь одна бригантина, а другая досталась неприятелю; один из капитанов, Портильо, прекрасный вояка, участник походов в Италии, пал, а другой капитан, Педро Барба, умер от ран дня через три. Эти две бригантины были от лагеря Кортеса, и он немало горевал о тяжелой неудаче.

Между тем наступление по всем трем дамбам продолжалось без остановки, хотя и медленно. Тогда мешики решили приостановить его следующим образом. Сделан был громадный пролом в дамбе между нашим [корпуса Альварадо] головным отрядом и городом; возле пролома, с обеих сторон, вбито было множество свай, чтобы не допустить бригантины; всюду были усилены войска мешиков, а значительный отряд искусно спрятан. Наутро мы внезапно оказались окруженными со всех сторон. В тылу наши всадники и тлашкальцы быстро справились с врагом, удалось его опрокинуть и на самой дамбе, но бегство его было лишь притворное. В пылу сражения и преследования мы зашли слишком далеко, не закрепляя за собой только что отнятой территории; вдруг нагрянули на нас новые силы мешиков из засады, и мы оказались так крепко вклиненными в неприятеля, что нельзя было двинуться; с великим усилием удалось начать отступление, но тут пред нами зиял большой пролом [в дамбе], ничем не засыпанный; пришлось кое-как перебираться, по грудь в воде, через скользкие и острые камни; то тут, то там падали мертвые и вскрикивали раненые; пятерых из нас захватили живьем и утащили в лодки, а бригантины ничем помочь не могли из-за свай, на которые они уже напоролись. Как мы все тут не легли – не понимаю. Меня самого едва не захватили; я уже был ранен, множество мешиков вцепились в меня и стали крутить руки; еле-еле удалось освободить одну руку, с мечом; и Наш Сеньор Иисус Христос дал мне силы, и я неистовыми ударами отогнал или уложил наседавших на меня; зато, перебравшись по ту сторону пролома, я сейчас же впал в глубокий обморок. Да, в ту пору я считал себя уже погибшим – я был изранен и истекал кровью, и так же, как и от пленения, спасло меня, по моему мнению, лишь покровительство Нашего Сеньора Иисуса Христа и Нашей Сеньоры – его благословенной матери, как и дало мне силу, о чем я говорил. Благодарю Бога за милости, оказанные мне.

Успех окрылил врага, и он стал наступать на нашу часть дамбы, где был наш [корпуса Педро де Альварадо] лагерь, но тут его приняла артиллерия, и с нею спорить он не мог.

Кортес сделал нам выговор не за неудачу, а за неосторожность: нельзя оставлять незаполненных проломов [в дамбе]. Это было справедливо, и мы целых четверо суток засыпали проклятый пролом, потеряв при этом еще 6 человек убитыми.

Мешики тоже удвоили свою бдительность. Сторожевые их отряды, совсем близко перед нами, сменялись четырежды в ночь; все время теми поддерживался громадный костер, никогда не потухавший, даже при ливнях, а сигналы давались не словесные, а тихими свистками.

Так текли дни и ночи, сутки за сутками. Жизнь на всех трех дамбах была одинаковой. С наступлением сумерек мы отпускали своих тлашкальцев, теснее смыкались, выставляли очередной охранный отряд, а затем перевязывали свои раны и старались отдохнуть. С вечера же бригантины начинали обход озера и ловлю лодок. При этом однажды удалось захватить двух знатных мешиков, которые, между прочим, сообщили Кортесу, что в одной части озера вновь спрятана засада из 40 пирог. Кортес отблагодарил их крупным подарком и решил на хитрость ответить хитростью.

Именно. Ночью, недалеко от этой засады мешиков, спрятаны были 6 наших бригантин со строгим приказом не шуметь и даже не говорить. Рано же утром одна из бригантин, совершавших обход озера ночью и ловлю лодок, на которой были и упомянутые два мешика для более точного указания засады, должна была направиться к месту засады. Враг заметил, конечно, ее приближение и, как и в прошлый раз, выслал несколько лодок для приманки. Бригантина будто устремилась на них, а затем, точно боясь тростниковых зарослей, несколько замедлила свой бег. Тут на нее ринулись те пироги и множество других лодок, а она, как бы спасаясь, понеслась к месту нашей засады. Грянул выстрел-сигнал, наши суда покинули заросли и врезались в неприятеля, топя его и забирая в плен; повернулась и преследуемая бригантина. Разгром был полный, и с тех пор мешики уже не устраивали на озере хитрых засад, а лодки с провиантом все реже и реже достигали Мешико.

Видя такие наши успехи на суше и воде, союзники Мешико, прибрежные города, все более склонялись на нашу сторону. Некоторые слали послов с просьбой забыть их недавнюю вражду и с предложением подчиниться нам. Кортес принимал послов любезно и обещал полную безнаказанность в случае подчинения. Так, понемногу, вступили с нами в союз Истапалапан, Уицилопочко, Кулуакан⁹ и Мискик, и другие города на озере с пресной водой. Им было велено снабжать нас съестным, а также присылать вспомогательные войска, ибо город Мешико будет осаждаться до тех пор, пока не сдастся. Людей они прислали, съестных же припасов доставляли мало и с неохотой.

Продвижение наше [корпуса Альварадо] по дамбе все продолжалось. То и дело мы брали небольшие святилища идолов, дома и другие постройки, множество мостов; сколько ни устраивал враг проломов и промежутков, мы тщательно заполняли их необожженным кирпичом и бревнами из только что захваченных строений; чтобы работа эта, хоть и тяжелая, не казалась бы заменой боевого труда, по приказу Педро де Альварадо мы производили ее попеременно – две трети сражались, пока остальная треть таскала кирпичи, бревна, строила брустверы, заполняла промежутки, а на другой день эта треть шла сражаться и заменялась другой третью, только что сражавшейся. Труды наши, наконец, увенчались успехом: подступы к самому городу открылись, ибо мы могли покинуть дамбу и вступить на сам остров.

Тогда Куаутемок испробовал последнее средство; это было накануне праздника Сеньора Сан Хуана в июне¹⁰. Две ночи напролет производил он отчаянный штурм всех трех дамб, а когда тем не менее ничего не вышло, он на третий день все свои силы сосредоточил на нас, корпусе Альварадо. Разгорелся небывалый бой; мы сперва чуть-чуть дрогнули, но вскоре оправились; бригантины опять-таки оказали нам неоценимые услуги. Убитых насчитали мы 8 солдат, и многие были ранены; сам Педро де Альварадо тяжело был ранен в голову; но враг был отбит, последнее отчаянное его наступление не удалось! Было перебито множество мешиков, а 4 знатных были нами взяты в плен.

Конечно, читатель заскучал бы, если бы я стал подробно описывать все бои, что шли дни и ночи напролет, и все, что мы перенесли и чего добились за те 93 дня, когда осаждали великий город Мешико; да и рассказ мой никогда бы не кончился и походил бы на книги об Амадисе¹¹ или Рыцарях. Отныне буду намного скупее, но одну беду, с корпусом самого Кортеса, все же нельзя обойти.

 

ВЕЛИКАЯ ОПАСНОСТЬ

 

Так как Кортес видел, что невозможно засыпать все проломы [в дамбах], а мосты и каналы с водой, которые мы захватывали днем, мешики ночью возвращали, и проламывали [дамбы], и строили более мощные баррикады, чем были прежние, и то, что было огромным трудом сражаться и наводить мосты, и бодрствовать по ночам всем вместе, и к тому же были многие изранены, а двадцать солдат мертвы¹, он принял решение, переговорив с капитанами и солдатами, находившимися в его лагере, был там и Кристобаль де Олид, и Франсиско Вердуго, и Андрес де Тапия, и альферес [(знаменосец)] Коррал, и Франсиско де Луго, написал Кортес нам, в лагерь Педро де Альварадо, а также – Сандовалю, чтобы узнать мнение всех капитанов и солдат о предложенном решении: общим приступом вступить в город, пробиться в район Тлателолько, где была главная торговая площадь Мешико, весьма большой ширины и огромная, такой нет в Саламанке, и, пробившись, выйти на нее, и, что важно, хорошо атаковать одновременно из всех трех лагерей, а там мы могли бы сражаться уже на улицах Мешико, без стольких задерживающих работ, не пришлось бы так много засыпать [проломов] и бодрствовать по ночам у мостов. При обсуждении этого высказывалось много мнений. Так, одни говорили, что это плохое решение, безрассудно пробиваться таким образом в центральную часть города, но что нам следует продвигаться, сражаясь, и разрушая, и сжигая постройки, и это принесет более очевидные перемены, чем то, что предлагается. И было мнение, что, если мы будем пробиваться в Тлателолько, то останутся и дороги [на дамбах], и мосты без охраны и прикрытия и что многочисленные воины-мешики со множеством своих лодок обойдут нас, проломают мосты и дороги на дамбах и завладеют ими; ведь с их великими возможностями мешики воевали с нами ночью и днем, а поскольку обычно ими были вбиты сваи, наши бригантины не могли нам оказать поддержку. И из-за этого способа, который Кортес решил применить, мы могли быть отрезаны ими от страны, и своих лагерей, и озера [с бригантинами]; и мы написали Кортесу помимо всего этого, как бы не случилось с нами, когда отправимся в Мешико, то, о чем говорит пословица: попасть как мышка кошке в лапы.

А потом Кортес, узнав мнение каждого и рассмотрев добрые советы, которые помимо этого предлагались, обобщив все, объявил, что на другой день выступаем из всех лагерей со всей самой большой силой, как конные, так и арбалетчики, и аркебузники, и солдаты, и что двигаемся, наступая к главной торговой площади, находившейся в Тлателолько, столь часто мною упоминаемой. И, подготовившись во всех лагерях и у наших друзей: тлашкальцев и из Тескоко, и из поселений у озера, что вновь склонялись к повиновению Его Величеству, которые со своими лодками прибыли помогать бригантинам, в воскресенье утром, после того, как отслужили мессу, выступили мы из нашего лагеря вместе с Педро де Альварадо, и также выступил Кортес из своего, и Сандоваль со своими капитанами; и с великой силой двинулся каждый отряд, захватывая мосты и баррикады, а враги сражались, как стойкие воины. И Кортес на своей стороне продвигался победоносно, и точно так же Гонсало де Сандоваль на своей; так как на нашем участке [отряда Педро де Альварадо] мы уже должны были захватить баррикаду и мост, но это осуществлялось с большим трудом из-за того, что большие силы у Куаутемока здесь держали оборону, от нее отошли многие из наших израненных солдат, а один умер тотчас от ран, и наши друзья тлашкальцы отступили, более тысячи из них тяжело пострадали, а до сих пор они победоносно двигались следом за нами весьма нахальные.

Вернемся к рассказу о Кортесе и его колонне. Они достигли одного довольно глубокого пролома [поперек дороги] с водой, а в нем была одна очень узкая дорожка, которой мешики с ловкостью и хитростью специально придали такой вид, чтобы осуществить задуманное ими. Казалось, что теперь Кортес добьется победы, так как он и его капитаны, солдаты и заполнившие дорогу друзья [индейцы] преследовали врагов. А те, хотя показывали, что убегают, не забывали пустить в дело дротик, стрелу и камень и создавали за-держки, сопротивляясь Кортесу, они увлекали его, победоносно идущего следом, за собой, как и задумали. Из-за этого бедственного способа повернулось колесо фортуны, и за большими успехами пришли многие печали. И поскольку Кортес двигался победоносно в погоне за врагами, или из-за его недосмотра и по попустительству Нашего Сеньора Иисуса Христа, он и его капитаны, и солдаты забыли засыпать тот пролом с водой, что должны были сделать. А так как дорожку в этом проломе с водой, по которой наши наступали, [мешики] с хитростью сделали заранее очень узкой, на некоторых частях ее находилась вода и было много тины и грязи. И как увидели мешики, что колонна Кортеса перешла, не засыпав этот пролом, они только этого и ждали и для этого результата приготовили много рот [(escuadrones)] воинов с храбрыми военачальниками и множество лодок, в той части озера наши бригантины не могли им никак вредить, так как застревали на вбитых там больших сваях, мешики поротно устремились на Кортеса и на всех его солдат с такой огромной яростью и с такими пронзительными воплями, криками и свистом, что наши не смогли противостоять их великому порыву и силе, с которыми мешики наступали, сражаясь против Кортеса. И наши приняли решение – всем солдатам вместе с их капитанами и знаменами вернуться назад, отступая с большой слаженностью; но обрушившиеся на них столь разъяренные враги отбросили к этой бедственной дорожке в проломе с водой их вместе с друзьями [индейцами], из которых мешики многих унесли [живьем], искусно приведя в беспорядок, так что те, не оказывая сопротивления, повернулись спинами [к врагу]. А Кортес, видя, что они повернулись и разбиты, прилагал все усилия и призывал: “Держитесь! Держитесь, сеньоры! Держитесь крепче! Что такое, это кто повернулся спинами к врагу?” – но не смог их сдержать. И в этом проломе, что забыли засыпать, при узкой и испорченной дорожке, мешики на своих лодках громили [корпус Кортеса], ранив его самого в ногу, и они унесли живьем свыше 66 солдат и убили 8 лошадей да и самого Кортеса уже держали в руках шесть или семь мешикских военачальников; но Наш Сеньор Бог, пожелав помочь, дал ему силу защищаться, ведь Кортес был ранен в ногу, и в этот же момент к Кортесу пробился весьма сильный духом солдат, которого звали Кристобаль де Олеа, уроженец Старой Кастилии; он видел, что Кортес схвачен столь многими индейцами, и этот солдат напал на них столь отважно, что тотчас убил четверых из этих военачальников, которые, окружив, держали Кортеса, к тому же ему помог другой очень смелый солдат по имени Лерма; и отдали так много эти люди, защищая его там: Олеа потерял жизнь, а Лерма был смертельно ранен; затем подоспели к нему многие солдаты, хотя и были сильно изранены, они бросились на помощь Кортесу и помогли ему выбраться из грязи и спастись. И там также был стремительно подоспевший маэстре де кампо Кристобаль де Олид, и они, взяв Кортеса за руки, вытащили из воды и грязи и посадили его на лошадь, дабы увезти от смертельной опасности; и в тот момент также прибыл и майордом Кортеса, которого звали Кристобаль де Гусман, он привел ему другую лошадь, но с плоских крыш весьма дерзко перемещавшимися мешикскими воинами злым способом² был захвачен Кристобаль де Гусман, и они живьем притащили его к Куаутемоку; и мешики шли вслед за Кортесом и всеми его солдатами, пока те не вошли в свой лагерь³.

Итак, после того как это бедствие случилось, отряды мешиков не переставали с воплями преследовать наших, стараясь отловить [живьем], выкрикивая множество ругательств и обзывая трусами. Но оставим рассказывать о Кортесе и о его разгроме и вернемся к нашему войску Педро де Альварадо на дороге [на дамбе] из Тлакопана. И здесь штурм сперва удался на славу. Но вдруг к нашим ногам покатились пять окровавленных голов испанцев из корпуса Кортеса, а мешки завыли: “Вот что стало с вашим Малинче и с Сандовалем; всех их мы истребили, а сейчас покончим и с вами!”. Одновременно они набросились на нас, и с такой яростью, что и нам пришлось отступать. К тому же с высот главного си [(пирамиды храма)], где были их идолы Уицилопочтли и Тескатлипока, господствовавшего надо всеми великими городами, раздался гул того огромнейшего барабана, инструмента дьявольской мощи, слышного за две легуа, а затем затрубили в великий рог, звук которого равносилен повелению победить или умереть. Мешики с возрастающим остервенением бросались на нас, и начался такой ужасный бой, что я и сейчас еще вижу его перед глазами; а вернуться нам, всем израненным, дал силы Наш Сеньор Иисус Христос. Нас отбросили почти к самому нашему лагерю, и не будь удачной конной атаки, не поспей вовремя помощь от артиллерии, которую обслуживал идальго Педро Морено Медрано, проживающий сейчас в Пуэбле⁴, ибо все опытные наши артиллеристы тогда были изранены или убиты, не будь этих двух больших пушек, так и косивших неприятеля на узком пространстве дамбы, несдобровать бы нам всем!

Тяжело угнетала нас и забота о Кортесе и корпусе Сандоваля. Как ни недалеко было до них, но мы ничего не знали, кроме угроз врага и кровавых пяти голов наших братьев. Конечно, мы отбивались что было силы, но не для победы, а для спасения бренного нашего тела. Не легче была и участь наших моряков на бригантинах. Враг до того обнаглел, что с самого борта стащил одного гребца; а на одной бригантине убили трех солдат, ранили капитана и многих солдат, пока им не помогла другая бригантина капитана Хуана Харамильо; и также опять засела на подводных сваях другая бригантина, капитаном которой был Хуан де Лимпиас Карвахаль, проживающий сейчас в Пуэбле, именно в этом бою он потерял слух, говорят, от слишком большого напряжения, а все солдаты на этой бригантине храбро сражались и все были сильно изранены, и была эта бригантина снята со свай, это был первый случай подобного рода, который нас немало ободрил.

Вернемся к Кортесу. Большинство его людей были убиты или ранены, как и он сам, роты мешиков преследовали их до лагеря и сражались с ними, и были им брошены мешиками четыре окровавленные головы погибших в бою солдат Кортеса, а объявлено мешиками было, что это головы Тонатио – Педро де Альварадо, Сандоваля, Берналя Диаса и других teules, и что всех нас уже перебили у Тлакопана. Глубокая скорбь овладела Кортесом, но он не подавал вида, продолжал командовать и лишь тайком послал капитана Андреса де Тапию с тремя всадниками к нам с Тлакопан за известиями. Они прибыли к нам, хотя и израненные.

Что же, наконец, касается Сандоваля, то с его корпусом случилось точь-в-точь то же самое, что и с остальными: сперва успех, затем атаки мешиков, угрозы и брошенные шесть голов погибших солдат Кортеса, уверения мешиков, что это головы Малинче, Тонатио и других капитанов. И Сандоваль с тяжелыми боями стал отступать. Когда же отступление удалось и непосредственная опасность миновала, он, передав командование капитану Луису Марину, бросился, несмотря на три свежие раны, на лошадь и с двумя всадниками пытался проникнуть в лагерь Кортеса. Удалось это не сразу, но все же все трое добрались до цели, и первыми словами Сандоваля были: “Вот какие дела, сеньор командир, Вы наделали! Так-то Вы использовали Ваш опыт и так-то следили за исполнением Ваших же собственных приказаний!” Крупные слезы навернулись у Кортеса, когда он ответил: “Сын мой, Сандоваль! Конечно, велики мои прегрешения, но есть мне и оправдание: я своевременно велел казначею Хулиану де Альдерете засыпать пролом; но он не сделал этого, ибо мало искусен он в бою и послушании”. Альдерете, стоявший тут же, старался оправдать себя, словом, поднялись споры и пересуды самого печального характера. К счастью, прибыло сообщение, что две бригантины из отряда Кортеса, считавшиеся погибшими, так как они напоролись на сваи и со всех сторон окружены были вражескими лодками, благополучно вернулись. Настроение несколько улучшилось, и Кортес, поскольку собирался послать Сандоваля в компании с Франсиско де Луго в наш лагерь к Педро де Альварадо, к Тлакопану, сказав, что посланный туда Андрес де Тапия с тремя всадниками мог погибнуть по дороге, закончил словами: “Иди, сын мой, с Франсиско де Луго и попытайтесь добраться до корпуса Альварадо. На ваши плечи я возлагаю все свои заботы, ибо сам я ослабел от ран”.

Обоим к вечеру удалось пробиться к нам. Бой у нас все еще продолжался. Одна из наших бригантин была в большой опасности; сваи мешали ее движению, а экипаж был поголовно ранен; мешики уже за-крепили множество веревок, чтобы увести корабль силком, а мы, между прочим и я, стоя по грудь в воде, старались подать помощь, отбить врага и перерезать его веревки. В тот-то момент и прибыл Сандоваль, появление которого дало нам новые силы; мы освободили бригантину и отбросили врага. При этом я вновь был ранен стрелой. Сандоваль с нами отступал к нашему лагерю, где мы надеялись предаться заслуженному отдыху, и он сообщил нам о положении других корпусов.

Итак⁵, уже отступая, вблизи от наших жилищ мы перешли большой пролом [в дамбе], где было много воды, и нас уже не могли достичь стрелы, дротики и камни мешиков. И были там Сандоваль и Франсиско де Луго, и Андрес де Тапия вместе с Педро де Альварадо, и из них каждый считал, что произошедшее случилось из-за того, как Кортес командовал. И тут разнесся очень мучительный звук барабана Уицилопочтли и иные: многих раковин рожков и других труб – и все это пугающее звучание наводило жуть. Посмотрев на вершину си [(пирамиды храма)], где игра на этих инструментах, мы увидели, как насильно вели по ступеням вверх наших товарищей, захваченных при поражении, нанесенном [корпусу] Кортеса, их вели, чтобы принести в жертву; а от тех, которых уже привели на верхнюю площадку, требовалось поклоняться стоявшим там их проклятым идолам, мы увидели, что многим из них надели уборы из перьев на головы, и заставляли танцевать с какими-то веерами перед Уицилопочтли, и затем, после окончания танца, тотчас их помещали спинами поверх нескольких немного узких камней, сделанных для жертвоприношения, и ножами из кремня разрезали им грудь и вырывали бьющиеся сердца, и предлагали их своим идолам, выставленным там, а тела сбрасывались по ступеням вниз; а внизу, ожидая, находились другие индейцы-мясники, которые им отрезали руки и ноги, а с лиц сдирали кожу и выделывали потом, как кожу для перчаток, вместе с их бородами, их сохраняли для совершения празднеств с ними, когда, опьянев, они ели их мясо с перцем чили [(chilmok)]. И таким способом приносили в жертву. У всех они съедали ноги и руки, а сердца и кровь предлагали своим идолам, как было рассказано, а туловище, животы и внутренности бросали ягуарам, пумам, ядовитым и неядовитым змеям, что находились в постройке для хищных зверей, как было рассказано выше в другой главе⁶ этого повествования.

Вот что мы должны были видеть, не имея возможности помочь! Как это на нас отразилось – поймет всякий и без дальнейших слов! А некоторые из нас говорили: “Слава Богу, что меня не утащили и не принесли в жертву”. Но этого мало. Одержав победу, Куаутемок разослал повсюду гонцов со строгим приказом – немедленно покориться и отстать от союза с нами, также своим родственникам отправил руки и ноги, кожи с лиц с бородами наших солдат, головы убитых лошадей. Положение становилось критическим, и Кортес предписал величайшую осмотрительность, чтобы хоть немного оправиться от ран и потрясений. Следует сказать теперь, что мешики каждую ночь совершали большие жертвоприношения и празднества на главном си Тлателолько, играли на своем проклятом барабане, трубах, атабалях, раковинах и издавали множество воплей и криков, и каждую ночь устраивали огромные костры, сжигая множество дров, и тогда они приносили в жертву наших товарищей своим проклятым Уицилопочтли и Тескатлипоке, и мешики говорили с этими идолами, и по словам мешиков, утром или этим же вечером [(дня поражения конкистодоров)] дьявольские идолы, по лживости своей, ответили, чтобы они не заключали мир, поверив что все испанцы будут убиты, и все тлашкальцы, и все остальные, что с нами пришли. Хуже всего, что этим пророчествам верили после нашего поражения наши друзья из Чолулы, Уэшоцинко, Тескоко, Чалько, Тлалманалько и даже из Тлашкалы!

А тут мешики и со своей стороны начали штурм наших трех лагерей. Наши лагеря окружили со всех сторон, и целыми днями шли бои, и раздавались клики мешиков: “Эй, злодеи, ни к чему не годные! От вашего короля вы сбежали, как и от честного труда: не умеете вы ни дома построить, ни поля засеять! Даже в пищу вы не годитесь, ибо мясо ваше горькое как желчь!”… Тяжко нам было, но все же мы находили силы отбиваться от врага. А бились мы почти что одни: наши друзья-индейцы тайком уходили один за другим; в лагере Кортеса остался лишь храбрый Ауашпицокцин⁷, который после крещения стал называться дон Карлос, он был братом дона Эрнана – сеньора Тескоко, и вместе с ним остались около 40 его родственников и друзей, а в лагере Сандоваля остался касик Уэшоцинко с 50 своими людьми, а в нашем лагере Педро де Альварадо остались два сына Лоренсо де Варгаса [(Шикотенкатля “Старого”)] и отважный Чичимекатекутли с 80 тлашкальцами, их родственниками и вассалами. Они-то нам и рассказали о грозных пророчествах проклятых идолов, но Кортес как бы не огорчался, а по-прежнему был приветлив и щедр, стараясь тем сильнее привязать к себе оставшихся.

Во время одного из таких разговоров храбрый Ауашпицокцин и сказал Кортесу: “Сеньор Малинче, не стоит думать даже о ежедневных сражениях с мешиками, но надо на эти несколько дней полностью блокировать Мешико при помощи бригантин и [на дамбах] со стороны трех лагерей: этого своего [Кортеса], и другого, где командир Тонатио (так они называли Педро де Альварадо), и Сандоваля при Тепеяке. Ведь в этом огромном городе теперь, ввиду успеха, прибавилось еще столь много шикипилей [(xiquipiles)] воинов; все они хотят есть и пить, а припасов стало еще меньше, пьют же уже полусоленую воду из нескольких колодцев и собранную дождевую воду. Бороться с голодом – труднее, чем с врагом”,- закончил мудрый Ауашпицокцин. Кортес горячо его обнял и наобещал множество новых поселений, а ведь Ауашпицокцин сказал именно то, что много раз говорили и мы! Но, конечно, испанец горяч; осады ему не по нраву; куда как любо врубаться во врага и гнать его до самой центральной площади.

Хотя почти все друзья-индейцы нас оставили, борьба на дамбах шла своим чередом: вновь заполнялись все промежутки, большие и малые, и сам Кортес, подавая пример, носил камни и бревна. Мы даже несколько продвинулись вперед. А тут, через 12 или 13 дней после поражения [корпуса] Кортеса, Ауашпицокцин, брат дона Эрнана – сеньора Тескоко, объявил, что пророчества мешиков ложны и ничтожны, ибо обещали их Уицилопочтли и Тескатлипока нашу погибель в течение 10 дней; а посему он послал гонцов к своему брату дону Эрнану, прося прислать вновь как можно больше воинов. Действительно, через двое суток прибыло более 2 000 воинов из Тескоко, и почти одновременно вернулись тлашкальцы и многие другие отряды.

Такой оборот дела вселил великую уверенность в Кортеса. Он пригласил к себе начальников индейских отрядов и держал к ним милостивую речь. Он заявил, что доверяет им по-прежнему несмотря на их уход, да и они могут теперь убедиться, что и без их помощи борьба продолжалась по-прежнему. Теперь, как и раньше, Мешико должен пасть, и он надеется, что они в свое время унесут домой такие богатства, какие им и не снились. Храбрость их ему хорошо известна, и из-за нее он прощает им недавнюю их тяжкую вину. Ведь по законам войны они подлежат смерти, как дезертиры и предатели, но он готов их простить, так как испанские законы им не обычны. Затем Кортес особо восхвалил нерушимую верность Чичимекатекутли, Ауашпицокцина и других, а затем распределил новоприбывших по всем трем корпусам.

Так закончилась тяжелая борьба за дамбы; эти дни, как я уже говорил, как и все 93 дня осады мы непрерывно сражались. Теперь мы, впервые войдя, закрепились в самом городе Мешико и первым делом разрушили те колодцы, откуда жители брали воду после разрушения акведука. Борьба из-за колодцев была, конечно, страшная. В ней впервые могла участвовать и наша конница, не имевшая возможности развернуться на дамбах.

Окончательно сжав таким образом Мешико, Кортес счел возможным послать к Куаутемоку с предложением мира трех знатных мешиков, попавших к нам в плен. Лишь после долгих уговоров они согласились принять на себя опасную миссию, которая гласила: “Пусть Куаутемок, которого Кортес любит, как родственника великого Мотекусомы, поверит, что ему, Кортесу, жаль совершенно уничтожить великий город; пусть он покорится, и Кортес обещает ему выхлопотать прощение и милость Его Величества; пусть Куаутемок откажется от дурных своих советчиков, papas [(жрецов)] и проклятых идолов и смилуется над несчастным населением столицы, изнемогающим от голода и жажды”. Это письмо Кортеса, с печатью, дали им. С плачем и стенаниями посланные предстали перед Куаутемоком. Он выслушал их поручение и, казалось, каждую минуту готов был загореться гневом. Но все обошлось благополучно, ибо Куаутемок был юн, склонен к веселью и беспечности и о мире подумывал, как мы потом узнали, и сам. Посему он созвал виднейших военачальников и жрецов и объявил им, что речь идет о замирении с Малинче [(Кортесом)], тем более что все способы борьбы исчерпаны, а теперь грозит голодная смерть. Пусть каждый безбоязненно скажет свое мнение, прежде всего жрецы, ведающие волю богов Уицилопочтли и Тескатлипоки.

И вот, говорят, один из них, старейший, сказал следующее: “Сеньор! Наш великий сеньор! Ты наш повелитель, и власть тебе дана не напрасно: честно и мощно правил ты нами. Конечно, мир – великое, славное дело. Но вспомни, с тех пор, как иноземцы, эти teules, пришли в нашу страну, не было ни мира, ни удачи. Вспомни, какими милостями осыпал их твой дядя, великий Мотекусома и что же за это он получил?! Как кончил он, все его дети и родственники – ваши родственники, сперва Какамацин, король Тескоко, а затем – сеньоры Истапалапана, Койоакана, Тлакопана и Талатсинго?! Где ныне богатство наших стран?! Ведомо ли тебе, что множество жителей [наших] вассалов Чалько, Тепеака и Тескоко клеймили раскаленным железом в качестве рабов?! А посему не пренебрегай советом наших богов, не доверяйся словам Малинче. Лучше с честью пасть в борьбе, под развалинами этого прекрасного города, нежели покориться и стать рабом”.

“Если таково ваше мнение, – воскликнул взволнованный Куаутемок, – то пусть будет посему! Берегите запасы! Умрем, сражаясь! Ни слова более о сдаче и мире!” Все закрепили это решение страшными клятвами, а тут, к великому их удивлению и радости, в самом Мешико обнаружены были колодцы, хотя и с солоноватой водой. Двое суток ждали мы ответа на наше предложение мира. На третьи – внезапно надвинулись полчища врагов, и целых семь дней продолжался их натиск. Таков был ответ Куаутемока.

 

ВЗЯТИЕ МЕШИКО

 

Ожесточенными нападениями в Мешико дело не ограничилось. Куаутемок, пользуясь временным своим успехом, разослал послов с головами лошадей и с кожами, содранными с лиц, ногами, руками наших солдат из числа тех 78, принесенных в жертву, во многие окрестные поселения, и в Матлацинко, и в Малиналько, и в Тулапу¹. И послы, вручив это, говорили, что мешики уже убили большинство наших людей и атакуют день и ночь наши лагеря и призывали их напасть на нас с тыла, обещая в таком случае, что после победы те получат от Мешико многих из нас для принесения в жертву своим идолам, а телами их смогут наесться до отвала; таким образом, получив посланное и услышав эти слова, те поверили и согласились, вдобавок в Матлацинко и Тулапе находилось множество родственников Куаутемока со стороны его матери; и когда они увидели лица и головы наших солдат, то ответили, что соберут все силы и прибудут на помощь Мешико и своему родственнику Куаутемоку. Итак, призыв его имел успех, и то и дело прибывали к нам гонцы с известием, что идет сильный отряд, опустошая страну наших союзников и притесняя их самих. Кортес неоднократно посылал то Андреса де Тапию, то Гонсало де Сандоваля с довольно крупными силами, и те удачно действовали против врага, так что Куаутемок скоро убедился в тщете своих надежд.

Да и в самом Мешико сопротивление шло как будто на убыль: мы захватывали квартал за кварталом, и враг не в силах уже был строить новые крупные укрепления или производить бурные, длительные атаки. Одно время у нас совсем не было пороха, но, к счастью, прибыл корабль в гавань Вера Круса, с большим количеством пороха, арбалетов и солдат, и мы снова воспрянули.

Вернемся к нашему завоеванию, вкратце было так: Кортес решил, со всеми капитанами и солдатами, что нам следует продвигаться как можно скорее и войти в Тлателолько, где была главная торговая площадь, там были и их высокие cues [(пирамиды храмов)] и святилища; и Кортес со своей стороны, а Сандоваль со своей, и мы, корпус Альварадо, с нашей – продвигались, овладевая мостами и баррикадами, и Кортес добрался до одной площадки, где были святилища и башенки. При одной из этих построек были высокие стойки² со множеством голов убитых в прошлых боях и принесенных в жертву испанцев, а волосы и бороды их были очень отросшими, намного больше, чем когда они были живы, и я не верил своим глазам; я опознал трех солдат, моих товарищей, и от того, что мы увидели, омрачились сердца наши, а были мы там через 12 дней и, забрав эти и другие головы, что были преподнесены идолам, похоронили их в часовне, построенной нами, ее теперь называют [часовня] los Martires [(Мучеников)], недалеко от моста “Сальто де Альварадо”.

Сообщив это, теперь расскажем, как продвигался, сражаясь, корпус Педро де Альварадо и как прибыл в Тлателолько. И было столь много мешиков, защищавших своих идолов и высокие cues, и было столько баррикад, что мы добрых два часа не могли ни захватить их, ни продвинуться вперед, и большинство из нас было ранено, и тут нам очень хорошо помогли конные, которые смогли там отлично развернуться, и они перекололи копьями множество мешиков; так как неприятель был с трех сторон, мы двумя отрядами сражались с ним, а [с третьей стороны] отряд капитана Гутьерре де Бадахоса по приказу Педро де Альварадо взбирался на верх си Уицилопочтли со 114 ступенями, очень хорошо сражаясь с вражескими воинами и множеством papas [(жрецов)], которые были на зданиях и в святилищах. И так сражаясь с неприятелем, Гутьерре де Бадахос, со своим отрядом продвинувшись на 10 или 12 ступеней, был отброшен вниз, но тут мы прибыли на помощь и дали бой множеству врагов; мы продвигались, сражаясь с их оборонявшимися отрядами, мы рвались наверх, невзирая на опасность для наших жизней, до тех пор, пока мы не прошли все 114 ступеней, о которых я говорил и в других местах. Но тут нас ожидала новая опасность, надо было захватить те укрепления [(2 башенки-святилища с идолами)], что были на самом верху [пирамиды храма], о которых уже раньше говорилось, а мы были изранены в этих боях и все крайне изнеможены, и тогда мы подожгли их, и они запылали, а в них – их идолы, и мы подняли наши знамена, закончив бой на верхней площадке, а огонь там полыхал даже ночью, на протяжении которой враг нас никак не беспокоил. Оставим рассказ об этом и скажем, что продвигавшиеся с боями с другой стороны Кортес и его отряды на следующий день видели из других кварталов и улиц, далеких от этого высокого си, вспышки пламени на этом главном си, пока огонь не погас, и видели наши знамена на его вершине, и они сильно обрадовались. От нас до них была четверть легуа и множество мостов и каналов с водой, и это еще нужно было отвоевать, продвигаясь с тяжелыми боями. А они [(корпуса Кортеса и Сандоваля)] еще не смогли войти так далеко в центральную часть города, как это сделали мы с Альварадо. Больше четырех дней понадобилось, чтобы встретиться нам, уже в Тлателолько, с Кортесом и Сандовалем, а двигались мы все наугад от одного лагеря к другому, по улицам, разрушая постройки, по мостам, штурмуя баррикады, и через каналы с водой.

Мы надеялись, что враг теперь ослабеет. Но напрасно. Куаутемок, оставив дома и дворцы, почти совершенно разрушенные, вместе со всеми своими оставшимися войсками и жителями перешел в ту часть города, которая построена прямо на озере. О замирении не было и помина, каждый день шли бои. Тогда Кортес со своей стороны опять попытался завести переговоры; в те дни мы находились в Тлателолько. Он отправил послов к Куаутемоку с подарками – лепешками из маиса, курами, дичью, фигами, вишнями и на несколько дней приостановил военные действия. Ответ был: Куаутемок тоже склонен к замирению и в течение ближайших трех дней сойдется с нашим полководцем для обсуждения подробностей. Мы поверили этому ответу, угостили послов, отправили с ними вторично разные съедобные подарки. Но, оказывается, Куаутемок, по воле и оракулу своего Уицилопочтли, хотел лишь выиграть время для спешного укрепления новых своих позиций. Дня через три нас внезапно атаковали и нанесли немалый урон, так как бдительность наша ослабела в твердом уповании на близость мира.

Кортес осерчал, и битва продолжалась с несомненным успехом на нашей стороне. Тогда заговорил уже Куаутемок: он просил личной встречи с Кортесом у большого канала с водой, так чтобы оба полководца могли стоять каждый на своей стороне. Кортес согласился, день и час были назначены, но Куаутемок опять не явился, послав вместо себя одного из военачальников, который, между прочим, заявил, что Куаутемок опасался, как бы его не подстрелили издали во время переговоров. Любопытно отметить, что и этот военачальник, и все его сопровождавшие во время переговоров неустанно ели то печение, то вишни, желая этим показать, что припасов у них вдоволь. Но нас не проведешь таким легким способом! Кортес же на предложение о дне подлинной встречи гневно ответил: “Пойдите и скажите вашему повелителю, что являться ему незачем – я вскоре сам явлюсь к нему и сам посмотрю, как обстоят у него дела, хотя бы с маисом и прочей едой”. Вскоре индейцы целыми толпами стали перебегать к нам ночью. Все они были изнурены и голодны до крайности. Это опять дало нам надежду на близость мира, и Кортес на целых пять дней приостановил бойню. Но все было тихо по-прежнему.

К этому же времени относится и следующий факт. Огнестрельного припаса у нас опять стало мало; а в лагере Кортеса был один солдат, который говорил, что он служил в Италии под командой Великого Капитана³ и там был при Чериньоле⁴, Горильяно⁵ и в других битвах, и этот солдат тогда обратился к Кортесу с предложением построить в Тлателолько за два дня большую катапульту, из которой можно будет обстреливать ту часть города, где засел Куаутемок. Ему дали все нужное – железо, веревки, дерево; он воздвиг большую катапульту, которая должна была метать большие камни величиной с кувшин в арробу⁶, но при первой же пробе ничего не вышло: сила была пустячная, и камень неуклюже падал подле самой катапульты; Кортес с досады обругал его. А звали этого солдата Сотело, он был уроженцем Севильи; а затем Кортес приказал разобрать катапульту. И против Куаутемока пришлось пустить прежние средства, прежде всего 12 наших славных бригантин.

Вся операция поручена была Сандовалю, которому были подчинены все капитаны бригантин, а Кортес вместе с Педро де Альварадо, Франсиско Вердуго, Луисом Марином и солдатами взошли на главный си [(пирамиду храма)] Тлателолько, чтоб оттуда следить за действиями Сандоваля. Боевой приказ гласил: “Уничтожать возможно меньше, лишь самое необходимое – укрепления, баррикады, брустверы и прочее; людей также щадить, особенно если они сдаются”.

Куаутемок, убедившись в серьезности дела, решил спастись бегством от плена или смерти со своими военачальниками и многими знатнейшими персонами Мешико. Уже давно на сей случай приготовлено было 50 больших пирог, чтоб он мог спастись через озеро к кому-либо из окрестных дружеских племен. Приближенные также советовали немедленный отъезд. И вот, пока Сандоваль со своими бригантинами захватывал одну улицу за другой, мешики грузили свое добро, золото, жемчуг, семьи и женщин в лодки, и внезапно все озеро покрылось множеством пирог. Сандоваль сейчас же прекратил действия против города и дал приказ бригантинам преследовать убегающих. Особое внимание должно быть обращено на лодку Куаутемока, которого непременно следует схватить, не причиняя ему, однако, вреда и оказывая даже должные почести. Это специальное поручение дано было Гарсии Ольгину, другу Сандоваля, капитану самой быстроходной бригантины.

Действительно, Ольгину удалось нагнать Куаутемока, хотя и в другом направлении, нежели ему советовали. При приближении лодку монарха было нетрудно распознать: она была богато разукрашена и имела балдахин дорогой работы. Ольгин велел ей остановиться под угрозой обстрела, и Куаутемок поднялся и сказал: “Не вели стрелять. Я – повелитель Мешико, меня зовут – Куаутемок. Прошу, не делай ничего плохого ни моей жене, ни родственникам, меня же веди к Малинче”⁷.

Ольгин на радостях обнял Куаутемока и почтительно препроводил в свою бригантину; туда же пересажена была и жена монарха, а также 30 знатных; всех их поместили на мягких циновках и накидках и угощали всем, что только было под рукой. Лодки же с багажом следовали за бригантиной: никто ничего не тронул.

Сандоваль вскоре узнал, что Ольгин пленил Куаутемока и везет его к Кортесу. Он велел своим гребцам что есть силы навалиться на весла, дабы догнать Ольгина, и уже издали стал кричать ему: “Давайте мне Вашего пленника!” Но Ольгин ответил: “Захватил его я, а не Вы! Я же его и доставлю!” “Нет,- кричал Сандоваль,- Вы действовали лишь по моему приказу, да и Вас я избрал лишь по дружбе и ввиду быстроходности Вашего судна”. Словом, разгорелась перебранка, а тем временем другая бригантина успела сообщить Кортесу о великой новости.

Кортес немедленно отрядил Луиса Марина и Франсиско Вердуго для приветствия Куаутемока и улаживания неприятного спора. А до прибытия пленников наскоро приготовили почетное место из циновок и накидок, а также обильную и, насколько допускали обстоятельства, изысканную трапезу. Скоро прибыл и сам Куаутемок со свитой. Кортес встретил его с великим почетом и отменной любезностью, а тот сказал: “Сеньор Малинче, сопротивлялся я тебе по обязанности, как государь этой страны. Теперь это кончилось; я побежден, я твой пленник; прошу, возьми кинжал, вон тот, у твоего пояса, и убей меня”. При этом слеза скатилась по его впалым щекам, а сановники его громко заплакали. Но Кортес ответил мягкими и очаровательными словами, через наших переводчиков – донью Марину и Агиляра, говоря, что храброе сопротивление лишь усилило его почтение и нет человека, который мог бы поставить его в вину. Конечно, лучше бы было заключить мир, не губя столько народа, но это – дело прошлое, непоправимое. “Успокойтесь же и успокойте Ваших знатных. Ведь Вы по-прежнему остаетесь повелителем Мешико”.

Понятно, что это заверение встретило живейший отклик у Куаутемока и всей его свиты. Кортес же, узнав, что супруга монарха и жены остальных свитских все еще находятся на корабле, немедленно велел их проводить в храм и угостить изысканным образом… Стало темнеть, и накрапывал дождь. Кортес распорядился, чтоб Сандоваль и Альварадо доставили Куаутемока с семьей и свитой из множества знатных к Койоакану. И каждый корпус ушел в свой лагерь, мы [Альварадо] – к Тлакопану, Сандоваля – к Тепеяку, а Кортеса – к Койоакану. Пленение Куаутемока и его военачальников состоялось 13 августа⁸, после полудня, в день Сеньора Сан Ипполита, 1521 года. Возблагодарим Нашего Сеньора Иисуса Христа и Нашу Сеньору Деву Санта Марию его благословенную матерь. Аминь.

Позднее в тот день шел ливень, сверкали молнии, грохотал гром, а воды было намного больше, чем в другие разы. А после того, как был пленен Куаутемок, все мы, солдаты, точно оглохли, – так бывает со звонарями в тот момент, когда они прекращают звонить во все колокола, и это, скажу, не удивительно, так как все 93 дня, которые мы занимались этим городом, ночью и днем разносилось столь много криков команд мешикских военачальников – тем отрядам воинов, что сражались на улицах; другим – тем, что в лодках сражались с бригантинами и с нами на мостах; и другим – при установке палисадов, проломов и углублении промежутков [в дамбах] с водой и мостам, и при сооружении баррикад; другим – при изготовлении дротиков и стрел, и женщинам, готовящим круглые камни для метания из пращей; к тому же со святилищ и башен проклятых идолов не переставая мучительно звучали барабаны, трубы и атабали. Таким образом ночью и днем мы слышали сильнейший шум, один день за другим; а после пленения Куаутемока прекратились крики и весь тот шум; и по этой причине, как было сказано выше, нас постигла глухота, как звонарей.

Что касается Куаутемока, то он был красавец; высокого роста, с широкими плечами; лицо продолговатое, правильное, очень приветливое; глаза выразительные, то грустные, то веселые, и всегда было ясно, что в них нет фальши; цвет кожи его был намного светлее, чем у обычных индейцев; лет ему тогда было 23 или 24. Был он, как уже говорилось, племянником Мотекусомы, сыном его сестры, и был женат на дочери Мотекусомы – своего дяди, очень красивой молодой женщине⁹.

Если же спросят, почему Кортес так поспешно вывел нас всех из города, то вот в чем причина. Весь район, в котором засел Куаутемок, был переполнен мертвецами, головами и телами, которые лежали повсюду: и в домах, и в каналах, и у самого озера; порой их было так много, что они лежали друг на дружке, точно поленницы дров. Много тел лежало и в других частях города, на площадях Тлателолько было то же самое, нужно было пробираться через груды тел и голов мертвых индейцев. Ввиду такого ужасного состояния и получился столь поспешный вывод войск из зараженного города… Читал я историю о разрушении Иерусалима¹⁰, но не думаю, чтоб смертность была там столь велика, как в Мешико. Ведь погибло здесь почти все взрослое мужское население не только Мешико, но и окрестностей.

Куаутемок обратился к Кортесу с просьбой разрешить оставшимся жителям и защитникам города выйти ввиду невыносимого смрада и ужасающего голода. И вот по всем трем дамбам в течение трех суток потянулись вереницы мужчин, женщин и детей, жалких до слез, живых скелетов, еле волочивших ноги, неслыханно грязных и оборванных, распространявших страшную вонь.

Когда исход прекратился, Кортес послал людей разведать, что творится в городе. Всюду, как сказано, лежали трупы, а среди них больные и слабые, не имевшие сил уйти вместе с другими. Земля повсеместно на улицах, площадях, дворах была взрыта и вскопана, ибо жители наперерыв искали корешки для утоления голода; по этой же причине снята была кора со всех деревьев в городе. Вода повсюду была солоноватая, горькая. Словом, нужда господствовала ужасающая, и все же никто не покусился на мясо мешика: врагов они ели, своих же никогда. Воистину, был ли еще другой народ в мире, который претерпел столько бед и ужасов!..

Итак, великий Мешико был покорен! Устроена была торжественная месса, а затем в Койоакане по приказу Кортеса состоялся банкет. Вино лилось изрядно, много его привез корабль из Кастилии, прибывший в гавань Вера Круса; не было недостатка и в свинине, ее привезли с Кубы. Веселье достигло таких размеров, что оно могло лечь пятном на нашу славу, и наш падре серьезно укорял Кортеса за этот банкет. Но тот ответил: “Сегодня не судите слишком строго моих солдат! Конечно, мне жаль, что так вышло, и я чувствую свою вину, но отложите Ваши укоризны на завтра”. И действительно, следующий день предоставлен был покаянию и всяким добрым обетам…

Экипажу бригантин за все время осады было куда лучше, чем нам: они легко могли проникать в дома и забирать сокровища, а мы попадали туда лишь после долгого боя, когда все ценное уже успевали спасти. Больше доставалось им и пленников, хотя бы вспомнить еженощную охоту по озеру. Словом, ран они понесли куда меньше, а добычи скопили куда больше.

Что же касается наших союзников и друзей из Тескоко и Тлашкалы, то Кортес при особом параде восхвалил их великие заслуги и отпустил их домой с большими почестями и еще большими обещаниями. Впрочем, добыча их была так велика, что они бодро и весело двинулись восвояси…

А теперь скажу два слова и о себе и поведаю об одной странности, которая долго меня мучила, да так и осталась неразгаданной. Именно. С тех пор как я был свидетелем, как наши бедные товарищи приносились в жертву идолам, меня охватила боязнь, что и мне предстоит та же участь. Мысль эта стала навязчива, и канун всякой битвы был для меня мучением. А ведь всякий знает, что я не трус, что меня любили и уважали, как одного из наиболее отважных! Но боязнь была, и отпадала она лишь в самом бою, что тоже не менее удивительно. Вот какое состояние меня долго угнетало; и в чем тут дело, я и до сих пор не знаю; виновата ли излишняя усталость или постоянная напряженность. Теперь – дело прошлое, а посему я свободно могу об этом поведать читателю.

 

ПОСЛЕ ПОБЕДЫ

 

Первое требование Кортеса к Куаутемоку было – восстановить водопровод из Чапультепека в город Мешико, очистить от тел и голов мертвых и прибрать улицы города, затем исправить дамбы, мосты, дома и дворцы. Срок полагался двухмесячный, после чего жители должны были вернуться, да и мы должны были поселиться в особо отведенных для нас кварталах.

Много было приказов на этот счет, но всех их я теперь не припомню. Во всяком случае, очень быстро устроена была прекрасная гавань для наших бригантин, возле построена крепость, а комендантом крепости был Педро де Альварадо до прибытия из Кастилии назначенного Его Величеством Саласара де Педрады. Все золото, серебро и драгоценности, которые находили в городе, сносили в одно место; количество их было не велико, и ходила молва, что мешикская казна была брошена в озеро по приказу Куаутемока¹; впрочем, о многих ценностях могли бы рассказать экипажи бригантин, и немалое количество ценностей ушло вместе с нашими друзьями – из Тлашкалы, и из Тескоко, и из Уэшоцинко, и из Чолулы, и с другими, которые участвовали в этой войне. Но чиновники из Реал Асьенды² громко заявляли, что произошла утайка, что Куаутемока и сеньора Тлакопана³, который был его двоюродным братом и лучшим другом, нужно пытать, дабы они открыли место клада. Кортес не соглашался; когда же стали поговаривать, что он поступает так из собственных интересов, чтобы захватить сокровища самому, он перестал, к сожалению, противиться. Этих сеньоров пытали⁴, и они заявили, что все ценности, равно как и добыча – пушки и аркебузы в “Ночь печали”, были потоплены за четыре дня до бегства. Но как ни ныряли, ничего не нашли. Что касается меня, то я не думаю, чтобы ценностей осталось много: большинство мы получили еще от Мотекусомы для нашего государя. Помню и такой случай. Однажды Куаутемок повел нас к колодцу около своего дворца: извлечен был большой золотой диск в виде солнца и еще несколько более мелких вещей. Вот и все.

Сильно удивлялись также наши капитаны и солдаты, как мало золота идет в общий раздел. Кое-кто даже предлагал отдать все инвалидам и больным. Ведь на всадника приходилось лишь по 80 песо, а на арбалетчиков, аркебузников и щитоносцев по 60 или 50 песо, я точно не помню. Конечно, это было ничтожно; и против Кортеса, а также казначея Хулиана Альдерете возникло, как и раньше, подозрение, будто многое и лучшее они утаили. А тут еще поджигали прежние сторонники Диего Веласкеса, губернатора Кубы, и те, что прибыли вместе с Нарваэсом и после, и вышла порядочная сумятица. Кортес в то время жил в большом дворце в Койоакане, стены которого только что были заново побелены. На них и появлялись каждое утро новые пасквильные надписи. То говорилось: “Порядок в мире всюду точный, луне не быть солнцем заочно. Так и Кортеса смешно старание доном Карлосом быть Новой Испании”. Или: “Плох обманутый воитель: не ликует, больше тужит. Побежденный победитель, кто Кортесу верно служит”. Или: “Наш Кортес генерал-капитан все вдвойне забирал; теперь же дал себе волю: забрал “королевскую” долю”. Или так: “Эх, ты, моя доля, “доля золотая”… Чья такая воля ее умчала злая?!” Подобных надписей появлялось так много, что Кортес как бы привык к ним и нередко сам приписывал ответы. Но почему-то вдруг он рассвирепел и под страшным наказанием запретил нарушать дисциплину пачканьем стен.

Отсутствие добычи угнетало нас вдвойне, так как все залезли в неоплатные долги ввиду неслыханной дороговизны. О покупке лошади или оружия нельзя было мечтать: за арбалет надо было платить 50 или 60 песо, за аркебузу – 100, а за лошадь – 800 или 900 песо и за меч – 50⁵; хирург и аптекарь заламывали несуразные цены; всюду теснили нас надувательство и обман. Кортес составил особую комиссию из двух заведомо почтенных персон, и она должна была проверить все претензии; из назначенных одним был – “Санта Клара”, личность очень известная, а другим был – некий де Льерна, также весьма известная персона; объявлен был денежный мораторий на два года, снижены проценты, выданы кое-какие ссуды.

Но общее положение улучшилось мало, а посему Кортес решил новые средства извлечь из провинций, учредив там ряд колоний. Для этой цели он приказал Гонсало де Сандовалю идти в Туштепек, покарать несколько гарнизонов мешиков, которые убивали наших, когда нас выбили из Мешико, и основать поселение – 78 человек и 6 женщин из Кастилии, из прибывших с Нарваэсом, заселили городок под названием Медельин⁶, переехав по Коацакоалькосу и поселившись у гавани; также Кортес приказал Кастаньеде и Висенте Лопесу идти завоевывать провинцию Пануко; и приказал Родриго Рангелю, находившемуся в Вера Крусе, как и прежде, быть там, направив к нему Педро де Ирсио; и приказал Хуану Альваресу Чико отправляться в Колиму⁷, а Вильяфуэрте – в Сакатулу, и Кристобалю де Олиду отправляться в Мичоакан⁸. Уже в это время Кристобаль де Олид был женат на португалке, которую звали донья Фелиппа де Араус или Сараус, что было тогда незаконно в Испании. И послан был Франсиско де Ороско заселять Оашаку⁹. Во всех этих провинциях завоевание Мешико считали делом немыслимым. Когда же всякие сомнения на этот счет исчезли, местные касики и сеньоры перепугались и слали послов за послами с изъявлением покорности и богатыми подарками. Брали они с собой и своих сыновей и показывали им поверженный Мешико, как в древности смотрели разрушенную Трою.

Что касается меня, то я решил отправиться с Гонсало де Сандовалем, хотя Кортес и хотел меня удержать при себе; но, наконец, он согласился и обещал, что, дескать, где бы я ни был, он всегда позаботится, чтобы я не нуждался ни в чем.

Ежели, наконец, читатель спросит, почему мы, настоящие конкистадоры, не остались в городе Мешико или подле него, а пошли столь далеко, в условия необеспеченные, то я отвечу: в податных списках Мотекусомы мы нашли указания, сколько и откуда идет золота, какао, материй. Разумеется, все эти доходы должны были пойти нам, а не кому-либо иному. Но, конечно, дело было трудное, и не напрасно Кортес отпускал нас столь неохотно…

Как раз в это время прибыли в гавань Вера Круса два судна с неким Кристобалем де Тапией. Раньше он служил королевским веедором на острове Санто Доминго, а теперь, при помощи дона Хуана Родригеса де Фонсеки, епископа Бургоса, архиепископа де Росано, назначен был Его Величеством губернатором Новой Испании. Кроме этого патента, он привез с собой еще множество бумаг для Кортеса и его сотоварищей, а также ряд подписанных уже назначений с непроставленными пока именами. Так он хотел составить себе партию сторонников.

Комендант в Вера Крусе, конечно, должен был подчиниться, ибо бумаги были подлинные; зато местные городские власти заявили, что дело требует тщательного обсуждения. Кристобалю де Тапии это, разумеется, не понравилось, но он все же известил Кортеса о своем прибытии и о занимаемой им должности. Кортес ответил наилюбезнейшим образом, а кстати написал своим капитанам, ушедшим по провинциям, о положении дел. Те наспех съехались в Вера Крус, как бы для приветствия Кристобаля де Тапии, но в то же время не скрывали своих мнений: назначение – подлинное, от нашего короля и сеньора, что и говорить, но выхлопотал его епископ Бургоса Фонсека, заклятый враг Кортеса и его войска; ежели государь знал бы, что делается в Новой Испании, нe послал бы он Тапию, человека нового, неподготовленного.

Кристобаль де Тапия все больше убеждался, что его положение ложное и безысходное. С горя он даже захворал. А наши капитаны посоветовали Кортесу послать как бы невзначай Тапии несколько слитков золота. Купили у Тапии также несколько негров, трех лошадей и один корабль, и он отправился на остров Санто Доминго, где его тоже приняли неласково, ибо Королевская Аудьенсия в свое время запретила ему добиваться назначения в Новую Испанию, но он ее не послушался, возлагая все надежды на благоволение епископа Фонсеки, поскольку тот был президентом Совета по делам Индий, и на королевский патент; а сам Его Величество был в ту пору во Фландрии и не посещал Кастилию.

Рассказывали, что в Вера Крусе Тапия имел разговор с Панфило де Нарваэсом и тот будто бы сказал: “Сеньор Кристобаль де Тапия, Ваше право похоже на мое, хотя за мной и стояла огромная армада. Смотрите, как бы Вас не убили! Счастье пока на стороне Кортеса и его шайки. Соберите пока как можно больше золота, отправляйтесь с ним в Кастилию и там жалуйтесь Его Величеству, при поддержке сеньора епископа Бургоса [Фонсеки]. Вот все, что я могу Вам посоветовать”.

Когда Кортес узнал об этом разговоре, он послал в Вера Крус, чтобы ему доставили Нарваэса в Койоакан. В дороге Нарваэс немало дивился богатству и благоустроенности страны; когда же он увидел Тескоко, Койоакан и великий город Мешико, его изумление достигло крайних пределов. При свидании Нарваэс перед Кортесом преклонил колено и хотел поцеловать его руку, но Кортес не допустил до этого, поднял его и облобызал. Тогда Нарваэс дрогнувшим голосом сказал: “Сеньор полководец, скажу правдиво, будет мизерной всякая милость Вам и Вашим храбрым солдатам за Новую Испанию! Да, теперь я убедился, что Ваша победа надо мной не была самой великой победой в этих странах. Только теперь я узнал, как велики Ваши заслуги перед Богом и нашим императором. Вы и войско Ваше будут вознаграждены по заслугам, а пока что не хватает слов для должной Вам похвалы. И слава Ваша настолько превыше славы других полководцев, насколько Мешико сильнее и больше всякого иного города”. На это Кортес смиренно ответил: “Не нами все это содеяно, а великой милостью Бога и счастливой звездой нашего государя”…

Кортес все свое внимание сосредоточил на восстановлении Мешико. Всюду воздвигнуты были церкви, монастыри, общественные здания, множество частных домов, и сейчас уже город, по мнению многих, является одним из самых красивых и многолюдных в мире.

Но не всегда удавалось все время уделять мирному строительству. Так и сейчас пришла весть, что взбунтовалась провинция Пануко, многие поселенцы перебиты, а другие взывают о помощи. Послать кого-либо было нельзя, так как все видные капитаны разъехались. Пошел поэтому сам Кортес, взяв с собой 130 всадников, 250 солдат, среди них аркебузники и арбалетчики, и 10 000 мешиков, и все же оставив достаточно сильный гарнизон в Мешико, ибо количество войска значительно увеличилось вновь прибывшими людьми Тапии. Поход удался вполне. Несмотря на огромное, до 50 000, число врагов, несмотря на то, что восстание охватило всю провинцию, Кортес одержал две решительные победы, и врагу пришлось подчиниться. При этом у Кортеса погибло 3 солдата, больше 30 были ранены, погибло 4 лошади и многие были ранены, также убито 200 и ранено 300 мешиков. Но Кортес этим не ограничился: после короткой передышки он отправился к реке Чила [(Chila)], что была в 5 легуа от моря, в глубь страны, туда, где два года назад погибла экспедиция капитанов, которых послал Гарай, и там, после многих удачных стычек с уастеками, Кортес основал город Сантэстебан дель Пуэрто¹⁰, в легуа от Чилы, со 120 жителями, из них 27 всадников и 36 аркебузников и арбалетчиков, назначив над ними капитаном Педро Вальехо и распределив им в энкомьенду окрестные поселения. Наконец, третий поход пришлось предпринять против тамошних горных племен. Удался и он, и Кортес, несмотря на всю дороговизну таких предприятий, мог считать их вполне удавшимися.

Вернувшись в Мешико из Пануко и вновь принявшись за трудную работу застройки и заселения города, Кортес получил, наконец, ответ от Королевской Аудьенсии на острове Санто Доминго, для чего, как я уже рассказывал¹¹, послан был Алонсо де Авила. Теперь Авила вернулся и привез Кортесу полномочия завоевывать всю Новую Испанию, клеймить пленных и бунтарей на рабство, распределять индейцев по энкомьендам, как то практиковалось на Эспаньоле, Ямайке и прочих островах. Полномочия эти имели силу до той поры, когда сам Его Величество преподаст иные указания, а посему Королевская Аудьенсия на острове Санто Доминго отправила особый доклад на специальном корабле в Испанию. Но Кортес и со своей стороны решил послать кого-либо в Испанию и для этого избрал того же Алонсо де Авилу, не только потому, что считал его дельным и расторопным человеком, но и для того, чтобы удалить его под благовидным предлогом, так как он служил епископу Бургоса [Фонсеке] и отправлял ему письма. С ним вместе послан был капитан телохранителей Кортеса, которого звали Антонио де Куиньонес. Кортесом они были отправлены на двух кораблях, везя королю не только золотых слитков на 58 000 золотых кастельяно¹², но и личные сокровища Мотекусомы, перешедшие в обладание Куаутемока – подарок поистине королевский, ибо там были жемчужины величиной с орех и большое количество драгоценных камней и вещей. Посланы также были гигантские кости, найденные в одном из храмов Койоакана, во всем сходные с нашей находкой в Тлашлаке, три ягуара и разные другие редкости, которых теперь уж не помню. Составили мы, то есть все конкистадоры, и фрай Педро Мелгарехо де Урреа, и казначей Хулиан де Альдерете, и вновь избранный магистрат Мешико, донесение нашему государю, в котором достаточно изложили великие заслуги и тяготы Кортеса и всех нас, просили назначить его наместником Новой Испании, а за нами, подлинными конкистадорами, и нашим потомством закрепить ocтальные видные места в стране; coобщили мы также свое мнение о деле Кристобаля де Тапии, затем о походах в Пануко, столь дорого стоивших Кортесу, прося короля запретить Франсиско де Гарайю завоевывать эти места, дабы индейцы не думали, что среди испанских начальников существуют раздоры и несогласия; наконец, мы ходатайствовали о присылке епископов и священнослужителей из всех орденов для обращения в нашу святую католическую веру, столь нужных в этой языческой стране¹³. Кортес тоже составил подробное донесение; я его читал и помню, что он, между прочим, просил Его Величество об удалении Диего Веласкеса, губернатора острова Кубы, дабы он не путался в дела Новой Испании.

20 декабря¹⁴ 1522 года корабли вышли в море из гавани Вера Круса. В дороге два ягуара вырвались, поранили несколько матросов, но были убиты, как, кстати, и третий. Антонио де Куиньонес на одной из стоянок затеял ссору и был убит из-за одной женщины; остался один лишь Алонсо де Авила, но и тот оказался неудачником. Именно: он наскочил на французского корсара Жана Флорина, который, помимо этих двух, только что захватил еще один испанский корабль, везший разные ценности – 20 000 песо золотом, большое количество жемчуга, сахара и кож коровьих – с острова Санто Доминго. Всю свою добычу Жан Флорин благополучно доставил во Францию и так богато одарил своего короля¹⁵, что весь мир дивился и завидовал богатству нашего великого императора. Французский король, говорят, сказал, что с такими, дескать, средствами, конечно, легко вести разные войны; к тому же он не прочь увидеть завещание праотца Адама, по которому наш император и король Португалии поделили между собой весь свет; а пока этого завещания нет, он, дескать, всегда готов признать правильность любого французского приза. Действительно, король этот вновь отправил Жана Флорина с армадой в море; тому сперва очень повезло, особенно у Канарских островов, но потом его настиг наш Бискайский флот, разгромил его, захватил его самого, множество французов и их корабли; и Жана Флорина и других капитанов доставили в Севилью, в Каса де Контратасьон¹⁶, где они по судебному приговору и были повешены за грабеж.

Наш же Алонсо де Авила сумел, находясь в французской крепости, подкупить коменданта и тайно переправить наши донесения в Кастилию к лиценциату Нуньесу, двоюродному брату Кортеса, или Мартину Кортесу, отцу нашего Кортеса, который жил в Медельине, а также к Диего де Ордасу, который был при дворе; и они, со своей стороны, доставили их в собственные руки Его Величества. Тот, конечно, очень опечалился потерей золота, но утешился тем, что французский король таким образом узнал о великих его доходах из колоний. Президенту Совета по делам Индий он повелел ни в чем не мешать Кортесу, пока он, король, сам не вернется в Испанию и не рассудит спора между Кортесом и Диего Веласкесом.

 

РАЗДАЧА ПРОВИНЦИЙ И ЭНКОМЬЕНД

 

Пока Кортес был в Пануко, Сандоваль пребывал в провинции Туштепек. Он ее легко подчинил, но с соседними сапотеками¹ пришлось возиться немало. Жили они в малодоступных горах, куда конница никак не могла добраться, а пехота должна была идти гуськом, по узким, отвесным тропам, скользким от дождя и вечного тумана. Сапотеки, отлично вооруженные, крепкого сложения, необычайно ловкие, носились вдоль обрывов с такой уверенностью и быстротой, что мы никак не могли поспеть за ними; сигналы они давали свистками, и горное эхо усиливало все звуки во много раз.

Для их покорения Сандоваль сперва послал своего капитана, Брионеса, но тот ничего не смог сделать, попал в засаду и потерял много людей. Сандоваль был им недоволен, вспоминая, как часто тот рассказывал о своих подвигах в Италии. “Что же, – спросил он, – здесь Вам, товарищ, менее нравится, нежели в Италии?” – “По моему, сеньор, – ответил тот, – лучше уж биться против турок, чем против этих неуловимых горцев!”

Сандоваль решил поэтому взять все дело в собственные руки, а пока отправился в провинцию Шалтепек, также населенную сапотеками, добровольно ему подчинившимися и приславшими в подарок свеженамытое золото. Просили они нас о помощи против соседнего народа – миштеков², но Сандоваль пока что имел слишком мало сил, а посему сулил им приход самого Малинче, а до тех пор послал Алонсо де Кастильо, “Осмотрительного”, и меня, которого называли Кастильо “Любезник”, с 6 испанцами для изучения тамошних золотых приисков. Мы велели пригнать нужное количество индейцев и очень удачно стали промывать речной песок: вскоре мы добыли золота на четыре трубки, толщиною в палец.

Такая удача, разумеется, очень порадовала Сандоваля. Он немедленно роздал окрестные деревни тем из своих солдат, которые должны были тут остаться, самому себе приписал целых две деревни, а общее руководство возложил на капитана Луиса Марина. Построил он там и город Медельин. Впоследствии, впрочем, места эти не оправдали ожиданий: добыча все уменьшалась, и город так и не расцвел.

Затем Сандоваль отправился с нами на реку Коацакоалькос, проходя через провинцию Ситлу. Климат в ней прохладный, здоровый, почва – плодородная, народу -масса. Она легко нам подчинилась. Не так быстро зато дела пошли на реке Коацакоалькос. Местные касики долго не могли решиться: воевать ли им или замиряться. Наконец, они избрали мир, прислали подарки и перевезли нас через реку. Поселение подле реки мы прозвали Вилья де Эспириту Санто [(Villa de Espiritu Santu)]. В этой прекрасной миролюбивой провинции мы и решили поселиться. Нас было не мало: при торжественных случаях съезжалось до 80 всадников. Тогда это значило больше, нежели 500 в настоящее время, ибо коней еще было мало и стоили они бешеных денег. Мне досталась энкомьенда в Коацакоалькосе, и этой своей долей я был бы предоволен, если бы разные процессы и происки не отняли у меня значительной части моих земель.

В это приблизительно время прибыл гонец с известием, что в плохую гавань на реке около поселения Айагуалолько, в 15 легуа от нас, прибыл корабль с Кубы, имея на себе избранное общество, между прочим, много сеньор во главе с супругой Кортеса, доньей Каталиной Хуарес Ла Маркайдой. Сандоваль сейчас же собрал нас, и мы поехали их приветствовать. Дождь лил, как из ведра; реки раздулись и бурлили; дул резкий норд, который и загнал корабль в эту плохую гавань.

Прибывших мы немедленно повезли в город Коацакоалькос, только что построенный Сандовалем, и известили Кортеса о благополучном приезде дорогой гостьи. Впрочем, сеньоры сами скоро отправились в Мешико, а мы с Сандовалем их сопровождали. Супруге Кортеса всюду воздавались должные почести, а в самом Мешико празднества и турниры сменяли друг друга. Но, увы, уже через три месяца все окончилось: донья Каталина скончалась ночью от астмы…

Другой наш отряд под предводительством Вильяфуэрте направился, как было сказано, в провинцию Сакатулу, и еще один отряд под командой Хуана Альвареса Чико был послан в провинцию Колиму. Плохо им там пришлось: в беспрерывных битвах они потеряли множество людей. Когда поэтому Кристобаль де Олид весьма быстро вернулся с золотом и иным добром из Мичоакана, Кортес направил его в эти две провинции – Сакатулу и Колиму – на подмогу. По дороге и он претерпел немало, попал в засаду, но все же выпутался и пришел очень вовремя, ибо люди Вильяфуэрте не дерзали жить в своих энкомьендах и держались вместе, после того, как четверо испанцев было убито в их же собственных поместьях.

Всюду и везде розданы были энкомьенды, и почти всюду на первых порах происходили возмущения и беспорядки, но в Сакатуле и Колиме дело приняло исключительно опасный оборот, и Кристобалю де Олиду пришлось много потрудиться над замирением воинственных туземцев. Только что наступало затишье, и Кристобаль де Олид счел возможным уйти в Мешико, как возмущения загорались вновь. Кортес поэтому послал Сандоваля, отрядив с ним немногих, но все людей “первого призыва”, подлинных конкистадоров, и они, действительно, распорядились так, что впредь никому неповадно было возмущаться.

Впрочем, и нам на Коацакоалькосе приходилось туго: лишь только Сандоваль удалился, сопровождая супругу Кортеса донью Каталину Хуарес Ла Маркайду, как одно племя за другим бунтовало, с чем мы справлялись, но далеко не легко…

Что касается Педро де Альварадо, то он, после взятия Мешико, сейчас же отправился в провинцию Теуантепек³, где было много больших поселений, на зов сапотеков из города Тототепека, которые воевали с этими местами. Лишь через 40 дней добрался он до Тототепека, где местные касики встретили его дружелюбно и поместили в своем святилище. Дома их, по климатическим условиям, почти целиком были из соломы и тесно жались друг к другу; ежели бы случилась измена, легко бы испанцы погибли от пожара, а посему Альварадо ушел из святилища и поселился на самом краю города. Но жители не только не злоумышляли, но, наоборот, ежедневно доставляли свежие припасы, а для самого “Солнышка” [(Tonatio)], так называли они Педро де Альварадо, изготовили, и очень искусно, пару стремян из чистого золота. Все же Альварадо не доверял им, и, по общему обычаю⁴, арестовал главного касика, который и умер в плену, хотя и заплатил более 30 000 песо; следующий касик, его сын, принужден был дать еще больше. Альварадо начал постройку города, распределил земли между оставшимися там испанцами, а сам, забрав громадную свою добычу, поспешил в Мешико, не обращая внимания на недовольство колонистов. Впрочем, новый город скоро запустел: земля была плохая, воздух нездоровый, одолевали москиты, грызуны, блохи и клопы, наконец, Альварадо выкачал все золото. Вот и решили уйти, и разбрелись одни в Мешико, а другие в Оашаку и другие места. Кортес хотел было жестоко покарать ослушников и дезертиров, но по просьбе Альварадо махнул на них рукой.

Колонии в провинции Теуантепек так и не привились до сих пор, хотя в недрах этой страны много сокровищ. А туземцы не раз бунтовали, так что Альварадо совершил туда еще вторичный поход⁵…

Необходимо теперь упомянуть еще об одной экспедиции, именно в Пануко, предпринятой сперва не Кортесом, а Франсиско де Гараем, губернатором острова Ямайки, о котором не раз уже шла речь⁶, и который теперь, после ряда неудач, вновь захотел испытать свое счастье, слыша о громадных успехах Кортеса. Разрешение короля на колонизацию у него, как мы знаем, уже было, и вот он снарядил на сей раз крупную экспедицию: всего 13 кораблей со 136 всадниками, 840 пехотинцами и богатым набором военных и съестных припасов, В день Сан Хуана в июне 1523 года он с этой армадой покинул Ямайку; на Кубе он узнал подробности о дальнейших успехах Кортеса, а посему, застав там лиценциата Суасо, члена Королевской Аудьенсии на Санто Доминго, упросил его присоединиться на случай разногласий между ним и Кортесом. Затем он направился в Пануко. Но обстоятельства с самого начала сложились неблагоприятно: бури отбросили весь флот далеко к северу, к реке Пальмас, и когда там сделали высадки, то многим страна показалась слишком бедной и неприветливой. Решили поэтому не задерживаться здесь, а двинуться в Пануко, хотя в то время они уже знали, что Кортес основал там город, то есть овладел всей страной. Франсиско де Гарай заставил свое войско еще раз присягнуть ему на верность и затем двинулся сухим путем, приказав флоту следовать вдоль берега. Путь был пустынный, с массой топей и болот; поселков почти не было, припасы попадались редко, а индейцы спасались бегством. Опасные переправы через большие реки, вечное стояние в болотистой местности сильно понизили настроение и дисциплину; начались грабежи и насилия над индейцами.

Кое-как, наконец, добрались до Пануко. Надежда на обильный прокорм, однако, не оправдалась: съестных припасов в стране было мало, да и недавние экспедиции Кортеса сильно возбудили индейцев. При приближении большого войска население покидало свои поселки, унося все с собой; началась подлинная нужда, так как о флоте не было ни слуха, ни духа. При таких условиях они весьма обрадовались встретить одного из наших солдат, который, принадлежа к гарнизону города Сантэстебан дель Пуэрто и будучи приговорен к наказанию, бежал оттуда. По его словам, казалось, что богатый, плодородный Мешико совсем недалеко, и многие солдаты Франсиско де Гарая бросили строй и на собственный страх и риск рассеялись по стране.

Войско заметно таяло. Тогда Гарай, узнав о точном местонахождении Сантэстебана дель Пуэрто, послал к Педро де Вальехо, тамошнему коменданту, большое письмо с подробным изложением своих прав и намерений. Вальехо ответил почтительно, но уклончиво, ожидая дальнейших приказаний Кортеса, и лишь указал на то, что от индейцев поступило много жалоб на распущенность солдат Гарая. Кортес же, узнав о случившемся, немедленно послал туда Педро де Альварадо, Гонсало де Сандоваля, Диего де Окампо и многих других, передав им и документы, из которых явствовало, что во всей той стране по праву, согласно воле Его Величества, распоряжается лишь он.

Впрочем, еще до прибытия этого посольства столкновения уже начались. Гарай двинул свое войско против Сантэстебана дель Пуэрто; его банды всюду творили насилия, и одну из них, когда она беспечно расположилась в только что разграбленной деревне, Вальехо накрыл и забрал в плен. Гарай разъярился, грозил, требовал вернуть пленных, но Вальехо стоял на своем, указывая, что он захватил не солдат, а просто мародеров… К счастью, подоспело посольство, и переговоры затянулись на много дней. За это время люди Гарая то и дело переходили к Вальехо, а к нашим прибывали все новые подкрепления; два корабля из флота Гарая затонули, а остальным Вальехо приказал сдаться; капитаны не соглашались, но, не имея поддержки со стороны Гарая, который как бы был ушиблен великим счастьем Кортеса, постепенно уступали, пока сам Грихальва, адмирал, не передал свой меч Вальехо; сдача состоялась не только без кровопролития, но и без единого ареста. На Гарая эти события подействовали ошеломляюще. Он предложил уйти из Пануко и направиться опять к реке Пальмас, ежели только ему вернут его людей. Наши охотно на это соглашались, но не было никакой возможности собрать вновь всех перебежчиков и просто беглецов; даже оставшиеся, и те недвусмысленно давали понять, что Гарай не годится в начальники, да и нанимали их только для экспедиции в Пануко, а не куда угодно. Узнав об этих затруднениях и жалея неудачника, Кортес пригласил его к себе, в Мешико, где и принял его с большим почетом. Стараниями Педро де Альварадо и Гонсало де Сандоваля отношения стали почти дружескими, и было решено, что Гараю отдается его флот, с которым он и направится на реку Пальмас, а Кортес, со своей стороны, даст ему ряд опытных капитанов и солдат. Жил Гарай сперва у Кортеса, во дворце, но когда там начались большие перестройки, переехал на другую квартиру, где, между прочим, сошелся с Панфило де Нарваэсом. По настояниям Гарая Кортес разрешил, наконец, Нарваэсу вернуться на Кубу и даже ссудил ему на этот предмет 2000 песо, за что Нарваэс униженно благодарил.

Итак, дела Гарая как будто поправились. Но судьба решила иначе. На Рождество 1523 года он сильно простудился, слег и уж более не вставал. Через четверо суток он умер. Его похоронили с почестями, и сам Кортес и многие из нас надели по нем траур, ибо горько умереть на чужбине, вдали от семьи. В Пануко, между тем, дела совсем расстроились: дисциплина ослабела до того, что никто не знал, кто же в данный момент командует; отряды разбились на маленькие банды с самозванными предводителями и жили разбоем и грабежом.

Индейцы рассвирепели, организовались и в течение нескольких дней перебили и принесли в жертву около 500 мародеров. Близость города Сантэстебан дель Пуэрто нисколько не помогла, ибо индейцы не боялись и города, а вскоре, отбив неудачную вылазку, осадили его со всех сторон. Не будь нескольких подлинных конкистадоров, которые вместе с капитаном Вальехо сумели отразить все приступы, погиб бы и город. Но помощи он оказать не мог, а свирепость индейцев все усиливалась, да и удача была на их стороне: вскоре капитан Вальехо и многие другие пали, а небольшой отряд Гарая из 40 человек и 15 лошадей живьем был сожжен в одном поселке! Сам Кортес уже готовился пойти и восстановить порядок, но сломал себе руку и должен был остаться. Вместо него направлен был Гонсало де Сандоваль со 100 солдатами, 50 всадниками, 2 пушками, 15 аркебузниками и арбалетчиками, 8000 тлашкальцев и мешиков и с грозными инструкциями. Сандоваль, как всегда, осторожный и решительный, двинулся быстро, но задержка произошла уже при самом вступлении на вражескую территорию: оба горных перевала были так хорошо укреплены и защищались так успешно, что он не мог прорваться. Только когда он повернул назад, а защитники, предполагая бегство, хлынули за ним, он на их плечах мог пройти через горы, да и то в трехдневной битве. Впрочем, люди Сандоваля не все были на должной высоте; у всадников, например, индейцы неоднократно вырывали копья, и сам Сандоваль часто говаривал: “Не нужно мне много людей, а нужны опытные”.

Тем не менее, хотя бы и медленно, Сандоваль продвинулся к Сантэстебану дель Пуэрто. Радость была велика, ибо все защитники страдали от ран и болезней, а припасы были совсем на исходе. Подлинных конкистадоров, столь удачно и отважно защищавших город, Сандоваль горячо благодарил; все это были его старые товарищи, имена и привычки которых он доподлинно знал. Им то он и передал распоряжение дальнейшими действиями, ибо сам был ранен довольно серьезно и должен был отдохнуть, по крайней мере, дня три. Впрочем, капитаны из войска Гарая сочли себя обиженными, и как Сандоваль ни разъяснял им правильность и целесообразность своих назначений, они так и остались недовольными и, говорят, даже помышляли об измене.

Между тем, наши отряды действовали успешно. Множество касиков было взято в плен, и одно племя за другим подчинялось и просило прощения. По приказу Кортеса устроен был особый суд, который немедленно и рассмотрел все дела: ряд касиков, наиболее виновных, были осуждены, и их заместили более верными и преданными, очень часто их сыновьями и братьями. Рассмотрены были также и действия солдат Гарая, тиранивших местное население: зачинщиков посадили на корабль и отправили на Кубу. Сам Сандоваль вернулся в Мешико, и въезд его был похож на триумф, ибо еще ни разу не было столь сильного восстания. Сам Кортес лобызал его неоднократно, открыто и честно восхваляя его заслуги. А в провинции Пануко с тех пор все было тихо и мирно…

Теперь остается сообщить еще об одном лице, связанном с экспедицией Гарая. Лиценциат Алонсо де Суасо согласился, как помним, нагнать войско Гарая, дабы быть посредником между ним и Кортесом. Действительно, он испросил разрешение Королевской Аудьенсии в Санто Доминго и вскоре сел на не-большой бриг, чтобы переехать в Новую Испанию. Неудачи начались с самой Кубы, с мыса Санто Антон: потерян был правильный курс, бриг подхватило сильным течением и понесло на рифы “Скорпионы”. Только малые размеры судна спасли его от неминуемой гибели, но все же значительную часть груза пришлось выбросить за борт, между прочим, весь запас копченого мяса, и собралась такая уйма акул, что они схватили даже матроса, неосторожно спустившегося с судна. Наконец, бриг наскочил на берег (маленький остров, как выяснилось впоследствии), получив такие повреждения, что о дальнейшем плавании нельзя было и думать. Стали выгружать что поценнее, и тут убедились, что бочки с водой тоже были брошены за борт, и что нет ни питья, ни еды. К счастью, удалось найти небольшой ключ пресной воды, а затем, путем трения двух кусков дерева, добыть и огонь. Еда тоже появилась, ибо отмели острова кишели черепахами, за ними стали охотиться, перевертывая их на спину; затем набрали яиц черепах, очень вкусных и питательных, а там удалось побить несколько тюленей. Так и питались эти 13 спасшихся, среди которых было и несколько индейцев с Кубы, ловких и выносливых.

К счастью, спасены были плотничьи инструменты, и двое матросов, бывших раньше плотниками, принялись за постройку лодки из остатков брига. Работа шла медленно, но все же удалась; на лодку нагрузили копченину из тюленей и черепах, снабдили ее водой, картой и компасом, единственным, который сохранился, и четверо матросов попытались на ней добраться до Новой Испании, чтоб оттуда прислать на помощь потерпевшим.

Действительно, лодка добралась до реки Флажков, и матросы отправились в Медельин, где и сообщили коменданту об участи своих товарищей. Комендант сейчас же отрядил небольшое судно и в письме к лиценциату Алонсо де Суасо выразил удовольствие Кортеса видеть у себя столь почтенное лицо. Кортес, узнав об этом, остался доволен распорядительностью коменданта и, со своей стороны, велел их радушно встретить, всячески угощать и с возможными удобствами доставить в Мешико.

Так и случилось. Посланное судно быстро отыскало невольных островитян, из которых двое, между прочим, уже умерло от лишений, и благополучно привезло их в Медельин, откуда они немедленно двинулись в Мешико. Кортес приветствовал Суасо, поселил его у себя во дворце и вскоре сделал его главным судьей. Так кончились их злоключения.

 

ОХОТА ЗА ЗОЛОТОМ

 

Дух Кортеса всегда был направлен на высокое: с Александром Македонским хотел он сравняться; тем более, что располагал отличными капитанами и превосходными солдатами. Восстановив опять великий город Мешико, умиротворив провинции – Оахака, Сакатула, Колима, Вера Крус, Пануко, Коацакоалькос и построив много новых городов, он стал помышлять о Гватемале¹. Велик был этот край, густо населен храбрым народом, много золота лежало в его недрах, и ни разу туземцы не обращались к Кортесу с предложением подчиниться. Посему Кортес отрядил туда Педро де Альварадо с более чем 300 солдат, а среди них 120 аркебузников и арбалетчиков, более 135 конными, 4 пушками, множеством пороха, артиллеристом Усагре², и более 200 тлашкальцев и чолульцев, 100 мешиков – самых отборных. Падре Ольмедо, давнишний друг Альварадо, тоже вызвался идти, и как его ни отговаривал Кортес, который привык обращаться к нему за советом во всех трудных случаях, Ольмедо не изменил своего решения; он надеялся, что его присутствие значительно смягчит участь индейцев, да и уговоры его не пропадут напрасно, и умычка людей и человеческие жертвоприношения скорее исчезнут.

В 13 день³ месяца ноября 1523 года экспедиция выступила. Горные племена чуть-чуть взволновались, но серьезного сопротивления не оказали; дальше же шли замиренные страны, и лишь около Сапотитана [(Zapotitan)] произошла первая, правда, удачная, битва. Но тут опять начались горы, и на одном крутом перевале испанцы нашли две жертвы – старуху-туземку и собаку, из той породы, которая не лает, а разводится в качестве мяса. Жертвоприношение это было явным признаком войны, и вскоре, действительно, войско окружено было полчищами врагов. Борьба была тяжкой, особенно когда неприятель, под видом бегства, завлек Альварадо в западню. С величайшим трудом удалось выбиться из опасного места, дальше дело шло уже легче, и, наконец, у поселения Кецальтенанго, где преградили дорогу жители этого поселения, и Утатлана⁴ и других поселений, удалось нанести столь значительное поражение, что враг вновь оправился лишь на третий день. Но и это столкновение кончилось удачей, и вот появились послы с предложением мира и приглашением в Утатлан, горную крепость, расположенную среди непроходимых ущелий. На самом деле это была военная хитрость, но Альварадо этого не понял и направился в Утатлан. Вид был грозный, ничего доброго не обещающий: город имел лишь двое ворот, но к одним из них вела лестница, крутая и узкая, из 25 ступенек, а чтоб попасть в другие, нужно было пройти по отвесной насыпи, прорезанной несколько раз глубокими рвами; улицы были страшно узки, дома сильно укреплены⁵, женщин и детей совершенно не было видно. Еда была доставлена плохая и в недостаточном количестве, а касики заговорили весьма дерзко. Словом, подозрения все увеличивались, пока не прибыли дружественные индейцы с сообщением, что на следующую ночь назначено общее нападение, что город будет зажжен со всех концов, а вне его стянуто множество воинов, прячущихся теперь по пещерам.

Поняв всю опасность, Альварадо созвал своих и изложил им суть дела; решено было немедленно покинуть город и пробиться в долину. Призвали касиков и объявили им, пока мягко и дружелюбно, что кони наши привыкли к подножному корму, а посему нам придется оставить их горное гнездо. Касики удивились, затем протестовали; тогда и Альварадо сбросил маску, велел заковать главного касика и судить его полевым судом. Войско было спасено, хотя неприятель сильно напирал на отступавших…

Имя Альварадо, а также слава об его многих победах были широко известны. Посему жители большого города, который назывался Гватемала, узнав об его прибытии и находясь во вражде с Утатланом, тотчас снарядили посольство с богатыми дарами, предлагая подчинение и помощь против общих врагов. Альварадо принял посольство милостиво и, дабы испытать надежность обещаний, потребовал 2000 воинов на помощь. Они тотчас же были присланы, и при их помощи покорение Утатлана еще более ускорилось и было закончено в какую-нибудь неделю; непокорных и восставших клеймили, а затем, отделив королевскую пятину, остальных распределили между солдатами⁶.

Из Утатлана прошли прямо в город Гватемалу, где встретили отличный прием и полный отдых. Сам Альварадо не раз потом рассказывал, что борьба с провинцией Утатлан была одной из наиболее опасных, и что войско держалось выше всяких похвал. В Гватемале был воздвигнут алтарь, отслужена благодарственная месса, и вскоре появились первые 30 индейцев, пожелавшие креститься; за ними последовали и другие, ибо стало ясным, что испанцы далеко не одинаково относятся к крещеным или некрещеным.

Не прекращались и посольства о мире. Даже индейцы, которые называются пипиль⁷, жившие у самого моря, подчинились Альварадо, и только Искуинтепек не засылал послов, а, наоборот, всячески донимал новых наших друзей. По просьбе потерпевших Альварадо пошел против строптивого города, неожиданно напал на него и произвел здесь такое опустошение, которое шло вразрез как со справедливостью, так и с прямыми повелениями короля.

Сам я в походе Альварадо не участвовал и лишь к концу 1524 года попал в эту провинцию, когда началось там новое поголовное восстание. Могу сказать лишь, что туземцы бились не слишком отважно; открытого боя они избегали, зато охотно прятались в ущелья и взбирались на отвесы, откуда и доставали врага стрелами, меткими, но несильными…

Давно уж Кортес слышал, что страны Гондурас и Игуэрас преизобилуют золотом и серебром. Иногда моряки, побывавшие там, рассказывали прямо чудеса: например, что индейцы тамошних мест при рыбной ловле употребляют грузила из чистого золота! Кроме того, предполагали, что именно здесь должен находиться “Проход”, и Кортес давно уже имел специальное поручение найти его во что бы то ни стало, ибо тогда открылся бы простейший и самый удобный путь в страны пряностей⁸. Все это побудило Кортеса не откладывать решения в долгий ящик, и он избрал руководителем экспедиции Кристобаля де Олида, так как он ему вполне доверял, ибо Кристобаль де Олид всецело обязан был своим возвышением Кортесу, да и семья его и владения находились поблизости от Мешико.

Сухопутный поход потребовал бы слишком много времени и средств, а посему Кортес наметил морской путь, дав Кристобалю де Олиду 5 кораблей и 1 бригантину при 370 участниках, из которых около сотни были арбалетчики и аркебузники, и 22 всадника; среди отправляемых было пять подлинных конкистадоров, старых, испытанных товарищей Кортеса, прибывших с ним вместе в Новую Испанию; правда, они уже осели, обзавелись семьей, хотели бы отдохнуть, но разве можно было сказать Кортесу: “Повремените, я не хочу более воевать!” Нет, раз он хотел, нельзя было противиться, он все равно заставит, по-хорошему или силком… Снабжение было отличное; особенно много было пороха и всякого военного припаса. К сожалению, среди участников было много имевших зуб против Кортеса: то из-за личных столкновений, то вследствие неправильного, по их мнению, раздела добычи и индейцев.

Инструкции Кортеса состояли в следующем: Кристобаль де Олид должен был сесть на суда в Вера Крусе, а оттуда направиться в Гавану, где забрать приготовленные уже съестные припасы и лошадей, а затем, никуда не заходя, прямо идти в Гондурас; к туземцам ему относиться с опаской, но благосклонно; затем выбрать место для постройки города с хорошей гаванью, попытаться найти “Проход”, а также навести справки о городах и гаванях по ту сторону материка.

Дав эти и еще многие другие точные предписания, Кортес сердечно, как отец, простился с Кристобалем де Олидом и его отрядом. В Вера Крусе все, действительно, было приготовлено, и посадка произошла быстро, без помех. Переезд в Гавану совершился тоже удачно, и там опять-таки все было заготовлено по условию. Тут же к Кристобалю де Олиду присоединились пятеро видных солдат, изгнанных из Пануко за какие-то столкновения с комендантом; они то и подали Кристобалю де Олиду мысль отложиться от Кортеса. Немало способствовали этому и другие, особенно губернатор Кубы Диего Веласкес, смертельный враг нашего полководца; он отправился к Кристобалю де Олиду и сговорился с ним совместно, во имя короля, завоевать и управлять Гондурасом и Игуэрасом. Разделились они так: военное командование остается у Кристобаля де Олида, гражданское же управление перейдет к Диего Веласкесу, ибо все знали, что Кристобаль де Олид храбрый и опытный военачальник, но ничего не смыслит в управлении… В это время Кристобалю де Олиду было около 36 лет; внешность его была привлекательна – высокий рост, широкие плечи, приятные черты лица, чуть-чуть лишь нарушенные рассеченной нижней губой. Говорил он несколько надменно, порой грубо, но разговор с ним был приятен, тем более, что он отличался редким прямодушием. В Мешико он был всегда верен Кортесу, но теперь подпал влиянию дурных людей и впал в искушение власти; к тому же он с детства еще служил в доме Диего Веласкеса, так что даже знал кубинский язык, и вот воспоминания детства, привычка повиноваться Веласкесу вновь в нем воскресли, и он забыл, что Кортесу он обязан большим, нежели Веласкесу.

Во всяком случае, договор был заключен, а затем флот вышел в море; 3 мая⁹ 1523 года он пристал к берегу вблизи от Пуэрто де Кабальос [(Puerto de Caballos)], и Кристобаль де Олид основал там город Триунфо де ла Крус [(Triunfo de la Cruz)]. Алькальдами и рехидорами нового города он назначил тех подлинных конкистадоров, которыми снабдил его Кортес, да и страной он овладел во имя государя и Кортеса; вообще, он в точности исполнял инструкции нашего полководца, чтобы его друзья до поры до времени ничего бы не могли заметить, то есть до той поры, пока он уверится, что страна богатая и у него хватит средств перетянуть всех на свою сторону. Ежели же Гондурас окажется ниже своей славы, Кристобаль де Олид решил вернуться в Мешико и оправдаться пред Кортесом тем, что переговоры с Диего Веласкесом велись им лишь для получения провианта и солдат. Но оставим пока Кристобаля де Олида: ведь Кортес обо всем этом узнал лишь через восемь месяцев. Сейчас же нужно рассказать о других, не менее серьезных событиях.

Именно. Многие из нас, старых, подлинных конкистадоров, поселились в Коацакоалькосе, где у нас были крупные поместья. И тут случилось то же самое, что и в остальных провинциях: когда приходил срок сбора налогов, индейцы наши противились и пытались убить владельца энкомьенды. Бунты поднялись повсюду, и мы, объединившись, без устали переезжали с места на место, чтоб восстановить покорность.

Таким же образом взбунтовалось и население Симатана¹⁰. Наш капитан, Луис Марин, считал достаточным отрядить туда четырех испанцев, среди которых находился и я. Мы отправились туда, идя все время по трудной, болотистой почве со множеством рек. Немного не доходя до Симатана, мы известили жителей о цели нашего прихода; ответом послужило нападение с трех сторон: двое из нас пало, я получил опасную рану в горло и истекал кровью; наконец и последний из нас тоже был изранен, и как мы отчаянно ни бились, нам пришлось подумать о бегстве по направлению к большой реке Масапа [(Mazapa)], где стояли лодки. Мой товарищ Франсиско Мартин и устремился туда, а я, обессилев, забрался в густые заросли, где почти лишился чувств. Наконец, я оправился, собрался с силами и с криком: “Наша Сеньора, помоги мне, чтоб эти собаки хоть сегодня меня не убили”, – я бросился на индейцев и, несмотря на новые раны, пробился к своему товарищу Фансиско Мартину, который уже находился подле лодок. Лодки наши спасены были четырьмя верными индейцами, подвиг которых тем выше, что жители Симатана не столько интересовались нами, сколько нашим багажом. Нам всем удалось забраться в лодки и переправиться через реку, очень бурную и широкую.

Достигши противоположного берега, мы больше недели прятались в горах, чтоб окончательно сбить преследователей. В Коацакоалькосе между тем узнали о нашей неудаче, но предполагали, что мы убиты, ибо так думали и верные наши индейцы, напрасно прождавшие нас несколько дней. Посему Луис Марин отдал, как то требовалось обычаем, наши энкомьенды остальным конкистадорам, сообщив об этом в Мешико, а наше имущество было продано… Когда же мы после 23 дней появились в Коацакоалькосе, друзья наши встретили нас с восторгом, а “наследники” были немало огорчены.

Постепенно Луис Марин пришел к убеждению, что для прочного усмирения страны ему нужно куда больше сил. За этим он и поехал в Мешико, наказав нам отсиживаться в наших крепких домах и никуда не соваться наобум. Кортес согласился на доводы Марина, дал ему 30 солдат, но в то же время обязал его и нас подчинить провинции Чиапу и основать там город.

О немедленном походе не могло быть и речи: сперва пришлось проложить пути, ибо страна изобиловала болотами и горными зарослями; стали настилать гати из бревен и досок, а где этого было недостаточно, заготовляли лодки. Так мы прошли, наконец, первую часть пути. Далее следовали горы, и мы опять прокладывало себе дорогу вдоль реки, чтоб таким образом добраться до Чиапы. Никакой дороги раньше здесь не было, ибо соседи весьма боялись Чиапы, жители которой были, может быть, самым воинственным племенем во всей Новой Испании, так что даже Мешико не мог их покорить. Занятие их было – разбой; они то и дело требовали дань золотом, всяким добром и людьми, которых потом зарезали при своих жертвоприношениях; в своих набегах они часто доходили до Теуантепека и залегали в тамошних горах, ожидая прохода индейских купцов, так что нарушали мирный обмен целых провинций. Частые и удачные походы их собрали у них множество пленных, которых они держали на положении рабов, прежде всего для сельских работ.

Идя вверх по реке, мы произвели смотр нашим силам. Нас было: 30 всадников, 15 арбалетчиков, 8 аркебузников, 1 артиллерист с пушкой и большим количеством пороха, 60 солдат с мечами и щитами. Было с нами и немало индейцев – более 80 мешиков, и касик Качулы с большой свитой и значительным отрядом, но они настолько опасались Чиапы, что соглашались лишь помочь при транспортировке грузов и прокладке дорог.

Мы шли с величайшей предосторожностью, но люди из Чиапы нас заметили, и всюду зажглись сигнальные костры для сбора воинов. Между тем, дорога шла уже между маисовыми полями и другими весьма привлекательными насаждениями; мы надеялись на изобильный ужин, ибо отсутствие жителей – они все бежали – нисколько нас не конфузило. Но вместо отдыха пришлось биться. Со всех сторон насели враги, неослабно нападая вплоть до самого вечера. Капитан Луис Марин был тяжело ранен в самом начале, а теперь еле дышал, так как не хотел покидать битвы, и раны его остудились и загрязнились. Убитых мы похоронили, а раненым оказали помощь, насколько могли. Было ясно, что положение наше серьезно, ибо противники оказались отважными и опытными бойцами.

Тем не менее, мы решили на следующий день подойти вплотную к городу Чиапе. Именно городу, а не поселку: ведь в Чиапе было много прекрасных и просторных домов, правильные улицы и население, по меньшей мере, в 4 000 душ, не считая пригородов и многих соседних поселений.

На рассвете мы поднялись, но вскоре уже наткнулись на врага. Помимо обычного оружия, у него были еще странные палицы, которыми они действовали очень ловко. Все же мы их опрокинули и уж считали победу решенной, как вдруг из-за холмов на нас набросились свежие силы. У них также были опасные новинки: прежде всего, крепкие арканы, которые они издали набрасывали на коней и людей, а затем особые сети, применяемые ими для красной дичи, которыми они старались опутать наших лошадей. С великим трудом удалось нам осилить и эти отряды. Наконец, они дрогнули, повернули вспять и побежали, причем многие бросились в реку, показав себя замечательными пловцами… Тут же, на поле битвы, мы повалились от усталости. Падре наш затянул благодарственное песнопение, а несколько солдат, с хорошими молодыми голосами, подтягивали. Красиво это было, и мы все, оставшиеся в живых, радовались своей удаче. Невдалеке росли вишневые деревья, полные спелых ягод, и никогда эти плоды не казались нам столь вкусными!

Было уже за полночь, когда подплыло несколько лодок, крадучись, почти бесшумно. В них был десяток индейцев. Наши дозоры их схватили, но они этого-то и хотели. Когда их привели к нашему капитану, они заявили, что они не жители Чиапы, а родом из Шалтепека; Чиапа их некогда победила, и множество народа переселила к себе; теперь они живут здесь на положении рабов, в горькой доле и непрестанной работе, вот уже 12 лет, и по несколько раз в год у них уводят лучших женщин и девушек; ныне они надеются на освобождение, ибо готовы испанцам указать надежный брод; но за это они просят отпустить всех их на родину, как только Чиапа нами будет покорена.

Двое из них остались при нас, а остальные, чтоб не возбуждать подозрений, вернулись. Тем не менее их проследили, невидимому, и вскоре на том берегу послышались звуки барабанов и боевых дудок, а также шум настоящего боя: это восстали рабы против своих притеснителей, для чего и захватили большой си [(пирамиду храма)]. А тут подоспели и мы. Реку мы прошли вброд, хотя вода и доходила до груди и течение было очень сильное. Взобравшись на берег, мы ударили на врага, а недавние рабы напали с тыла с неслыханным ожесточением, и вскоре мы одержали полную победу и в добром порядке, с музыкой и знаменами вошли во вражеский город.

Жители, конечно, бежали. Но наш капитан умелыми действиями заставил их вернуться; их примеру последовало и население соседних поселков, и скоро жизнь вошла в колею, и наш падре проповедовал с большим успехом. Добрые отношения вскоре были нарушены по вине одного из наших солдат, бывшего в Чамуле, соседнем большом городе. Солдат был отправлен в Мешико на суд, но Чамула все же восстала, и пришлось ее вновь покорять. Город лежал в горах и был защищен крепкими стенами, а кругом зияли непроходимые пропасти. Обстрел ничего не дал, и вот мы соорудили особые крепкие подвижные навесы, под защитой которых мы стали подкапывать стены. Защитники сбрасывали разные горючие материалы, стараясь зажечь навесы, лили кипящую воду, обрушивали большие глыбы камней. Несколько раз навесы обрушивались, и мы строили более крепкие, ни на минуту не прекращая своей работы. Ожесточение обеих сторон все возрастало. Помню, как жрецы со стен кричали: “Вам нужно золото, только золото! Нате!” – и со стен полетели чудесно сработанные украшения, но сброшены они были в такое место, куда свободно достигали и стрелы, и дротики.

Но вот, как-то днем, прошел ливень, а затем последовал густой туман, как это бывает в горах. Ничего не было видно, и даже звуки как-то глохли. Наш капитан хотел прекратить пока работы, но я, зная по мешикским примерам, что и враг в таких случаях слабеет, с немногими товарищами пробрался сквозь пролом и, действительно, наткнулся лишь на небольшой отряд человек в 200. Завязалась отчаянная схватка, и, может быть, всем нам тут бы и пришел конец, если бы несколько из наших индейцев не бросились за помощью. Наши подоспели, и город был взят; жители в паническом страхе устремились в противоположную от нас часть города, где старались улизнуть по отвесным почти скалам; многие расшиблись насмерть. Многих мы забрали в плен, но сокровищ никаких не нашли. По нашему обычаю мы послали кое-кого из пленных, чтоб они вернули бежавших. Те пришли, выразили подчинение, и им вернули их добро. Наш же капитан дал мне в пожизненную энкомьенду всю Чамулу, ибо Кортес написал ему, что во вновь завоеванной стране я должен получить те места, куда я проникну первым… Впрочем, я пользовался энкомьендой лишь восемь лет, ибо, когда здесь был построен новый город, значительная часть моих земель отошла под него. Конечно, иначе думали, когда я завоевал Чамулу! Жители считались моей собственностью, но я хорошо с ними обходился, ибо полюбил их.

После взятия Чамулы долго спорили, учреждать ли здесь город или нет. Мнения широко разошлись, так и ни на чем не порешили. Вообще, споров и несогласий было не мало, особенно во время мелких походов в окрестностях. Наконец, после долгого отсутствия, мы вернулись к себе в Коацакоалькос.

 

КОРТЕС И ИСПАНИЯ

 

Неоднократно уже пришлось указывать, что дон Хуан Родригес де Фонсека – епископ Бургоса и архиепископ де Росано – был другом Диего Веласкеса и недругом Кортеса и всех нас. И вот, в год 1521 от Рождества Нашего Сеньора Иисуса Христа, был в Риме избран Верховным Понтификом, нашим Святейшим Падре – Папой, Адриан¹ из Лёвена, живший в то время в Витории, в Испании. Все бросились приветствовать нового первосвященника, отправились туда и поверенные Кортеса Диего де Ордас, лиценциат Франсиско Нуньес – двоюродный брат Кортеса, и Мартин Кортес – отец Кортеса. Им удалось заинтересовать одного германского вельможу – придворного Его Величества, которого звали де Ласао, и при его посредстве Его Святейшество узнал, сколь великие услуги Его Величеству и нашей святой вере оказал Кортес. Дальше – больше: выяснились столкновения Фонсеки с Кортесом, все его несправедливости и подвохи, и так как многие другие рыцари и гран-сеньоры, среди них был герцог де Бехар, были недовольны Фонсекой, то и Святой Папа Адриан готов был рассмотреть все дело, наши поверенные подали Его Святейшеству надлежащие прошения со всеми подписями и материалами.

Святой Папа решил: не только изъять из ведения Фонсеки решение спора между Веласкесом и Кортесом, но и самого Фонсеку освободить от должности в Королевском Совете по делам Индий, Кортеса же назначить губернатором Новой Испании с условием, что он возместит Диего Веласкесу все его расходы по снаряжению экспедиции Кортеса; Его Святейшество еще отправил в Новую Испанию буллы² со множеством индульгенций для госпиталей и христианских храмов и написал похвальное письмо Кортесу и всем нам – конкистадорам, его товарищам. Такая милостивая резолюция была утверждена императором, когда он вернулся в Испанию из Фландрии; даже более, – Диего Веласкес был отставлен от должности губернатора острова Кубы, так как он без разрешения Его Величества и против воли Королевской Аудьенсии – монахов иеронимитов, которая была на острове Санто Доминго, снарядил войско Панфило де Нарваэса против испанской же армии, а также за то, что был захвачен и содержался в тюрьме аудитор этой Королевской Аудьенсии – Лукас Васкес де Айльон, который отправился с этим войском.

Епископ Бургоса Фонсека сильно огорчился таким оборотом дел, ушел в частную жизнь, даже захворал. Но тут в Испанию прибыли Панфило де Нарваэс, Кристобаль де Тапия, пилот Карденас, которого я раньше упоминал в главе, где говорилось о первом дележе золота и как он был обижен³, а также пилот Гонсало де Умбрия, которому по приказу Кортеса отрубили ногу, поскольку он пытался увести корабль вместе с Хуаном Серменьо и Педро де Эскудеро, которых по приказу Кортеса повесили; прибывшие выдвинули тяжкие обвинения против Кортеса. Разумеется, Фонсека был вне себя от радости и так ловко подстроил дело, что императору прожужжали все уши старыми и новыми кляузами; Его Величество разгневался и передал все на рассмотрение новой полномочной Комиссии.

Пять дней длились прения сторон. Наши поверенные так умело защищали Кортеса, что совершенно посрамили обвинителей, и Комиссия пришла к следующему решению. Все обстоятельства дела явно указывают, что Кортес и мы, люди первого призыва, являемся единственными истинными конкистадорами Новой Испании и добрыми слугами государя. Достойно удивления наше счастье, достойна всяческой похвалы наша храбрость, Диего Веласкесу в его домоганиях – отказать, а денежные претензии рассмотреть в обычном судебном порядке. Кортеса же утвердить губернатором Новой Испании, дав ему полномочия распределять поместья по справедливости. Насчет обвинения Кортеса в смерти Гарая и непризнания патента Кристобаля де Тапии – произвести доследование на месте; двух пилотов – Умбрию и Карденаса, вознаградить. Всех истинных конкистадоров наделить, по их же собственному выбору, энкомьендами с индейцами и всегда давать служебное преимущество. Это решение было одобрено и подписано императором в Вальядолиде 16 мая⁴ 1523 года и скреплено подписью секретаря Его Величества – дона Франсиско де лос Кобоса, который позднее стал старшим командором Ордена де Леона; также Его Величество написал Кортесу и всем нам, его соратникам, благодаря за многие добрые и значительные труды, совершенные нами, и в это же время брат Его Величества король Венгрии дон Фернандо⁵, со своей стороны, также написал Кортесу письмо в ответ на его послание с приложением из многих золотых ювелирных украшений, в котором благодарил Кортеса за великое служение прежде всего Богу и нашему общему сеньору императору.

Наши поверенные немедленно отправили сей документ с решением, а также письма Кортесу и нам, со всем остальным важным материалом в Мешико, причем отрядили для этого Родриго де Паса, двоюродного брата Кортеса – лиценциата Франсиско Нуньеса, и с ними идальго из Эстремадуры, также родственника Кортеса, Франсиско де Лас Касаса. Путь свой они свершили благополучно и прибыли на остров Куба. В Сантьяго де Куба, где находился губернатор Диего Веласкес, они остановились, и решение императора было обнародовано с большой помпой, при звуке труб. Одновременно Родриго де Пас потребовал от Веласкеса точного подсчета его издержек. Такого исхода Веласкес не ждал, он очень огорчился, заболел, а вскоре и умер, в бедности и раздражении. Не менее тяжко пришлось и епископу Фонсеке: высокомилостивое отношение короля к Кортесу убедило его, что Комиссия проведала про все его проделки – и про сговор с Веласкесом, и про утайку королевских ценностей, и про извращение всех наших поступков и дел. Угнетенное его состояние перешло в настоящую длительную хворость.

Когда Франсиско де Лас Касас и Родриго де Пас прибыли в Мешико, радости не было конца; банкеты и увеселения сменяли друг друга, и особые посланцы разосланы были с радостной вестью по всем поселениям, где жили испанцы. На всех, кто так или иначе связаны были с удачной миссией, посыпались подарки и почести. Диего де Ордас и Франсиско де Монтехо, удачные наши поверенные, не забыли в Испании и своих интересов: Его Величество назначил Монтехо губернатором и аделантадо⁶ Юкатана и Косумеля, дав ему также прибавку “дон” к имени и сеньорию; Диего де Ордас утвержден был во всех своих владениях в Новой Испании с присовокуплением огромной новой энкомьенды, а кроме того, в герб его включен был⁷ тот вулкан около Уэшоцинко. Франсиско де Лас Касас назначен был капитаном, и ему дано было изрядное поселение Агуитлан, а Родриго де Пасу отвели несколько очень хороших поселений, и, кроме того, он стал личным секретарем Кортеса и его старшим майордомом; да и другим также дал земли и индейцев Кортес, как в своих владениях у Медельина, так и в других местах. Не забыт был даже маэстро корабля, принесшего столь великую весть: он вернулся в Испанию богатым человеком.

Одновременно почти, но на другом корабле, из Испании прибыли чиновники Асьенды Его Величества: казначей Алонсо де Эстрада, фактор⁸ Гонсало де Саласар, контадор Родриго де Альборнос, веедор Педро Альминдес Чиринос и многие другие персоны.

Мы, конкистадоры первого призыва, разделявшие с Кортесом все радости и невзгоды с самого его отправления с Кубы, полагали, что теперь настало наше время: могучий Кортес, не имея теперь противников во всей Новой Испании, наградит нас в полной мере, тем более, что таково было и повеление короля. Но не тут-то было: как раз мы получили наименее доходные энкомьенды! Конечно, теперь, после стольких лет, не стоит вспоминать об этой обиде, но замечу, что сам Кортес потом не раз сознавался, что поступил неправильно. Ведь он роздал лучшие куски либо новоприбывшим чиновникам, либо родственникам своим и жены, либо иным своим присным и приятелям⁹…

Ко времени своего утверждения Кортес собрал для короля приблизительно 80 000 золотых песо; приготовлен был и подарок императору – нашему королю – чудесная пушка-кулеврина, сделанная из низкопробного золота и серебра, прозванная “Феникс”. На ней стояла следующая надпись: “Никто подобной птицы не узрел; никто еще слугой Кортеса не имел; никто, подобно Вам, и миром не владел”. Все это Кортес послал в Испанию Его Величеству с идальго Диего де Сото, уроженцем Торо, притом, нужно сказать, вовремя. Именно Хуан де Рибера, прежний его секретарь, натворил много бед в Испании. Человек он был дрянной, падкий до наживы – он, например, утаил часть денег, посланных Кортесом отцу, – а кроме того, завистливый, легко забывающий оказанное добро. Он самым низким образом оклеветал Кортеса, и так как он был ловкий говорун и все видели в нем лицо доверенное, его наветам стали верить, тем более, что Нарваэс и Кристобаль де Тапия тоже возобновили свои жалобы Его Величеству на Кортеса. Дело чуть было не приняло опасный поворот, и Кортес мог лишиться всех милостей, но за него вступился герцог де Бехар, очень расположенный к Кортесу, метивший выдать за него свою племянницу донью Хуану де Суньигу. Первый натиск, таким образом, был отражен, а тут подоспели 80 000 золотых песо, подарки и благодарственные письма Кортеса, и делу не было дано хода.

Говорят, что гордая надпись на пушке очень не понравилась другим слугам короля; даже герцог де Бехар видел в ней излишнее самомнение. Но я, по правде, этого не нахожу: какой иной, в самом деле, полководец оказал своему королю столь великие услуги, притом так, что тому это не стоило ни песо? Кто, подобно Кортесу, покорил и просветил целый новый мир? Конечно, говоря о Кортесе, не следовало бы забывать лишь о верных его товарищах!

Кулеврина “Феникс” была переплавлена в Севилье и дала, говорят, сумму в 20 000 дукатов. А слава Кортеса, благодаря этим великим подаркам, прежним и теперешним, распространилась не только по всей Испании, но и по всей Европе.

Кстати, дело Мартина Кортеса с Риберой, укравшего у него несколько тысяч песо из посылки сына, так и не закончилось: уже во время процесса Рибера как-то поел ветчины и тотчас же умер, без покаяния…

Но вернемся к Кортесу, который все еще, не покладая рук, трудился над восстановлением Мешико. Чтоб привлечь засельников, он объявил свободу от налогов и податей, пока все дома не будут вновь построены, дамбы и мосты исправлены, водопровод приведен в прежний вид. Появился и первый госпиталь для больных индейцев, за которыми умело и любовно ухаживал наш Ольмедо.

В это же время прибыли и 12 франсисканцев, посланных нам кардиналом доном фрай Франсиско де лос Ангелесом – генералом¹⁰ Ордена монахов франсисканцев, о посылке которых, в помощь Ольмедо, Кортес давно уже хлопотал. Среди них был и фрай Торибио¹¹, по прозвищу “Мотолиния”, то есть “Бедняк”, которое дали ему мешики. Сильно они ему дивились, ибо знали, что он, отдавая последнее индейцам, нередко ложился голодным, всегда ходил босиком, в плохой одежонке. Любили же они его за то, что он всегда заступался за них. Итак, франсисканцы прибыли в Вера Крус. Узнав об этом, Кортес распорядился о самом торжественном их приеме: всюду по дороге должны были быть построены новые хижины, украшенные зеленью и цветами; встречать их должны были процессии со знаменами и свечами, при колокольном звоне. Сам Кортес при их приближении, вышел далеко за окраину Мешико; его сопровождали мы все без исключения; присутствовал также Куаутемок со своей свитой и множество касиков других городов. Мешики были неслыханно поражены, когда сам грозный Малинче, которого они привыкли почитать, как своих идолов или божеств, поспешно спешился и с видом величайшего смирения пошел навстречу каким-то невзрачным людям в плохой одежде, а затем пытался у них поцеловать руку. Дивились они этому немало, но сами, начиная с Куаутемока, поступили так же.

И помещены были прибывшие в особом доме, где падре Ольмедо заботился о них и куда часто захаживал и Кортес, принося им богатые подарки.

Впрочем, у Кортеса было немало и иных забот. Опасался он, например, новых интриг в Испании, а посему хотел как можно быстрее отправить туда новую партию золота. Короля бы это очень расположило, а герцог де Бехар, видя такое богатство, тем охотнее согласился бы на сватовство к его племяннице, сеньоре донье Хуане де Суньиге.

Вместе с золотом послано было к королю и подробное донесение о последних делах. Между прочим, Кортес сообщил, что Кристобаль де Олид, посланный в Гондурас, отложился, подстрекаемый губернатором Кубы Диего Веласкесом; Кортес испрашивал разрешение судить и наказать ослушника, дабы другим неповадно было подражать ему. Послал он также письмо к своему отцу, сообщая, что вновь назначенный Родриго де Альборнос – ставленник Фонсеки, а посему его враг, который, конечно, будет ему вредить всюду и везде. Пусть Мартин Кортес следит, чтоб донесения Альборноса не испортили положения Кортеса при дворе.

Действительно, Альборнос послал с тем же кораблем доносы и письма к королю и Фонсеке; в них было сказано, что Кортес не только утаивает львиную долю всех доходов, но и является изменником, так как заставляет всех касиков Новой Испании чтить себя как короля, так что о подлинном короле они ничего не знают; отложится ли он совершенно или будет вести двойную игру и далее – сказать трудно, во всяком случае, лучше всего послать бы видного уполномоченного с достаточными военными силами и покончить с Кортесом.

Фонсека, со своей стороны, также разжигал короля, а тут еще подоспели Нарваэс и Кристобаль де Тапия. Невольно уступая столь единодушному мнению, король выразился так: “Хорошо. Ежели все это правда, я сурово расправлюсь с Кортесом. Пусть он знает, что справедливость выше всякого присылаемого золота!”

Вскоре же Его Величество велел адмиралу на Санто Доминго выступить против Кортеса, схватить его и, ежели обвинения подтвердятся, казнить его отсечением головы. Нечего делать, адмиралу пришлось согласиться, но, к счастью, у него не было средств на снаряжение экспедиции, а тем временем Кортес-отец успел все сообщить герцогу де Бехару. Тот рьяно принялся за дело и вскоре добился аудиенции для Мартина Кортеса. Король был в добром настроении, и старый Кортес сумел убедить его во вздорности обвинений и лживости самого Альборноса. Были еще раз рассмотрены реляции самого Кортеса, и король решил, наконец, что для выяснения всей правды следует послать в Новую Испанию надежного, правдивого и независимого человека с неограниченными по сему делу полномочиями. Избран был лиценциат Луис Понсе де Леон, и срок отъезда указан ему был кратчайший. Но на деле он отбыл лишь через… два с половиной года!

 

БЕЗУМНЫЙ ПОХОД

 

В свое время я рассказал, как Кортес послал Кристобаля де Олида в Гондурас и как тот под влиянием губернатора Кубы Диего Веласкеса ему изменил¹. Лишь только Кортес узнал об этом поступке, как он, не имея возможности отправиться самому, послал прибывшего из Кастилии Франсиско де Лас Касаса с 5 кораблями, дав ему на подмогу несколько конкистадоров первого призыва – Педро Морено Медрано, Хуана Нуньеса де Меркадо, Хуана Бельо и других.

Приказ гласил кратко: во что бы то ни стало захватить Кристобаля де Олида. Флот вышел из гавани Вера Круса и после очень удачного перехода прибыл в гавань Триунфо де ла Крус, где находились и корабли Кристобаля де Олида. Не зная, в чем дело, Кристобаль де Олид, тем не менее, послал навстречу две хорошо вооруженные каравеллы [(carabelas)] с запретом входа в гавань. Лас Касас не подчинился; завязался бой, и Олид потерял одну из каравелл и четырех человек, что для него тогда было крупным уроном, а посему он, желая выиграть время и подтянуть разбредшие свои по стране силы, начал как бы мирные переговоры. Лас Касас поддался на эту удочку, несмотря на то, что во время боя ему тайно подбросили письмо, где сторонники Кортеса советовали ему скорее высадиться и захватить Кристобаля де Олида.

Переговоры установили перемирие на сутки, а ночью поднялась ужасная буря: все корабли Лас Касаса со всем их грузом затонули, 30 человек погибли, а остальные, спасшиеся, после двухдневных скитаний, голодные и холодные, должны были сдаться. Еще важнее для Кристобаля де Олида было, что и Лас Касаса удалось захватить; его он и продержал в тюрьме, а с остальных взял присягу верности, после чего они были выпущены на свободу.

Но этим триумф Кристобаля де Олида не ограничился. Дело в том, что часть своих сил он послал к заливу Дульсе [(Golfо Dulce)], где засел некий Хиль Гонсалес де Авила² в качестве губернатора, случайно прибывший в эти края и основавший там город Сан Хиль де Буэна Виста [(San Gil de Buena Vista)]. Окрестные туземцы были очень воинственны, и Хиль Гонсалес де Авила лишь с трудом держался против их напора. Узнав об этом, Кристобаль де Олид задумал ликвидировать весь гарнизон. План не удался; гарнизон отчаянно защищался, и люди Олида потеряли 8 человек. Теперь экспедиция возвращалась: города, правда, не взяли, зато вели нескольких пленных и среди них самого Хиля Гонсалеса де Авилу.

Подобные успехи значительно подняли дух Кристобаля де Олида, и он решил пойти против Нако, большого поселения внутри страны. Взял он с собой и обоих своих пленников, ибо считал себя достаточно сильным, чтобы не опасаться их. В    оспользовавшись его беспечностью, Лас Касас и Хиль Гонсалес быстро составили заговор, опираясь на большое количество сторонников Кортеса, даже среди людей Олида, и решено было напасть на Олида при сигнале: “За короля и Кортеса!”

Между тем, Олид ничего не замечал. Поэтому как-то вечером, когда заговорщики у него ужинали, Лас Касас внезапно вскочил, бросился на Олида и вместе с другими нанес ему множество ран. Олид упал замертво, а те продолжали ужин. Вдруг слышат они голос убитого: “Сюда, друзья, помогите!” Оказывается, Кристобаль де Олид, человек геркулесовой силы, очнулся, встал на ноги и теперь пытался укрыться в кустах, призывая на помощь. Многие солдаты сейчас же бросились к нему, но тут выступил Лас Касас и именем короля и Кортеса повелел им отстать от тирана и самозванца. Солдаты повиновались, отступились от Олида, его вновь схватили, судили и на следующий день обезглавили на торговой площади в Нако.

Так кончил Кристобаль де Олид, храбрец, но властолюбец, столь легко забывший, сколь многим он обязан Кортесу… После его казни командование перешло к Франсиско де Лас Касасу и Хилю Гонсалесу де Авиле, которые действовали в большом единодушии. Лас Касас основал город Трухильо, а Хиль Гонсалес послал небольшой отряд в прежний свой город, Сан Хиль де Буэна Виста, чтобы немного усилить гарнизон, пока он сам не вернется из Новой Испании, куда они с Франсиско де Лас Касасом решили отправиться за дальнейшими подкреплениями…

Кортес, между тем, прождав несколько месяцев и не имея никаких известий об экспедиции Франсиско де Лас Касаса, стал сильно беспокоиться и, не очень надеясь на море, решил самолично отправиться сухим путем в Гондурас на выручку своим.

Приготовления прошли быстро и без задержки. Перво-наперво Кортес позаботился о безопасности Мешико. Крепость и верфи были снабжены пушками; временными губернаторами были назначены казначей Алонсо де Эстрада и контадор Альборнос. До сих пор не понимаю, почему выбор Кортеса остановился на Альборносе. Правда, он тогда еще не знал, что тот всячески чернит его пред королем, но все же это назначение было жалким. Старшим алькальдом стал лиценциат Суасо, а старшим альгуасилом и майордомом всех владений Кортеса – Родриго де Пас. Всеми уважаемого фрай Торибио “Мотолинию” из Ордена Сеньора Сан Франсиско и других священнослужителей Кортес попросил не только заботиться об обращении индейцев, но и о сохранении всего в добром мире и порядке, а Куаутемоку – верховному сеньору Мешико, а также и сеньору Тлакопана, как и другим многим знатным, среди них был весьма знатный Тапиесуела, и остальным старшим касикам, велел отправляться с ним в поход, чтобы не могло возникнуть никаких восстаний. И из провинции Мичоакан привлек многих касиков, и донья Марина, наша переводчица, по-прежнему сопровождала Кортеса, а Херонимо де Агиляра в то время уже не было в живых. Отправились вместе с ним в поход и многие рыцари [(caballeros)] и капитаны, жители Мешико: и Гонсало де Сандоваль, который был старшим альгуасилом, и Луис Марин, и Франсиско Мармолехо, Гонсало Родригес де Окампо, Педро де Ирсио, Авалос и Сааведра, которые были братьями, и Паласиос Рубиос, и Педро де Сауседо “Римский”, и Херонимо Руис де ла Мота, Алонсо де Градо, Санто Крус, уроженец Бургоса, Педро Солис Каскуете, Хуан Харамильо, Алонсо Валиенте и Наваррете, и Серна, и Диего де Масариегос, двоюродный брат казначея, и Хиль Гонсалес де Бенавидес, и Эрнан Лопес де Авила, и Гаспар де Гарника, и множество других; и присоединились священник и два монаха-франсисканца, фламандцы, большие теологи, чтобы проповедовать по дороге. Окружен был Кортес и значительным придворным штатом: при нем были майордом Карранса, дворецкие Хуан де Хасо и Родриго Маньеко, виночерпий Серван Бехарано, кондитер де Сан Мигель, что жил в Оашаке; взято было много столовой посуды из серебра и золота, за которую отвечал Тельо де Медина; и был камердинер Саласар, уроженец Мадрида, и медик лиценциат Педро Лопес, который жил в Мешико, и хирург Диего де Педраса, и множество пажей, среди них был дон Франсиско де Монтехо, он по прошествии времени был капитаном на Юкатане, не путать с его отцом аделантадо³; и конюшенный с конюхами, сокольники, гобоисты, трубачи, акробат и фокусник; не забыли захватить и большое стадо свиней, чтоб в дороге не было недостатка в свежем мясе. Также отправились вместе с ним больше 3 000 мешиков со своим вооружением и много других касиков с их отрядами.

Выступили в октябре 1524 года. За несколько дней до выступления фактор Саласар и веедор Чиринос уговорили лиценциата Суасо, Родриго де Паса и целый ряд конкистадоров первого призыва обратиться к Кортесу с просьбой, чтобы он не оставлял страны, ибо последствия могут быть неожиданные и печальные. Но представление это не изменило решения Кортеса, и тогда многие, особенно Саласар, испросили разрешения сопровождать его хотя бы до Коацакоалькоса. По пути туда Саласар всячески ухаживал за Кортесом, стараясь расположить его к себе рабской услужливостью и льстивыми речами. Он ловко рассчитал свои действия: встречая Кортеса, он срывал свою шляпу и кланялся почти до земли; говоря с ним, он как бы трепетал от почтения и любви. Иногда он, как бы в порыве преданности, желал еще и еще раз удержать Кортеса в стране, нежно распевая⁴: “Ох, дядюшка, давай вернемся! Ох, дядюшка, давай вернемся! Так как видел этим утром горевестную примету!” На что Кортес, вторя ему, отвечал из той же песни: “Так вперед же, мой племянник! Так вперед же, мой племянник! И не верь во все приметы, сбудется, что Бог положит! Так вперед же, мой племянник!”

Так они обменивались любезностями. Да и вообще в начале похода не было недостатка в веселье и удовольствиях. Так, например, Хуан Харамильо отпраздновал недалеко от поселения Орисаба свадьбу с доньей Мариной, нашей переводчицей. А оттуда со многими встречами и приветствиями Кортес направился дальше и по пути к Коацакоалькосу прибыл к большому поселению Уаспалтепек, которое было энкомьенде [(encomienda)] Сандоваля. При его приближении нас всех, живущих вокруг Коацакоалькоса, вытребовали, и многие из нас проскакали путь в 33 легуа, сломя голову, как на пожар, чтобы приветствовать Кортеса. Вот как любили и почитали Кортеса! Он это высоко ценил и с охотой принимал товарищеское поклонение. Впрочем, сейчас же за Уаспалтепеком начались и неудачи: при переправе через большую реку опрокинулось две лодки, и много ценностей и скарба погибло; особенно пострадал новобрачный Хуан Харамильо.

Прием в Коацакоалькосе был отменный: для переправы через большую реку мы согнали до 300 лодок; всюду возвышались триумфальные арки; банкеты, турниры и фейерверки сменяли друг друга… Шесть дней пробыл здесь Кортес. Этот срок весьма ловко использовали фактор Саласар и его креатура, веедор Чиринос. Чуть ли не по-родственному они умоляли Кортеса вернуться, лживо указывая, что у них есть известия, будто Эстрада и Альборнос уже теперь куют ковы против него, Кортеса. Дальше – больше, и, в конце концов, Кортес выдал обоим назначение – сменить, если это окажется необходимым, Эстраду и Альборноса. Это была великая ошибка, корень многих жестоких зол, как мы узнаем. И хотя кое-кто возражал, дело было сделано, а оба молодчика, фактор и веедор, втайне ликуя, внешне же выказывая глубочайшую печаль, простились с Кортесом и отправились обратно в Мешико. Наиболее ловким комедиантом был Саласар: он так и разливался, точно неутешная вдовушка…

Из Коацакоалькоса Кортес написал в Вера Крус своему майордому Симону де Куэнке, чтоб снарядили два корабля с провиантом и подковами, которые должны были идти вдоль берега, сопровождая армию. Кроме того, всем нам, колонистам в Коацакоалькосе, велено было примкнуть к походу. Не того мы ждали! Ведь мы все принадлежали к людям первого призыва, порядком устали, а посему надеялись отдохнуть от своих подвигов, занимаясь земледелием на своих энкомьендах. Теперь же велено было тащиться больше чем за 500 легуа пути, все время по враждебной территории! Но выбора не было, да и отказа быть не могло: если бы кто осмелился на него, его бы быстро призвали к порядку… И вот мы пошли в поход, в котором пробыли больше двух лет и трех месяцев!

Вся армия состояла теперь из 130 конных и 120 аркебузников и арбалетчиков, не считая множества солдат-новобранцев, только что прибывших из Испании. Сам я, в чине капитана, получил начальство над 30 испанцами и 3 000 мешиков и на первых порах должен был охранять фланг нашего движения.

С Тоналы начались наши трудные переправы через реки и водные пространства. В 7 легуа от Тоналы, например, Кортес должен был построить мост через лиман почти в 1/4 легуа пути⁵, грандиозное сооружение, удавшееся как нельзя лучше. Но это было лишь началом: скоро пришлось переправиться через огромную реку Масапа [(Mazapa)], которую моряки назвали Рио де Дос Бокас [(Rio de Dos Bocas – Река Двух Устий)], в верховьях которой лежит Чиапа, затем еще другую, бурную, затем опять широкий лиман. Даже когда мы вошли в большое поселение Копилько и двигались по цветущей мирной долине провинции Чонтальпа [(Chontalpa)], сплошь покрытой плантациями какао, предстояли новые переправы, пока мы не добрались до поселения Сагуатан [(Zaguatan)], где нас встретили касики Табаско с 50 лодками, гружеными маисом и другими припасами.

Дальнейший путь представлял ту же картину⁶: водные переходы были не менее часты, туземцы то бежали, то мирно нас встречали, хотя все время не доверяли нам. Но страна была изобильна, и нужды мы не терпели… В другом поселении, которое называлось Истапа [(Iztapa)], Кортес созвал местных касиков и торговцев, чтобы выяснить маршрут; он им показал большую мешикскую карту на полотне из хенекена [(henequen)], на которой изображены были все поселки вплоть до Гуэйакалы⁷. Они указали, что Гуэйакала по местному называется Большой Акалой, в отличие от другого поселения, Малая Акала, и что местность изобилует крупными реками, так что до другого поселения, которое называется Тамастепек [(Tamaztepeque)], всего в трех днях пути, нужно четырежды переправиться. Тогда Кортес попросил у них лодок, а также работников для наводки мостов. Но они их так и не прислали, а что касается Тамастепека, то он оказался не в “трех”, а в семи днях пути!

Припасы наши вышли, и мы питались разными дикорастущими кореньями. Работать пришлось всем, капитанам и солдатам, с величайшим напряжением, почти всегда в воде: валить лес, вбивать сваи, строить мосты. Целых три дня, например, пошло на мост через довольно широкий лиман, а когда мы стали переправляться, то никакой дороги не нашли, всюду натыкались на густые заросли, где двое суток пришлось прорубаться мечами. Когда же мы, наконец, выбрались, то оказалось, что мы все время кружили и вновь вернулись к прежнему месту.

Кортес сильно печалился, тем более, что всюду раздавались проклятия против него и всего этого похода. Выхода как будто не было. Вдали перед нами вздымались горы, высокие, неприступные, до самого, казалось, неба; сколько раз ни взбирались мы на деревья, все та же картина – над горой ближайшей высится еще большая, и нет им конца-края! К тому же двое наших проводников улизнули, а третий заболел, лежал пластом и ни на что не годился. Но Кортес, никогда не отчаивавшийся, всегда деятельный, нашел и тут выход: вместе с пилотом Педро Лопесом он при помощи компаса и мешикской карты установил нужное направление. Кортес вновь велел нам врубиться в чащу, и через двое суток мы подошли к горам, всё время руководствуясь компасом. Мы лезли все выше и выше, и многие из нас охотно бы бросили все и вернулись в милую Новую Испанию, но отступления ни для кого не было!

Вдруг мы натолкнулись на свежеподрубленное дерево. Мы возликовали, ибо эта примета указывала на близость жилья, и сейчас же сообщили Кортесу о ценной находке. Все встрепенулись, сбросили уныние и с великой надеждой пошли по еле заметной тропинке, которую вскоре удалось найти. Впрочем, до жилья было не близко: нам пришлось переправиться через реку и два болота, и тут только мы наткнулись на селение. Жители бежали, но запасы маиса и овощей остались; мы набросились на них с неистовством долго голодавших. Оправились и наши кони. И мы возблагодарили Бога!

Действительно, напряжение последних дней не прошло для нас даром: акробат Кортеса и трое солдат-новичков умерли от истощения; перемерло также немало индейцев, а остальные стали хилыми и больными. Захворали и все наши музыканты, кроме одного; впрочем, нам было не до музыки, и когда уцелевший трубач, желая нас подбодрить, наигрывал на своем инструменте, всюду ворчали: пора бросить эту ерунду, столь же приятную, как волчий вой; лучше бы раздать всем по горсти маиса.

Если же читатель спросит: а что же сталось со свиным стадом? На это отвечу: повар Кортеса, ловкач и продувная бестия, велел это стадо гнать далеко за нами, в четырех днях пути, а затем заявил, что свиньи погибли от напряжения или от акул и аллигаторов во время речных переправ. Впрочем, всего стада, конечно, не хватило бы и для однодневного прокорма.

Голодуха одно время дошла до того, что кое-кто из наших индейцев тайно поймали несколько туземцев и съели их. Кортес, узнав об этом, разъярился и пригрозил, что в случае повторения он казнит всех участников трапезы, а пока для примера накажет лишь главного зачинщика, одного из мешиков. Людоедство, правда, более не наблюдалось, но оба наших проводника удрали, так как не смогли вынести голода.

Всюду и везде, на более видных местах и перекрестках, мы вырезали кресты и прибивали записки такого содержания: “Здесь проходил Кортес тогда-то”. Делали мы это для отставших и заблудившихся. Много, кстати, помогли нам несколько десятков индейцев из Тамастепека, ловко и быстро устраивавшие мосты на туземный манер, а кроме того, много способствовавшие тому, чтоб население не бежало при нашем приближении.

Когда мы пришли в поселение Сигуатепекад, Кортес отправил двух испанцев на север, к морю, чтоб разузнать о двух кораблях под командой Симона де Куэнки с провиантом. Одним из посланных был Франсиско де Медина, человек исключительной выносливости, весьма сообразительный, хорошо знавший к тому же всю прибрежную полосу. Ему Кортес поручил стать сокомандиром этих кораблей. Но отсюда-то и пошло все несчастье. Франсиско де Медина весьма удачно добрался до кораблей, но когда прежний командир Симон де Куэнка узнал о его поручении и полномочиях, разгорелся спор, перешедший в драку; экипаж тоже разделился на две партии, и произошел настоящий бой, от которого уцелело лишь 7 человек; а эти семеро были убиты индейцами из поселений Шикаланко и Гуэатаста, которые все время следили за братоубийственной распрей; корабли были разграблены и сожжены. Впрочем, обо всем этом мы узнали лишь через два с половиной года.

По указаниям касиков Сигуатепекада, нам до поселения Гуэйакала [(Большая Акала)] надлежало перейти две большие реки и очень опасное болото. Посланные вперед два испанца донесли, что переправа через реки возможна, а о болотах и топях ничего не сказали, да навряд ли сами дошли до них. Вот мы и двинулись вперед, ничего, собственно, путного не зная.

В это время Кортес отрядил меня и Гонсало Мехию, в сопровождении нескольких знатных из Сигуатепекада, в акальские поселки [(Большой и Малой Акалы)]⁸. Их было более 20, часть из них лежала на сухопутье, часть на островах среди болот. Продвигаться, ввиду топкого места, было очень трудно, нелегко было также найти верный путь, ибо три наши проводника-индейца из Сигуатепекада в первую же ночь бежали, боясь встречи с жителями акальских поселений, с которыми они были во вражде. Все же мы достигли первого поселка, где нас приняли почти враждебно. Но на следующий день все изменилось: прибывшие индейские торговцы сообщили о близости Кортеса с большой армией, наши хозяева стали шелковыми, и вся местность охотно согласилась доставлять нам съестные припасы.

Между тем, Кортес двинулся дальше и дошел до самой большой реки⁹, вернее, до лимана. Недавние дожди вздули реку выше обычного, а ширина была столь значительна, что постройка моста казалась несбыточной. Сам Кортес сел в лодку, чтобы выяснить глубину: оказалось четыре двойных локтя, да еще локтя на два донного ила. И все же Кортес велел начать наводку моста!

Индейцы готовили бревна, а испанцы вбивали их в грунт – труд тяжелый, во время которого опять посыпались проклятия по адресу нашего полководца. Стройка шла медленно, а волнение все росло. Кортес как бы ничего не замечал, но, в конце концов, должен был сказать решительное слово: он испросил еще лишь четыре дня, и если за этот срок мост не будет закончен, он подчиниться общему желанию и повернет обратно.

Все теперь зависело от наших индейцев. Кортес с великим умением пришпоривал их то угрозами, то обещаниями. И они, действительно, творили чудеса: работа шла почти круглые сутки – пока одни собирали корешки, дикие плоды и все, что могло идти в пищу, другие валили лес, обтесывали, носили, вколачивали сваи. Конечно, разогрелись при этом виде и испанцы – лихо принялись они за работу, не брезгуя ничем, хотя все еще изрядно ворчали и поругивались. Сам Кортес был всюду и всегда, и вот за четыре дня мост был закончен! Истинное чудо! Ведь одних крупных бревен, толщиной со взрослого человека, пошло более тысячи, не считая настилки, которая весьма искусно прикреплялась лианами. Неказист был мост на вид, но крепок вполне – великолепный пример выносливости и доброй воли индейцев.

Во время стройки Кортес отрядил четырех солдат за провизией вверх по реке. Но ни один не вернулся, все были перебиты индейцами. Мы с товарищем были счастливее, ибо вернулись (как раз мост был только что закончен) со 130 каргами маиса, 80 курами, медом, фасолью, солью и другими плодами. Был поздний вечер. Но все же солдаты нас заприметили. Они давно нас ожидали, так как, подобно Кортесу, верили в мое счастье и мою расторопность. И вот они нас окружили и в один миг растащили всю нашу ношу, ни крошки не оставив ни для Кортеса, ни для Сандоваля, ни для прочих командиров. Как ни упрашивал повар Кортеса, как он ни гнался за похитителями, теребя мешки, чтобы заполучить хоть малую толику, он ничего не добился; в ответ слышались лишь речи вроде: “Вы жрали сочную свинину, когда нам с голоду подводило животы; теперь наш черед подумать о себе!”

Кортес сперва страшно распалился, грозил судом и расправой, но вскоре затих, велел позвать меня и спросил, почему распределение провианта произошло столь незаконно. В ответ я сказал: “Следовало бы Вам выслать охрану навстречу. Впрочем, и тогда бы все расхитили, ведь голод превыше всякой дисциплины”. Кортес согласился, что беда большая и не следует ее увеличивать строгостью и расследованиями, нужда солому ломит, а нужда была большая, подлинная. Потом, окончательно смягчившись и даже повеселев, он обратился ко мне: “Сеньор Берналь Диас дель Кастильо, скажите не в службу, а в дружбу – ведь спрятали же Вы где-нибудь съестное. Уверен, что для себя и для своего друга, Сандоваля, Вы кое-что припасли”. Просительный, смиренный тон растрогал меня, а тут еще Сандоваль с печальным вздохом сказал: “Ей Богу, лишь бы горсть маиса, больше не нужно”. Не мог я более сдержаться и быстро ответил: “Знайте же, в ближайшей деревне оставлено мною 12 карг маиса, три горшка меда, 20 кур, немного соли и две индеанки для печения хлеба. Это – подарок, поднесенный мне туземцами. Сейчас совсем стемнело, лагерь успокоился и заснул, пойдемте принесем эти вещи, пока их у нас не отняли”. Сандоваль обнял меня от души, мы счастливо достали припасы и все по-братски разделили их.

Рассказываю же я об этом, чтобы показать, сколь неожиданные положения могут встретиться полководцу в чужой, вражеской стране: великому Кортесу, грозному генерал-капитану не дали даже горсти маиса! А Сандоваль, известный капитан многих и многих, самолично и тайком должен был отправиться за пищей, так как не уверен был в силе своего приказа!..

Итак, мост был готов, и мы переправились. Но вскоре мы уперлись в болото. Сколько мы ни бросали туда бревен и сучьев – ничто не помогало; лошади погружались по шею, хотя мы подвязывали им лыжи и связки прутьев. К счастью, самая глыбь кончилась вскоре, и мы проложили по опасному месту нечто вроде правильной дамбы, а далее лошади переправлялись то волоком, то вплавь. Оказавшись на сухопутье, мы возблагодарили Бога. Припасов все еще было мало, и мне пришлось опять отправиться в акальское поселение, но на сей раз Кортес заявил, что штука примет иной оборот – никому не удастся их расхватать как попало. Действительно, когда мы привезли более 100 карг маиса и много другой пищи, Кортес сам заведовал и охраной, и правильным распределением.

Наконец, мы достигли Гуэйакалы [(Большой Акалы)], где нас приняли радушно, с подарками, съестных припасов здесь было вдоволь. Стали мы расспрашивать, через переводчицу донью Марину, нет ли поблизости, на побережье, людей с бородами, тоже владеющих конями с кораблями. Ответ получили: да, есть, но в 8 днях пути; число их велико; у них бороды, женщины из Кастилии, лошади и три acales, так они называли корабли. Дорогу нам указывали по полотняной карте, и ясно было, что придется идти опять через многие реки и болота.

Тем не менее, весть эта сильно обрадовала Кортеса, и он решил спешить туда. Посоветовавшись с касиками, он послал нас в числе 80 человек в окрестности за провиантом и лодками. Командовал экспедицией Диего де Масариегос, двоюродный брат казначея Алонсо де Эстрады, оставленного управлять Мешико, недавно лишь прибывший из Испании, на деле же я, ибо Кортес нарочно наметил этого новичка, будучи уверен, что он выпросит меня с собой и всюду будет руководиться моим опытом. Так оно и случилось. Я же говорю об этом не для возвеличивания себя, а потому, что все наши об этом знали, да и Кортес упомянул о сем в своих донесениях. Дело свое мы справили хорошо; правда, из многих селений жители спасались бегством, но припасов мы находили вдоволь, а их-то нам и было нужно.

В лагере, между тем, совершались печальные вещи. В свое время я рассказал, что Куаутемок – великий касик Мешико – и другие знатнейшие мешики сопровождали нас в походе. И вот теперь вдруг выяснилось, что они задумали напасть на нас, всех перебить, а затем вернуться в Мешико, чтобы поднять свой город против оставшихся там чужестранцев. Кортес узнал об этом от двух великих касиков мешиков, которых после крещения звали Тапия и Хуан Веласкес. Этот Хуан Веласкес был генерал-капитаном у Куаутемока, когда мы сражались в Мешико. Подтвердили эти сообщения и кое-кто из остальных касиков: оказывается, что замысел этот возник в самый отчаянный момент нашего похода, когда голод валил всех, и все впали в беспомощное состояние; предполагалось использовать неравенство сил, ведь было мешиков более 3 000 вооруженных с копьями и мечами, и наброситься на нас во время какой-либо переправы. Сам Куаутемок сознался, что такой разговор был, но исходил он будто не от него, да и не все, по его мнению, знали о нем, однако, это были лишь разговоры, а об исполнении никто, дескать, не думал. Что же касается сеньора Тлакопана, то от него добились лишь следующего: часто они с Куаутемоком говорили о том, что лучше бы умереть, чем ежедневно быть свидетелями бесславной гибели стольких своих масеуалей¹⁰ и родственников. Никаких дальнейших свидетельств Кортес не получил и все же он велел повесить Куаутемока и его двоюродного брата сеньора Тлакопана, позволив перед тем, как их повесили, монахам-франсисканцам укрепить их дух и препоручить Богу с помощью переводчицы доньи Марины. А когда их вешали, Куаутемок сказал: “Ох, Малинче! Давно я понял, что эта смерть мне предрешена, и знаю, что речи твои фальшивы, так как ты меня убиваешь несправедливо! Бог тебе судья, поскольку не мной нарушено обещание, когда я сдавался тебе в моем городе Мешико”. Сеньор же Тлакопана сказал, что счастлив умереть вместе со своим сеньором Куаутемоком. И прежде, чем они были повешены, их исповедовали монахи-франсисканцы с помощью переводчицы доньи Марины. Меня лично смерь обоих глубоко огорчила; вспомнил я прежнее их величие, да и те многие услуги, какие они нам оказали в этом походе. И была эта казнь совершенно несправедлива, и считали ее злом все, кто участвовал в походе¹¹. Опасались мы мести со стороны мешиков, а посему продолжали путь с сугубой осторожностью. Но бедные мешики были поглощены собственной бедой и кое-как тащились дальше, помышляя лишь о скором окончании ужасного похода. Зато Кортес становился все тише и мрачнее. Неудача похода, множество испанцев и еще большее количество индейцев, погибавших от болезней и переутомления, укоры совести за слишком поспешную казнь индейских сеньоров – все это легло на него такой тяжестью, что он не находил себе места, лишился сна и часто вскакивал и бродил по ночам. Однажды, когда он таким образом покинул ложе и вышел в соседнее помещение в главном строении поселка, где стояли идолы, он оступился, скатился со ступенек и больно зашиб себе голову. Впрочем, он это старался утаить от всех, сам наложил повязку, а утром выступил с нами в обычное время.

Проводники наши держались точно намеченной по карте дороги. И вот, пройдя по ряду трясин, затем по плоскогорью, мы опять спустились в топи и наткнулись на крупное поселение, только что вновь отстроенное; кругом были болота, а в более доступных местах крепость была защищена стенами и даже башнями. Жители бежали, но весь поселок был наполнен битой птицей в таком количестве, что нас невольно обуяли крайние опасения. Найдено было также большое здание, сверху до низу набитое маленькими копьями, луками и стрелами; зато возделанных полей странным образом нигде не было видно… Но вот вскоре вышли к нам из болота 15 индейцев, касики этого поселка, с униженными просьбами не разорять их домов. Они объяснили, что соседи их, лакандоны¹², изгнали их из прежних насиженных мест в долине и заставили искать убежище в этих неприступных, но и негостеприимных местах. Случилось это столь недавно, что они до сих пор ждут нового набега, а посему перебили всю свою птицу, желая заготовить запас на случай осады.

На следующий день мы наткнулись еще на два поселка того же племени. Назывались они Масатекас¹³, что значило на их языке – поселения или земли дичины, и, действительно, скоро мы спустились в благодатные края, где дичины было изумительно много. Животные нисколько не боялись человека, и в несколько минут мы заполевали более двух десятков. Оказалось, что животные эти считаются священными, никто их не трогает, а посему они и размножились в невероятном количестве. Вскоре наткнулись мы и на прежнее пепелище Масатекас, теперь совершенно пустынное: встретились нам лишь двое индейцев-охотников, несшие пуму и несколько игуан, вроде больших ящериц, очень вкусных.

Наутро мы отправились по широкой удобной дороге, но вскоре она сузилась и скоро превратилась лишь в извилистую тропу. Так пробирались мы до темноты, пока не добрались до новых гор, пред которыми! расстилалась большая водная поверхность. На разведку отряжены были четыре отряда, и один из них захватил две лодки с индейцами. Их привели в лагерь, и донья Марина так сумела их расположить к себе, что они скоро вернулись с множеством других лодок и изрядным запасом провизии из своего поселения Тайясаль¹⁴, на острове посреди воды. Переправа состоялась благополучно, и мы щедро одарили индейцев и их касиков. От них мы также узнали, что испанцы проживают в двух разных местах: в Нито, на берегу моря, и затем в десяти оттуда днях пути, в Нако, внутри страны. Удивились мы этому, но думали, что Кристобаль де Олид почему-то разделил свой отряд надвое, ибо о городе Сан Хиль де Буэна Виста и его строителях мы не имели ни малейшего понятия. В Тайясале был оставлен раненый конь. Несмотря на удачную переправу через большую реку, ночью от нас сбежал негр и две индеанки; а вскоре их примеру последовали и три испанца, которые предпочли остаться у туземцев, нежели продолжать ужасный путь с нами. Сам я тогда тоже страдал от солнечного удара; но жара все же не донимала нас так, как страшный ливень, который в течение трех суток беспрерывно обрушивался на нас. Идти было очень трудно, а тут мы пришли еще в горы, где камни были столь остры, как ножи. Пробовали мы найти иную дорогу, но напрасно. Пришлось идти по режущим остриям. Особенно страдали лошади; они часто оступались, падали на колени и разрезали себе ноги, а одна даже вспорола себе брюхо. Еще хуже был спуск; восемь лошадей пало, а остальные все до единой были переранены; пострадали и люди, а один из нас, Паласиос Рубиос, перешиб себе ногу. С великим облегчением вздохнули мы, когда горы эти, прозванные нами Кремневыми, остались позади, и возблагодарили и восславили Бога.

Вскоре мы должны были подойти к поселению Тайка [(Taica)], где надеялись поесть и отдохнуть. Но пред нами опять выросла могучая река, вздувшаяся от непомерных дождей; неслась она бурно по каменистому руслу с таким шумом и ревом, что его слышно было за добрых два легуа. О переходе вброд нечего было думать, а на постройку моста у нас пошло целых три дня. Когда же мы благополучно переправились и вошли в Тайку, то не только не встретили жителей, но не нашли и припасов, ибо их за время нашей стройки не спеша и дочиста вывезли.

Не того мы ждали! Кровь наша как бы оледенела от ужаса. Что же будет с нами дальше? С лихорадочной поспешностью бросились мы в окрестности, но и там ничего не нашли. Даже личные слуги Кортеса, вышедшие на поиски с проводниками, вернулись с жалкой меркой полуспелого маиса. А ведь был канун Пасхи Святого Воскресения Нашего Спасителя Иисуса Христа¹⁵! С великой печалью встретили мы первый день Пасхи.

Тогда Кортес велел позвать меня и еще несколько наиболее опытных товарищей и сказал: “Не буду тратить лишних слов. Вы хорошо знаете отчаянное положение нашего войска. Прошу Вас, обыщите страну, найдите хлеба!” Нас отправилось пятеро (увязался было Педро де Ирсио, но я его отвел), не считая двух проводников, и к великому нашему счастью после долгих скитаний по топям и горам мы увидели дым крупных костров. Оказывается, сюда укрылись местные беженцы со всеми своими припасами. Нас приняли неплохо, сытно накормили, а ночью подоспело около 1 000 наших мешиков. Мы их нагрузили до отказа, а сами остались на месте, так как удалось найти еще большие склады всякой снеди, и Кортес немедленно забрал и это… Вот как истерзанное наше войско насытилось. Недаром же в Тайке мы пробыли пять дней.

Кстати, о наших мостах. Они сохранялись в течение многих лет, когда вся страна давным-давно уже покорилась нашему государю. Когда проезжие испанцы видели эти громады, успешно противостоявшие силам природы и зубу времени, они восхищенно восклицали: “А, вот они каковы, эти мосты Кортеса!” Так некогда в древности говаривали: “А, вот они каковы, столпы Геркулеса!”… После другого поселения, которое называлось Тания [(Tania)], мы опять попали в лабиринт ручьев и рек. Проводники наши сбежали, ливни продолжались, и мы не знали, как и куда идти. Кортес опять хмурился и, наконец, вызвал охотников для поимки проводников или нахождения годного пути. Вызвались Педро де Ирсио и Франсиско Мармолехо, каждый забрал с собой несколько товарищей, но на третий день они вернулись ни с чем. Тогда Кортес, еще более огорченный, обратился ко мне – он послал Сандоваля с просьбами и уговорами, так как знал, что я болен. Я отказался. Но Сандаваль до тех пор настаивал, пока я не согласился, несмотря на свое болезненное состояние. Выбрал я себе двух надежных спутников, и мы пошли. Долгое время мы пробирались вдоль речонки, но вот на пригорке мы увидели подрубленный сук, известную путевую наметку индейцев; мы пошли по этим наметками и через час выбрались на поляну, засеянную маисом, далее шли хижины, и в одной из них слышался разговор. Мы пока что схоронились, а ночью осторожно прокрались к спящим, захватили трех индейцев и двух молодых индеанок и с ними вместе вернулись в лагерь, взяв кур и маис. Первым нас заметил Сандоваль и бросился к Кортесу с радостным известием. У Кортеса как раз был Педро де Ирсио, за последнее время особенно меня недолюбливавший, посему Сандоваль, желая уколоть Ирсио, заметил: “А ведь Берналь Диас дель Кастильо был прав, когда в свое время не взял с собой некоторых людей, умеющих лишь говорить о графе де Дуруэньи и его сыне доне Педро Гироне (такова была излюбленная тема Педро де Ирсио!). Нет, Берналь Диас дель Кастильо – молодец, и напрасно Вы, сеньор Педро де Ирсио, стараетесь его очернить пред Кортесом и мною!” Все присутствующие засмеялись, а Кортес горячо меня благодарил. Впрочем, наград я не хотел, да я их и не получил. Достаточно, что, вспоминая этот поход Кортеса, будут вспоминать и меня…

Захваченные индейцы нам очень пригодились: по их указаниям мы легко добрались до Околисте [(Ocolizte)], крупного поселения – более 200 домов, ныне брошенного населением, где, однако, мы нашли массу маиса и овощей. Удалось нам, наконец, повидать и местных индейцев, и они объявили, что испанцы живут в двух лишь днях пути, на берегу моря. Тогда Кортес послал вперед Сандоваля с 6 солдатами, чтобы разузнать подробнее положение отряда Кристобаля де Олида, ибо другого капитана мы не чаяли встретить в этих местах.

Сандоваль пошел вдоль реки и скоро увидел лодку, которая готова была причалить. Он легко ею завладел; оказалось, что она держала курс в залив Дульсе, куда везли соль, маис и разный индейский товар. Теперь, в лодке, дело пошло быстрее и спокойнее, скоро вошли в большой залив, и тут Сандоваль увидел, наконец, четырех испанцев, которые были посланы из города Сан Хиль де Буэна Виста для сбора пищи. В колонии был большой недостаток, все переболели, окрестные индейцы наносили урон за уроном и уже убили, после отъезда Хиля Гонсалеса де Авилы, 10 солдат. Выходили поэтому с великой опаской. Указанные четверо как раз собирали кокосовые орехи, когда увидели приближашуюся к ним лодку: они очень испугались и, хотя вскоре убедились, что это не индейцы, тем не менее, не знали – бежать ли им или оставаться на месте. Сандоваль успокоил их, и понемногу они рассказали ему о всех событиях: о постройке их колонии, гибели флота Лас Касаса, о пленении Лас Касаса и Хиля Гонсалеса де Авилы Кристобалем де Олидом, о казни Олида в Нако и об отъезде обоих капитанов в Мешико. Далее они точно указали, сколько народа теперь в живых, а также сообщили о тяжкой голодухе и о том, что недавно им пришлось повесить коменданта города, так как он противился возвращению на Кубу.

Сандоваль забрал с собой колонистов, дабы они не предупредили о приходе Кортеса, и быстро вернулся к армии. Кортес был доволен и радостен и немедленно двинулся в Сан Хиль де Буэна Виста. Там уже считали своих посланных погибшими, а теперь, увидав большое войско (сперва колонисты тоже испугались) и узнав, что это прибыл сам знаменитый Кортес, возликовали, и каждый спешил первым приветствовать дорогого гостя, даже какие-то припасы появились от полноты сердца, но это была, разумеется, капля в море.

Четыре дня длился переход через громадную реку; а есть при этом у нас почитай, что не было ничего. Не лучше было и в городке с его 40 испанцами, 4 испанками и двумя мулатками; все они были больны и желты, ибо хлеб не видали уже много месяцев. Кортесу пришлось опять отрядить людей на фуражировку в окрестности, и когда те нашли обильные поля, он отправил туда и Сандоваля с большей частью армии, так как места эти лежали по пути в Нако. А тут, к счастью, подошло судно с Кубы с грузом солонины и прочих деликатесов. Мы сильно налегли на эти припасы, но колонисты настолько были расстроены длительным недоеданием, что хорошая и обильная пища свела многих в могилу.

Пользуясь моментом, Кортес на местной бригантине и нескольких лодках поднялся вверх по реке, где имел несколько столкновений с индейцами. Местность показалась ему плодородной, но настолько мало заселенной, что колонии по реке учреждать не стоило. Зато, когда он по возвращении поехал по морю и набрел на прекрасную гавань в Пуэрто де Кабальос, он построил город Нативидад, ибо Сан Хиль де Буэна Виста был избран неудачно.

Далее Кортес намеревался пойти в новый город¹⁶ Трухильо, чтоб замирить тамошние окрестности. Для этого он хотел иметь непременно хоть десяток дюжих людей из Коацакоалькоса, а так как мы все были у Сандоваля, он обратился к нему. Сандоваль в то время не добрался еще до Нако, так как по пути приходилось иметь множество стычек. Когда же он прибыл туда, весь этот большой поселок был совершенно пуст. Еды, впрочем, мы нашли достаточно, а, кроме того, открыли чудесный ключ, дававший самую лучшую во всей Новой Испании питьевую воду. Население быстро привыкло к нам, ибо убедилось, что мы требуем лишь то, что им нетрудно дать; вернулись понемногу и жители Нако.

Из Нако уже Сандоваль и послал Кортесу желанных ему десять опытных людей, я лично уклонился, ибо все еще не поправился окончательно, и Сандоваль был очень доволен моим решением. Кортес же, сейчас по их прибытии, сел на корабли и отправился в Трухильо, куда и прибыл на шестой день. Прием был восторженный: все высыпали на берег, и даже окрестные индейцы сбежались целыми толпами, чтобы поглазеть на Малинче, победителя Мешико. И после Кортес говорил с касиками четырех главных поселений с помощью доньи Марины о разном, касательно нашей святой веры, и что все мы вассалы великого императора дона Карлоса, множество великих сеньоров – его вассалы, и он нас послал в эти места для истребления содомского греха, грабежей и идолопоклонства и для того, чтобы не ели человеческое мясо, не совершались жертвоприношения, не было воровства и не было войн одних с другими, но чтобы все стали новообращенными братьями, а также, чтобы повиновались ему, королю и сеньору, и платили подати и служили, как все его вассалы; и было сказано и многое другое доньей Мариной полезное, чтобы они признали власть Его Величества; и те, что были наказаны, два монаха-франсисканца, хорошие и набожные, успели обучить испанскому языку двух мешиков, которые также переводили с этого языка; и все добровольно, по закону, признали власть нашего короля и сеньора. И все касики стали вассалами Его Величества. Лишь несколько горных поселков не подчинились добровольно и не приняли подданства нашего короля; но и они много наслышались о Кортесе и звали его по-своему: el capitan Huehue de Marina, то есть: старый Маринин¹⁷ вождь.

Между тем, в Трухильо пошли болезни. Люди так и валились. Кортес отправил больных на Кубу, причем, кстати, хотел известить Королевскую Аудьенсию на острове Санто Доминго о положении дел. Но корабль погиб недалеко от Гаваны, и лишь немногие спаслись на его останках. Только тогда и узнали, что Кортес еще жив, что войско цело, хотя и нуждается сильно в съестных припасах, вине, лошадях. Радость была очень велика. С Санто Доминго сейчас же отправили два корабля с лошадьми, платьем и множеством прекрасных вещей. Распространилась добрая весть о нашем спасении и по всей Новой Испании, где давным-давно уже считали всех погибшими.

Между тем, Кортес узнал от индейцев, что на близлежащих, в 8 легуа, Гуанахских островах появился корабль с вооруженными аркебузами и арбалетами испанцами, которые хотят там обосноваться и подчиняют местных индейцев. Сейчас же отправлен был хорошо вооруженный корабль с приказом: во что бы то ни стало схватить этих людей. Индейцы, со своей стороны, деятельно помогали и тоже выставили несколько военных пирог. Но налетчики, видя приближающийся грозный корабль, бросились наутек. Позднее мы узнали, что предводителем этих бродяг был некий бакалавр Морено, сосланный за “хорошие” дела в Номбре де Дьос¹⁸. На Гуанахские острова он попал либо случайно, занесенный течением, либо нарочно, охотясь за рабами.

Но вернемся к Сандовалю в город Нако. Он неожиданно увеличил свои силы целым отрядом под командой некоего Педро де Гарро. Дело в том, что капитан Франсиско Эрнандес, который был человек губернатора Тьерра Фирме – Педро Ариаса де Авилы, казнившего Бальбоа – мужа свой дочери доньи Изабеллы Ариас де Пеньялосы, строил новые города в Никарагуа и послал оттуда Гарро во внутрь страны. Тот мало церемонился с индейцами, и касики из двух индейских поселений пожаловались Сандовалю, который внезапно обрушился на Гарро и захватил его вместе со всем отрядом. Узнав, что они попали в руки Кортеса, они вполне успокоились, так как, по их словам, давно об этом мечтали. Тогда Сандоваль отрядил десятерых из нас – я тоже был среди них – и пятерых из людей Гарро, к самому Кортесу в Трухильо. Переход был тяжкий, изобиловавший опасными переправами через реки и болота, многими стычками, отсутствием еды и годного питья; индейцы, не зная, что мы принадлежим к войску Кортеса, считали нас за авантюристов, каких тогда развелось очень много. К морю мы вышли около Триунфо де ла Круса, где видели остатки разбившихся кораблей¹⁹; а оттуда уже пошли куда бодрее, пока не прибыли в Трухильо. Еще за городом мы встретили Кортеса, прогуливавшегося по взморью. Он нас сразу узнал и даже прослезился от радости: “Друзья, счастлив Вас видеть! Если бы Вы знали, как я скучал по Вас всех!” Но вид у Кортеса был ужасный: лицо бледное, глаза ввалившиеся, безжалостно его трепала лихорадка, и бесчеловечно терзался он неизвестностью, не ведая, что происходит в Мешико.

Ужинали мы у Кортеса. Но, увы, какая скудость! Напрасно мы, например, думали полакомиться кусочком хлеба! Оба корабля с Санто Доминго уже прибыли к тому времени, но припасов забыли погрузить, а все эти платья и безделушки только растравляли тщеславие и облегчали кошель.

 

ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРТЕСА

 

Вскоре после нашего прибытия в Трухильо пришло судно из Гаваны, посланное лиценциатом Суасо, с кое-какими припасами и очень печальными вестями, столь печальными, что больной Кортес громко разрыдался и только на следующий день смог сообщить нам подробности. Оказывается, в Мешико распространен был слух о гибели всей армии; вследствие этого имущество наше было продано с молотка, а индейцы наши переданы другим лицам. Далее сообщалось, что Его Величество, поверив доносам и наветам Альборноса, вновь распалился на Кортеса, и лишь заступничество герцога де Бехара спасло его от полной немилости, во всяком случае, Нарваэс получил патент на завоевание стран вокруг реки Пальмас, некий Нуньо де Гусман¹ назначен губернатором в Пануко, зато старый враг Кортеса, епископ Бургоса Фонсека, умер.

Что касается Новой Испании, то новости были из рук вон плохи. Фактор Гонсало де Саласар и его креатура, Педро Альминдес Чиринос, весьма ловко пустили в ход назначение, неосторожно данное им в Коацакоалькосе Кортесом. Кое-кого из конкистадоров первого призыва они перетянули на свою сторону, а затем повели открытую интригу против обоих заместителей Кортеса, Эстрады и Альборноса, заявляя, что те неспособны, их нужно сместить и заменить ими самими. Пошли ссоры и столкновения, сперва словесные, потом с оружием в руках, Саласар схватил Эстраду и Альборноса и бросил их в темницу. Но от этого распри лишь усилились, не проходило дня без вооруженных стычек; правосудие принуждено было молчать и старший алькальд Суасо вынужденно бездействовал, Родриго де Пас тоже арестован, даже внутри борющихся партий пошли несогласия и раздоры. Воспользовавшись общей неурядицей, восстали сапотеки, зашевелилась провинция миштеков, веедор Чиринос пошел было их усмирять, да так и вернулся ни с чем.

А тут еще усилилась уверенность в гибели Кортеса. Распространил ее, хотя невольно, Диего де Ордас, только что вернувшийся из Испании. Видя ужасное положение вещей, он сам вызвался отправиться за точными вестями, сел на корабль, но добрался лишь до поселения Шикаланго, где полегли Симон де Куэнка, капитан Франсиско де Медина и остальные испанцы, что были с ними, собрал там сведения и вернулся с полной уверенностью в гибели экспедиции Кортеса. Вернувшись в Вера Крус, он письменно известил об этом Саласара, с которым сблизился уже порядочно, а потом поспешил на Кубу закупать коней и рогатый скот.

Саласар, разумеется, не утаивал полученных известий. Множество людей облеклись в траур и, собравшись той же ночью в соборе Сеньора Сантьяго и его внутреннем дворе, недалеко от Тлателолько, там, где раньше было святилище главного идола – Уицилопочтли, отслужили, как полагается, мессу за упокой души Кортеса, доньи Марины, капитана Сандоваля и остальных и поставили памятник. Затем Саласар через герольдов объявил себя губернатором и генерал-капитаном всей Новой Испании и, кстати, разрешил мнимым вдовам избрать себе новых мужей.

Но тут прибыли в Мешико Франсиско де Лас Касас и Хиль Гонсалес де Авила. Они громогласно заявили, что все распространившиеся слухи невероятны и неверны, что Кортес, по-видимому, жив, а если уж случилась такая беда, то не фактору Саласару править Новой Испанией – найдется более достойный. Действительно, они списались по этому поводу с Педро де Альварадо, но тот, видя откровенную тиранию Саласара и узнав, что он давно жаждет его извести, побоялся покинуть свою провинцию.

Саласар давно уже набрал уйму денег, чтоб послать ее, вместе с тайными донесениями, в Испанию, к Его Величеству. Франсиско де Лас Касас, лиценциат Суасо, Родриго де Пас и некоторые другие решили этого не допустить и послали Франсиско де Лас Касаса в Вера Крус, чтоб задержать отправку. Но Саласар их опередил, Франсиско де Лас Касас был схвачен и вместе с Хилем Гонсалесом де Авилой отправлен в Испанию, дабы их там судили за казнь Кристобаля де Олида. Суасо был брошен в тюрьму, а затем навьючен на мула и отправлен в Вера Крус, откуда его перевезли на Кубу, Родриго де Пас был повешен. Несколько более начеку были те солдаты и жители Мешико, которые все еще оставались верны Кортесу. Они забаррикадировались в монастыре франсисканцев, и хотя их было немного, тем не менее, Саласар счел себя в опасности – все оружие было перевезено из арсенала в его дворец, пушки были сняты с кораблей и укреплений для охраны того же дворца, свою же особу он окружил отрядом телохранителей.

Вот что сообщал Суасо Кортесу. Он умолял его быть осторожным, ежели он намеревается отправиться в Мешико, ибо Саласар обвинил его, Кортеса, в подлогах и хищениях, и соответствующие доносы уже пошли к королю. Сообщил он также, что падре Ольмедо, вскоре после ухода Кортеса, скончался, весь Мешико оплакивал его, индейцы не ели три дня, от смерти его и до похорон, а похороны состоялись пышные и трогательные. “Словом, – так кончал Суасо свое послание, – в Мешико срам и ужас. Все погибло. Пишу Вам с Кубы, куда меня, старшего алькальда, сослали незаконно и насильно”.

Такие известия исполнили нас и скорбью, и гневом. Даже против самого Кортеса послышались нарекания и жалобы, мы единодушно требовали – немедленно сесть на те три корабля, которые находились при нас, и нагрянуть в Мешико. Но Кортес спокойно и с большим достоинством выдержал наш напор: “Нет, товарищи, с предателями, подобно Саласару, нужно поступать осторожно и мудро. Я возьму с собой пять-шесть из вас и высажусь в какой-либо малой гавани, дабы прибытие мое не разгласилось, пока не доберусь до самого Мешико. К тому же у Сандоваля в Нако немного народу, а ведь ему придется пойти сухим путем, через неспокойную Гватемалу, поэтому, Вам, сеньор Луис Марин, нужно отправиться к нему на подмогу и вместе с ним двинуться в Мешико”.

Очень просил я Кортеса взять меня с собой, но он ответил отказом и весьма серьезными соображениями: “Кроме того, нельзя же Вам оставить друга Вашего, Сандоваля”. Итак, мы двинулись по назначению. К нам присоединился и Диего де Годой, комендант Пуэрто де Кабальоса, со слабосильной командой, ибо климат в Нако был куда лучше и здоровее. Не скоро и не без опасностей добрались мы до Сандоваля, а затем немедля направились с ним по пути в Новую Испанию.

Кортес сел на корабль в Трухильо, но не в добрый час: дважды он должен был вернуться в гавань: один раз из-за бури, другой – из-за поломки мачты. Болезнь его усилилась, а настроение духа все ухудшалось, и вот он задумал отложить отъезд до более благоприятного времени. Трех конных гонцов послал он к нам, чтоб задержать наше наступление. Но мы встретили это решение с негодованием, посыпались проклятия, брань, клятвы, насмешки – все горели желанием идти на Мешико, и Сандовалю еле-еле удалось уговорить разбушевавшихся подождать хотя-бы до тех пор, пока и Кортес, узнав наше настроение, даст свое согласие. Мы составили соответствующее письмо, затем пришел на него ответ, но без отмены прежнего приказа. Тогда сам Сандоваль поехал в Трухильо, чем сильно обрадовал Кортеса. И все же решение осталось неизменным. Единственное, чего смог добиться Сандоваль, это – в Мешико Кортес отправляет одного из своих близких слуг, Мартина Дорантеса, умного и осторожного человека; он уполномочивается передать управление страной, до возвращения Кортеса, в руки Педро де Альварадо и Франсиско де Лас Касаса, а если их не окажется, то казначея Алонсо де Эстрады и контадора Альборноса, для которых Кортес дал дружеское письмо, хотя в то время уже знал о происках и наветах Альборноса. Сам Мартин Дорантес должен был высадиться между Вера Крусом и Пануко, без всяких провожатых, а корабль, привезший его, немедленно уйти.

Так оно и случилось. Мартин Дорантес благополучно прибыл и, переодетый простым колонистом, пешком направился в Мешико. Бумаги он нес в ладанке на груди. Вскоре он встретил испанцев, хотя и избегал населенные места, но никто его не признал, ибо за два года и три месяца отсутствия он сильно изменился, да и назвал себя бедняком Хуаном де Флечильей.

На четвертый день, под вечер, он пришел в Мешико и направился прямо в монастырь франсискан-цев, где застал множество сторонников Кортеса, в том числе и монахов-франсисканцев, среди которых были фрай Торибио “Мотолиния” и фрай Диего де Альтамирано. Восторг был безграничен, все возблагодарили Бога, когда он объявил себя и предъявил письма, раздались виваты, люди обнимались, чуть не плясали; выходы были немедленно закрыты, дабы никто не узнал о прибытии дорогого гонца, а в полночь привели Эстраду и Альборноса и, обсудив все дело, решили назавтра попытаться захватить фактора Гонсало де Саласара.

Всю ночь длились приготовления, а рано утром все отправились к дому фактора с криками: “Да здравствует король наш сеньор! Да здравствует Эрнан Кортес, который жив, как то свидетельствует его верный слуга Дорантес!” Слыша это, жители выбегали из домов, кое-как одетые, но запасшись оружием. Фактор Саласар приготовил было отпор, пушкари стояли с дымящимися фитилями подле орудий, за ними толпились телохранители, но толпа проникла в дом через балконы, да и гарнизон не очень-то защищался, а пушкари прямо нарочно действовали вяло, и Саласара, выбивавшегося из сил при виде грозной опасности, удалось схватить живьем и посадить в деревянную клетку. Весть о случившемся быстро распространилась по провинциям, а посему вскоре пойман был и улизнувший Чиринос и посажен вместе с фактором.

Сейчас же послали гонца к Педро де Альварадо в Гватемалу, чтоб известить его о повороте дела и просить его прибыть в Мешико, но не прямым путем, а через Трухильо, что было не так уж далеко, дабы побудить Кортеса к наискорейшему возвращению. Спешность была очень нужна, ибо кое-где поднимались уже недовольные, да и Альборнос стал вести себя двусмысленно. Дела с каждым днем запутывались все более, а посему, недолго думая, снарядили еще особый корабль, и фрай Диего де Альтамирано и отправился на нем прямо к Кортесу.

Между тем, заговор все же состоялся, и лишь счастливый случай посрамил его. А именно: слесарь, которому был заказан подобранный ключ для клетки Саласара, в самый последний момент донес казначею Алонсо де Эстраде, который в первую голову должен был быть убит. Тот ринулся по свежему следу и накрыл сборище из 20 заговорщиков, самых главных, вина их была очевидна, и расправа последовала немедленно. При этом выяснилось, что Альборнос был также замешан. Между тем, фрай Диего де Альтамирано прибыл к Кортесу и сумел настоять на немедленном отбытии. Кортес отказался от сухопутного пути, так как ввиду апреля месяца море было спокойно. Решено было подождать лишь капитана Гонсало де Сандоваля, который с 60 солдатами находился в Оланчо, далеко в глубине страны. А попал он туда следующим образом. Люди того Педро Ариаса де Авилы², который строил города в Никарагуа, напали на Оланчо и сильно пограбили окрестности. Теперь Сандоваль должен был их наказать, что он и выполнил, когда его настиг гонец Кортеса. Быстро он вернулся в Трухильо, все время мечтая о Мешико. Но получилась новая задержка. Ко дню отъезда Кортес так расхворался, что не чаял оправиться. Когда же выздоровление наступило, он с нетерпением устремился в Гавану. Переезд был великолепен, а встреча изумительна. Его окружили всяческими заботами, но он уже через пять суток поехал дальше, благо из Мешико пришли добрые вести. Через 12 дней он уже прибыл в Медельин и высадился с 20 надежными товарищами. До близкого Вера Круса Кортес хотел дойти пешком, но на его счастье как раз гнали табун лошадей и мулов, он его задержал и, быстро проехав 5 легуа, прибыл в Вера Крус.

Нагрянул он туда нежданно-негаданно. Было лишь два часа утра, и он со всеми спутниками мог остановиться лишь в местном соборе, который никогда не закрывался. Тут их и увидел ризничий, когда пришел для уборки; Кортеса он не знал в лицо, ибо лишь недавно прибыл из Испании, испугался при виде стольких вооруженных и с громким криком бросился на улицу. Сбежались вооруженные жители и в энергичных выражениях потребовали оставить собор. Кортес ответил им, и тут только его узнали, ибо болезнь и волнения сильно его изменили. Сбежался весь город, ибо всякий спешил принести ему почтительнейшее поздравление. Было тут и немало старых его товарищей, всех он узнавал, называл по имени, жал руки, обнимал и растроганно с ними беседовал. Отслужили мессу и с великим торжеством повели гостя в самое лучшее помещение. Целую неделю отдыхал здесь Кортес, и целую неделю продолжались празднества и ликование.

Не меньшая радость охватила Мешико и всю страну. Отовсюду индейцы, не говоря уже об испанцах, присылали подарки и подношения; дорога в Мешико лихорадочно исправлялась, и на всех остановках воздвигнуты были павильоны. Большие толпы целыми днями ждали приезда, а затем примыкали к Кортесу, так что к Мешико подошло целое войско. Особенно усердствовала Тлашкала и самые знатные люди то пели, то плясали пред Малинче. Танцами же встретили его и касики Тескоко, куда, кстати, выехал и Альборнос, желая такой предупредительностью загладить возможное дурное впечатление.

Из самого Мешико навстречу вышли все власти и все чиновники, во главе с Эстрадой. Оркестры игграли. Касики нарядились в роскошные военные уборы времен Куаутемока. Озеро покрыто было лодками, и отовсюду неслись крики и приветствия. На всех улицах громадного города весь день шла праздничная сутолока и веселая неразбериха, а вечером была иллюминация окон и балконов. Воистину, его приветствовали точно властелина, и еще много дней со всех сторон стекались посольства с подарками из отдаленнейших провинций.

Кортес вернулся в Мешико в июне 1526 года. Уже через несколько дней начался процесс против Саласара, Чириноса и других мятежников. Тянулся он неимоверно долго, и я знаю из хороших источников, что в Испании такая затяжка произвела неблагоприятное впечатление.

 

КОРТЕС НЕ У ВЛАСТИ

 

Напомню¹, что в свое время император решил послать лиценциата Луиса Понсе де Леона в Новую Испанию, дабы потребовать от Кортеса полного отчета и, в случае нужды, привлечь его к ответственности. Сборы его длились неимоверно долго, но, наконец, он все же высадился в Вера Крусе. Кортес встретил его с великим почетом, и тот, согласно воле монарха, тотчас вступил в управление всеми делами Новой Испании и секретным образом сообщил Кортесу о всех возведенных на него обвинениях. Кортес легко доказал их вздорность. Но этим дело не ограничилось: фрай Томас Ортис, умный, но лукавый человек, прибывший вместе с лиценциатом, то и дело давал понять Кортесу, что есть еще ряд претензий угрожающего характера и что Луис Понсе де Леон имеет неограниченные полномочия, вплоть до вынесения смертного приговора. Конечно, монах хотел урвать малую толику золота, но Кортес не дал себя запугать, а, наоборот, заявил, что от короля за свои услуги он ждет не кары, а награды.

Затем Луис Понсе де Леон через глашатаев оповестил, что всякий, кто имеет жалобы или претензии, может их предъявить. Началось множество мелких, скучных процессов. До наиболее же крупного и интересного вопроса Луис Понсе де Леон так и не добрался, именно до широкого и справедливого, по мере заслуг, распределения земель между подлинными конкистадорами: он заболел злокачественной лихорадкой и вскоре скончался. Своим преемником он назначил лиценциата Маркоса де Агиляра, но с условием, чтоб он вступил в должность лишь после специального на то разрешения Его Величества.

Новый наместник был человек слабосильный, чахоточный, без всякого веса. Враги Кортеса требовали, чтоб он немедленно продолжал расследования, а друзья, наоборот, указывали, что Луис Понсе де Леон не имел права назначать от себя “наместника”, а посему ему придется либо совсем уступить управление страной Кортесу, либо править совместно с ним. Впрочем, сам Кортес противился и той, и другой комбинации.

Как раз в это время прибыли мы, под предводительством Луиса Марина, из Нако в Мешико. Долго мы в Нако ждали известий о Кортесе, но все его и Сандоваля письма перехватывались. Тогда было отряжено 10 всадников (среди них был и я) в Трухильо, но уже в начале пути нам встретились два больных испанца, сообщивших об отъезде Кортеса, затем прибыло и письмо с официальным об этом сообщением. То-то была радость! Мы тотчас же пустились в путь по направлению к Гватемале, где вскоре соединились с Педро де Альварадо и его отрядом. Альварадо тоже был рад, что ему не нужно идти в далекий Трухильо на выручку Кортесу.

Вся страна была объята открытым мятежом. Всюду мы должны были пробиваться силой. К тому же раз нас застигло изрядное землетрясение: земля так тряслась, что многие из нас попадали, но другого ущерба мы не потерпели, хотя толчки продолжались долго и многократно.

Чем ближе к Мешико, тем больше росло наше нетерпение. Из Чалько мы послали гонца, что идем мы, его старые товарищи, числом 80, во главе с Альварадо. На это сообщение Кортес тотчас пустился нам навстречу до Истапалапана, причем участвовали в этом не только свита, боевые наши друзья, но и все власти города. В Мешико, в главном кафедральном соборе возблагодарили мы Нашего Сеньора Иисуса Христа, в доме Кортеса дан был роскошный банкет в нашу честь, а по окончании его нас развели в прекрасно обставленные помещения. Наутро мы были завалены подарками: и от Кортеса, и от Сандоваля, и от многих других. Представились мы в этот день и губернатору Маркосу Агиляру, причем просили его назначить нам энкомьенды с индейцами поближе к Мешико, он охотно соглашался, но указал, что в настоящий момент у него нет еще полноты власти.

Вернулся вскоре с Кубы и Диего де Ордас. За него крепко принялись и сам Кортес, и другие, ибо его легкомысленная доверчивость положила начало всем бедам и смутам. Но он отрицал за собой всякую вину и все сваливал на извращения Саласара и его козни. Впрочем, Кортес быстро помирился с умным и изворотливым Ордасом. Ведь это он, Ордас, заметил раньше других, что с момента прибытия Луиса Понсе де Леона Кортеса чтут и боятся меньше. Он же и дал совет, чтоб Кортес наверстал утраченное: пусть он живет пышнее, как гран-сеньор, пусть принимает представляющихся ему, сидя под балдахином, пусть зовет себя не просто Кортесом, а дон Эрнан Кортес. Скажу прямо, что Кортесу такие советы пришлись по сердцу. Но мы, конкистадоры первого призыва, так и не могли привыкнуть к новым пышным наименованиям; вот и я, в продолжение всей своей книги, называл нашего товарища и полководца просто Кортесом. Да и чем имя Кортес хуже и менее славно, нежели Цезарь, Помпеи, Ганнибал?

Маркоc де Агиляр, губернатор, с каждым днем все угасал, чахотка все усиливалась, а тут привязалась еще лихая лихорадка. Через восемь месяцев его не стало. Своим преемником он наметил казначея Алонсо де Эстраду, но с теми же оговорками и ограничениями, какие указаны были Луисом Понсе де Леоном по отношению к нему самому. Но Эстрада, к сожалению, не сумел использовать даже долю власти. Нуньо де Гусман, бывший в Пануко, с каждым днем все наглел и спокойно нарушал королевские указы, в конце концов он дошел до того, что стал переходить границы Мешико, вмешиваться в его внутренние дела, совершать насилие и даже казнить людей.

При таких условиях городской совет Мешико не раз обращался к Эстраде с просьбой – разделить власть с Кортесом. Но Эстрада уклонялся, да и Кортес этого не хотел, опасаясь новых наговоров и козней. Наконец, решили к Эстраде приставить Гонсало де Сандоваля. Вышло как будто хорошо, но враги Кортеса все же не дремали: выдумывались лживые обвинения, между прочим, будто Кортес отравил Луиса Понсе де Леона, Маркоса де Агиляра и Гарая, а теперь хочет извести еще Саласара и Чириноса.

Подлая эта клевета была записана и отправлена в Испанию, куда только что прибыл контадор Альборнос и еще усилил кутерьму. Откуда ни возьмись, всплыли и прежние обвинения. Словом, император решил: быть Эстраде одному, без помощников, а Саласара и Чириноса освободить и вернуть им все их имущество. Одновременно в Новую Испанию посылался главный командор Ордена де Алькантары, Педро де ла Куэва, чтоб разобрать дело Кортеса по всей строгости законов. Но главный командор так никогда и не прибыл в Новую Испанию.

Между тем, дела шли все хуже. Эстрада ничего не мог сделать с бунтами и восстаниями. Все еще, например, не подчинялись сапотеки и миштеки; войска, посылавшиеся туда, состоявшие из недавно прибывших новичков, были бессильны справиться; пришлось вмешаться опять нам, старым конкистадорам, особенно жившим в Коацакоалькосе, и заняться этим делом.

Куда храбрее зато Эстрада выступал в делах внутренних. Своеволию его тут не было предела. Так, например, в отсутствие Сандоваля, он схватил одного из слуг, кое-как судил его и приговорил к отрубанию руки. Узнав об этом, Кортес разгневался и страшно обрушился на Эстраду. Тот струсил и окружил себя телохранителями, а, кстати, выпустил Саласара и Чириноса, чтоб усилить свою партию. В благодарность за освобождение те дали ему совет – выслать Кортеса из Мешико, что тот и сделал!

Приказ этот Кортес принял с величайшим спокойствием. “Отлично, – заявил он, – я подчиняюсь. Из страны, завоеванной мною и моими товарищами ценою несчетных ран и трудов, изгоняют меня люди, неспособные даже водворить порядок. Хорошо. Отправлюсь в Испанию и изложу Его Величеству все до последнего”.

Действительно, он тотчас же покинул Мешико, перебрался в соседний город Койоакан, а оттуда направился в Тескоко и Тлашкалу. Но жена Эстрады, почтенная и умная сеньора, испугалась последствий и заставила мужа помириться с Кортесом, ибо боялась, что последствием будут нескончаемые ссоры и убийства. Дело поручено было дону фрай Хулиану Гарсесу, первому епископу Тлашкалы, уроженцу Арагона, который, сильно встревоженный, встретил Кортеса, дабы как-нибудь уладить дело. Но Кортес был неумолим – он набирал средства для поездки в Испанию, и то же делали Гонсало де Сандоваль и Андрес де Тапия, решившие сопровождать его.

Прибавлю, что за время пребывания Кортеса в Тлашкале у него перебывало множество всякого люда: друзья и боевые товарищи, касики разных племен, жители разных городов. Бывали, конечно, и разные интриганы и авантюристы, предлагавшие ему захватить власть в свои руки, стать королем Новой Испании, ибо никогда, по их словам, условия не были столь подходящими. Но Кортес с негодованием обрывал шептунов, советовавших ему государственную измену, а когда они не сразу успокоились, он двух из них велел посадить в тюрьму, обещая следующих молодчиков прямо уже вешать. С другой стороны, нашлись и другие сеньоры, которые старались натравить Эстраду, сообщая, что Кортес набирает войска, поднимает индейцев. Эстрада опять прибег к дону фрай Хулиану Гарсесу, но тот его успокоил, написав, что никаких наборов нет, а были лишь подлые людишки, которым острастку дал уже сам Кортес: “Эх, сеньор Алонсо де Эстрада, без всякой нужды бросились Вы в омут, изгнав Кортеса!”

Кортес энергично готовился к отъезду: заботу о своих владениях и доходах он передоверил лиценциату Хуану Альтамирано, собрал множество птиц, неизвестных в Испании, двух ягуаров, разные другие диковины, ловких индейцев-акробатов, несколько карликов и уродов. А тут еще пришли письма от друзей из Испании с печальным известием о смерти его отца, Мартина Кортеса, а также о новых наветах и клеветах, так что личное его прибытие становилось все более необходимым.

Кортес сильно опечалился: к трауру по жене прибавился еще траур по отцу. Но это не сломило его рвения – так как не было достаточно кораблей на месте, он велел скупить вновь прибывшие, роскошно обставил их всем, что необходимо для столь высокого и богатого путешественника. Кстати, он объявил, что охотно и безвозмездно возьмет с собой в Испанию всякого, кто пожелает, и будет считать его своим гостем на все время переезда. Так, кроме Сандоваля и Тапии, с ним отправилось много народа.

Переезд был отличный, и уже на 42-ой день показался берег Испании. То было в декабре 1527 года. Якорь бросили близ Палоса, около монастыря Нашей Сеньоры де ла Рабиды. Все, возблагодарив Бога, были вне себя от радости, но она скоро омрачилась печальным событием: Сандоваль, верный соратник Кортеса, захворал уже в дороге, а ныне лежал при смерти в Палосе, в домике позументщика. О таком его печальном состоянии известили Кортеса, но пока слуги были в монастыре Нашей Сеньоры де ла Рабиды, хозяин дома из ларя, подле самой кровати умирающего, взял 13 слитков золота и сейчас же пустился наутек. Сандоваль все отлично видел, но не в силах был помешать, да и опасался, как бы негодяй его не прикончил; когда же прибыл Кортес и послана была погоня, того уже и след простыл, и он благополучно, говорят, перебрался в Португалию.

Сандовалю становилось все хуже, твердо и по-христиански принял он смерть, распределив оставшееся свое добро между сестрой, бедняками и церковью. Душеприказчиком стал Кортес и похоронил его в монастыре Нашей Сеньоры де ла Рабиды с великой честью и искренним плачем. Да простит его Бог. Аминь.

Сандоваль был храбрым, решительным и осмотрительным капитаном. В Новую Испанию он прибыл 22 лет от роду, но скоро, как мы знаем, забрался высоко-высоко, вплоть до одиннадцатимесячного пребывания в роли губернатора совместно с Эстрадой. Росту он был высокого, крепкого сложения, с высокой грудью, широкими плечами, очень пропорциональный, и только ноги его были несколько искривлены. Волосы и борода вились и были русы. Голос имел неприятный: слегка сиповатый, да иногда и шепелявил. Науки он ведал ровно столько, сколько нужно было; завистью, скупостью и жадностью никогда не страдал. От солдат требовал строгой дисциплины, но всегда заступался за них и в походах хорошо о них заботился. Платье носил всегда скромное, солдатское; зато лошадь его была таких качеств, каких я ни до, ни после не видал ни в Hoвом Свете, ни в Испании, все знали его “Мотилью”, караковой масти с белой отметиной на лбу и на бабках…

Похоронив Сандоваля, Кортес сейчас же известил Его Величество, герцога де Бехара, графа Карлоса де Арельяну и прочих знатных друзей о своем прибытии и о горестной утрате. В докладе Его Величеству он достойным образом описал Сандоваля, его выдающиеся таланты и заслуги как природного вождя и командира.

Двор с величайшим интересом ждал прибытия героя. Герцог де Бехар и граф де Арельяна бросились к королю и так много и восторженно рассказывали о Кортесе, что Его Величество сменил гнев на милость и издал приказ, чтоб Кортесу всюду по дороге оказывались подобающие почести, торжественные встречи и приемы. Сам герцог де Медина Сидония с великой охотой зазвал Кортеса к себе и лишь через два дня отпустил его на паломничество к Нашей Сеньоре де Гуадалупе². Вот тут-то Кортес и встретился с сеньорой доньей Марией де Мендосой, супругой главного командора [Ордена] де Леона, дона Франсиско де лос Кобоса, которая пребывала в Гуадалупе с большой свитой изящных сеньор, среди которых особенно выделялась ее сестра, редкая красавица. Столь чудесная встреча пришлась по сердцу Кортесу; справив все обязанности паломника, он, несмотря на тройной траур, по жене, отцу и Сандовалю, охотно пребывал в кругу дам, тонким своим обращением и великой своей славой завоевывая все сердца. Да и понятно, где найти второго, столь же образованного, известного, веселого, щедрого и речистого. Много он роздал изящных подарков, разные вещицы из золота, серебра, жемчуга, перьев, лучшие же дары он подносил донье Марии и ее сестре: даже золото в слитках он просил их принять, дабы они могли заказать себе украшения по собственному вкусу. С ними же он из Гуадалупы прибыл ко двору, который в ту пору был в Толедо. А по дороге он устраивал всевозможные празднества и торжества, и столь расположил к себе донью Марию, что она охотно поженила бы его на своей сестре и тогда Кортес без всякого сомнения сейчас же был бы назначен губернатором Новой Испании, но – увы! Кортес уже был помолвлен с доньей Хуаной де Суньигой, племянницей герцога де Бехара.

Донья Мария в своих письмах к мужу без устали расхваливала Кортеса и требовала, чтобы тот всячески повлиял на Его Величество: отменный рыцарь и благородный человек не может не быть самым преданным слугой; пусть король не только не гневается, но вознаградит его по заслугам. Впрочем, и сам король все больше горел нетерпением увидеть, наконец, того, кто завоевал для него обширнейшие страны, кто был предметом стольких похвал и нареканий.

Когда поэтому Кортес прибыл, он, по приказанию короля, был торжественно встречен, и герцог де Бехар, граф де Арельяна, главный командор [Ордена] де Леона и прочие сановники проводили его на аудиенцию. Кортес преклонил колено, но Его Величество сейчас же его поднял, и наш вождь в простой и свободной речи стал повествовать о своем тяжком походе в Гондурас и о предательстве Саласара и Чириноса. Затем он передал королю особо на сей счет составленную меморию.

Король отпустил его очень милостиво и вскоре, разобрав дело, не поскупился на отличия: Кортес был возведен в маркизы дель Валье Оашаки, получил богатые поместья, большой крест Ордена Сантьяго и патент на чин генерал-капитана Новой Испании. Содержание ему, впрочем, установлено не было, почему – не знаю.

Кортес испросил вторичную аудиенцию для принесения благодарности. Но уже через несколько дней он так опасно занемог, что его считали погибшим, и его друзья, особенно герцог де Бехар, уговорили государя посетить умирающего. Столь исключительная милость вызвала немалую зависть, и когда Кортес поправился, многие постарались отвратить от него короля. Они в этом преуспели, ибо сам Кортес стал несколько зазнаваться. Он забыл, что сделали для него главный командор [Ордена] де Леона и его супруга, донья Мария, и признавал как бы одного лишь [герцога] де Бехара. При его посредстве он бомбардировал короля просьбами о назначении его губернатором Новой Испании. Но король не соглашался, будь то по наущению Совета по делам Индий или по совету обиженного главного командора [Ордена] де Леона – во всяком случае, расположение короля все более исчезало, и когда поступила еще новая просьба подобного рода, было велено раз и навсегда покончить с такими домогательствами.

После сего король отбыл в Барселону, а Кортес занялся брачными делами. Свадьба его с доньей Хуаной де Суньигой была отпразднована с такой пышностью, что многие уверяли, будто подобной никогда еще не было в Испании. При сем случае, как мне рассказывали, королева узнала, что драгоценные камни, поднесенные ей Кортесом по приезде, куда хуже, нежели его подарок невесте, и она, уже раньше расхоложенная неблагодарностью Кортеса к прежним его покровителям, главному командору [Ордена] де Леона и его жене донье Марии де Мендосе, теперь окончательно отвернулась от него…

Став маркизом, Кортес послал, между прочим, идальго Хуана де Эрраду в Рим к папе Клименту VII³, предыдущий – Адриан VI – уже скончался 3 или 4 года назад, с богатыми подарками, подробным донесением об открытых и завоеванных землях и просьбой об уменьшении десятины. Подарки приняты были милостиво, особенно понравились индейцы-акробаты; увлекались также реляциями о наших победах и страданиях, прислано было особое благословение за усердное и удачное искоренение язычества, но… сбавки десятины не получилось!

 

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

 

В Мешико между тем прибыла назначенная Его Величеством Королевская Аудьенсия во главе с Нуньо Гусманом, прежним наместником в Пануко. Двое из четырех прибывших с ним аудиторов вскоре заболели и умерли, и будь Кортес в Мешико, его бы, разумеется, обвинили в их кончине. Но оставшиеся весьма энергично принялись за дело. В один момент, например, они скрутили Эстраду, который не сумел им противиться, хотя условия были благоприятны. Впрочем, у Аудьенсии было куда больше власти, чем у любого наместника: она, например, могла раздавать энкомьенды не на время, а на вечные времена, причем конкистадоры “первого призыва” должны были идти в первую голову. Вот и съехались они со всех концов Мешико¹ и, в общем, они получили недурные куски, но… о вечном владении речь как-то заглохла, так как Аудьенсия боялась слишком большой их независимости. Говорят, что такой оборот дел получился по наущению Саласара; может быть, во всяком случае, он был у них излюбленным советчиком.

Посыпались опять обвинения и выдумки против Кортеса. Напрасны были старания поверенного Кортеса, лиценциата Хуана Альтамирано, горячего и преданного человека, напрасно было и наше заступничество – нам не верили и немало нам за это причинили притеснений. Вообще, произвол все рос и рос; между прочим, клеймение рабов² достигло небывалых размеров, так что провинция Пануко совершенно обезлюдела. Но это и переполнило чашу: король узнал о бесчинствах Гусмана и отозвал всю Аудьенсию.

Аудьенсия пыталась бороться, послала поверенного в Испанию, оправдывалась, просила, чтоб Кортеса отнюдь не посылали вновь в Новый Свет. Но и мы не отставали. Только что вернулся из Испании Педро де Альварадо, который был там возведен в наместники Гватемалы, и мы вместе с ним составили убедительную бумагу с точным изложением всех козней Аудьенсии, осмелившейся вновь очернить Кортеса. В силу этого, прежнее решение о роспуске Аудьенсии не было отменено, но Нуньо Гусман уже по-своему вознаградил себя за потерю власти. Он предпринял поход в провинцию Халиско³, где нахватал уйму золота, действуя гадкой хитростью и небывалым насилием.

Между тем, в Мешико из Испании прибыла новая Аудьенсия опять из четырех аудиторов с президентом доном Себастьяном Рамиресом де Фуенлеалом, все люди великой честности и редкой справедливости. Когда они через четыре года отпросились на заслуженный покой, их провожали похвалы и благословения. Действительно, они – я сам это испытал не раз – работали, не покладая рук, заботились об индейцах и их просвещении, совершенно запретили клеймение, творили суд праведный. Только с Гусманом они не смогли справиться: он все еще был в дальнем походе и смеялся над их законными требованиями. Удалось лишь добиться присылки из Испании особого уполномоченного, лиценциата Диего Переса де ла Торре, которому поручено было отыскать Гусмана и арестовать его.

Впрочем, это случилось лишь при вице-короле доне Антонио де Мендосе⁴, который был прислан после отбытия Себастьяна Рамиреса де Фуенлеала и оказался столь же деятельным и неподкупным. Но бедняга Диего Перес де ла Торре так и не воспользовался плодами своих забот: вернувшись из Халиско, он скоропостижно скончался…

Но вернемся к Кортесу. Пробыв ряд лет в Испании, он стосковался но Новому Свету и в качестве генерал-капитана и маркиза решил переехать море и поселится в своем маркизате. Встретили его с подобающими почестями, но далеко не так, как прежде, и он, пробыв некоторое время в Куаунауаке, каковой город принадлежал к его маркизату, отправился в Мешико к вице-королю, чтоб с ним точнее договориться насчет подданных и генерал-капитанстве на Южном море⁵.

Переговоры эти шли неудовлетворительно. Число подданных было, правда, заранее определено, но Кортес за единицу считал семью, а вице-король – каждого взрослого индейца в отдельности. Так они и разошлись, и Кортес поссорился не только с Аудьенсией, но и с самим вице-королем. Апеллировали в Испанию, а пока Кортес взимал подати по своему усмотрению и собственному расчету.

Впрочем, в это же время Кортес снаряжал экспедицию в Южное море, ибо к этому его обязывал особый договор, заключенный с Его Величеством в городе Гранаде 22 июня 1526 года, в бытность Кортеса в Испании. Ведь уже до своего отъезда Кортес построил и отлично снарядил 4 корабля в провинции Сакатуле, командующим которых поставил идальго Альваро де Сааведру Серона. Заданием было: идти на Молукки или в Китай, чтоб выяснить прямой путь на родину гвоздики и других специй. В декабре 1527 года корабли двинулись в путь и действительно дошли до Молукк, хотя и сильно пострадали от бурь, голода и болезней. Молуккские острова оказались во власти Португалии. Это и многое другое, достойное удивления, рассказал мне года через три один матрос, участник плавания⁶. Теперь Кортес направил уже вторую экспедицию. А случилось это в мае 1532 года. На сей раз шли лишь два корабля под командой некоего Диего Уртадо де Мендосы. Продвигался он все вдоль берега, чем экипаж остался недоволен, и один корабль взбунтовался и отделился от него; правда, потом они сообщали, что поступили так с его разрешения, но в этом можно вполне усомниться. Впрочем, ушли они недалеко: вскоре корабль разбился, и лишь немногие смогли спастись в Халиско. Что же касается другого корабля и самого Диего Уртадо де Мендосы, то они исчезли бесследно. Потери эти весьма огорчили Кортеса, но он все же снарядил два новых корабля во главе с идальго Диего Бесеррой де Мендосой; капитан другого корабля Эрнандо де Грихальва был подчинен Бесерре. Сперва они должны были отправиться на поиски Диего Уртадо де Мендосы, а затем двинуться на открытие новых земель. Сильная буря разъединила их в первую же ночь. Один корабль, на котором был Эрнандо де Грихальва, нашел какой-то необитаемый остров, названный Сан Томе, на расстоянии более 200 легуа пути, да с тем и вернулся. На другом вспыхнул бунт во главе с пилотом Ортуньо Хименесом, Бесерра был убит, а экипаж продолжал путь. Открыт ими был остров, прозванный Санта Крус, с большим якобы изобилием жемчуга; но туземцы были столь свирепы, что убили Хименеса и всех, кто высадился с ним, а немногие остальные вернулись в Халиско, чрезмерно восхваляя богатства новооткрытой земли⁷.

Вторая неудача нисколько не охладила Кортеса. Прежний свой план он изменил лишь в том смысле, что решил сам пойти на поиски великих новых земель, которые, по его убеждению, должны были находиться в Южном море. Для этой экспедиции он назначил три корабля, только что отстроенных в Теуантепеке.

Весть о том, что собирается сам Кортес, мгновенно привлекла множество народа – все были заранее уверены в удаче; вскоре набралось 320 человек, среди которых было лишь 30 семейных. Снаряжение закончилось быстро, и без особых приключений дошли до острова Санта Крус. Отсюда Кортес послал корабли обратно за колонистами и их женами; но исход был печален: два судна пропали, и лишь одно вернулось в Санта Крус, где настала тяжкая нужда. Съестные припасы истощились, туземцы не имели ни маиса, ни овощей, а промышляли лишь рыболовством да сбором диких растений. Начались болезни, и многие поумирали. Но Кортес все же, движимый человеколюбием, отправился на поиски пропавших двух кораблей. После долгих поисков их, наконец, нашли в отчаянном положении – на мелях и острых рифах, тем не менее, их удалось снять и счастливо привести на Санта Крус со всем грузом, особенно съестными припасами. Оставшиеся на острове набросились на сытную еду с таким остервенением, что сразу захворали, а многие и померли. Избегая этого печального зрелища, Кортес вновь пустился по морю вдоль побережья, открывая другие земли, соединенные между собой, это была Калифорния. Но тут он захворал, вернуться же в Новую Испанию ни за что не соглашался, так как опасался насмешек и издевательств ввиду безрезультатности экспедиции⁸.

Между тем супруга Кортеса пребывала в великой заботе, тем более, что прослышала, будто один из кораблей погиб около Халиско. Она снарядила два корабля на поиски, послав с ними трогательное письмо, зовя вернуться к семье, ибо геройских дел и без того совершено было достаточно. Подобное же письмо присовокупил и вице-король дон Антонио де Мендоса. Письма подействовали: Кортес передал команду Франсиско де Ульоа, а сам устремился домой, в Куаунауак, к донье Хуане. Радость домашних трудно описать, но довольны были также вице-король и вообще все население Мешико, опасавшиеся, что при отсутствии Кортеса все касики могут поднять восстание.

Наконец, через несколько месяцев Кортес послал еще одну, четвертую, флотилию. Семь месяцев носилась она по морю, но вернулась ни с чем.

На все эти морские предприятия Кортес потратил из собственного кармана более 300 000 песо. Вполне понятно его желание, чтобы король возместил хотя бы часть этих издержек; не менее необходимо было убедить испанские власти в правильности учета Кортесом подданных. Вот почему он и стремился вновь поехать в Испанию. Но еще до отъезда он сумел дать ряд очаровательных и пышных празднеств – турниров, представлений, процессий, маскарадов, боев быков и прочее – в честь только что состоявшегося мира между Испанией и Францией. В празднествах этих принимали участие как сам вице-король, так и члены Королевской Аудьенсии, с которыми Кортес опять близко сошелся.

Незадолго до отъезда Кортес пригласил меня поехать с ним вместе, тем более, что в Испании он мне мог быть очень полезен. Я согласился, и на целых два месяца опередил его, так как он задержался – это было в 1540 году – ввиду траура по королеве Изабелле.

В Мадриде Кортеса приняли приветливо, с почестями, предоставив ему весьма видную квартиру; ежели же он, по делу, направлялся в Совет по делам Индий, его всегда приглашали на эстраду, где помещался президиум. Тем не менее, хлопоты его не увенчались успехом, и государь не отпускал его в Мешико!

Что касается меня, то я вернулся в Новый Свет, где меня ждала печальная новость: туземцы горной части Халиско возмутились, и при их усмирении пал Педро де Альварадо.

Альварадо, еще в 1537 году построил в Гватемале, где он был наместником, на самом западном краю Нового Света, в гавани Акахутлы, большой флот из 13 кораблей. Целью было: найти путь в Китай. На это предприятие Альварадо потратил почти все свое состояние, все те громадные богатства, какие он вывез из Перу⁹. Но вице-король, узнав об этом и предвидя успех, непременно захотел участвовать в деле. Альварадо согласился и в 1538 году прибыл в Мешико, чтоб совместно с вице-королем избрать начальника экспедиции, так как сам он не мог оставить Гватемалу в виду сильного брожения.

Вот тут-то и случилось восстание в Халиско. Альварадо поспешил на помощь весьма вовремя, так как кучка испанцев была близка к истощению. Неприятель отпрянул, но продолжал отбиваться в горах; Альварадо наступал. И случилось так, что на горной тропе лошадь одного из солдат оступилась, затем опрокинулась и так сильно подмяла Педро де Альварадо, что он впал в беспамятство. Его уложили в носилки, он несколько раз приходил в себя, но вскоре умер, так как не было настоящего ухода и покоя.

Так скончался один из виднейших наших товарищей, подлинный конкистадор “первого призыва”. Многочисленная его семья горько плакала, больше всего убивалась его жена, донья Беатрис де ла Куева. Все мы, старые его товарищи, старались ее утешить, но напрасно. И вот, неисповедимым образом случилось, что и она вскоре покинула сию юдоль печали при необычных совершенно условиях.

А именно: соседний с городом Сантьяго де Гватемала вулкан, бушевавший уже трое суток, изрыгнул такой поток лавы, камней и кипящей воды, что по пути вырывались столетние деревья и пробивались самые толстые стены. Все смешалось, никто не знал, что делает сосед, отец не смел помочь сыну. Было это 11 сентября¹⁰ 1541 года, в воскресенье, под вечер. Почти половина Сантьяго де Гватемалы погибла, разрушен был и дом, где жила вдова Альварадо. Она с дочерьми и прислужницами спасалась в крепкой часовне, но ворвался горячий вал и всех истребил, спаслись лишь дочь и две служанки, их вытащили из-под развалин со слабыми признаками жизни. Дочь эта и осталась единственным отпрыском Педро де Альварадо, ибо сыновья тоже умерли в молодости.

Что же касается большого флота, то его участь была плачевна. Экипаж почти весь разбрелся, узнав о гибели Альварадо. Лишь через год с лишним вице-король куда-то послал несколько кораблей. Что они сделали – не знаю; знаю лишь, что никогда никто не думал вернуть семье Педро де Альварадо хотя бы малую часть громадных его затрат…

Что касается Кортеса, то он все еще задерживался в Испании. Его Величество в то время предпринял поход на Алжир¹¹ огромной армадой. Кортес – маркиз дель Валье тоже предложил свои услуги и выступил вместе со своим старшим сыном, наследником майората, взяв также дона Мартина Кортеса, который был от доньи Марины, и множество оруженосцев, слуг и лошадей, отплыв на отличной галере в компании с доном Энрике Энрикуесом. Но такова была воля Бога, что по прибытии страшная буря, как известно, уничтожила почти всю королевскую армаду; разбилась и галера Кортеса, при чем он, его сыновья и его присные с великим трудом спасли жизнь, зато потеряли все богатое имущество. Военный совет – все маэстре де кампо и капитаны, – рекомендовал Его Величеству, ввиду громадности потерь среди рыцарей и солдат, прервать поход. Но Кортес был иного мнения: с оставшимися немногими силами он ручался атаковать и взять Алжир, если командование передано будет ему. Предложение это принято не было, и Кортесу окончательно опротивел двор; остатки армады Его Величества отплыли от Бужи, что около Алжира. А Кортеса постигла и иная досада: брак старшей его дочери доньи Марии Кортес с Альваро Пересом Осорио, сыном маркиза де Асторга, разбился, хотя в приданое Кортес давал 100 000 дукатов золотом и множество драгоценностей. Все эти обиды сильно расстроили Кортеса, стали сказываться и годы, и последствия великих его военных тягот. Окончательно подорвали его силы внезапный взрыв лихорадки и дизентерия. Он решил уехать из Севильи, где вокруг него всегда толпилось множество людей и попрошаек, и поселился в тиши, в Кастильехе де ла Куесте. Здесь он готовился к смерти: написал завещание, распределил имущество, выделил крупные суммы на дела благотворительности. Умер он 2 декабря¹² 1547 года. Останки его с великой помпой похоронены были в усыпальнице герцогов Медины-Сидонии, но впоследствии, в силу последней его воли, перевезены в Новую Испанию, где они покоятся в Койоакане или Тескоко, точно не помню. Умер он, по моим расчетам, на 62-ом году жизни, поскольку в год, когда Кортес отправился с нами с острова Куба в Новую Испанию – 1519-й, ему было 34 года. Из его дочерей и сыновей законнорожденными были – дон Мартин Кортес, унаследовавший маркизат, донья Мария Кортес, о которой я уже говорил, вначале была в браке с доном Альваро Пересом Осорио, после с графом Луна де Леоном, на донье Хуане женился дон Эрнан Энрикуес, унаследовавший де Тарифа, а донья Каталина де Арельяно умерла юной девой в Севилье; супруга Кортеса сеньора маркиза донья Хуана де Суньига переехала в Испанию… И было два незаконнорожденных сына, одного звали дон Мартин Кортес, командор [Ордена] Сантьяго, от переводчицы доньи Марины, и дон Луис Кортес, также командор – Сантьяго, от другой сеньоры доньи де Эрмосильи; и трое дочерей от других цветных женщин; все они вышли в люди, и Кортес щедро обеспечил их в своем завещании.

Герб Кортеса представлял семь голов сеньоров: все-побежденных им индейских владык: Мотекусомы, великого сеньора Мешико; Какамацина, племянника Мотекусомы, который был великим сеньором Тескоко; и Куитлауака, сеньора Истапалапана; сеньора Тлакопана; сеньора Койоакана; и великого касика, сеньора двух провинций – Тулапы и Матлацинко; и владыки Куаутемока, который воевал с нами во время завоевания великого города Мешико и его провинций – соединенных цепью; внизу был девиз, весьма выразительный, но передать его не могу, так как латыни не знаю.

Внешность Кортеса была высокоприятна¹³: статное тело, хороших пропорций; лицо красиво, но слишком округлое; цвет лица – сероватый; глаза серьезные, часто печальные, но нередко полные ласки и привета; борода редкая, черная; волосы черные, не слишком жесткие; грудь могучая, плечи широкие; ноги несколько искривлены; под старость стал заметно полнеть. Ездок он был превосходный, боец удивительный, в конном ли, в пешем ли строю, с каким угодно оружием. За ним, в молодости, было немало интриг с женщинами и по сему поводу дуэлей с мужчинами; от одного такого случая осталась и пометка – рубец под самыми губами, глубокий и заметный, несмотря на бороду. По способу держать себя, походке, разговору, одежде и прочему всякий бы понял, что это – человек воспитанный, родовитый. Одевался он по моде, но всегда скромно, предпочитая разным шелкам и бархатам изящную простоту. Никогда он не навьючивал на себя огромных золотых цепей и прочих украшений. На нем всегда была лишь одна и та же тоненькая шейная цепочка с золотым медальоном; на пальце был один лишь перстень, но с большим и весьма ценным алмазом; на его бархатном берете лишь один медальон, да и то он впоследствии носил лишь суконные береты без всяких украшений.

Жил он гранд-сеньором: его домом заведывал майордом, его столом и кухней – два метрдотеля; всегда было много пажей; кушал на серебре и золоте. Обедал он в полдень, довольно плотно, запивал еду большим кубком вина, размешенного водой; ежедневно был и ужин; но никогда он не стремился к деликатесам и редким вещам, разве что при торжественных банкетах из уважения к гостям.

К своим капитанам и солдатам, особенно к тем из нас, которые с ним вместе прибыли с Кубы, Кортес всегда относился сердечно и приветливо. Он знал латинский и, говорят, был бакалавром права; с учеными людьми он всегда говорил на этом языке. Он был также немного поэтом и охотно и легко писал прозой и стихами. Говорил он сдержанно, но с большой убедительностью. Излюбленной своей защитницей считал он Нашу Сеньору Деву Санта Марию, но премного почитал также святых: Педро, Яго и Хуана; и щедро раздавал милостыню. Клялся он просто: “Порукой совесть моя!” А коль разгневается, скажет: “Ах, чтоб вас чума!” В гневе на шее и на лбу у него раздувались жилы; иногда он сбрасывал с себя плащ, но никогда не изощрялся в брани, да и вообще был терпелив с людьми; часто мы, разгорячившись, ляпнем что-нибудь неладное, обидное, а он лишь скажет: “Замолчите” и: “Отправляйтесь и пораздумайте! Как бы мне не пришлось Вас наказать!”

Воля его была непреклонна, особенно насчет военных дел. Повеления его должны были исполняться во что бы то ни стало, какой угодно ценой. Порицать его за это легко, но пусть не забывают, что он сам никогда и ни в чем не уклонялся, всюду был первым. Впрочем, весь мой рассказ дает достаточно свидетельств¹⁴… Конечно, без нас, своих сотоварищей, не свершить ему всех подвигов, но он был нашим сердцем и головой, он нас направлял и объединял.

Игру в карты и кости он очень любил, при проигрыше не сердился, при выигрыше не кичился. Всякое дело исполнял охотно и до точности; ночные обходы делал сам, проверяя лично, как спят солдаты – в полном ли снаряжении, не раздеваясь, как было приказано, или раздевшись, в преступной беспечности. Во время похода в Гондурас он и сам ложился на часок после еды; раньше этого никогда не было, но годы и остальное сделали свое; расстилали коврик, и он на него валился, будь дождь или палящая жара – безразлично. С этого же времени он стал немного грузен, да и бороду стал подкрашивать. А еще позже его, всегда столь щедрого, тронула какая-то непонятная скупость, и в 1540 году один из его слуг подал даже в суд за невыплату жалованья. Впрочем, не нужно забывать, что все его последние предприятия не удавались – ни Гондурас, ни Калифорния, ни все остальное. И все же он был великолепным человеком. Наш Сеньор Иисус Христос поможет ему, и Бог простит дону Эрнану Кортесу его грехи. Это гораздо важнее всего, всех наших завоеваний и побед!..¹⁵ Ежели же читатель спросит: “Что же сделали вы, все эти конкистадоры, в Новом Свете?” Я отвечу так. Прежде всего, мы ввели здесь христианство, освободив страну от прежних ужасов: достаточно указать, что в одном лишь Мешико ежегодно приносилось в жертву не менее 2 500 людей! Вот что мы изменили! Переделали мы, в связи с этим, и нравы, и всю жизнь. Множество городов и селений построено заново; введено скотоводство и плодоводство на европейский манер; туземцы научились многим новым ремеслам, и новая работа закипела в новых мастерских. Возникло немало художественных зданий, а ребята обучаются даже в правильных школах; что же касается самого Мешико, то там учреждена Универсальная коллегия, где изучают грамматику, богословие, риторику, логику, философию, и где раздаются ученые степени лиценциата и доктора. Книг там множество, и на всех языках. Всюду устроены добрые суды и поддерживается полная безопасность; индейцы привыкли уже выбирать себе свое самоуправление, и все мелкие дела решаются по их праву и обычаю. Касики по-прежнему богаты, окружают себя множеством пажей и слуг, имеют знатную конюшню, зачастую владеют конскими заводами и стадами мулов, пуская их с большой выгодой под торговые караваны. Индейцы ловки, удачливы, сметливы, легко все перенимают. Словом, и страна, и люди улучшаются¹⁶.

Но что стало с теми, которые совершили все эти великие деяния? От 550 товарищей, направившихся вместе с Кортесом с острова Куба, ныне, в 1568 году, в Новой Испании осталось не более пяти! Все остальные погибли: на полях сражений, на жертвенных алтарях, на одре болезни. Где памятник их славы? Золотыми буквами должны быть высечены их имена, ибо они приняли смерть за великое дело. Но нет! Мы пятеро согбены годами, ранами, болезнями, и влачим мы остаток своей жизни в скромных, почти убогих условиях. Несметное богатство доставили мы Испании, но сами остались бедны. Нас не представляли королю, нас не украшали титулами, не отягощали замками и землями. Нас, подлинных конкистадоров, людей “первого призыва”, даже забыли: писатель Гомара много и красиво говорит о Кортесе, о нас же не упоминает.

Но довольно! Пусть никто не посмеет злоключать на основании моих слов… Что нам осталось, и что от нас осталось? Все! В 119 битвах и сражениях я участвовал; я участвовал в приобретении Новой Испании; в этом – мои сила и слава.

 

 

ПРИМЕЧАНИЯ

 

К [Предисловию]

 

1 Берналь Диас дель Кастильо (Bernal Diaz del Castillo) – родился около 1492 г. в Испании в городе Медина дель Кампо (Medina del Campo), умер около 1582 г. в глубокой старости в Гватемале; испанский конкистадор [(конкистадор) (conquistador) – завоеватель, от слова конкиста (conquista) – завоевание, то есть участник завоевательных походов в Америке)]; прибыл в 1514 г. в Америку, участвовал в экспедициях Франсиско Эрнандеса де Кордовы (1517 г.) и Хуана де Грихальвы (1518 г.), а также в походах Эрнана Кортеса (с 1519г.). Об этих событиях, непосредственным участником которых он был, Берналем Диасом дель Кастильо уже на покое была написана увлекательная и великолепная хроника – “Правдивая история завоевания Новой Испании” (Historia verdadera de la conquista de la Nueva Espana) – один из лучших образцов испанской литературы подобного жанра. И хотя “Правдивая история завоевания Новой Испании” была закончена ещё при жизни автора, она впервые была издана лишь в 1632 г. в Мадриде. Это издание имело много неточностей, но, не смотря на это, оно неоднократно переиздавалось и переводилось (Mexico, 1837; Paris, 1877; London, 1908-1916); первое точное издание по оригиналу, хранящемуся в муниципальном архиве Гватемалы, вышло в 1904 г. в Мексике (Mexico 1904, 1939, 1944, 1950, 1960, 1961, 1962, 1968 и др.; Madrid, 1928; Guatemala, 1933-1934; есть и переводы: New York, 1956, Stuttgart, 1965; London, 1969; есть сокращенный перевод на русский язык: Егоров Д. Н. Записки солдата Берналя Диаза, I-II, издательство Брокгауз-Ефрон, Ленинград, 1924-1925 гг.; тоже самое вторым изданием – Ленинград, 1928 г.). Столь долгая задержка вызвана тем, что правдивые, красноречивые факты, описанные в этой хронике участником конкисты, были неудобны и противоречили официозной точке зрения на историю конкисты. Да и не только конкисты (так было, есть и будет в любой стране); даже Бартоломе де Лас Касасу, который был епископом и имел большое влияние, из 80 своих трудов удалось издать лишь 8, а лиценциат Эухеньо Торральба за историю о взятии Рима в мае 1527 г. войсками императора Карла V и об их преступлениях был схвачен инквизицией, обвинен в колдовстве и приговорен к сожжению. Что же касается Берналя Диаса дель Кастильо, то даже живший позднее него официальный историк Антонио де Солис-и-Рибаденейра (1610 г. – 1686 г.), хотя весьма часто использовал его труд при написании своей “Истории завоевания Мешико”, постоянно делал в ней “критические” выпады в его адрес. Например: “(Книга I, глава II) …Из многих мест его [(Берналя Диаса)] сочинения ясно видно его немалое честолюбие и негодование. Из-за страстей своих нередко возводит он незаслуженные и горькие жалобы на Эрнана Кортеса – величайшую личность в этой истории. Для этого он прилагает немалое старание, чтобы выискивать намерения Кортеса, дабы умалить и возвести хулу на его дела. Он же возмутительные речи и доносы солдат считает часто достовернее собственных слов и приказов их предводителя, а ведь, как во всех чинах, так более всего в воинском, опасно тем, которые должны только слушаться, дозволять рассуждать о приказах начальников”. Или: “(Книга I, глава XVIII) …Бесспорно Берналь Диас был храбрым солдатом и владел лучше мечом, нежели пером”. Сам же Берналь Диас говорит, что рассказывает лишь то, что сам видел и точно знает. И хотя он иногда ошибается, вольно или невольно (учитывая, что ему более 84 лет), тем не менее ему удалось выполнить свою главную задачу-создать замечательный рассказ-хронику о событиях, в которых он принимал непосредственное участие. “Правдивой историей завоевания Новой Испании” Берналь Диас дель Кастильо в какой-то мере желал дать ответ на тенденциозные книги, в первую очередь, на “Всеобщую историю Индий” и “Историю завоевания Мешико” духовника (после окончания университета в городе Алькала де Энарес был капеланом в доме Кортеса с 1540 г.) и историографа Эрнана Кортеса Франсиско Лопеса де Гомары (1510 г. – ок. 1560г.), в которых все заслуги приписаны Кортесу, так и на книги других авторов, которые, по мнению Берналя Диаса, не пишут правдиво о конкисте. Берналь Диас отдает должное Эрнану Кортесу, но и сообщает о многих его недостойных поступках и даже высказывается о них с осуждением, как впрочем и о поступках других испанских начальников и правителей, он с любовью говорит о своих соратниках, но справедливо оценивает и индейцев, с уважением говоря о противнике. Естественно, Берналь Диас был человеком своей эпохи и как участник конкисты не был беспристрастен, что и наложило отпечаток на его хронику. Следует помнить, что всем испанским хронистам свойственно превозносить конкистадоров и умалчивать о сотнях тысяч их союзников-индейцев. Особо следует помнить, что несколько сотен тысяч защитников Мешико (Теночтитлана) были побеждены не двумя тысячами конкистадоров, а организованными и возглавленными ими сотнями тысяч туземных воинов (показательно, что из 190 гербов, пожалованных испанской короной за завоевание Нового Света, более 20 получили индейцы из числа высшей знати). Но, несмотря на все это, “Правдивая история завоевания Новой Испании” – наиболее достоверная и самая яркая из хроник конкисты, ценнейший материал по истории испанских завоеваний в Америке. В настоящий том за основу был взят перевод “Правдивой истории завоевания Новой Испании” Берналя Диаса дель Кастильо, выполненный Д. Н. Егоровым (Егоров Д. Н. Записки солдата Берналя Диаза, I – II, издательство Брокгауз-Ефрон, Ленинград, 1924-1925 гг.; 2-е издание, Л., 1928 г. Сейчас эти книги библиографическая редкость), известным профессором, научная деятельность которого началась в императорской России. Показательно, что этот перевод постоянно использовался для составления хрестоматий по истории средних веков (например: Хрестоматия по истории средних веков. Под редакцией Н. П. Грацианского, С. Д. Сказкина. М., 1950 г., в 3-х тт., или: Хрестоматия по истории средних веков. Пособие для учителей, 3-е издание, М., 1988 г., в 2-х частях и другие), а также использовался и цитировался в научных и научно-популярных трудах (например: Дж. К. Вайян. История ацтеков. М., 1949 г.; Е. А. Разин. История военного искусства. М., 1955-1961 гг., в 3-х тт.; И. П. Магидович, В. И. Магидович. Очерки по истории географических открытий, 3-е издание, М., 1982-1986 гг., в 5 тт.; Ж. Берн. История великих путешествий. 2-е издание, М.,ТЕРРА, 1993 г., в 3 тт. и другие), и указывался среди испанских источников в переводах хроник времен конкисты и в энциклопедических изданиях (например: Диего де Ланда. Сообщение о делах в Юкатане. М.-Л., 1955г.; Латинская Америка. Энциклопедический справочник. М., 1979-1982 гг., в 2 тт. и другие). Текст перевода Д. Н. Егорова представлен в настоящем томе по указанным выше изданиям (Л., 1924-1925 гг. и 2-е издание: Л., 1928 г.) во многом без изменений, с сохранением названий глав перевода (они не являются текстом Берналя Диаса), на которые их разделил Егоров,- его главы более крупные, чем в испанском оригинале Берналя Диаса (там их 214), но географические и этнические названия, имена и термины, в том числе и на испанском, даны по точному изданию оригинала: Bernal Diaz del Castillo. Historia verdadera de la conquista de la Nueva Espana. Mexico, 1944, 1-3 tt. Также по указанному точному изданию (Mexico, 1944) перевод был уточнен или частично сделан заново. Примечания были дополнены, поэтому далее после примечаний к переводу Д. Н. Егорова с упомянутых изданий указывается в скобках год выхода 2-го издания: (Л., 1928 г.); также в примечания были включены некоторые документы времен конкисты, свидетельства современников и участников событий как с одной, так и с другой стороны, и иные источники. Относительно Берналя Диаса дель Кастильо следует упомянуть следующий интересный факт. Среди потомства Берналя Диаса был и его праправнук – “отец гватемальской истории” Франсиско Антонио Фуэнтес-и-Гусман (1642 г. – около 1700 г.), написавший знаменитый труд “История Гватемалы или избранное напоминание”.

 

2 Новая Испания (Nueva Espana) – колониальное владение Испании с начала XVI в. по XIX в. в южной части Северной Америки, образованное в результате разгрома государства мешиков (астеков) и захвата его территории испанскими конкистадорами под предводительством Эрнана Кортеса, а также последующих захватов соседних территорий; название это появилось со времени экспедиции Хуана де Грихальвы, которому некоторые источники и приписывают авторство.

 

3 Эрнан Кортес (Hernan Cartes) – общепринятая форма написания. Родился в Испании в 1485 г. в городе Медельин (Medellin) провинции Эстремадура (Estremadura), “матери конкистадоров” (уроженцами этой провинции были, помимо Эрнана Кортеса, и Васко Нуньес де Бальбоа, Франсиско Писарро и многие другие конкистадоры), в небогатой дворянской семье идальго Мартина Кортеса и его жены Каталины Писарро. В 14 лет юный Кортес, согласно воле отца, боевого капитана, желавшего видеть сына мирным юристом, отправился учиться в знаменитый Саламанкский университет. Там он в течении двух лет (1499-1500 гг.) изучал право, латынь, античную историю, риторику и другие предметы, и хотя не проявлял особого усердия, но все же получил, согласно некоторым хронистам, степень бакалавра. Так что Эрнан Кортес, пожалуй, единственный из всех предводителей конкистадоров имел образование. Через два года он оставил университет и вернулся в родительский дом. Не находя себе дела (хотя, по некоторым источникам, какое-то время Кортес был нотариусом в Вальядолиде), Кортес вел легкую, беспутную жизнь. Однажды, под покровом ночи, молодой Кортес, пытаясь проникнуть в дом к какой-то красотке, где ему было назначено свидание, почти добрался до цели, но неожиданно рухнул вниз с высоты третьего этажа. Когда Кортес по прошествии многих недель поправился, он покинул отчий дом. Первоначально Кортес намеревался принять участие в военных действиях в Италии, но в 1504 г. он отправился на остров Эспаньолу (Санто Доминго, Гаити), куда в то время влекло из Испании множество молодых искателей приключений и добычи; Эрнан Кортес не без основания надеялся на покровительство своего родственника – губернатора Эспаньолы Николаса де Овандо (Николас де Овандо, ок. 1460 г. – 1518 г., государственный деятель, обладатель одной из высших степеней в духовном рыцарском Ордене Алькантара – титула командор де Ларис, а позднее – главный командор; конкистадор, в 1502-1509 гг. был наместником на о. Эспаньола). Согласно Франсиско Лопесу де Гомаре, судно, на котором плыл Эрнан Кортес из Испании в Новый Свет, около Канарских островов отделилось от флотилии, потому что плывшие на этом корабле захотели первыми прибыть на Эспаньолу, дабы с большой выгодой продать там свои товары; но тут началась страшная буря, судно сбилось с курса и невозможно было определить его местонахождение. И вдруг утром на рею этого корабля опустился белый голубь, немного отдохнув, он вновь взвился в воздух и скрылся вдали; последовав за птицей, мореплаватели достигли Эспаньолы. В этом Гомара увидел Божественное предназначение – Всевышний, дескать, не допустил, чтобы Эрнан Кортес – будущий воитель за святую католическую веру – затерялся в водах моря-океана. На Эспаньоле Кортес получил участок земли с индейцами и должность нотариуса поселения Асуа де Компостела. Но этого Кортесу было мало, и молодой идальго заявил: “Я приехал сюда добывать золото, а не копаться в земле как мужлан”. Кортес любил пирушки, дамское общество, дрался на дуэлях и участвовал в карательных операциях против индейцев, чаще всего под командованием Диего Веласкеса – помощника губернатора Эспаньолы Николаса де Овандо. Для Кортеса эти карательные экспедиции были первой боевой школой, в которой он сразу же отличился. Из-за болезни Кортес не смог принять участие в злополучном походе Диего де Никуэсы в Дарьенский залив. В том, что Кортес избег этой опасности, Гомара и некоторые хронисты опять увидели вмешательство свыше, дескать Кортес предназначен был Богом для более высокой цели. О вмешательстве свыше Гомаре вторит хронист Писарро-и-Орельяна, утверждая, что Эрнан Кортес родился в 1483 г. в один день с главой Реформации Мартином Лютером – еретиком, исчадием ада, всеми силами стремившимся истребить святую католическую церковь. Всевышний, мол, послал Кортеса в мир сей якобы для того, чтобы он в противовес Лютеру поддерживал и распространял истинную католическую веру. В конце 1511 г. Кортес покинул Эспаньолу и принял участие под командой Диего Веласкеса в завоевании Кубы. Позже Веласкес назначил Кортеса своим секретарем. Но вскоре Диего Веласкес разгневался на Кортеса из-за ухаживаний последнего за юной Каталиной Хуарес ла Маркайдой (Catalina Juarez la Marcaida) из богатой, родственной Веласкесу семьи, так как время шло, а Кортес так и не делал ей предложение. К тому же Кортес присоединился к большой массе недовольных на Кубе, считавших, что их обделили добычей, не дали должностей, энкомьенд – участков земли с рабами-индейцами. Согласно Гомаре, Кортес взялся доставить жалобу недовольных на Веласкеса на остров Эспаньолу. Кортес собирался на утлом суденышке тайно переправиться через морской пролив шириной в 18 легуа (ок. 100 км) на Эспаньолу. Однако губернатор Кубы Диего Веласкес; узнал о заговоре и тотчас приказал арестовать Кортеса, заковать в цепи и бросить в темницу, а потом повесить. Но Кортесу удалось избавивиться от цепей, сломать оконную решетку, выбраться ночью через окно второго этажа и спуститься на улицу. Затем он укрылся в церкви; согласно обычаям того времени, укрывшийся в церкви пользовался правом убежища и был неприкосновенен, пока находится в ней. Веласкес расставил вокруг церкви стражу, зная, что рано или поздно Кортес покинет свое убежище. Через несколько дней Кортес выбрался из убежища и едва переступил порог церковной ограды, как его схватили, скрутили руки – некий Педро Эскудеро (позднее Кортес отомстил ему, см. стр. 77 в главе: “ВНУТРЕННИЕ РАСПРИ. УНИЧТОЖЕНИЕ ФЛОТА”) и другие – вновь заковали в цепи и поместили в тюрьму. Позже Кортеса доставили на каравеллу, дабы на следующий день как преступника отвезти на Эспаньолу, но ему вновь удалось освободиться от цепей и бежать, теперь уже с каравеллы на лодке. Кортес оставил лодку, вплавь добрался до берега и вновь укрылся в церкви. По словам хронистов, Кортес всюду находил себе друзей. Вскоре, ко всеобщему удивлению, состоялось примирение, Веласкес простил Кортеса, который женился на Каталине Хуарес Ла Маркайде, породнившись с влиятельной семьей. Оба недавних врага казались давними друзьями. Многочисленные покровители смогли помочь Кортесу уберечься от виселицы и добились для него надела земли с индейцами, богатых рудников и должности алькальда (судьи) поселения Баракоа на острове Куба; и Кортес какое-то время прибыльно занимался торговлей скотом. Дальнейшая деятельность знаменитого конкистадора отражена в настоящей книге: так, в 1519-1521 гг. испанские конкистадоры во главе с Эрнаном Кортесом завоевали государство мешиков, разрушили Мешико (Теночтитлан); в 1524 — 1526 гг. Кортес во главе войска совершил поход в Гондурас; с 1527 до 1540 г. Кортес снаряжал суда, организовывал экспедиции либо “к Молуккам или в Китай, чтобы выяснить прямой путь на родину… пряностей”, либо на поиски пролива между Южной и Северной Америками (первая экспедиция для поисков пролива во главе с Кристобалем де Олидом на 5 судах была послана Кортесом еще в 1523 г.), либо на север, закончившиеся открытием полуострова Калифорния. В 1522-1528 гг. Эрнан Кортес – губернатор и генерал-капитан завоеванной им Новой Испании. За услуги, оказанные испанской короне, Кортес получил титул маркиза дель Валье Оашаки. Умер Кортес в 1547 г. в Севилье, в Испании. Письма-реляции Кортеса императору Карлу V – ценный источник по истории испанских завоеваний в Америке.

 

4 -..из Кастилии (Castilla) – Кастилия, главное королевство Испании, объединившее (после присоединения второго по значению королевства – Арагон) к концу XV века все разрозненные области Испании. Испанские авторы XVI века часто употребляют название Кастилия как синоним Испании.

 

К главе “ОТКРЫТИЕ ЮКАТАНА”

 

1 Рехидор (regidor-управитель, руководитель) – выборный член органов городского или сельского самоуправления.

 

2 Город Сантьяго в Гватемале – город Сантьяго де лос Кабальерос де Гватемала (Santiago de los Caballeros de Guatemala) основан в 1524 г. Педро де Альварадо (позже переименован в г. Гватемала). В XVI-XVIII вв. был столицей Гватемалы (генерал-капитанства Гватемалы) и крупнейшим культурным центром Центральной Америки (до 80 000 жителей, университет, книгопечатание с 1660 г.). Располагался рядом с вулканом Фуэто у подошвы вулкана Агуа, от извержения которого в 1541 г. город сильно пострадал. После страшного землетрясения в 1773 г., разрушившего город, его перенесли на 40 км северо-восточнее прежнего места (на его прежнем месте теперь город Антигуа) и заново отстроили в 1776 г. (теперь это г. Гватемала – столица Республики Гватемалы).

 

3 Мыс Гондурас (Cabo de Honduras; от исп. Honduras – глубины, назван так испанцами из-за большой глубины прибрежных вод) – тут подразумевается сам мыс Гондурас и прибрежный район около него. Был открыт во время четвертого путешествия Христофора Колумба, его флотилия подошла в середине августа 1502 г. к материку около мыса Гондурас и, повернув на юго-восток, произвела высадку на берег в 100 км восточнее мыса Гондурас, выставив королевское знамя и объявив страну владением Испании; в 1525 г. территория Гондураса была завоевана Кортесом. Индейцы называли свою страну Игуэрас или Ибуэрас. Распространившееся на всю страну название Гондурас сохранилось и до сих пор. По-видимому, это случайное совпадение испанского слова с индейским названием, об этом говорит и Бартоломе де Лас Касас.

 

4 Его Величество – Карл Габсбург (1500 г. – 1558 г.) – дон Карлос, сын Филиппа I Бургундского (Красивого) и Хуаны Безумной, был королем Испании Карлом I с 1516 г. по 1556 г. (формально соправителем своей матери королевы Хуаны Безумной, единоличным королем он был лишь несколько месяцев: с апреля 1555 г. по январь 1556 г., когда он отрекся от престола в пользу своего сына Филиппа); с 1519 г. по 1556 г. был императором Карлом V “Священной Римской империи германской нации” (в сентябре 1556 г. он сложил с себя императорскую корону, следующим императором стал его брат Фердинанд). Испанские короли носили титул “Высочество” (Alteza), и лишь после того, как Карл стал императором, они, начиная с него, стали носить титул “Величество” (Majestad).

 

5 Теночтитлан-Мешико (Tenochtitlan-Mexico) – столица государства мешиков (астеков); у Берналя Диаса – Tenuztitlan Mexico. Теночтитлан, основанный в 1325 г. (по другой версии – в 1321 г.) на острове озера Тескоко, ко времени конкисты подчинил соседнее поселение Тлателолько и слился с ним, в результате чего образовался грандиозный город Мешико (Теночтитлан). Мешики (mexicanos – мешиканос, позднее – мехиканос, неправильное – мексиканцы) – “люди Меши”, от легендарного вождя X-XI вв. – одно из трех самоназваний астеков-теночков; астеки – “люди из Астлана”, от легендарной прародины Астлан; теночки – “люди Теноча”, от вождя XIII в. Теноча, основателя Теночтитлана. И в названиях Мешико-Теночтитлан были увековечены имена вождей Меши и Теноча, созвучие второго названия показывает живучесть памяти о древней прародине – легендарном Астлане. В книгах по истории конкисты и вообще о Латинской Америке, и в популярных, и в научных, изданных на русском языке, установилась неправильная транскрипция многих индейских слов. В каждом издании представляются самые непохожие, противоречащие друг другу варианты их написания. Объясняется эта неразбериха следующим образом. Во-первых, в XVIII – XX вв. как научному, так и широкому кругу русских читателей написание индейских и испанских слов стало известно благодаря переводам с иностранных изданий, чаще всего с немецких (реже с французских и английских), где написание индейских и испанских слов соответствовало немецкому произношению. Отсюда, вместо “астеки” – “ацтеки”, вместо “Мешико” – “Мексика”, вместо “сапотеки” – “цапотеки” и т. д. В современных испанских и в большинстве других иностранных изданий индейские слова сохраняют испанскую орфографию XVI в. В XVI в., во времена конкисты и после нее, алфавиты, разработанные христианскими священнослужителями для обращения индейцев в христианство (послужившие также и для записи рассказов индейцев, написания хроник и т. д.) в основе своей имели латинский алфавит, многие буквы и их сочетания в них произносились не по-латински или испански, а служили передаче фонетического строя индейских языков. К тому же в XVI веке часть букв в испанском произносилась иначе: так, буква x произносилась как русская ш, Mexico – Мешико, позднее ее стали произносить как русскую х и стало – Мехико; буква z произносилась как русская с, aztecas – астеки; а сочетание tz соответствовало русской ц, Chichen Itza – Чичен Ица, и т. д. Во-вторых, путаницу в орфографию индейских слов также вносит художественная литература. Так, благодаря широко известному роману Р. Хаггарда “Дочь Монтесумы” чаще всего используется написание имени правителя астеков – Монтесума, вместо Мотекусома.

 

6 Королевская пятина (Real Quinto) – пятая часть (раньше – половина) всякой добычи шла королю (Л., 1928 г.). Королевская доля была и больше, так, по указу 1495 г. в королевскую казну должны были сдавать две трети добытого золота все подданные испанской короны в Америке. Во времена экспедиций Франсиско Эрнандеса де Кордовы, Хуана де Грихальвы и походов Эрнана Кортеса королевская доля состояла из пятой части всей добычи.

 

7 Юкатан (Yucatan) – полуостров в Центральной Америке, омываемый водами Атлантического океана (см. прим. 33 к этой же главе).

 

8 Фердинанд (Фернандо – Fernando) V Кастильский (II Арагонский) Католик (1452 г. – 1516 г.) – испанский король, с 1479 г. вместе со своей супругой королевой Изабеллой (Isabel) Кастильской, Католичкой (1451 г. – 1504 г.), правил Испанией; по брачному договору 1469 г. Фердинанд обязывался жить в Кастилии, соблюдая ее законы, и ничего не предпринимать без согласия своей жены Изабеллы.

 

9 Педро Ариас де Авила (Pedro Arias de Avild) [Педрариас Давила (Pedrarias Davila), Педро Ариас Давила (Pedro Arias Davila)] (ок. 1440 г. – 1530 г.) – конкистадор; в 1514-1526 гг. губернатор Дарьена; в 1519 г. основал город Панама, первый испанский опорный пункт на Тихом океане.

 

10 Тьерра Фирме (Tierra Firme – буквально Истинная Земля, Материк) – название материковой земли, в отличие от островов; в данном случае район современной Панамы.

 

11 Номбре де Дьос (Nombre de Dios – Именем Бога) – прибрежное поселение, основанное испанцами на Панамском перешейке; в настоящее время – небольшой поселок в провинции Колон Республики Панама.

 

12 Идальго (hijo de algo – сын имеющего нечто, сын значительного лица; мн. ч. hidalgos) – представитель среднего и мелкого рыцарства в средневековой Испании. Идальго так же, как и высшая знать – рикос хомбрес (ricos hombres – знатнейшие (богатейшие) люди – крупные феодалы, носящие звание – дон (don – господин): герцоги, графы, маркизы), которой они уступали в знатности и богатстве, но значительно превосходили в числе, – не платили податей (налогов), в отличие от других сословий, объединенных словом pecheros (податные, платящие налоги; от pecha – подать, налог). Труд идальго считали унизительным, а заниматься торговлей или ремеслом им было запрещено; они были профессиональными, наследственными военными. Идальго составляли значительную часть конкистадоров. За столетия войн с маврами испанские воины считали себя истинными поборниками христианской веры и римско-католической церкви. Это были лучшие воины Европы, что не раз доказывали в боях с маврами, французами, итальянцами, швейцарцами, немцами, голландцами и турками. Им были присущи стойкость, отвага, упорство, беспощадность и мастерское владение оружием; воинская доблесть, христианская вера и рыцарские идеалы уживались в них с религиозным фанатизмом, алчностью и жестокостью. Перед каждым боем они тщательно исповедовались в грехах, причащались и усердно служили торжественные молебны. Идя в бой, они призывали на помощь Бога, Деву Санта Марию, Святой Дух и апостолов. А после победы чаще всего исполняли во славу Бога торжественный и суровый гимн “Те Deum”. Испанское воинство состояло из: рыцарей (кабальерос – caballeros), легкой конницы, пехотинцев (солдат – soldados или пеонов -peones), стрелков (арбалетчиков, лучников, аркебузников) и артиллерии (тяжелой, средней и легкой – фальконетов); вооружено было отличными стальными мечами, кинжалами, алебардами, топорами, пиками, копьями, луками, арбалетами, аркебузами, железными и кожаными щитами, доспехами и шлемами (частично защищены были и лошади – наголовники, нагрудники). Часть этого воинства и была направлена в Новый Свет, где стала конкистадорами; а клич испанского воинства: Santiago Matamoros (Сантьяго порази мавров) превратился в Santiago Mataindios (Сантьяго порази индейцев). В заключение следует сказать, что в завоевании государства мешиков главную роль сыграла многотысячная (более 300 000 воинов) армия союзных конкистадорам индейцев (тотонаков, тлашкальцев, тескокцев и др.).

 

13 Васко Нуньес де Бальбоа (Vasco Nunez de Balboa) (ок. 1475 г. – 1517 г.) – конкистадор; участник похода Родриго де Бастидаса (1460 г. – 1527 г.) в 1500 г.; приобрел плантацию на острове Эспаньола (Санто Доминго, совр. о. Гаити), разорился и, спасаясь от кредиторов, тайно покинул остров; в 1510г. был высажен вместе с группой испанских колонистов на побережье Дарьенского залива (территория совр. Панамы); выступил в 1511 г. против Диего де Никуэсы, правителя испанской колонии на Атлантическом побережье Панамы, и добился его изгнания; судно, на котором плыл Никуэса, пропало без вести; в 1513г. Васко Нуньес де Бальбоа с 300 солдатами и матросами, используя вражду между индейскими племенами, начал завоевание внутренних областей Панамского перешейка; 25 сентября 1513 г. он первым из европейцев увидел Тихий океан и, войдя в воду с мечом в руке, объявил его владением испанской короны; в 1517г. обвинен губернатором Дарьена Педро Ариасом де Авилой в расправе над Никуэсой и в подготовке мятежа, предан суду и обезглавлен.

 

14 Согласно Бартоломе де Лас Касасу ее звали Мария и находилась она в Испании; “История Индий”: “(Книга III, глава 74) …[(Педро Ариас де Авила)] заговорил о его [(Васко Пуньеса де Бальбоа)] женитьбе на донье Марии, старшей из своих двух дочерей, которые у него были в Испании; властью епископа они были обручены и совершили все другие положенные обряды”.

 

15 Диего Веласкес де Куэльяр (Diego Velazquez de Cuellar), (ок. 1464 г. – ок. 1524 г.) – конкистадор (Куэльяр – город в Испании по соседству с родным городом Берналя Диаса, который был не только земляком, но и родственником Диего Веласкеса). Диего Веласкес в 1493 г. со второй экспедицией Христофора Колумба прибыл на Эспаньолу. В ноябре 1511 г. во главе 300 конкистадоров Диего Веласкес высадился на Кубу вопреки воле управлявшего в то время Индиями адмирала Диего Колона (сына Христофора Колумба), но при поддержке из Испании; был назначен губернатором Кубы, основал ряд городов, в том числе Гавану. О том, что делали конкистадоры на Эспаньоле и Кубе, очевидец Бартоломе де Лас Касас в своем “Кратком донесении о разорении Индий” сообщает: “Известно, что христиане своей тиранией и несправедливостью умертвили более 12 миллионов душ индейцев – мужчин, женщин и детей [на островах и материке]… Убивали христиане двумя способами: несправедливой, кровавой, тиранической войной и обращением в жесточайшее рабство, в такое, в какое никогда прежде не бывали обращены ни люди, ни животные… Причиной и единственной целью убийств и разорения было обогащение христиан золотом. Ради этого они готовы были на любой произвол на новых землях, ибо земли были богаты, а жители их скромны и терпеливы. Их легко было завоевать, и христиане это сделали. …И то, что я говорю, я знаю, ибо видел все собственными глазами. …[(Остров Эспаньола.)] Он был первым, куда вступили христиане; здесь было положено начало истреблению и гибели индейцев. Разорив и опустошив остров, христиане стали отбирать у индейцев жен и детей, заставляли их служить себе и пользовались ими самым дурным образом, пожирали пищу, которую трудом и потом своим индейцы производили. Христиане не довольствовались той едой, которую индейцы давали им по своей воле, сообразно своим собственным потребностям, каковые у них всегда невелики. У них нет обычая заготовлять пищи больше того, что они съедят в день. Но то, чего хватило бы на целый месяц для трех индейских домов с десятью обитателями в каждом, пожирает и уничтожает один христианин за день. Приняв от христиан многочисленные притеснения, насилия и обиды, индейцы поняли, что такие люди не могли явиться с неба. Некоторые индейцы стали прятать пищу, другие – жен и детей, иные бежали в леса, чтобы уйти от таких жестоких и свирепых людей. Христиане ловили их, секли плетьми, избивали кулаками и палками, поднимали даже руку на индейских сеньоров – касиков. …А один капитан-христианин изнасиловал жену главного короля и сеньора всего острова. И стали индейцы искать средства, которыми можно было бы вышвырнуть христиан со своих земель вон, и взялись они тогда за оружие. Но оружие у них слишком слабое и малопригодное как для нападения, так и для защиты. Все их войны мало отличаются от кастильских игр и детских забав! Христиане на лошадях, вооруженные мечами и копьями, беспощадно убивали индейцев, вступая в селения, они никого не оставляли в живых. Один раз я видел, как на решетки было положено несколько касиков. Альгуасил, который их пытал, был хуже палача. Я знал, как его звали, и даже знал его родителей в Севилье! Несчастные касики просили освободить их или убить сразу. Но он не хотел убивать, прежде чем не насладится своим зверством. Заткнул им рот и сам раздувал огонь, чтобы касики поджаривались на нем!… Христиане бились об заклад, кто из них одним ударом меча разрубит человека надвое, или отсечет ему голову, или вскроет внутренности. Схватив младенцев за ноги, отрывали их от материнской груди и ударом о камни разбивали им головы; или же кидали матерей с младенцами в реку, а когда они погружались в воду, христиане смеялись и шутили, говоря: “Смотрите, как нехристи пускают пузыри!”, или связывали матерей с младенцами спиной к спине и притом всех, которых находили на своем пути… В селениях они строили длинные виселицы и вешали по 13 человек на каждой во славу 12 апостолов и Христа. Обертывали индейцам тело сухой соломой и поджигали или отсекали руки, подвешивали их к шее и отпускали несчастных со словами: “Идите с этими письменами и передайте их тем, кто укрылся от нас в лесах”. Я сам видел эти мучения и бесконечное множество других. Все, кто мог уйти, уходили в леса и горы, спасались там от испанцев – столь бесчеловечных и безжалостных скотов, истребителей и смертных врагов рода человеческого. Были еще потом христианами обучены отчаянные и злейшие псы, которые бросались на индейцев, разрывали их на куски и пожирали. Эти псы творили великие опустошения и душегубства среди индейцев. А если иногда (это бывало редко и всегда по справедливости) индейцы убивали кого-либо из христиан, то последние, сговорившись между собой, решали, что за одного убитого испанца нужно убивать сто индейцев… Хочу сделать вывод, и утверждаю, и клянусь в верности моих слов, что индейцы не давали повода и не были виноваты в том, что одних из них уничтожали, а других отдавали в рабство. И еще я утверждаю и могу поклясться, что ни одного смертного греха против христиан индейцы не сделали… Может быть, некоторые индейцы и пытались мстить, но я знаю совершенно точно, что индейцы вели только самые справедливые войны против христиан, а христиане никогда не были справедливы, и все их войны против индейцев – самые несправедливые и тиранические из всех, что существуют на земле…. После окончания войны и гибели множества индейцев в живых остались только старики, женщины и дети. И стали христиане распределять индейцев между собой: кому 30 – 40, а кому и 100 – 200, в зависимости от милости главного тирана -губернатора. Когда индейцев распределили между христианами, те стали обращать их в католическую веру. Заставляли индейцев работать, но не кормили их досыта, давали только траву и овощи – такие продукты, от которых нет сил для работы. Молоко у кормящих женщин пропало, и вскоре все дети умерли, а поскольку мужчины были отделены от своих жен, прекратилось деторождение на острове. Христиане не только не работали сами, но даже заставляли переносить себя на носилках и пользовались индейцами как вьючными животными. На плечах и спинах у индейцев от тяжелой ноши и от ударов оставались следы, а сами они были похожи на истощенных животных. Не рассказать, не описать, ни на какой бумаге не изложить всю жестокость обращения, все удары, проклятия, подзатыльники, ругань… [(Остров Куба.)] В 1511 г. испанцы пришли на остров Куба… Еще более жестоко, чем на других островах, вели себя там христиане, И произошло примечательное событие. Касик Атуэй бежал от бесчинства испанцев с острова Эспаньола на Кубу со многими своими подданными. Когда узнал, что христиане пришли на Кубу, он собрал своих воинов и сказал им: “Вы уже слышали, что христиане поблизости! И вы знаете, что претерпели от них люди на острове Гаити [(Эспаньоле)]. Здесь будет то же самое. А знаете ли вы, для чего христиане все это делают?” И ответили индейцы касику: “Нет, не знаем, разве только потому, что по природе своей они дурные и жестокие!” “Нет, не только потому, – сказал касик, – есть у них бог, которому они поклоняются. А чтобы заставить и нас ему поклоняться, убивают и закабаляют нас!” Около касика стояла корзина с золотыми украшениями, и он продолжал, показывая на нее: “Вот, смотрите, здесь христианский бог – золото! Давайте свершим пред ним обряд, чтобы христиане не притесняли нас!” И все закричали: “Хорошо, согласны!” И они устроили пляски. Потом касик Атуэй сказал: “Если мы оставим себе этого бога, то христиане убьют нас, чтобы отнять его. Давайте бросим его в реку!” И бросили они все золото в реку, которая там протекала. Этот касик всегда стремился уйти от христиан, куда бы они ни приходили, зная, чем они грозят. Но когда сталкивался с ними, то защищался. Наконец его схватили. За то, что он пытался уйти и защищался, христиане приговорили его к сожжению на костре живым. Какой-то франсисканский монах, который присутствовал при казни, рассказывал, что касика привязали к столбу. Монах не слышал всего, что там происходило, но слышал только, как другой монах говорил касику о нашей вере и что он подымется на небо, где слава и вечный покой, если примет нашу веру, а если нет, то пойдет в ад, где пытки и мучения. Касик, подумав, спросил: “А есть ли на небе христиане?” Монах ответил, что есть, самые лучшие. Тогда касик закричал, не задумываясь, что он не желает на небо, а хочет в ад, лишь бы не оказаться опять среди столь жестоких людей!… Вот какую славу заслужил себе Наш Сеньор Бог и наша вера в Индиях!… Некоторые индейцы, попавшие в кабалу и рабство, стали убегать в горы, а иные вешались: и мужья, и жены, и дети – целыми семьями. Из-за жестокости одного испанца, которого я знал, повесилось более 200 индейцев. И так погибло бесконечное число людей. Один советник получил по репартьементо 300 индейцев; через три месяца 270 из них погибло на разных работах и осталось всего 30, то есть одна десятая часть. Тогда ему дали еще столько же – 300, и он их всех погубил; и дали ему еще, и те тоже погибли; так было, пока он сам не умер и не убрался в преисподню! За три-четыре месяца, которые я пробыл на острове Куба, от голода умерло более 7 000 детей, так как их матерей и отцов угнали на рудники. Многие индейцы уходили в горы, где совершали чудеса храбрости, достойные восхищения. Великолепный остров обезлюдел…” И эти факты не преувеличение Бартоломе де Лас Касаса (показательно, что на острове Эспаньола к концу XV века насчитывалось по разным данным от 300 000 до 1 000 000 индейцев, а к 1548 г. их оставалось около 500 человек; и что на острове Куба в 1511 г. индейцев было около 200 000, но уже в 1537 г. их численность сократилась до 5 000 человек), о подобном, но на полуострове Юкатан и происходившем несколько десятилетий позднее, говорит другой свидетель конкисты, которого нельзя обвинить в “очернительстве” конкистадоров, первый епископ Юкатана – Диего де Ланда (Diego de Landa; 1524 г. – 1579 г.) в “Сообщении о делах в Юкатане” (Relation de las cosas de Yucatan): “…Индейцы тяжело переносили ярмо рабства. Но испанцы держали разделенными их поселения, находившиеся в стране. Однако не было недостатка в индейцах, восставших против них, на что они отвечали очень жестокими карами, которые вызвали уменьшение населения. Они сожгли живыми несколько знатных лиц в провинции Купуль, других повесили. Были получены сведения о [волнении] жителей Йобаина, селения Челей. Испанцы схватили знатных лиц, заперли в одном доме в оковах и подожгли дом. Их сожгли живыми, с наибольшей в мире бесчеловечностью. И говорит Диего де Ланда, что он видел большое дерево около селения, на ветвях которого капитан повесил многих индейских женщин, а на их ногах [повесил] их собственных детей. В том же селении и в другом, которое называют Верей [(Verey)], в двух легуа оттуда, они повесили двух индеанок, одну девушку и другую, недавно вышедшую замуж, не за какую-либо вину, но потому, что они были очень красивыми, и опасались волнений из-за них в испанском лагере, и чтобы индейцы думали, что испанцам безразличны женщины. Об этих двух женщинах сохранилась живая память среди индейцев и испанцев, по причине их большой красоты и жестокости, с которой их убили. Индейцы провинций Кочвах и Четумаль возмутились, и испанцы их усмирили таким образом, что эти две провинции, бывшие наиболее населенными и наполненными людьми, остались наиболее жалкими во всей стране. Там совершали неслыханные жестокости, отрубая носы, кисти, руки и ноги, груди у женщин, бросая их в глубокие водоемы с тыквами, привязанными к ногам, нанося удары мечом детям, которые не шли так же [быстро], как их матери. Если те, которых вели на шейной цепи, ослабевали и не шли, как другие, им отрубали голову посреди других, чтобы не задерживаться, развязывая их. Они вели большое количество пленных мужчин и женщин для обслуживания, обращаясь с ними подобным образом…”

 

16 …индейцев… – в смысле ни кому не принадлежащих, тех что удастся захватить.

 

17 Франсиско Эрнандес де Кордова (Francisco Hernandez de Cordoba) (7-1517 г.) – конкистадор. Капитан (capitan; от лат. caput – голова, capita – глава, предводитель, начальник) – командир, предводитель отряда солдат.

 

18 Берналь Диас называет первые два судна navios (един. ч. navio), а это третье – bаrсо.

 

19 Гуанахские острова (islas de los Guanajos – острова Гуанахос) – так испанские авторы XVI века называли цепь островов – совр. Ислас де ла Байя в Гондурасском заливе, самый восточный из них носит название Гуанаха.

 

20 Армада (armada) – словом этим в то время называлась любая эскадра вне зависимости от того, сколько судов и какого класса в нее входило.

 

21 Кассава (от аравак. cazabi) – маниок съедобный, название растения семейства молочайных; одно из важнейших крахмалоносных пищевых растений тропиков. Имеет несколько (до 10) удлиненно-веретеновидных боковых корней в виде клубней длиной до 1 м, у некоторых сортов до 5 м, и массой 2-4 кг, а в отдельных случаях до 20-25 кг. Вареный маниок по вкусу напоминает картофель; его корни (клубни) перерабатываются в маниоковую муку.

 

22 Песо (peso – буквально “вес”) – испанская денежная единица; условной единицей измерения служил вес кастельяно (castellano), золотой монеты времен Изабеллы и Фединанда V, которую прекратили чеканить в 1497 г., ее вес равнялся 4,6-4,7 г. Эта единица так и называлась peso de oro – “золотой вес”. В основном расчеты и платежи производились не в монете, а на вес золота. Разменной, мелкой монетой был медный (ранее серебряный) мараведи (maravedi); так Франсиско де Херес, секретарь Писарро, пишет: “…золотой песо – то же, что и кастельяно; каждый песо продается обыкновенно за 450 мараведи”.

 

23 Пилот (piloto) – кормчий, штурман. Пилот должен был ежедневно определять положение корабля, вести астрономические наблюдения, прокладывать на карте курс, пройденный кораблем, и составлять карты. Эта должность относится к командному составу. Пилотами назначались люди сведущие в астрономии, навигации и имеющие большой и разносторонний опыт. В армаде из нескольких кораблей и более над судовыми пилотами был старший пилот армады. Была и должность (с 1508 г.) главного пилота Кастилии (Испанского королевства), он следил за составлением карт и глобусов, надзирал за составлением секретной сводной карты по привозимым материалам – Падрон Реаль, а также подвергал экзамену тех, кто стремился получить патент (диплом) на звание пилота.

 

24 Антон де Аламинос (Anton de Alaminos) – участник 2-го путешествия Христофора Колумба (1493-1496 гг.); пилот и старший пилот во многих морских экспедициях в Америке; Палос (Palos) – крупнейший порт Испании в то время.

 

25 Уэльва (Huelva) – крупный порт в Испании.

 

26 Ашаруко (Ахаrисо) – гавань Каренас на северном побережье Кубы, там, где теперь город Гавана.

 

27 Легуа (legua) – мера длины; 1 легуа = 5,572 км.

 

28 Полное название – Сан Кристобаль де ла Абана (Гавана) (San Cristobal de la Habana), основан около 1515г. Диего Веласкесом на южном побережье Кубы; в 1519-1521 гг. из-за неблагоприятного климата был перенесен на северное побережье Кубы к гавани Каренас (Ашаруко), он же – Гавана; теперь – столица Республики Куба.

 

29 Веедор (veedor- смотритель, контролер) – должностное лицо, наблюдавшее за соблюдением интересов короны.

 

30 8 февраля 1517 г. по старому стилю, а по новому – 18 февраля 1517г.

 

31 Санто Антон (Santo Anton) – мыс на западной оконечности Кубы, совр. Сан Антонио.

 

32 .. .дикие индейцы… – то есть не покоренные; в то время завоевание Кубы еще не было полностью завершено. Показательно, что конкистадоры и хронисты в документах и хрониках той поры довольно часто применяют по отношению к уже захваченным индейцам слово domestico (с исп. “домашний”, “прирученный” в применении к животным). Основной формой закабаления индейцев было репартимьенто (repartimiento – распределение); в 1495г.- 1499 г. на острове Эспаньола (Санто Доминго, Гаити) Христофор Колумб разделил между конкистадорами землю и индейцев, положив начало репартимьенто де индис (repartimiento up indis), прообразом которого было репартимьенто де тьеррас (repartimiento de tierras) на Канарских островах; там лишь земли были распределены между завоевателями, но местное население и скот не распределялись, их захватывали во время военных действий и облав, и захваченные люди становились рабами. Что же касается острова Куба, объявленного владением испанской короны, то его губернатор Диего Веласкес де Куэльяр от королевского имени жаловал, распределяя земли острова, испанским дворянам-рыцарям (кабальерос) и солдатам-пехотинцам (пеонес), и просто поселенцам (колонос); первым в форме “кабальерий”, а вторым и третьим – “пеоний”. Каждый владелец этих земельных участков, принадлежавших испанской короне, обязан был уплатить за землю некоторую сумму денег и в течение четырех лет должен был завести свое хозяйство, в частности, развести скот и регулярно поставлять его казне по определенной цене. Пожалованные участки земли делились на три вида, в соответствии с их целевым назначением: 1 – amo, или асьенда, с радиусом в 10 км, для разведения крупного рогатого скота и лошадей; 2 – кораль, с радиусом в 5 км для разведения свиней и другого мелкого скота; 3 – эстансия, пахотные угодья, выделенные специально для земледелия. Такое же положение было и в других испанских колониях. Одним из частных случаев репартимьенто была энкомьенда.

 

33 Никто еще не открывал этой земли, никто о ней не слыхал! – наверное, выражение употреблено в смысле “мало известна, не было официального сообщения об открытии”. Поскольку и Христофор Колумб знал о наличии там населенных земель (во время 4-го путешествия в 1502 г. он встретил судно индейцев-майя “из провинции, называемой Майям”), знал и его брат Бартоломе Колумб, и Антон де Аламинос, как и многие другие, например, Висенте Пинсон и Хуан Диас де Солис, возглавлявшие испанскую экспедицию на двух судах (старший пилот Педро Ледесма, участник 2-го и 4-го путешествий Христофора Колумба), которая в 1508 г. обследовала побережье Гондурасского залива и полуострова Юкатан до вершины залива Кампече (испанцы искали проход в “Золотой Херсонес” – богатый золотом полуостров Малакку, к “островам пряностей”); в 1513г. Хуан Понсе де Леон привел свои корабли к северному берегу Юкатана; пробыв на побережье более месяца, он покинул его 6 августа; вероятно об этом говорится в Хронике I юкатанских индейцев-майя: “…(251) Еще не закончился счет (252) [двадцатилетия] 11 Ахава, (253) когда пришли испанцы, люди имеющие-власть, (254) они прибыли с востока, когда пришли (255) сюда в эту страну (256) в год 1513…”; также следует упомянуть, что на нескольких картах 1502-1507 гг. (среди них карта Кантино) указано побережье Юкатана (часть его и не совсем точно); есть довольно веские доводы о плавании португальцев, соперников испанцев, у берегов Юкатана. Об экспедиции Франсиско Эрнандеса де Кордовы приведем два сообщения современников конкисты. Первое – Диего де Ланды из “Сообщения о делах в Юкатане”: “…В 1517 году, в Великий пост Франсиско Эрнандес де Кордова отправился из Сантьяго де Куба с тремя кораблями, чтобы выменять рабов для рудников, ибо население Кубы уже уменьшилось; другие говорят, что он отправился открывать [новые] земли; пилотом у него был Аламинос. Он прибыл на Остров Женщин, которому дал это имя из-за найденных им там идолов богинь той земли, как то Иш Чель, Иш Чебель Яш, Иш Хуние, Иш Хуниета, у которых была надета внизу повязка и закрыты груди, по обычаю индеанок. Здание было из камня, что их удивило; они нашли несколько золотых вещей и взяли их; [затем] они пристали к мысу Коточ и оттуда проплыли до залива Кампече, где высадились в воскресенье Сан Ласаро [(Святого Лазаря)] и поэтому назвали его Ласаро. Они были хорошо приняты сеньором, а индейцы, пораженные видом испанцев, трогали их бороды и тела. В Кампече [испанцы] нашли здание в море, недалеко от земли, квадратное и все ступенчатое; на его вершине находился идол с двумя свирепыми животными [из камня], которые пожирали его бока, и длинная и толстая каменная змея, глотающая льва; эти животные были покрыты кровью жертв. В Кампече они узнали, что поблизости есть большой город. Это был Чампотон. Когда они прибыли туда, сеньор по имени Моч Ковох, человек воинственный, призвал своих людей против испанцев. Франсиско Эрнандес с сокрушением видел, что подготовлялось, и, чтобы не показаться менее мужественным, он также построил своих людей в боевой порядок и пустил в ход артиллерию кораблей. Хотя звук, дым и огонь выстрелов были новыми для индейцев, они не переставали нападать с громким криком. Испанцы сопротивлялись, нанося много жестоких ран и убивая многих. Но сеньор их настолько воодушевил, что они заставили испанцев отступить. Они убили 20, ранили 50, а 2 взяли живыми и затем принесли в жертву. Франсиско Эрнандес отплыл с 33 ранами и печально возвратился на Кубу, где объявил, что [новая] земля очень хороша и богата, [судя] по золоту, которое он нашел на Острове Женщин.” Второе – Франсиско Лопеса де Гомары из “Всеобщей истории Индий”: “(Глава LII) Франсиско Эрнандес де Кордова отплыл, и, поскольку погода не позволяла плыть к другому мысу или преднамеренно стремясь к открытию [новых земель], он добрался до неизвестной земли, до которой не доходили наши; там на мысе [(острове)] были расположены соляные копи; его он назвал – Мыс Женщин [(Остров Женщин)], потому что там были каменные башни со ступеньками и святилищами, покрытыми деревом и соломой, в которых в языческом порядке стояло много идолов, похожих на женщин. Увидев каменные здания, испанцы пришли в восторг, так как до этого они их не встречали, как не встречали и людей, которые одевались бы так богато и блистательно: здесь они носили рубашки и накидки из белой хлопчатобумажной ткани и цветные, и украшения из перьев, серьги, броши и драгоценности из золота и серебра, а женщины прикрывали грудь и голову. Он не остановился там, а направился к другому мысу, который назвал Коточе, где ему повстречалось несколько рыбаков, которые от страха или ужаса поплыли назад к берегу, а [на вопросы испанцев] отвечали: cotoche, cotoche, что означает: “дом”, так как они думали, что их спрашивали о поселении, чтобы пойти туда. Отсюда и пристало это имя [Коточе] к мысу той земли. Еще немного дальше они повстречали каких-то мужчин, которые на вопрос, как называется большое поселение, расположенное рядом, сказали: tectetan, tectetan, что означает: “я не понимаю тебя”. Испанцы подумали, что так называется поселение, и, исковеркав слово, [стали] впредь называть его Юкатан, и никогда не отстанет от него это имя…” Конкистадоры первоначально назвали этот полуостров “Островом Святой Марии Исцеляющей” (Islа de Santa Maria de los Remedies], затем “Юкатан”. Название “Юкатан”, по Гаспару Антонио Чи, это искажение древнего названия Luquitan, то есть, по Ройсу, 1uuт citan – “страна пекари” (CDU, XI, 74-75). Согласно же “Сообщению из Мериды” название “Юкатан” произошло от выражения toloquitan – “там впереди”, также по недоразумению понятого как название страны; есть и другие объяснения этого названия. В то время население Юкатана – индейцы-майя (тауа), создатели одной из высоких цивилизаций доколумбовой Америки. В лингвистическом отношении входят в состав большой языковой семьи майя-киче.

 

34 4 марта 1517г. по старому стилю, а по новому – 14 марта 1517 г.

 

35 Пирога (кариб, piragua) – большая узкая и длинная лодка, выдолбленная или выжженная из целого древесного ствола, а также с остовом, обтянутым шкурами либо корой, и часто, помимо весел, оснащенная парусом; такие лодки были распространены у индейцев Центральной Америки и народов Океании.

 

36 Касик (аравак. cacique) – начальник, вождь; слово заимствовано у индейцев-араваков острова Эспаньола, которые называли так своих вождей и старейшин; конкистадоры и хронисты так называли всякое индейское начальство на островах и на материковых землях, хотя в языках ни у индейцев майя, ни у мешиков и других индейцев Центральной Америки такого слова нет.

 

37 …masteles – набедренная повязка, искаженное слово, точнее – мастиль (майя mas til), от мешикского maxtlatl (маштлатль); все “индейские” слова Берналя Диаса даны курсивом по точному изданию (Mexico, 1944).

 

38 …cones cotoche – идемте в мои дома.., точнее сопех cotoche – идите в наши дома.

 

39 Мыс Коточе (Punta de Cotoche, от cotoche – наши дома) – теперь мыс Каточе, на северо-восточной оконечности полуострова Юкатан в современной Мексике.

 

40 …арбалетов… аркебуз… – арбалет (франц. arbalete, исп. ballesta – бальеста) – метательное оружие, усовершенствованный лук. Аркебуза (франц. arquebuse, исп. escopeta – эскопета) – вначале (XV-XVI вв.) фитильное ружье, позднее (XVI-XVII вв.) изготовлялось с колесным замком; заряжалось с дула. Некоторые исследователи называют аркебузников в отрядах конкистадоров мушкетерами, что совершенно неправильно, так как ни у одного испанского хрониста, писавшего о завоевании государства мешиков, нет слова mosqueteros (мушкетеры), поскольку мушкетов у них не было, а были аркебузы (эскопеты). Мушкет – более тяжелое ружье (около 10 кг, большего калибра – специально, чтобы пробивать рыцарские доспехи) – впервые появился в 1525 г. в битве при Павии (в Италии); в Новый Свет после 1525 г. могли попасть отдельные экземпляры, но в источниках они не упоминаются ни при завоевании государства инков, ни потом, в ближайших по времени к этому событию походах.

 

41 …cues – искаженное слово майя, им Берналь Диас называет пирамиды храмов майя, мешиков и других индейцев, у которых они назывались по другому.

 

42 В этом грехе конкистадоры и хронисты постоянно обвиняют индейцев, хотя многие признают, что сей грех более присущ Старому Свету; Берналь Диас скорее всего говорит об известных изображениях, на которых индейцы-майя в ритуальных целях или делают себе кровопускание из половых органов, или же один из них вводит другому посредством спринцовки наркотическую настойку, это наверное и вызвало у Берналя Диаса такие ассоциации.

 

43 Паскуаль де Андагон проплыл вдоль западного побережья совр. Колумбии до дельты реки Сан Хуан (4° северной широты), открыл залив Буэнавентура и в 1522 г. вернулся в город Панама с первыми известиями о “великой империи Виру” (Перу). В 1524 г. Франсиско Писарро и Диего де Альмагро предприняли первое плавание к берегам Перу, обследовав береговую линию к югу от Панамского залива на протяжении 400 км. В 1526 г. Франсиско Писарро послал на юг корабль под командой пилота Бартоломе Руиса, который, следуя вдоль берега, достиг 1° южной широты и заметил на востоке снежную вершину (Чимборасо – 6 272 м). В 1527 г. Франсиско Писарро и Бартоломе Руис, двигаясь на юг, высадились у залива Гуаякиль, а затем проплыли до 8° южной широты и увидели с моря непрерывную горную стену – Западную Кордильеру Перуанских Анд. В 1532 г. Франсиско Писарро, высадившись с отрядом конкистадоров на берег у 3° южной широты, двинулся вверх по межгорной долине реки Мараньон (главного истока Амазонки), дойдя до города Кахамарка (у 7° южной широты), где пленил правителя инков Атауальпу, а затем, перевалив через Центральную Кордильеру, направился на юго-восток и захватил столицу инков Куско (1533 г.).

 

44 Первое столкновение произошло у холмов, а второе – у строений (пирамид храмов), где индейцы-майя неожиданно для врага вновь атаковали.

 

45 Очевидно, судя по именам, уже 6 или 7 января (Л., 1928 г.).

 

46 Ласаро (Lazaro), то есть, Лазаря; Кампече (Campeche) – поселение индейцев-майя с окрестными землями (город-государство), на берегу залива Кампече. Ныне это город и порт Кампече, центр штата того же названия в совр. Мексике.

 

47 Castilan – кастильский, кастилец.

 

48 Различные знаки креста и как религиозные символы, и как орнамент были распространены по всей Америке. 49papas (ед. ч. papa – папа) – у Берналя Диаса искаженное слово от папауак (науа papahuaque), см. D. Cecilia, A. Robelo. Diccionario de Mitologia Nalniatl, pdg. 376: “у них были длинные и перепутанные волосы”, это были жрецы.

 

50 Копал (copal, от науа copalli – смола) – душистая природная смола некоторых тропических деревьев (напр, коурбарил) использовалась жрецами, а после конкисты и до сих пор используется как заменитель ладана.

 

51 Атабаль (atabal – барабан), у Берналя Диаса: atabalejos, уменьшительное от atabal – маленький барабан, наподобие тамбурина, по которому бьют рукой.

 

52 Маис (mais) – кукуруза, однодомное однолетнее травянистое растение семейства злаков (высота 1-3 м, в тропиках около 6 м), было хорошо известно индейцам, у многих, в том числе майя, мешиков и инков, был культ кукурузы; достижения последних в области селекции (величина зерен) до сих пор не превзойдены; кукуруза, вероятно, одно из самых древних хлебных растений, возделываемых в мире; в диком состоянии не найдена. Чампотон (Champoton) – поселение индейцев-майя с окрестными землями (город-государство), на территории совр. штата Кампече, в Мексике.

 

53 То есть такой же величины, и держать их можно было двумя руками. Но “мечи” индейцев делались из дерева с лезвиями-вкладышами из обсидиана, который Берналь Диас называет кремнем.

 

54 Al calachuni, calachuni, что значит: Убивайте вождя… – в выкриках майя, в передаче Берналя Диаса, искаженное слово от халач виник (майя halach uinic, буквально, “настоящий человек” – правитель, предводитель, вождь; во главе каждого юкатанского города-государства стоял свой халач виник, которого помимо этого называли ахав (майя ahau – владыка, господин)). У индейцев майя были пророчества о конкисте, приведем некоторые из них. Пророчество жреца Наци-на Йабуна Чана: “(1) Пророчество [жреца] Нацина Йабуна Чана. (2) Пришло в страну слово истинного Бога. (3) О, отцы! Для вашей пользы оно оглашено. (4) Жрецы будут уничтожены в то время. (5) Поймите его завет, (6) когда ваши души будут в огне, (7) когда придет настоящее служение [Богу]. (8) О, люди ица! Вырвите из сердца ваших богов, (9) забудьте прежних богов, (10) исчезнувших богов. (11) Сейчас везде правитель, о отцы, (12) сотворивший все небо и землю. (13) О, майя, люди ица! Эти мои слова печальны для ваших сердец. (14) Вы не хотите другого Бога, (15) вы считаете настоящими ваших богов. (16) Да войдут же в ваши сердца (17) слова моей проповеди”. И Пророчество жреца Чилама Балама: “(1) Пророчество прорицателя Балама, (2) певца из Кабаль Чен в Мани. (3) В день 13 Ахава закончится двадцатилетие. (4) Это время придет для людей ица, (5) это время придет для пригородов, о отцы! (6) Знак небесного единого Бога, (7) появится Вахом че, (8) покажется живущим, (9) осветится мир, о отцы! (10) Начнутся распри, (11) появится зависть, (12) когда придут несущие знак (13) жрецы, о отцы! (14) Они уже в одном переходе от вас, (15) вы увидите вещую птицу, (16) сидящую на Вахом че, (17) будет рассвет на севере и на западе.(18) Проснется Ицамна Кавиль.(19) Идут наши господа, о люди ица! (20) Идут наши старшие братья, люди Тантун! (21) Принимайте ваших гостей, бородатых людей восточных стран, (22) несущих знак Бога, о отцы! (23) Хорошо слово Бога, который пришел к нам, (24) который пришел оживить нас, (25) чтобы вы никого не боялись, о отцы! (26) Ты единый Бог, создавший нас. (27) Во благо его могущество, о отцы! (28) Он охраняет наши души. (29) Тот, кто будет иметь (30) настоящую веру, (31) попадет в небо вслед за ним. (32) Вот начало новых дней для людей. (33) Воздвигните же небесный знак, (34) воздвигните и смотрите ныне, (35) воздвигните Вахом че.(36) Будьте верны господину, получившему теперь власть, (37) получившему власть после создания мира, (38) ныне он покажется всему свету. (39) Это знак небесного Хунаб Ку. (40) Его следует почитать, о люди ица! (41) Теперь почитайте небесный знак, (42) почтите его настоящим служением. (43) О, отцы! Ныне почтите истинного Бога. (44) О, отцы! Поймите слова Хунаб Ку, (45) он пришел с неба просветить вас. (46) Оживите же ваши сердца, о люди ица! (47) Наступит рассвет для тех, кто откроет сердца (48) во время следующего двадцатилетия, о отцы! (49) Горестны мои слова, (50) [слова] прорицателя Балама, (51) когда я объясняю речи истинного Бога (52) для всего мира. (53) О, отцы! услышат все страны (54) слово Бога, владыки неба и земли. (55) Будет благим его небесное слово. (56) Истинный Бог владыка наших душ. (57) О, отцы! Откройте же их для него. (58) Очень тяжела ваша доля, подданные, младшие братья. (59) Падший их дух, (60) их сердце омертвело в разврате, (61) они бормочут в ответ, (62) они вносят грех, (63) Накшит Шучит их спутник в разврате, (64) по два дня они владычествуют, (65) они узурпаторы на тронах, они бесчестны в разврате, (67) они люди двухдневного могущества, (68) на два дня их сидения, их сосуды, их шляпы, (69) буйство днем, буйство ночью, (70) они – зло мира, (71) они крутят шеями, (72) они озираются, (73) они плюют на владык стран, о отцы! (74) Вот они идут; (75) нет правды в их словах, они чужеземцы. (76) Они скажут, что всех превосходят, (77) что они сыновья Семи Пустых Домов, (78) дети Семи Пустых Домов, о отцы! (79) Кто тот пророк, (80) кто тот жрец, (81) который правильно истолкует эти письмена?”

 

55 Устье Ящериц (Estero de los Lagartos) – эту бухту, в которую впадает несколько рек, старший пилот Антон де Аламинос позднее назвал Лагуна де Терминос (Laguna de Terminos – Лагуна Конца), поскольку полагал найти там конец полуострова Юкатан, который считал островом; ящерицы – большие игуаны.

 

56 Флорида (Florida – Цветущая) – полуостров на юго-востоке Северной Америки, теперь территория США.

 

57 То есть к гавани Каренас (Ашаруко) на северном побережье Кубы, куда Гавана была перенесена с южного побережья и отстроена лишь в 1519-1521 гг., путь действительно удобный благодаря течению Гольфстрим.

 

58 Хуан Понсе де Леон (Juan Ponce de Leon) (ок. 1460 г. – 1521 г.) – конкистадор; участвовал в 1-й экспедиции Христофора Колумба (1492-1493 гг.); с 1502г. на острове Эспаньола занимал ряд постов в колониальной администрации, в 1508 г. захватил остров Пуэрто Рико и основал там город Сан Хуан; в поисках легендарного острова Бимини с его так называемым Источником молодости, испив из которого старики становятся юношами, он в 1513 г. открыл полуостров Флорида, которому и дал это название; позднее, в 1521 г., с отрядом в 200 конкистадоров он предпринял попытку завоевать Флориду, но неудачно из-за сильного сопротивления местных индейцев, был ранен в бою с ними, привезен на Кубу, где вскоре умер. На острове Пуэрто Рико в честь Хуана Понсе де Леона названы город и округ Понсе.

 

59 Смотрите прим. 57 к этой главе.

 

60 Помпы – насосы для перекачки воды; их приводили в действие при помощи деревянного рычага – коромысла.

 

61 Левант- название восточной части Испании (Пиренейского полуострова).

 

62 Сантиспиритус (Santispiritus – Святой Дух) – город, основанный на острове Куба Диего Веласкесом; ныне Санкти Спиритус.

 

63 Энкомьенда (encomienda – попечение, покровительство, патронат, вверение, защита) – одна из наиболее жестоких форм эксплуатации индейцев в испанских колониях; так назывались само это пожалование – право на пользование землей с проживающими на ней индейцами конкистадорам-энкомендерос (един, число encomendero, энкомендеро – обладатель энкомьенды) и местность, население которой передавалось на такое “попечение”. Энкомьенда как форма феодальных пожалований существовала в Испании (Кастилии) уже давно. Чаще всего феодальный сеньор получал от испанской короны в энкомьенду города и селения. Он обязывался защищать жителей, их собственность и пользовался там правом сбора в свою пользу определенных податей. А в Новом Свете – Америке, создавая институт энкомьенды, испанская корона воспользовалась старыми формами, но в результате на новозахваченных землях в иной социальной обстановке за этим скрывалось другое содержание. В Америке с энкомьендой изначально были связаны безмерно тяжелые формы феодальной эксплуатации: индейцы, формально считавшиеся свободными, передавались на “попечение” конкистадорам-энкомендерос, которым были обязаны платить оброк, отбывать барщину в рудниках и имениях; каждый конкистадор-энкомендеро имел права на жизнь, свободу, имущество, труд и совесть индейцев. Впервые энкомьенда была введена на острове Эспаньола королевским указом, подписанным 20 декабря 1503 года в городе Медина дель Кампо: “…Мы желаем, чтобы упомянутые индейцы были обращены в нашу святую католическую веру и были наставляемы в ней, а для этого необходимо установить более тесные связи между индейцами и христианами, которые живут на этом острове, чтобы они могли общаться друг с другом и друг другу оказывать помощь, дабы остров этот возделывался и заселялся, и было на нем всего в изобилии, и собиралось бы золото, каковое имеется на нем, к выгоде наших кастильских королевств и их обитателей. И повелеваем мы дать по этим причинам настоящий указ, каковым поручаем вам [(Николасу де Овандо)], упомянутому нашему губернатору, чтобы вы тотчас же, как только получите этот указ, и в дальнейшем добивались и принуждали упомянутых индейцев общаться с христианами этого острова, и работать в их домах, и собирать и добывать золото и другие металлы, и трудиться для возделывания полей и для прокормления христиан – обитателей и поселенцев упомянутого острова”. Находилось множество “правоведов” с жаром оправдывающих рабовладение – энкомьенду, доказывающих ее законность и справедливость. Вот слова испанского влиятельного придворного историка Хуана Хинеса Сипульведы (1490 г. – 1573 г.) – идеолога рабовладельцев-энкомендерос, теоретика кровавого угнетения, проповедника идеи неполноценности индейцев, существ низшего порядка, как в физическом, так и моральном плане: “Могут ли эти варвары ожидать доли лучшей, нежели подчинение империи, которая, внушив им такие качества, как рассудительность и честность, делает их цивилизованными людьми? …[от индейцев требуется лишь одно, чтобы] усилия, потраченные на искупление их грехов, они возместили трудом на сеньоров своих, на чье попечение они вверены”. Около 1541 г. в городе Вальядолид произошел знаменитый публичный диспут Бартоломе де Лас Касаса, в присутствии большого числа народа, а также многих юристов, теологов, императорских и королевских вельмож – с Хуаном Хинесом Сепульведой, пытавшимся “научными рассуждениями” оправдать преступления конкистадоров; в этой дискуссии Бартоломе де Лас Касас, опираясь на неопровержимые факты и бесспорные доводы, посрамил и пристыдил Сепульведу. Но, несмотря на критику, энкомьенда (в течение XVI – начала XIX вв.) оставалась одной из самых жестоких форм эксплуатации индейцев и привела к резкому сокращению их численности, а в некоторых районах к их полному истреблению; и хотя энкомьенда официально отменялась королевскими указами 1718-1791 гг., но фактически она сохранялась.

 

64 Сантьяго де Куба (Santiago de Cuba) – один из крупнейших городов острова Куба; основан в 1514г. Диего Веласкесом де Куэльяром, до 1556 г. главный город Кубы; расположен на юго-восточном побережье этого острова.

 

65 Мельчорехо и Хульянильо – уменьшительная форма ранее названных Берналем Диасом имен: Мельчор и Хулиан.

 

66 Санто Доминго (Santo Domingo – Святое Воскресенье) – остров в Карибском море; другое название его Эспаньола, ныне Гаити.

 

67 То есть по окончании Иудейской войны 66-70 гг. н. э.

 

68 На Юкатане золото и серебро до сих пор не найдены.

 

69 Королевский Совет по делам Индий (Real Consejo de las Indias) – создан в 1511 г. при короле Фердинанде V (при императоре Карле V четыре раза реорганизован: в 1518, 1520, 1534 и 1542 гг.), высший законодательный, исполнительный и судебный орган Испании, фактически управлявший колониальными владениями (до него этим ведала Королевская Торговая палата Индий (Real Casa de Contratacion de las Indias), учрежденная в Севилье в январе 1503 г., теперь же за ней остались: надзор за торговлей с колониями, сбор географических сведений, составление карт и некоторые фискальные функции), в его ведении – снаряжение различных экспедиций, заключение капитуляций (договоров) с предводителям конкистадоров, назначение и смещение губернаторов и чиновников в колониях, направление и контроль за их деятельностью, финансы, колониальное законодательство, суд и расправа – как высшей апелляционной инстанции и так далее. В состав Королевского Совета по делам Индий входили: президент Совета, канцлер, генеральный прокурор (прокурадор), 8 советников, казначей, 2 секретаря, эскривано, космограф, историк, математик и другие. Рекомендации и решения Королевского Совета по делам Индий формально подлежали утверждению королем Испании; просуществовал до 1847 г.

 

70 Испанский король Карл I (будущий император Карл V) управлял Испанией из Фландрии и совершал туда изредка поездки; ближайшая по времени, о которой в этой главе говорит Берналь Диас, была совершена в конце 1517 г. Согласно свидетельству епископа Бадахосского -дона Диего Манрике, находившегося в 1516 г. в Брюсселе, Карл не знал ни одного слова по кастильски и в своих решениях всецело полагался на мнение Королевского Совета, советников фламандцев, которым он благоволил в ущерб испанцам, и в особенности на своего фаворита Шьевра, обладавшего таким влиянием, что его называли alter rex (вторым королем).

 

К главе “ЭКСПЕДИЦИЯ В ТАБАСКО”

 

1 Тринидад (Trinidad – букв. Троица, Триединство) – испанское поселение па острове Куба, основанное Диего Веласкесом де Куэльяром в 1514 г.; ныне город Тринидад в провинции Санкти Спиритус Республики Куба.

 

2 Бартоломе де Лас Касас (Bartolome de Las Casas) (1474 г. – 1566 г.) – защитник индейцев, испанский гуманист, публицист и историк; уроженец города Севилья, в конце 80-х годов XV в. поступил в Саламанкский университет, вероятно в 1493 г. закончил обучение, получил степень бакалавра, и потом в 1498 г. или 1499 г. был удостоен следующей ученой степени-лиценциата права; весной 1502 г. он прибыл на остров Эспаньола и вступил во владение энкомьендой своего умершего отца Педро де Лас Касаса, там же он стал священнослужителем, монахом-доминиканцем, участвовал в походе на остров Куба (1511 г. – 1514 г.) конкистадоров во главе с Диего Веласкесом де Куэльяром; в 1519-1521 гг. миссионер в Венесуэле и в 30-х годах XVI в. – в Гватемале; в 1544-1550 гг. епископ провинции Чиапа; в 1551 г. вернулся в Испанию. Бартоломе де Лас Касас написал 80 трудов (наиболее известные: “История Индий”, “Апологетическая история”, “Сокровища Перу”, “Краткое донесение о разорении Индий”, “Трактат о рабстве индейцев” и др.), из которых ему удалось издать лишь 8, большая часть его трудов пролежала в архивах более 300 лет после его смерти, а некоторые не изданы до сих пор; его труды -важный источник по истории и этнографии Америки.

 

3 Чиапа (Chiapa) – провинция; ныне штат Чьяпас (Chiapas) Мексики.

 

4 Хуан де Грихальва (Juan de Grijalva) (ок. 1489 г. – 1527 г.) – конкистадор, приближенный Диего Веласкеса де Куэльяра, участвовал под его командой в завоевании острова Куба; в 1518 г. был назначен главой экспедиции из 4 кораблей, обследовавшей часть побережья полуострова Юкатан, от острова Косумель до залива Кампече, далее проплывшей вдоль побережья до Пануко; эти земли Хуан де Грихальва назвал Новой Испанией; первый из европейцев узнал о государстве мешиков; позднее Хуан де Грихальва, участвуя в завоевании Никарагуа, погиб в долине Уланче в 1527 г.

 

5 Генерал-капитан (capitan general – букв, всеобщий предводитель) – командующий, полководец; генерал-капитан возглавлял военные силы на определенной территории или самостоятельное войско.

 

6 Алонсо де Авила (Alonso de Avila), у Бартоломе де Лас Касаса в “Истории Индий” (Книга III, глава 109) он назван Франсиско де Авила, – конкистадор; племянник конкистадора Хиля Гонсалеса де Авилы; капитан одного из судов в экспедиции Хуана де Грихальвы (1518 г.); участник похода Эрнана Кортеса (1519 г.) и завоевания государства мешиков; зять Фраисиско де Монтехо, с 1531 г. участвовал в завоевании Юкатана.

 

7 Франсиско де Монтехо (Francisco de Montejo) (ок. 1479 г. – 1548 г.) – конкистадор; капитан одного из судов в экспедиции Хуана де Грихальвы (1518 г.); участвовал в походе Эрнана Кортеса (1519 г.), командовал кораблем; впоследствии, получив титул аделантадо, он начал завоевание Юкатана, но неудачно, его дело с большим успехом продолжил его сын, также Франсиско де Монтехо; умер от болезни.

 

8 Педро де Альварадо (Pedro de Alvarado) (ок. 1490 г. – 1541 г.) – конкистадор; с 1511 г. участвовал в экспедициях на острова Карибского моря, до 1518 г. – в Санто Доминго, затем на Кубе; капитан одного из судов в экспедиции Грихальвы (1518 г.); участник похода Кортеса (1519 г.), командовал кораблем, был ближайшим соратником Кортеса при завоевании государства мешиков; с 1523 г. совершил несколько походов в Гватемалу; в 1524 г. обследовал побережье от залива Теуантепек до залива Фонсека; генерал-капитан Гватемалы (1524-1534 гг. и 1538-1541 гг.); смертельно ранен при подавлении восстания индейцев, отступая после неудачного штурма Ночиштлана; на вопрос, что у него болит, ответил: “Душа”.

 

9 Матансас (Matanzas) – гавань и порт на северном побережье острова Куба.

 

10 8 апреля 1518 г. – это по старому стилю, а по новому – 18 апреля 1518 г.

 

11 Остров Косумель (isla Cozumel) – в Карибском море, отделенный узким проливом от полуострова Юкатан.

 

12 …сходную с кубинской… – очевидно аравакский язык, поскольку индейцы-араваки к началу конкисты населяли остров Ямайка (искаженное аравакское Хаймака – Остров родников) и остров Куба; на Кубе они соседствовали с племенами индейцев-таино (которые появились на Кубе в VII-IX вв. н. э.) и индейцев-сибонеев (на Кубе за 4 000 лет до н. э.).

 

13 …в день Святого Креста – 3 мая 1518 г. (по старому стилю, а по новому – 13 мая 1518 г.), в честь дня прибытия на остров Косумель по празднику римско-католической церкви. Вот что сообщает о начале плавания Грихальвы Диего де Ланда в “Сообщении о делах в Юкатане”: “…Они взяли с собой того же пилота Аламиноса. Прибыв на остров Косумель, пилот увидел оттуда Юкатан. Но в первый раз, с Франсиско Эрнандесом [де Кордовой], он поплыл направо, а [на этот раз] повернул налево, чтобы узнать, остров ли это. Они поплыли по заливу, названному ими [заливом] Ассенсьон [(Ascencion – Вознесение; во времена конкисты заливом Ассенсьон называли весь Гондурасский залив, а ныне название “Ассенсьон” носит лишь бухта южнее о. Косумель на восточном берегу Юкатана)], потому что в этот день они вошли в него.” О плавании на юг от Косумеля рассказывает участник этой экспедиции Хуан Диас: “.. .пристать было невозможно, и мы плыли день и еще ночь вдоль берега. И другой день до заката солнца, и мы увидели вдали город или поселение [(очевидно это был древний город индейцев-майя – Тулум)], такой большой, что город Севилья не мог показаться ни больше ни лучше; и в нем заметили одну очень большую башню. А на берегу было множество индейцев с двумя флагами которые они поднимали и опускали, подавая нам знак приблизиться к ним, но капитан [Грихальва] не велел идти”.

 

14 Батат (batata) – сладкий картофель (лат. Ipomea batatas), растение семейства вьюнковых; родина – Мексика и Центральная Америка; возделывается с древнейших времен, его мучнистые корневые клубни (обычно весом 200-500 г) употребляют в пищу.

 

15 Фальконет (falconete от ит. falconetto) – старинная пушка небольшого калибра, стрелявшая ядрами диаметром приблизительно 2 дюйма (5 см). Вот мнение об открытии Новой Испании Бартоломе де Лас Касаса из “Краткого донесения о разорении Индий”: “…В году 1518 была открыта Новая Испания, что сопровождалось большими войнами и стоило многих жизней. Под предлогом, что едут заселять новые земли, туда отправились для разбоя и убийств те, кто называл себя христианами. И начиная с 1518 года до сего дня, а ныне уже 1542 год, продолжаются жестокая тирания и несправедливость, которые христиане проявили в отношении индейцев, христиане, потерявшие всякий стыд перед Богом, королем, даже перед самими собой! Такие жестокости, такие разрушения, убийства, грабежи и насилия творятся на этой большой земле, что все, бывшее ранее, меркнет в сравнении с тем, что они тут проделали… Кое о чем я расскажу!.. Но если даже я буду протестовать и проклинать, то все равно и тысячной доли всего этого ужаса не смогу описать…”

 

16 Бока де Терминос (Boca de Terminos – Устье Конца) – Лагуна де Терминос (Laguna de Terminos). Полуостров Юкатан долгое время считался островом. Так, в заключенном договоре (Capitulation) о завоевании Юкатана императора Карла V с Франсиско де Монтехо от 8 декабря 1526 г. Юкатан назван “островом”. Первая карта, на которой он показан как часть материка, относится к 1527 г.; в последний раз Юкатан показан как остров на карте Николаи 1603 г.

 

17 Либо мазам (лат. Mazama) – род парнокопытных млекопитающих семейства оленей, эндемичный для Америки; длина тела 0,9-1,3 м, масса 18-25 кг, либо виргинских оленей (лат. Odocoileus virginianus) – род парнокопытных млекопитающих семейства оленей, длина тела 1,8-2 м, масса 48-145 кг 18 Река Грихальва (Rio Grijalva) – на юго-востоке Мексики, длина 650 км, верховья – в Гватемале, впадает в залив Кампече, в низовьях сливается с рекой Усумасинта.

 

19 …камень chalchiuis – точнее chalchihuitl (чальчиуитль) – нефрит,

 

20 В 1518г. Карл Габсбург еще не был императором “Священной Римской империи германской нации” Карлом V; он им стал позднее – в 1519г.

 

21 Шикипиль (xiquipil); каждый шикипиль насчитывал 8 000 воинов.

 

22 Сапота, сапотовое дерево (лат. Calocarpum sapota) – растение семейства сапотовых, растет в Центральной Америке; дерево (высотой около 20 м) с очень крупными листьями; плоды (также называемые сапота) шаровидные (диаметр 8-20 см) красновато-коричневые с очень сладкой розовой или красноватой мякотью и одним крупным семенем.

 

23 …Colua… Mexico… – то есть мешики со своей столицей Мешико (Теночтитлан); кулуа (колуа) – потомки тольтеков, а мешики считали себя их наследниками и продолжателями их рода, так как мать первого верховного правителя государства мешиков Акамапичтли (1376 г. – 1395 г.), дочь правителя Кулуакана – Иланкуэитль, была из кулуа, и после этого мешиков часто называли кулуа (колуа). Кортес в письмах-реляциях Карлу V называет мешиков кулуа (Culua). Так, в третьем письме-реляции он сообщает: “Как сеньор Мешико-Теночтитлана, так и все другие сеньоры Кулуа (которые этим именем Кулуа называются и известны во всех землях и провинциях в этих местах, подвластных Теночтитлану)…”; мешики относятся к родственной по языку (юто-астекские (uto-azteca) языки) группе племен (индейское название – науа (nahua), язык науа – науатль (nahuatl)), живших на территории современных Мексики (тлашкальцы, чальки, тескокцы тепанеки, мешики и др.), Гватемалы, Гондураса, Сальвадора и Никарагуа.

 

24 …поселение Аягуалолъко (Ayagualulco) – Ла Рамбла (La Ramla – Набережная).

 

25 Река Топала (Rio de Tonaki) – река Санто Антон (Rio de Santo Anton); очевидно это река Педрегаль (Rio Pedregal).

 

26 Река Коацакоалькос (Rio Coatzacoalcos) – более правильное; это название сохранилось и поныне; у Берналя Диаса -Гуасакалько (Rio Guazacalco).

 

27 Гора Сан Мартин (Sierra de San Martin).

 

28 Река Папалоапан (Rio Papaloapan) – река Альварадо (rio de Alvarado); это название сохранилось и поныне; у Берналя Диаса – Папалоаба (Rio Papaloaba).

 

29 Поселение Такотальпа (pueblo Tacotalpa) – около совр. Тлакотальпана (Tlacotalpan).

 

30 Река Флажков (Rio de Banderas) – Хамапа (Jamapa).

 

31 Мотекусома (науа Motecuhzoma – Гневный Властелин; Мотекусомацин (Motecuhzomatzin)) – более правильное; у Берналя Диаса – Монтесума (Montezuma). Мотекусома II, Шокойоцин (науа Xocoyotzin – Высокочтимый Молодой; хосоуо – молодой, tzin – высокочтимый, прибавка, которую носила только высшая знать), (1467 (?) г. – 1520 г.), с 1503 г. -IX верховный правитель государства мешиков. Как уэй тлакатекутли (науа huey tlacatecuhtli – великий повелитель владык) он осуществлял верховную военную и политическую власть и как уэй тлатоани (науа huey tlatoani – великий говорящий [с богами]), он будучи всеобщим жрецом, осуществлял верховную религиозную власть; он вел постоянные войны, стараясь удержать завоеванные территории и присоединить новые; приносил многочисленные человеческие жертвы богам. Вот список всех верховных правителей государства мешиков (они все носили титулы уэй тлакатекутли и уэй тлатоани) и годы их правления: I – Акамапичтли (1376 г. – 1395 г.); II – Уицилиуитль (Перо Колибри) (1395 г. – 1414 г.); III – Чимальпопока (Дымящийся Щит) (1414 г. – 1428 г.); IV- Ицкоатль (Обсидиановый Змей) (1428 г. – 1440 г.); V- Мотекусома I (Илуикамина – Небесный Лучник; дед Мотекусомы II) (1440 г. – 1469 г.); VI – Ашаякатль (отец Мотекусомы II) (1469 г. – 1481 г.); VII – Тисок (1481 г. – 1486 г.); VIII – Ауицотль (1486 г. – 1503 г.); IX – Мотекусома II (1503 г. -1519 г.); X – Куитлауак (1520 г.); XI – Куаутемок (1520 г. – 1521 г.).

 

32 Очевидно, что Мотекусома II знал об экспедициях Кордовы и Грихальвы, так как у Лагуны де Терминос, до которой добирались обе экспедиции, в Шикаланко находился гарнизон мешиков, и эта область была подвластна мешикам.

 

33 Хенекен (лат. Agave fourcroydes) – многолетнее растение рода агава, семейства агавовых, растет в Центральной Америке; высота ствола до 1,2 м, а диаметр 25 см, цветонос высотой до 7 м, листья серо-зеленые крупные жесткие длиной до 140 см, из них получают волокно, называемое также хенекен, из которого делают бумагу, веревки, грубую ткань.

 

34 Очевидно имеется ввиду легенда о Кецалькоатле. Кецалькоатль (Quetzalcoatl – Пернатый Змей) – верховное божество тольтеков, одно из главнейших божеств Центральной Америки (у майя известен как Кукулькан), у народов науа (мешиков и др.) бог науки, покровитель жрецов, его главный культовый центр был в Чолуле; имел много ипостасей (Эекатль – бог ветра, Тлауискальпантекутли – бог планеты Венера и др.). Кецалькоатль изображался в виде бородатого человека со змеей или в виде человека-змея, покрытого перьями. Помимо божества Кецалькоатля был и исторический Кецалькоатль. Чтобы лучше понять индейцев, считавших, что было уже 4 мира (эры, человечества) – 4 Солнца (а современный мир – Пятое Солнце), и ожидающих возвращения божества, уплывшего на восток (что сыграло на руку конкистадорам), приведем легенду о Пяти Солнцах и Кецалькоатле. Первый мир – Первое Солнце (солнцем в нем был Тескатлипока) был владением тьмы без надежды на избавление, в нем жили созданные богами гиганты, которые не умели и не хотели обрабатывать землю, и их растерзали ягуары, и первый мир погиб. Второй мир – Второе Солнце (солнцем в нем был Кецалькоатль) был чистым, благоприятным для людей; он был уничтожен ураганами, а люди превратились в обезьян. Третий мир – Третье Солнце (солнцем в нем был Тескатлипока) погиб от огня. Четвертый мир – Четвертое Солнце (солнцем в нем был Кецалькоатль), люди радовались жизни, ибо тогда она была прекрасна; этот мир погиб от великого потопа, во время которого люди превратились в рыб. Пятый (современный) мир – Пятое Солнце (солнцем должен был стать Тескатлипока, но стал Уицилопочтли, так как его народ – мешики – заняли господствующее положение в известном индейцам мире, получив власть над столь многими народами и землями). Этот мир должен погибнуть от страшных катаклизмов (землетрясений и др.). Каждые 52 года мир подвергается опасности быть уничтоженным, поэтому индейцы со страхом встречали окончание такого цикла и ждали начала нового, совершая в это время различные церемонии, посты, процессии, жертвоприношения, тогда же гасились все огни и зажигался новый (при этом совершались человеческие жертвоприношения), а от него зажигались и все остальные. Теперь об историческом Кецалькоатле. В начале X века в долину Мехико вторглись завоеватели во главе с Мишкоатлем, они захватили область теотиуаканской культуры и ассимилировали ее (из Теотиуакана была жена Мишкоатля – Чимальман), получив название тольтекатль (с науа – мастера). Мишкоатль из своей столицы Кулуакан начал захват долины; в это же время у Мишкоатля и Чимальман родился сын, его назвали Се Акатль Топильцин (по году рождения, Се Акатль – 1 Тростник). Вскоре Мишкоатль погиб от руки узурпатора (по другой версии их несколько и они его братья), а его сын, живя в семье своей матери, воспитывался в традициях культуры Теотиуакана и впоследствии стал верховным жрецом бога Кецалькоатля и, согласно традиции, принял его имя. Затем Се Акатль Топильцин Кецалькоатль направился в Кулуакан и покарал убийцу (убийц) своего отца. После этого он стал правителем тольтеков и в 980 г. основал новую столицу – город Тула (или Толлан). Согласно легенде, он научил тольтеков наукам: письму, астрономии, календарю, медицине и др., научил ткать хлопковые ткани, украшать одежду перьями; он запрещал и осуждал пьянство, войну, насилие, человеческие жертвоприношения (велел всем и сам приносил в жертву богам золото, драгоценные камни, перья и пр.). Все было очень хорошо в течение 19 лет – страна процветала и богатела. Но Кецалькоатля победили Уицилопочтли и Тескатлипока (скорее всего те, кто им поклонялся). Так, они или победили его в ритуальной игре в мяч, или напоили его и спровоцировали на близость с сестрой – прекрасной Шочикецаль, то есть он нарушил моральные и религиозные правила и запреты. Поэтому он во исполнение акта самоочищения оставил Тулу и направился в Коацакоалькос, по пути основав город Чолула. По легенде Уицилопочтли и Тескатлипока впустили в Тулу ложь, беспорядки, страх, болезни, войну, человеческие жертвоприношения и смерть. Когда Се Акатль Топильцин Кецалькоатль добрался до Мексиканского залива, он сел в лодку (или на плот из змей) и уплыл на восток, пообещав, что вернется в год 1 Тростника (в конце XV – начале XVI вв. это 1519 г.) и накажет своих обидчиков; согласно некоторым вариантам Кецалькоатль называл и год гибели Пятого (современного) мира (Пятого Солнца) – это 2012 г.

 

35 “Ввод во владение” – формальный юридический акт, которым испанская корона и конкистадоры пытались узаконить свои колониальные захваты и грабежи в Новом Свете. Едва конкистадоры проникали в неведомую землю, как их предводитель, не зная, сколь велика она и удастся ли ее завоевать, богата она или бедна, спешил объявить ее собственностью испанской короны. Во время этой церемонии зачитывался в присутствии первых попавших под руку, чаще всего согнанных силой индейцев или находившихся на расстоянии, часто даже не слышавших, что говорили конкистадоры, специальный документ – “Рекеримьенто” (Требование; ниже приведен его полный перевод), совершалось богослужение, уничтожались языческие идолы, водружался высокий крест. В том случае, если индейцы и слышали слова конкистадоров, они, не знавшие ни слова по-испански, не понимали, да и не в состоянии были понять, даже в том случае, если им и переводили, того, о чем говорилось в “Рекеримьенто”. Однако поведение их – будь то враждебное безмолвие или веселое оживление при виде нового и экзотического, с их точки зрения, спектакля – всегда лицемерно истолковывалось как “добровольное согласие” сделаться рабами и отдать свое имущество на разграбление. После церемонии эскривано составлял “Акт о введении во владение”, который подписывался предводителем конкистадоров, свидетелями испанцами, заверялся подписью эскривано и скреплялся печатью. “Рекеримьенто” было выработано в 1508 г. по приказу короля Фердинанда V ученой комиссией из юристов и богословов во главе с видным испанским юристом Паласьосом Рубьосом. Вероятно, впервые “Рекеримьенто” было оглашено в 1508 или 1509 г. завоевателем Урабы – Алонсо де Охедой. В 10-х – 20-х гг. XVI в. “Рекеримьенто” зачитывали конкистадоры под командой Диего Веласкеса де Куэльяра, Хуана Пенсе де Леона, Васко Нуньеса де Бальбоа, Педро Ариаса де Авилы, Эрнана Кортеса, Франсиско Писарро и других. В 1542 г. вице-король Новой Испании Антонио де Мендоса приказал оглашать “Рекеримьенто” при усмирении восставших индейцев, а в Чили оно применялось и в XVII в. “РЕКЕРИМЬЕНТО, КОТОРОЕ ДОЛЖНО ПРЕДЪЯВЛЯТЬСЯ ЖИТЕЛЯМ ОСТРОВОВ И МАТЕРИКОВ МОРЯ-ОКЕАНА, ЕЩЕ НЕ ПОДЧИНЕННЫХ КОРОЛЮ, НАШЕМУ СЕНЬОРУ. От имени высочайшего и всемогущего и всекатолического защитника церкви всегда побеждающего и никогда и никем не побежденного великого короля дона Фернандо V [(Фердинанда V; потом от имени Хуаны “Безумной” и ее сына дона Карлоса – императора Карла V, после от имени его сына – Филиппа II)], повелителя Испании, Обеих Сицилии, Иерусалима, и островов и материков Моря-Океана, укротителя варваров и от имени высочайшей и всемогущей сеньоры королевы доньи Хуаны, дорогой и любимой дочери короля – Я, … их слуга, их вестник, их капитан, извещаю вас и требую, чтобы вы хорошо усвоили, что Бог, Наш Сеньор единый и вечный, сотворил небо и землю, и мужчину и женщину от коих произошли мы и вы, и все сущие в мире этом и те люди, что будут детьми и потомками. Со дня сотворения мира народилось такое множество поколений людских, что стало необходимым разделение всех живущих на земле и возникло много королевств и провинций, ибо если бы осталось все человечество в одном месте, не смогло бы оно прокормить себя должным образом. И избрал из всех сущих Наш Сеньор Бог одного, достойнейшего, имя которого было Сан Педро [(Святой Петр)], и над всеми людьми, что были, есть и будут во вселенной, сделал его, Сан Педро, владыкой и повелителем, и обязал Наш Сеньор Бог всех подчиняться ему, Сан Педро, безропотно, и повелел Бог, чтобы на веки вечные был он главой рода человеческого и чтобы веления его исполняли все люди, где бы они ни проживали и к какой бы секте или вере они ни относились бы, и дал Бог весь мир Сан Педро, дабы вся земля была королевством и владением его. И повелел ему Бог, чтобы в Риме воздвиг он престол свой, ибо не было места, столь удобного для того, чтобы править миром, чем этот город; но дозволил ему Бог, если будет в том необходимость, переносить престол свой в любое место и оттуда управлять всеми людьми – христианами, маврами, иудеями, язычниками и иными, какую бы веру они ни исповедывали и к какой бы секте они ни принадлежали. И назвали Сан Педро – Папой, что означает “хранитель высочайший и могущественный”, ибо есть он отец и хранитель истинный всех людей. И Сан Педро подчинились и признали его сеньором и королем и владыкой вселенной все, что в те времена жили на земле, и также подчинились и признали королями и владыками всех Пап, что после Сан Педро избирались, и так было и велось доныне, и так ведется теперь, и так будет до скончания мира. Один из бывших Понтификов, что занимал престол Сан Педро, как сеньор всего мира, дал в дар эти острова и материки Моря-Океана со всем тем, что на них есть, названным королям и их преемникам, нашим нынешним сеньорам, и дар сей засвидетельствован в должной форме особыми грамотами, каковые вы можете увидеть, если того пожелаете. И так как Их Высочества суть короли и сеньоры этих островов и материков в силу указанного дара, и так как почти все живущие на этих островах и материках признали, что Их Высочества действительно являются королями и сеньорами здешних земель, и стали служить Их Высочествам и служат и ныне покорно и без сопротивления, то необходимо, чтобы вы, без промедления, будучи ознакомленными со всем, что выше сказано для наставления вас в святой вере, по своей доброй и свободной воле, без возражений и упрямства стали бы христианами, дабы Их Высочества могли принять вас радостно и благосклонно под свое покровительство и чтобы могли Они вас и прочих Своих подданных и вассалов обложить податями. И в силу изложенного я прошу вас и я требую от вас, чтобы, поразмыслив должным образом над тем, что было вам сказано, и взяв в толк вышесказанное, – а на это вам дан будет срок, нужный и справедливый, – признали бы вы католическую церковь сеньорой и владычицей вселенной, а Верховного Понтифика, называемого Папой, и короля и королеву, наших сеньоров, вы также признали бы сеньорами и королями этих островов и материков, в силу упомянутого дара, и допустили бы и дали бы возможность присутствующим здесь католическим священнослужителям объявить и проповедовать вышесказанное. Если поступите вы так, то сотворите благо, и Их Высочества и я от Их имени примем вас с любовью и лаской, и оставим вам жен ваших, детей ваших и достояние ваше, и будете вы свободными, и не обратят вас в рабство, и позволено будет вам поступать так, как вы желаете, и так, как считаете нужным, и не принудят вас креститься (хотя, подобно всем жителям этих островов, вы, вероятно, сами изъявите желание обратиться в нашу святую веру, как скоро поведают вам правду о ней), и дадут вам Их Высочества много привилегий и льгот и окажут вам многие милости. Если же не сделаете требуемого или хитростью попытаетесь затянуть решение свое, заверяю вас, что с помощью Бога я пойду во всеоружии на вас и объявлю вам войну и буду вести ее повсеместно и любыми способами, какие только возможны, и вас подчиню деснице Их Высочеств и святой католической церкви, и вас и ваших жен и детей велю схватить и сделать рабами, и как таковыми буду владеть и распоряжаться, в зависимости от велений Их Высочеств, и вам причиню наивозможнейшее зло и ущерб, как это следует делать с вассалами, которые не желают признавать своего сеньора и сопротивляются и противоречат ему. И заранее уведомляю вас, что смертоносные бедствия, что от этого произойдут, лягут на вашу совесть, и вы будете в них виновными, а не Их Высочества, и не я, и не эти рыцари, что пришли со мной. И прошу здесь присутствующего эскривано засвидетельствовать все то, что я прошу и требую, а всех, кто со мной явились, быть истинными свидетелями”.

 

36 Тескатлипока (Tezcatlipoca – Дымящееся Зеркало) – одно из главных божеств в религии и мифологии мешиков, тесно связан с Уицилопочтли, олицетворяет солнце как губительное начало, ночь, “утреннюю и вечернюю звезду”, повелевает четырьмя сторонами света. Ему приносились человеческие жертвы. В руках и глазницах статуй Тескатлипоки помещались зеркала из обсидиана, по мнению мешиков, в них отражалось все происходившее в мире; его главный культовый центр был в Тескоко. Испанцы, очевидно, стали свидетелями ежедневного человеческого жертвоприношения мешиков Уицилопочтли и Тескатлипоке. Доминиканский монах Диего Дуран (1538 г. – 1588 г.) в труде “Ритуалы и праздники древних мешиков” так описывает человеческое жертвоприношение у мешиков. На вершине пирамиды языческого храма в ожидании жертв стояли 6 жрецов в длинных накидках, их лица были вымазаны сажей, а волосы подвязаны кожаными лентами, один из них держал деревянное ярмо, вырезанное в виде змеи. “Они по очереди хватали жертвы, один жрец за одну ногу, другой – за другую, еще двое за руки, потом жертву опрокидывали спиной на жертвенный камень, где на нее набрасывался пятый и закреплял ярмо на шее. Главный жрец разрезал грудь жертве и с поразительной проворностью вынимал сердце; теплое дымящееся сердце поднимали к солнцу, и этот пар предназначался ему в дар, затем жрец поворачивался к идолу и прикладывал сердце к его лицу [кормя его]. После того, как сердце было вынуто, тело жертвы скидывали с пирамиды по ступеням. Между жертвенными камнем и началом ступеней было не более двух пье [(pie – мера длины, 1 пье = около 30 см)]”.

 

37 Доминиканцы – члены римско-католического нищенствующего монашеского Ордена Сан Доминика (создан в 1215 г. испанским дворянином, монахом Домиником (Святым Домиником) для борьбы с ересью; второе его название – Орден Проповедников); сами доминиканцы переводили свое название как “божьи псы” (лат. – domini canes), возглавляли инквизицию, жестоко расправлялись с еретиками, принимали активное участие в колонизации Нового Света. Каноники – в римско-католической церкви – члены капитула.

 

38 …В день Сан Хуана в июне… – день рождения Иоанна Крестителя (Предтечи), неподвижный церковный праздник, празднуемый римско-католической церковью 24 июня; 24 июня 1518 г. – это по старому стилю, а по новому – 4 июля 1518г.

 

39 Поселение Тушпан (Pueplo Тихрап) – более правильное; у Берналя Диаса – Тушпа (Тихра); ныне город Тухпан де Р. С. (Тихрап de R. С.) около устья реки Тухпан.

 

40 Пануко (Раписо) – провинция, расположенная по берегам реки того же названия; ныне эта территория входит в штат Веракрус современной Мексики.

 

41 Река Лодок (Rio de Canoas) – вероятно, река Пануко.

 

42 Город Сантьяго де Куба был резиденцией Диего Веласкеса де Куэльяра. Бартоломе де Лас Касас писал в”Истории Индий”: “(Книга III, глава 114) …Но когда Грихальва прибыл в город [Сантьяго де Куба] и явился к Диего Веласкесу, тот не только не отблагодарил его за все его усердие и за золото, которое он прислал с Альварадо, а также привез сам, но, напротив того, по своему обыкновению сильно разбранил его обидными словами за то, что тот, не осмелившись отступить от полученного повеления и приказа, отказался дать разрешение своим подчиненным заселить эти земли, хотя все его о том просили; а в этом случае осуждающий сам достоин еще большего осуждения: нехорошо упрекать своего верного и преданного слугу и родственника, который ни в чем не захотел отступить от полученного приказа, несмотря на то, что ему первому была бы от того величайшая выгода, так как он мог бы разбогатеть и возвыситься, а заодно приутихло бы и недовольство людей из его отряда, вызванное тем, что он не дозволил им заселять земли. Все это поведал мне сам Грихальва в городе Санто Доминго в 1523 году, куда он прибыл, всего лишившись и в крайней бедности…”

 

43 Капеллан (лат. capellanus) – в данном случае священник при домашней часовне (церкви).

 

44 Аделантадо (adelantado от adelantar – идти впереди, возглавлять) – во времена конкисты правитель, стоявший во главе гражданской и военной организаций завоеванных земель. Этот титул давался испанской короной первооткрывателям и предводителям отрядов конкистадоров, титул давал обширные военные и административные права (в том числе, право совершать завоевательные походы, основывая города, взимая подати и др.).

 

К главе “СНАРЯЖЕНИЕ КОРТЕСА”

 

1 Контадор (contador – букв, считающий) – счетовод, интендант.

 

2 Позднее он написал мемуары.

 

3 Гонсало Эрнандес де Кордова (Gonzalo Hernandez de Cordoba) – знаменитый испанский полководец, прозванный Великим Капитаном (1453 г. – 1515 г.); первоклассный тактик, придавал большое значение массовому применению огнестрельного оружия и укрепленным позициям в бою (первым в Европе); победитель в битвах при Сериньоле (Cerignola) (21 апреля 1503 г.), на Горильяно (29 декабря 1503 г.) и других, потерпел неудачу единственный раз, в битве при Семинаре (28 июня 1495 г.); был вице-королем Неаполя (1504 г. – 1507 г.). Во многом благодаря Гонсало Эрнандесу де Кордове до конца XVI века испанская армия в бою не знала себе равных.

 

4
Описание внешности Эрнана Кортеса Берналем Диасом см. на стр. 317 в главе “ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ” также прим. 13 к той же главе.

 

5 Диего де Ланда в “Сообщении о делах в Юкатане” так описывает одно из знамен Эрнана Кортеса: “… знамя белого и голубого цветов в честь нашей владычицы, изображение которой вместе с крестом он помещал всегда в местах, откуда выбрасывал идолов. На знамени изображен был красный крест, окруженный надписью, гласящей: Amici, sequamur crucem, si nos habuerimus fidem in hoc signo vincemus (“Братья, последуем кресту; имея веру, сим знаком победим”)”. Изречение взято с лабарума императора Константина Великого. Согласно другим источникам, в боях с мешиками у испанцев во главе с Эрнаном Кортесом также были черное бархатное знамя с красным крестом, окруженным белыми и голубыми языками пламени, с надписью “In hoc s***vinces” (лат. “С этим знаком побеждаю”), бархатный штандарт с изображением Сантьяго (Святого Иакова) и красные знамена с четверочастным кастильско-леонским гербом.

 

6 Диего де Ордас (Diego de Ordaz) (? -1532 г.) – конкистадор; в 1511 г. принял участие в походе Диего Веласкеса де Куэльяра на остров Куба, где был его старшим майордомом; участвовал в походе Эрнана Кортеса (1519 г.), командовал кораблем, был ближайшим соратником Кортеса при завоевании государства мешиков; с 1530 г. руководил экспедицией, исследовавшей северо-восточную оконечность Южной Америки и реку Ориноко (1531 г.).

 

7 Кристобаль де Олид (Cristobal de Olid) (1488 г. – казнен сторонниками Кортеса в 1524 г.) – конкистадор; участвовавший в походе Эрнана Кортеса (1519г.), командовал кораблем. Был ближайшим соратником Кортеса при завоевании государства мешиков, был маэстре де кампо; в 1523 г. руководил экспедицией, снаряженной Кортесом в Гондурас.

 

8 Гонсало де Сандовадь (Gonzalo de Sandoval) (около 1497 г. – около 1527 г.) – конкистадор, уроженец города Медельин, земляк Кортеса, участвовал в походе Кортеса (1519 г.). Ближайший соратник Кортеса при завоевании государства мешиков, был старшим альгуасилом Новой Испании (старший альгуасил (alguacil mayor) – старший полицейский чин города, определенной территории; альгуасил – низший полицейский чин, в обязанности которого входило также исполнение судебного приговора); был 8 месяцев временным губернатором Новой Испании; участвовал в походе Кортеса (1524-1526 гг.) в Гондурас; умер в Испании от болезни.

 

9 Старший алькальд (alcalde mayor; алькальд – от араб, аль кади – судья) – старший судья города, определенной территории; Франсиско Вердуго был женат на сестре Диего Веласкеса де Куэльяра.

 

10 Хардинес (los Jardines – Сады) – мель у юго-западного побережья острова Куба, восточнее острова де лос Пинос (Хувентуд); совр. Мель де лос Хардинес (Banco de los Jardines).

 

11 .. .островов де лос Пинос (islas de los Pinos) – то есть остров де лос Пинос (“остров Сосен”; ныне, с 1979 г., этот остров называется Хувентуд (isla de la Juventud)) и рядом с ним архипелаг де лос Канарреос (Archipielago de los Canarreos) у юго-западного побережья острова Куба.

 

12 Торо (Тоrо) – город в Испании в 30 км восточнее города Самора.

 

13 “Санта Клара” – так его называли по городу Санта Клара (Santa Clara) на острове Куба, уроженцем которого он был.

 

14 Фрегенал (Fregenal) – город в Испании.

 

15 . ..свежей натяжкой – то есть тетивами; и новыми машинками… – то есть арбалетными рычагами и небольшими воротами.

 

16 Об этом см. в главе “ВЕЛИКАЯ ОПАСНОСТЬ”, стр. 243.

 

17 Касерес (Caceres) – город в Испании в провинции Эстремадура.

 

18 Баямо (Вауато) – город на юго-востоке острова Куба.

 

19 См. стр. 260 в главе “ПОСЛЕ ПОБЕДЫ” и прим. 5 к ней.

 

20 Орден Нашей Сеньоры Милостивой (Orden de Nuestra Senora de la Merced) – духовный рыцарский орден, основанный в 1218 г. в Барселоне (королевство Арагон), принимал участие в реконкисте, в XIV веке преобразован в нищенствующий монашеский орден, который принимал активное участие в колонизации Нового Света, первые представители этого ордена попали туда вместе с Христофором Колумбом; фрай (fray – брат, член монашеского или духовного рыцарского ордена) Бартоломе де Ольмедо (Bartolome de Olmedo), представитель Ордена Нашей Сеньоры Милостивой, духовник войска Кортеса, участвовал в завоевании Новой Испании.

 

21 См. прим. 1 к следующей главе “МОРСКОЙ ПЕРОХОД”.

 

К главе “МОРСКОЙ ПЕРЕХОД”

 

1 Эрнан Кортес отплыл из Гаваны (Сан Кристобаль де ла Гавана), располагавшейся на южном побережье острова Куба, 10 февраля 1519 г. (по старому стилю, а по новому – 20 февраля 1519 г.) к мысу Санто Антон. От мыса Санто Антон войско Кортеса отплыло 18 февраля 1519г. (пост, ст., а по н. ст.-28 февраля 1519 г.) к острову Косумель.

 

2 Лакуна в тексте оригинала Берналя Диаса; количество бронзовых пушек указано согласно их числу, сообщенному Берналем Диасом ранее (см. стр. 43 в главе “СНАРЯЖЕНИЕ КОРТЕСА”). В войске Кортеса было более 200 вспомогательных воинов-индейцев с Кубы.

 

3 То есть из пересказа утерянного первого письма-реляции Эрнана Кортеса императору Карлу V у Франсиско Лопеса де Гомары в “Истории завоевания Мешико”.

 

4 На положении раба из двух испанцев был лишь один – Херонимо де Агиляр.

 

5 Amales (от науа amatl – аматль) – бумага, изготовленная из агавы (хенекена, магея).

 

6 См. прим. 54 к главе “ОТКРЫТИЕ ЮКАТАНА”.

 

7 …главный корабль – “Санта Роса” (Santa Rosa).

 

8 Эсиха (Ecija) – город на юге Испании (провинция Севилья).

 

9 Диего де Ланда в “Сообщении о делах в Юкатане” рассказывает: “(Глава III) Первыми испанцами, приставшими к Юкатану, были, как говорят, Херонимо де Агиляр, родом из Эсихи, и его спутники. Во время беспорядков в Дарьене из-за ссоры между Диего де Никуэсой и Васко Нуньесом де Бальбоа в 1511 г. они сопровождали Вальдивию, отправившегося [(по приказу Бальбоа)] на каравелле в Санто Доминго, чтобы дать отчет в том, что происходило, адмиралу и губернатору [(Диего Колон (Diego Colon) (1474—1526 гг.), сын Христофора Колумба (Колона), адмирал, губернатор острова Эспаньола (Санто Доминго, Гаити) и Индий (1508-1515 гг.), вице-король Индий (1520-1523 гг.))], а также чтобы отвезти 20 000 дукатов пятины короля. Эта каравелла, приближаясь к Ямайке, села на мель, которую называют “Змеи” [(Viboras)], где и погибла. Спаслось не более 20 человек, которые с Вальдивией сели в лодку без парусов, с несколькими плохими веслами и без каких-либо припасов; они плавали по морю 13 дней; после того как около половины умерло от голода, они достигли берега Юкатана в провинции, называемой Майя; поэтому язык Юкатана называется майят’ан [(Mayathan)], что значит “язык Майя”…

 

10 “Скорпионы” (los Alacranes) – вероятно, те же самые рифы (мели), что и “Гадюки” или “Змеи” (Viboras). После того, как Херонимо де Агиляр и его товарищи по несчастью, оказавшись на берегу, попали в плен к одному из местных вождей (как сообщает сам Агиляр, это был жестокий, злой и грубый человек), по его воле в первый же день Вальдивию и четверых других испанцев принесли в жертву идолам и съели на варварском пиршестве, “а меня и 6 моих товарищей оставили в клетке до другого ближайшего праздника, для того, чтобы нас откормить и украсить нашим мясом торжественную трапезу. Убедившись в том, что наш конец не за горами, мы решили попытаться каким-то образом спасти свои жизни и, сломав клетку, бежали через кустарник, никем не замеченные. Наш Сеньор Бог оказался милостивым к нам, и, хотя мы чуть не умерли от усталости, нам удалось встретить другого сеньора [(согласно Франсиско Лопесу де Гомаре и Сервантесу де Саласару, это был Ах К’ин Куц, “сеньор” поселения Шаман Сама)] – смертельного врага того, от которого мы убежали”. А вот окончание рассказа Диего де Ланды: “.. .Эти несчастные люди попали в руки злого касика, который принес в жертву своим идолам Вальдивию и четырех других и затем устроил из их [тел] пиршество для [своих] людей; он оставил, чтобы откормить, Агиляра, Герреро и 5 или 6 других, но они сломали тюрьму и убежали в леса. Они попали к другому сеньору, врагу первого и более кроткому, который использовал их как рабов. Наследник этого сеньора относился к ним очень милостиво, но они умерли от тоски; остались только двое, Херонимо де Агиляр и Гонсало Герреро; из них Агиляр был добрым христианином и имел молитвенник, по которому знал праздники; он спасся с приходом маркиза Эрнана Кортеса в 1518 [(точнее, в 1519)] г. Герреро же, понимавший язык [индейцев], ушел в Чектемаль [(Chectemal)], где теперь Саламанка в Юкатане. Там его принял один сеньор, по имени На Чан Кан [(Nachancan)], который ему поручил руководство военными делами; в этом он разбирался очень хорошо и много раз побеждал врагов своего сеньора. Он научил индейцев воевать, показав им, как строить крепости и бастионы. Благодаря этому и ведя себя подобно индейцу, он приобрел большое уважение [у индейцев]; они женили его на очень знатной женщине, от которой он имел детей; поэтому он никогда не пытался спастись, как сделал Агиляр; напротив, он татуировал тело, отрастил волосы и проколол уши, чтобы носить серьги подобно индейцам, и, вероятно, стал идолопоклонником, как они”. Гонсало Герреро погиб, сражаясь на стороне индейцев-майя против конкистадоров, – был убит ночью 13 августа 1536 г. выстрелом из аркебузы.

 

11 4 марта 1519 г. по старому стилю, а по новому- 14 марта 1519г.

 

12 Мыс Женщин (Punta de las Mujeres), точнее – остров Женщин (isla de las Mujeres) у северо-восточной оконечности полуострова Юкатан; также см. прим. 33 к главе “ОТКРЫТИЕ ЮКАТАНА”.

 

13 12 марта 1519 г. по старому стилю, а по новому – 22 марта 1519г.

 

14 … королевский эскривано (escribano del rey) – королевский нотариус.

 

15 Альпаргаты (альпаргата ед. ч. – alpargatа) – полотняная обувь с плетеной подошвой.

 

16 См. прим. 35 к главе “ЭКСПЕДИЦИЯ В ТАБАСКО”.

 

17 …день Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии] в марте (dia de Nuestra Senora [Virgen Santa Maria] de marzo) – (Благовещение Пресвятой Богородицы) – непереходящий христианский праздник, отмечаемый 25 марта; 25 марта 1519 г. – по старому стилю, а по новому – 4 апреля 1519 г.; в этот день и произошла битва при поселении Сентла. Очевидно, что нападение индейцев на конкистадоров было совершено по приказу Мотекусомы II или, по крайней мере, с его ведома, поскольку эти земли были подвластны мешикам.

 

18 То есть переименовали поселение Сентла.

 

19 действительно, сначала индейцы считали пушки живыми существами, которые, как и лошади, сами наравне с испанцами ведут против них войну.

 

20 Ошибка; очевидно это был конец марта 1519г. (по старому стилю, а по новому – середина 1-ой половины апреля 1519г.).

 

21 Пайнала (Painala) – поселение в провинция Коацакоалькос. Малиналли (науа – Malinalli), так звали эту юную (около 16 лет) дочь правителя Пайналы; согласно сообщениям источников, она была очень красива и умна, прекрасно знала обычаи и нравы местных народов, знала языки науа и майя; поскольку она была из высшей знати, испанцы после крещения называли ее донья Марина (dona Marina), а мешики, подчеркивая ее высокий статус, – Малинцин (Malintzin; или иначе – Малинче (Malinche)), и так как во время переговоров они, обращаясь к ней, называли это имя, испанцы ошибочно перенесли его на Кортеса.

 

22 Нет ничего удивительного в том, что побежденные индейцы приняли изображение Богоматери с Иисусом Христом и крест, так как это была обычная практика – побежденные принимали божество победителей, поскольку их собственное божество оказалось слабее и было побеждено; так мешики заставляли побежденных помещать в их храмах изображение Уицилопочтли.

 

23 Командор или комендадор – звание члена средневекового духовного рыцаского ордена, среднее между рыцарем и рыцарем большого креста. Орден Сантьяго (Святого Апостола Иакова Зеведеева (Старшего) – покровителя Испании) был создан в начале XII века. Апостол Иаков проповедовал Евангелие в Испании и в некоторых других землях. После возвращения в Иерусалим он был обезглавлен в 44 г. н. э. по приказу Ирода Агриппы, став первым мучеником среди апостолов. Верные ученики поместили его останки в суденышко, которое чудесным образом оказалось в северо-восточной части Испании, доставленное морскими волнами на берег в устье реки Улья поблизости от Компостелы (позднее город Сантьяго де Компостела), и сокрыто до 813 г. В тот год ковчег был найден монахом-отшельником. Король Кастилии Альфонс II, узнав об этом, велел построить гробницу и собор, провозгласив Святого Апостола Иакова (Старшего) покровителем Кастилии. Место это стало центром христианства в Кастилии, постоянно подвергавшейся нападениям мусульман. В 985 г. мусульмане во главе со знаменитым Ибн Аби аль-Мансуром (исп. Альмансор; совершил 57 победоносных походов) разграбили и разрушили собор Сантьяго в Компостеле, но гробница Апостола осталась нетронутой, что позволило потом христианам сказать, что Сантьяго оказался неодолим для мусульман и что “урон, нанесенный этой мусульманской молнией, лишь усилил веру в священные останки, настолько священные, что даже Альмансору не удалось их уничтожить”. Был построен новый собор (закончен в XI-XII вв.), в котором находится гробница с останками Апостола. Сантьяго де Компостела стал третьим святым городом после Иерусалима и Рима, посещаемым множеством паломников, для защиты которых и был создан в начале XII века Орден Сантьяго де Компостела, один из трех самых влиятельных и мощных, принимавший активное участие в реконкисте. Также в начале XII века, но несколько раньше, был создан для защиты крепости Калатрава от мавров рыцарский Орден Калатрава, позднее, в 1166 г., был основан Орден Сан Хулиан де Перейро, немного позже, в начале XIII века, он получил название Орден Алькантара, потому что Альфонс IX пожаловал ему город Алькантара. Помимо этих трех мощных кастильских рыцарских орденов было несколько других менее значительных духовных рыцарских орденов: уже упомянутый (см. прим. 20 к главе “СНАРЯЖЕНИЕ КОРТЕСА”) Орден Нашей Сеньоры Милостивой, Орден де Леон, Орден Сан Хорхе (Святого Георгия) де Альхама, Орден Монтесы. Ордена подчинялись римскому папе, который сделал Фердинанда V Кастильского Католика гроссмейстером всех испанских духовных рыцарских орденов, дав ему в руки мощную военную силу. Только члены рыцарских орденов носили нагрудный знак (на левой стороне) – нашитое на одежду различное по виду изображение креста.

 

24 Вход Господень в Иерусалим (Domingo de Ramos) – переходящий христианский праздник, воскресенье, непосредственно предшествующее Пасхе Святого Воскресения, в 1519 г. отмечался римско-католической церковью 17 апреля (по старому стилю, а по новому – 27 апреля 1519г.).

 

25 Святой Великий Четверг (Jueves Santo de la Gena) – (Страстной, Крестовый, Тайной Вечери), непосредственно предшествующий Пасхе Святого Воскресения, в 1519 г. отмечался римско-католической церковью 21 апреля (по старому стилю, а по новому – 1 мая 1519 г.).

 

26 Шикаланко (Xicalanco) – более правильное; у Берналя Диаса – Шикаланго (Xicalango).

 

К главе “ПОСЛЫ ИЗ МЕШИКО”

 

1 …Святая Великая пятница Креста (Viernes Santo de la Cruz) – (Страстная, Крестовая, Великая) непосредственно предшествующая Пасхе Святого Воскресения, в 1519 г. отмечалась римско-католической церковью 22 апреля (по старому стилю, а по новому – 2 мая 1519 г.).

 

2 Пасха Святого Воскресения (Pascua de la Santa Resurreccion) – переходящий христианский праздник, в 1519г. отмечалась римско-католической церковью 24 апреля (по старому стилю, а по новому – 4 мая 1519 г.).

 

3 Тентитль (Tentitl) – более правильное; у Берналя Диаса – Тендиле (Tendile).

 

4
Куитлапильток (Cuitlapiltoc) – более правильное; у Берналя Диаса – Питальпиток (Pitalpitoque).

 

5 Карга (carga – ноша, бремя) – мера веса; 1 карга = около 24 кг; варьируется в различных странах. У Д. Н. Егорова – карга (бремя) = 50 испанским фунтам, то есть 800 унций (Л., 1928 г.).

 

6 Марказит – лучистый колчедан – минерал, дисульфид железа, аналогичный по составу и многим свойствам (твердость, цвет, блеск и др.) пириту, но более редок; употребляется для производства серной кислоты.

 

7 Кармазин – старинная тонкая суконная ткань красного цвета.

 

8 Уицилопочтли (Huitzilopochili – Колибри-Левша; колибри – воплощение души усопшего воина, а левша считался наиболее грозным и опасным воином) – в религии и мифологии мешиков (астеков) бог войны и солнце Пятого (современного) мира – Пятого Солнца, Великий Податель Жизни, самое главное божество в государстве мешиков. Уицилопочтли через своих жрецов, согласно преданию, привел мешиков к месту их новой родины, где был основан Теночтитлан (Мешико). Уицилопочтли обещал и дал мешикам могущество и власть над соседними народами. Вот легенда мешиков о рождении Уицилопочтли: “Около города Толлан находится Коатепек – Змеиная гора. Некогда там жила женщина по имени Коатликуэ [(Coailicue – “Она в платье из змей”, в религии и мифологии мешиков богиня земли, плодородия и смерти)], мать четырехсот сыновей, которые звались Уицнауак [Huitznahuac – “Южане из страны шипов” (звезды)], и их старшей сестры – Койолшауки [(Coyolxauhqui – “Она с колокольчиками на лице”, в религии и мифологии мешиков богиня Луны, злая колдунья)]. После их рождения Коатликуэ дала обет целомудрия и каждый день подметала храм, который был на горе Коатепек. И вот однажды, когда она подметала там, маленький оперенный клубок упал с неба. Коатликуэ сунула его за пояс юбки. А после того как она закончила подметать, она хотела вытащить этот клубок, но не нашла его. Говорят, она от этого понесла. Уицнауак очень рассвирепели, когда увидели, что их мать ждет ребенка, и сказали: “Кто сделал это, кто принес нам этот позор и стыд?” А сестра их, Койолшауки, сказала им: “Братья, убьем нашу мать – ведь она опозорила нас, понесла без нашего ведома!” Когда Коатликуэ узнала об этом, она очень опечалилась и пришла в смущение. Но ребенок, которого она носила, заговорил в ней: “Не бойся, я знаю, что мне следует делать”. Услышав эти слова, Коатликуэ почувствовала, как ее сердце успокоилось и печаль покинула ее. Однако Уицнауак твердо решили убить свою мать из-за бесчестья и стыда, которые она им принесла, и продолжали выказывать ей свое недовольство. Так же поступала и их сестра Койолшауки, которая к тому же постоянно подстрекала братьев убить мать. Уицнауак вооружились. Они причесали свои волосы и оделись как подобало храбрым воинам. Но один из них, которого звали Кауитликак, все, о чем говорили братья, тотчас же передавал Уицилопочтли, который был еще в чреве своей матери. Уицилопочтли отвечал ему: “Продолжай смотреть за тем, что они делают, слушай, о чем они говорят, а я хорошо знаю, что мне делать!” Братья направились к горе Коатепек. Впереди шла их сестра Койолшауки. Они захватили с собой копья и украсили себя бумагой и раковинами. Кауитликак взобрался на гору, чтобы предупредить Уицилопочтли, что Уицнауак приближаются и хотят убить его. Уицилопочтли сказал ему: “Посмотри, где они находятся сейчас”. Кауитликак ответил, что Уицнауак дошли до Цомпантитлана. Уицилопочтли спросил снова: “Где они?” Кауитликак сказал ему, что около Коашалько. Уицилопочтли еще несколько раз спрашивал: “Где они?” Кауитликак отвечал ему, что Уицнауак подходят все ближе и ближе. Наконец Кауитликак сообщил, что братья уже совсем близко и что впереди идет Койолшауки. В то мгновение, когда Уицнауак подошли, Уицилопочтли родился. В руках он держал синий круглый щит – чимальи и синее копье – тепустопильи. Лицо у него было раскрашено желтыми полосами, над головой развевался убор из перьев. Бедра и руки его были также выкрашены в синий цвет, а левая нога была тоньше правой и вся покрыта перьями. Уицилопочтли приказал человеку по имени Точанакальки поджечь деревянную змею. Человек поджег змею, она ранила Койолшауки, которая умерла, была обезглавлена и разрезана на куски. Голова ее так и осталась лежать на горе Коатепек. Снова поднялся Уицилопочтли, схватил свое оружие, бросился преследовать братьев и согнал их с горы. Четырежды заставил он их обежать вокруг горы Коатепек. Они не могли ни защищаться, ни нападать. Так были побеждены Уицнауак, и многие из них умерли. Напрасно молили оставшиеся в живых не преследовать их больше и прекратить борьбу. Уицилопочтли не хотел и слышать об этом, он решил, что ни один из них не должен остаться здесь живым. Поэтому он убил почти всех, только немногим удалось убежать. Они скрылись в Уицлампе – Долине колючек. Уицилопочтли завладел богатой добычей и взял себе оружие Уицнауак. Так родился Уицилопочтли – бог войны мешиков”. Каждую ночь повторяется борьба солнца (Уицилопочтли) Пятого (современного) мира – Пятого Солнца – с луной (Койолшауки) и звездами (Уицнауак), заканчивающаяся победой Уицилопочтли. И ежедневно для подкрепления сил Уицилопочтли, чтобы он не ослабел, для поддержания равновесия мира, чтобы он не погиб, мешики приносили человеческие жертвы. Считается, что ежегодно на землях государства мешиков приносили в жертву более 30 000 человек.

 

9 См. прим. 34 к главе “ЭКСПЕДИЦИЯ В ТАБАСКО”.

 

10 тигров – ягуаров (лат. Panthera onca).

 

11 львов – пум (лат. Felis concolor) (пуму иногда называют кугуар или горный лев).

 

12 Индейцы так описывали конкистадоров, получающих дары: “Они [(индейцы)] дали испанцам флаги из золота, флаги из перьев кецаля и золотые ожерелья. И когда они дали им это, выражали счастье лица испанцев, они возрадовались и были в восхищении. Словно обезьяны, хватали испанцы золото, раскачиваясь от удовольствия, как будто оно их преобразило и озарило ярким светом их сердца. Поскольку ведь это истина – что они стремятся к нему с неизъяснимой жаждой. У них раздулось от него брюхо, они рвутся к нему, как голодные. Словно голодные свиньи, жаждут они золота”. По словам Франсиско Лопеса де Гомары, Эрнан Кортес сказал индейцам, что испанцы страдают сердечным недугом, который излечивается лишь золотом. Когда император Харл V в 1520 г. выставил на обозрение дары Мотекусомы II, присланные Кортесом, увиденное привело европейцев в восхищение, даже такие знатоки искусства, как известный гуманист, писатель и историк Педро Мартир де Англерия и знаменитый немецкий художник, мастер гравюры Альбрехт Дюрер были поражены и восторженно отзывались об экспозиции. Так, Альбрехт Дюрер записал в своем дневнике: “Также я осмотрел вещи, привезенные королю из новой страны золота: солнце в туаз [(1 туаз = 1,949 м)] диаметром, целиком из золота; столь же большая луна из серебра; из тех же металлов военные украшения. Разного вида оружие, щиты, военные трубы, удивительные защитные доспехи, оригинальные наряды, церемониальные украшения и бессчетное число прекрасных предметов для разных нужд, своим великолепием превосходящие любое из доселе виденных чудесных произведений, заполняли два больших зала. Стоимость всех этих предметов столь велика, что их оценили в 100 000 флоринов [(флорентийская золотая монета XIII-XVI вв.)]. Никогда в жизни я не видел ничего, что взволновало бы меня так глубоко, как эти вещи. Среди них я увидел прекрасные и удивительные произведения искусства, открывшие для меня творческий гений создателей всего этого великолепия…”

 

13 Рацея – проповедь, назидательная речь.

 

14 Это были индейцы тотонаки (totonacos), народность, язык которой ученые связывают с языковой группой михе-соке; в древности занимали область на Атлантическом побережье Мексики, севернее территории, занимаемой ольмеками; тотонаки с начала XIV века находились под владычеством мешиков и платили им дань. Из этого и последующих разговоров с тотонаками Кортес узнал главное, что у Мотекусомы II есть несметные богатства, а государство его – “колосс на глиняных ногах” – сравнительно легко можно победить, склонив на свою сторону множество данников, жаждущих сбросить иго мешиков, а также сделав своими союзниками врагов его – тлашкальцев и других.

 

15 Вилья Рика де ла Вера Крус (Villa Rica de la Vera Cruz – Город Богатый Истинного Креста) – ныне город Веракрус (Veracruz) в штате того же названия в современной Мексике.

 

К главе “ПЕРВЫЕ ПОДДАННЫЕ”

 

1 Коташтла (Cotaxtla) – более правильное; у Берналя Диаса – Котустан (Cotustan).

 

2 Семпоала (Cempoala) — более правильное, ныне – Семпоала (Zempoala); у Берналя Диаса – Семпоал (Cempoal).

 

3 Тучность правителя Семпоалы отмечают и другие источники.

 

4 То же самое об этом посольстве говорят и другие источники.

 

5 Тисапансинго (Tizapancingo) – более правильное; у Берналя Диаса – Сингапасинга (Cingapacinga).

 

К главе “ВНУТРЕННИЕ РАСПРИ. УНИЧТОЖЕНИЕ ФЛОТА”

 

1 Эрнан Кортес с 1519 г. по 1526 г. написал и отослал императору Карлу V шесть пространных писем-реляций с описанием увиденного и сделанного в Новой Испании. Первое письмо-реляция (о котором идет речь в этой главе; его пересказ есть у Гомары в “Истории завоевания Мешико”) и пятое утрачены. Из уцелевших четырех писем-реляций Кортеса второе было написано 30 октября 1520 г. (по старому стилю, а по новому – 9 ноября 1520 г.), третье -15 мая 1522 г. (по ст. ст., а по н. ст. – 25 мая 1522 г.), четвертое- 15 октября 1524г. (по ст. ст., а по н. ст. – 25 октября 1524 г.) и шестое – 3 сентября 1526 г. (по ст. ст., а по н. ст. – 13 сентября 1526 г.); из этих четырех первые два были опубликованы в Испании (в Севилье в 1522 г.) вскоре по их получении и также изданы в конце 1524 г. в переводе на латинский в Нюрнберге. Полное издание писем-реляций Кортеса впервые было выпущено лишь в 1852 году в Мадриде (“Biblioteca de Autores Espanoles”, t. 22.). Одно из последних точных изданий писем-реляций Кортеса и его документов – Hernan Cortes. Cartas у documentos. Mexico, 1963. Издатели утерянное первое письмо-реляцию Кортеса замещают другим документом – отчетом (от 10 июля 1519 г. по ст. ст., а по н. ст. – 20 июля 1519 г.) об основании города Вилья Рика де ла Вера Крус и перечнем полученных даров Мотекусомы II (привезенных в Испанию упомянутыми в этой главе посланцами Кортеса), затем располагают второе, третье и четвертое, а утерянное пятое замещают шестым письмом-реляцией и дополняют небольшим письмом Кортеса, написанным 11 сентября 1526 г. (по ст. ст., а по н. ст. – 21 сентября 1526 г.). Действительно Эрнан Кортес в своих письмах-реляциях императору Карлу V выставлял себя на первый план, искажал действительность дабы оправдать свои действия, а о некоторых даже не сообщал. Так, Кортес ни разу не обмолвился, что удерживает себе пятую часть добычи; не известно, как было в первом письме-реляции, но в других Кортес, хоть и вскользь, а упоминал своих предшественников.

 

2 26 июля 1519г. по старому стилю, а по новому – 5 августа 1519г.

 

3 Панфило де Нарваэс (Pdnfdo de Narvaez) (около 1470 г. или 1480 г. – 1528 г.) – конкистадор, прибыл в Новый Свет в 1509 году, командовал отрядом конкистадоров на Ямайке, затем, перебравшись на остров Куба к Диего Веласкесу де Куэльяру, участвовал в завоевании Кубы и был ближайшим помощником Диего Веласкеса. Вот что о нем говорит Бартоломе де лас Касас в “Истории Индий”: “(Книга III, глава 26) В это время на острове Ямайка стало известно, что Диего Веласкес совершил поход на Кубу, чтобы заселить и умиротворить ее (так испанцы называли тогда и называют теперь свои действия в Индиях). И то ли Хуан де Эскивель, губернатор Ямайки, опустошивший ее за время своего управления почти целиком, решил послать на помощь Веласкесу своих солдат, то ли они сами попросили разрешения у Эскивеля отправиться на Кубу, но так или иначе 30 испанцев, вооруженных луками и стрелами и владевшие искусством стрельбы из лука значительно лучше индейцев, пустились в путь. Ими командовал некто Панфило де Нарваэс, который пользовался расположением Веласкеса, так как был уроженцем Вальядолида, а сам Веласкес происходил из соседнего Куэльяра. Нарваэс был высокого роста с белокурыми, почти рыжими волосами. Это был вполне достойный человек, честный, разумный, хотя и несколько беззаботный, обходительный в разговоре, приятного нрава; в сражениях с индейцами он проявил мужество, как, впрочем, проявил бы его и в любом другом бою. Был у него, однако, один тяжкий порок, а именно, полная беспечность, о чем мы расскажем.” Панфило де Нарваэс в 1520 году был послан Веласкесом во главе войска в Новую Испанию, дабы захватить Кортеса, но потерпел неудачу и был пленен. После того, как Кортес его отпустил в 1522 году, Нарваэс вернулся на Кубу, а потом в Испанию; в 1528 году Нарваэс погиб во время неудачного похода, пытаясь завоевать Флориду. Армада Панфило де Нарваэса, согласно другим источникам, состояла из: 19 судов, 1 450 солдат, 70 аркебузников, 90 арбалетчиков, 80 конных, 20 пушек, более 200 матросов и более 1 000 вспомогательных воинов-индейцев с Кубы.

 

4 Таким образом, Педро де Альварадо не мог заступиться за наказанных испанцев, как сделал это ранее, в случае с солдатом, повешенным по приказу Кортеса: тогда Альварадо перерезал веревку (см. стр. 73 в главе “ПЕРВЫЕ ПОДДАННЫЕ”).

 

5 Алонсо Альварес де Пинеда (Alonso Alvarez de Pineda) (? – 1520 г.) – конкистадор, возглавлявший экспедицию (на 3 или 4 судах), снаряженную губернатором Ямайки Франсиско де Гараем, которая, отплыв в конце 1518г., исследовала северо-западное побережье Мексиканского залива. После описанного Берналем Диасом случая, экспедиция Пинеды у устья реки Пануко была разгромлена мешиками в 1520 году, в бою погибло много конкистадоров, в том числе и Пинеда, пленные были принесены в жертву и съедены; лишь небольшой части конкистадоров во главе с Диего Камарго на одном судне удалось выйти в море, остальные суда были сожжены мешиками.

 

6 Франсиско де Гарай (Francisco de Garay) (? – 1523 г.) – конкистадор, участник второго путешествия Христофора Колумба (1493 г. – 1496 г.), вначале обосновался на острове Эспаньола (Санто Доминго, Гаити), с 1511 г. губернатор острова Ямайка; был одним из богатейших колонистов Америки; в 1518 г. – 1523 г. снарядил несколько экспедиций, сам возглавил последнюю из них в 1523 году, в этом же году умер в Мешико (Мехико).

 

7 Река Сан Педро и Сан Пабло (Rio de San Pedro у San Pablo) – ныне название одного из рукавов реки Усумасинта в Мексике при впадении в Мексиканский залив.

 

К главе “ПОХОД В ТЛАШКАЛУ”

 

1 В середине августа… – по старому стилю, а по новому – в конце августа 1519г. Согласно же Эрнану Кортесу (второе письмо-реляция Карду V), конкистадоры выступили из Семпоалы в Тлашкалу 16 августа 1519 г. (это по старому стилю, а по новому – 26 августа 1519 г.): “И положившись на величие Бога и силу королевского имени Вашего Высочества, я намеревался пойти повидаться [с Мотекусомой II], где бы он не находился, хотя этот сеньор обещал мне очень многое, прося отказаться от этого намерения, и еще я решил, и в том заверяю Ваше Высочество, что он будет пленен или убит или станет подданным Королевской Короны Вашего Высочества. И с этим намерением и решением я отбыл из города Семпоала, который я прозвал Севильей, 16 августа [1519 г.] вместе с 15 конными и 300 пехотинца [(peones)], лучше всех подготовленными к войне, которых я сам выбрал в это время в том месте, и я оставил в Вилья Рике де ла Вера Крус 150 человек [-пехотинцев] с 2 конными…” Из этого отрывка также видны и намерения Эрнана Кортеса относительно Мотекусомы II.

 

2 Шалапа (Xalapa); Хуан де Торкемада сделал замечание, что пройти из Семпоалы в Шалапу за один день невозможно, ибо на этот путь нужно 2 дня. Ныне на месте Шалапы находится город Халапа Энрикес (Jalapa Henriquez).

 

3 Шикочималько (Xicochimalco) – более правильное; у Берналя Диаса – Сокочима (Socochima); Эрнан Кортес во втором письме-реляции императору Карлу V называет ее Сиенчимальен (Sienchimalen), и сообщает, что до нее дошли из Семпоалы за 4 дня; ныне город Хико (Jiсо) в штате Веракрус современной Мексики, расположен отдельно от руин Шикочималько, которые находятся вокруг него.

 

4 Техутла (Tejutla) – это поселение не сохранилось.

 

5 Цаоктлан (Tzaoctlan) – более правильное; у Берналя Диаса – Сокотлан (Zocotlan); город-государство, подвластный Мешико. Это название со временем превратилось в современное – Саутла (Zautla). Вначале конкистадоры вошли в Цаоктлан, а оттуда – в Истакмаштитлан (“Белую крепость”) и уже из него направились в Тлашкалу.

 

6 Castil-blanco (Белая крепость) – так испанцы прозвали город Истакмаштитлан (Iztacmaxtitlan), находившийся во владениях города-государства Цаоктлан; ныне – Истакамаштитлан (Iztacamaxtitlan), местоположение его изменилось.

 

7 Олинтетль (Olintetl) – более правильное, согласно Торквемаде, Клавихеро и Ороско-и-Берре; у Берналя Диаса – Олинтекле (Olintede). Олинтетль на вопрос Кортеса подвластен ли он Мотекусоме II, как бы удивленно ответил: “А кто не вассал Мотекусомы?!”; и как сообщает Кортес во втором письме-реляции Карлу V в ответ на слова о величии и могуществе испанского короля и на требование золота в знак подчинения королю Олинтетль “…ответил мне, что не отдаст золото мне, которое у него находилось здесь, согласно воле Мотекусомы, однако он может по приказанию Мотекусомы отдать [испанскому королю] золото, себя самого и все, что у него есть. Мне не хотелось задевать его чувства и тем самым создавать себе дорожные неудобства, и я ему сказал, что Мотекусома скоро пришлет ему приказ на выдачу золота и всего, что у него имелось”.

 

8 Это был цомпантли (tzompantli) – находившийся у пирамид храмов (теокалли) помост с вертикальными столбами-стойками, поддерживающими ряды поперечных шестов, на которые были нанизаны головы принесенных в жертву военнопленных; одни из этих голов еще сочились кровью, другие находились на разных стадиях разложения, а иные – уже побелевшие от солнца черепа. В Мешико же у пирамиды главного храма (гран теокалли) таких голов, согласно свидетельствам конкистадоров, было 136 000.

 

9 Об этих посланцах-тотонаках Кортеса и событиях в Тлашкале испанский историк Антонио де Солис-и-Рибаденейра в своей “Истории завоевания Мешико” рассказывает так: “(Книга II) Глава XVI Кортес посылает четырех послов в Тлашкалу. Описывается одеяние этих послов, и то, как были приняты они в Тлашкале. Обсуждения, какие учинил тамошний совет, мирных предложений испанцев. Четверо семпоалыцев по обыкновению послов здешних земель нарядились весьма богато. На плечах висели у них накидки выбойчатые, которые внизу завязаны были. В правой руке держали они стрелу, обратя перьями к верху. На левой руке имели они щит из морских раковин. По перьям стрел узнавали в этих землях намерения послов. Ибо как раньше римляне различали своих герольдов по разным знакам, так и у сих народов красные перья означали войну, а белые – мир. Люди, несущие такие знаки, везде, где бы ни проходили, с великой честью содержались. Но должны они были останавливаться на главных улицах [поселений], ежели прав и вольностей своего посольства, которые впрочем за священные почитались, потерять не хотели, У тлашкальцев международное право было не в меньшей чести, как и прочие их законы. Четверо послов Кортеса пришли в таком наряде в Тлашкалу, где, узнав по знакам их о цели их прихода, отведена им была квартира в Кальписке. На следующий день собрался совет Тлашкалы в большом зале, где обычно они собирались для совета. Члены совета сидели по старшинству своему на низких сиденьях, сделанных из цельного куска редкого дерева, и назывались yopales. Когда послы вошли, члены совета привстали немного со своих сидений и приняли их с пристойной учтивостью. Послы, вступив в залу, держали свои стрелы, поднятые вверх, а головы свои покрыли своими накидками, это у них был главный знак покорности. После отдания поклонов они пошли очень медленно на середину зала. Тут они опустились на колени и, закрыв глаза, ждали позволения говорить. Когда, наконец, старший в совете приказал им объявить причину их прихода, они, встав, сели по индейскому обычаю, сложив ноги. После чего красноречивейший из них произнес следующую речь: “Благородные жители республики, храбрые и могущественные тлашкальцы! Сеньор Семпоалы и горные касики, ваши друзья и союзники, передавая вам поклон с пожеланием богатой жатвы и смерти вашим врагам, считают необходимым сообщить вам, что с востока в их землю пришли чужеземцы, и они не только непобедимые, но и на самих богов похожие, ибо они плавают в больших дворцах и имеют в своей власти гром и молнию – оружие, которое принадлежит только богам. Они вестники другого Бога, гораздо лучшего, чем наши, который на наши жестокости и кровавые человеческие жертвы справедливо негодует. Их предводитель – посланец некоего весьма великого и могущественного короля, стремящийся по благочестию своей веры искоренить на нашей земле злоупотребления и насилия Мотекусомы. Он освободил уже наши провинции от тирании Мотекусомы, под которой они жили, и намереваясь и других от этой неволи освободить, он должен проследовать через вашу республику по дороге в Мешико и желает знать, чем вас обидел этот тиран, и обещает, что встанет за ваше дело как за свое собственное и не успокоится, пока его не накажет по справедливости. С таким известием о намерении этих чужеземцев и со свидетельством о добром и безвинном их поведении посланы мы наперед просить вас от имени наших касиков и всех ваших союзников и настоятельно советовать, чтобы вы этих друзей как благодетелей и союзников ваших наилучшим образом принять и угостить соблаговолили. Мы же еще от имени предводителя этих чужеземцев хотим вас уверить, что он не имеет никаких других намерений, кроме миролюбивых, и что он от вас ничего больше не требует, кроме свободного пропуска через ваши земли, он ничего другого не желает, как вашей пользы, и оружие его ни за что иное, как за оружие справедливости почитать должно, поскольку он производит дело небесное; он от природы милостив, дружелюбен и учтив, и никогда не совершает никакой жестокости или строгости, лишь за исключением, когда по злости других к тому принужден бывает”. По окончании этой речи четверо послов встали, низко поклонились совету и опять сели в ожидании ответа. В совете после этого было краткое обсуждение, и один из членов совета от имени всех ответил, что предложение семпоальцев и тотонаков – своих союзников они принимают с великой благодарностью, но следует подумать некоторое время, прежде чем будет принято твердое намерение дать какой-либо ответ предводителю чужеземцев. С этим ответом послы вернулись в свою квартиру. Совет же, отворившись, долго обдумывал и обсуждал, что ожидать следует, какого вреда или пользы от просьбы чужеземцев. Сначала обсудили важность дела и сочли его достойным тщательного исследования; о нем высказывались различные мнения; а так как они к согласию прийти не могли, то мнения в совете разделились. Одни считали, что чужеземцам следует разрешить свободный проход, но другие требовали, чтобы не давать им разрешения и военной силой отогнать их от границ. Так какое-то время они об этом с большим жаром спорили, не приняв единого решения, поэтому в завершении Машишкацин, старший и знатнейший в совете, встав со своего места, произнес следующую речь: “Вам благородные и храбрые тлашкальцы наверное небезызвестно, какое откровение с древнейших времен через наших жрецов к нам дошло. Я говорю про пророчество о непобедимом народе, который с необыкновенной властью над стихиями должен из дальних восточных земель к нам прийти, подвижные города на морских волнах имея и повелевая огнем и воздухом, дабы покорить все земли и народы. И хотя мудрейшие из нас не верят, что они живые боги, как простой народ думает, однако же упомянутое откровение точно уверяет, что будут они небесными людьми непобедимой храбрости; что один из них тысячу наших одолеть и победить может; и что будут они столь благочестивым и справедливым народом, который во всех действиях не имеет никакого другого намерения, но лишь нас учить, как нам устроить свою жизнь по разуму и справедливости. Я считаю бесспорным, что все это столь точно совпадает с тем, что мы знаем об этих чужеземцах, которые находятся теперь на наших границах; они пришли с востока; в оружии своем они носят огонь; о храбрости их достаточно свидетельствует то, что совершили они в Табаско; в благочестии их и любви к справедливости убеждает их отношение к нашим друзьям и союзникам; если посмотрим мы на кометы и явления небесные, которые в настоящее время нас столь часто устрашали, то должны мы справедливо считать их увещеваниями свыше об этом великом известии. И какая бы была дерзость и безрассудство, если сей народ тот, о котором наши пророки говорят, когда мы бы дерзнули сражаться с небом и поступать как с врагами с теми, кого само небо избрало орудием для свершения своих наставлений?! Я бы побоялся гнева богов, понимая, что подвергся бы их наказанию за свое упрямство, если бы захотел противиться сему народу, который гром и молнию – подлинное оружие небесное, в своем распоряжении имеет. Но предположим, что мы не увидели столь явную истину и были убеждены, что эти чужеземцы такие же люди, как мы, то что совершили они, чтобы им мстить? Какое зло, говорю я, они нам сделали, и какая причина побуждает нас к враждебным против них действиям? Начинать ли Тлашкале, отстоявшей свою свободу своими победами, благодаря справедливости своего оружия, явно несправедливую войну, от которой ее прежняя слава на веки будет помрачена? Сей народ желает с нами мира и не хочет идти через нашу республику без нашего позволения. В чем их вина? Чем они нас обидели, чтобы мы были вынуждены объявить им войну? Они, подойдя к нашим границам, уверяют, что они наши друзья и ищут нашей дружбы, почему же мы хотим напасть на них и на наших союзников, которые с ними, как на наших врагов? Как воспримут это наши союзники, и что станут думать о нас прочие наши соседи, когда столь малое число, а именно 500 человек, вынудить нас могло взяться за оружие? Вызвав опасения их, не больше ли мы потеряем, чем выиграть сможем, если даже одержим победу. Мое мнение такое: если они люди, то, по справедливости, следует поступать с ними по-доброму и разрешить проход, которого они добиваются, но если они выше людей и богам подобны, то никто власти и воле богов противиться не может”. Сие мнение Машишкацина было принято с большим одобрением, так что сначала показалось, что весь совет с ним согласится, но вот один из членов совета по имени Шикотенкатль, встав, испросил позволения говорить. Этот Шикотенкатль был молод, большого ума и храбрости, его за превосходные душевные дарования и за великие героические деяния все почитали, и ему было поручено возглавлять военную силу этой страны. Получив испрошенное позволение, он произнес следующую речь: “Старость и искусство не всегда достаточны, чтобы некоторые дела основательно обдумать и свершить. Старость обычно больше склона к страху, чем к смелости, и потому более способна склонить нас к терпению, чем к храбрости. Я, как и все вы, почитаю старость, искусство и осторожность Машишкацина, но пусть никому из вас не покажется странным, что я в своем возрасте и в своей должности имею совсем другие, не столь смущенные, и потому, может быть, лучшие и высокие мысли. Осторожность меньше всего способна рассуждать о войне, ибо она обыкновенно со страхом соединена бывает и почти все за опасности считает; хотя правда то, что мы, согласно своим пророчествам, ожидаем с востока прибытия некоего чужого народа, который нашу веру и управление переменит и исправит. Я не собираюсь оспаривать это всеобщее предание, которое вот уже на протяжении нескольких сот лет получило такую важность. Но могу ли я спросить: откуда уверены мы, что эти чужеземцы те самые, о которых говорят наши пророчества? Все ли то одно, прийти с Востока или со стран небесных, где, видим мы, восходит солнце? Не может ли их огнедышащее оружие и огромные их суда, которые мы называем морскими дворцами, быть сделано человеческим искусством? Удивление наше не происходит ли, может быть, только от того, что мы этого прежде не видели? И может быть это полный обман или некое волшебство, которое наши глаза ослепляет, и который наши пророки заключили под именем высокой или сокровенной науки? Что великого они сделали в Табаско, кроме того, что победили военную силу, которая была несколько больше их силы? Считать ли нам в Тлашкале это сверхъестественным, где мы ежедневно умеренными силами большие героические деяния совершаем? Доброжелательность их и человеколюбие к семпоальцам – это может быть ухищрение, которым они с меньшими издержками завладевают их поселениями? Я считаю это по крайней мере подозрительной сладостью, которой вреднейший яд стараются сделать приятным; и почему мы не обсуждаем при этом их алчность, спесь и властолюбие? Эти люди (если они не какие-нибудь монстры, которых море выбросило на наши берега) наши поселения грабят, по своей прихоти насаждают третейский суд свой, жаждут нашего золота и серебра, и предаются сладострастию в нашей земле; они презирают наши законы; вводят новые, угрожающие нашему правосудию и вере; разрушают наши храмы; разбивают вдребезги алтари; хулят наших богов. Признавать ли и почитать ли нам этих людей за небесных? И можем ли мы сомневаться в законности и справедливости нашего сопротивления? И можем ли мы слышать без возмущения о так называемом мирном договоре. Если семпоальцы и тотонаки признали их друзьями, то совершилось это без ведома и соизволения нашей республики; и если они дерзнут защищать этих пришельцев, то следует считать их нашими врагами и наказать. Что же касается страшных знамений и небесных явлений, которые Машишкацин столь пространно представить старался, то кажется мне, что они точно указывают, что этих пришельцев мы должны считать врагами. Небо своими знамениями и чудесами вряд ли будет извещать нас о том, что мы и так ждем, но скорее всего – о том, чего нам следует опасаться. Вероятно ли то, что боги будут извещать нас о благополучии тем, что ничего кроме опасения и ужаса не вызывает, и зажгли бы они свои кометы для того, чтобы сделать нас безвольными и беспечными. Мое мнение таково: собрать все наши войска и истребить разом этих пришельцев, ибо небо предало их нам в руки и знамениями своими изъявило, чтобы мы считали их тиранами нашего отечества и врагами богов наших; тем избавить от ущерба честь нашего оружия, показав всему миру, что ни одно и тоже быть в Табаско бессмертными, а в Тлашкале непобедимыми”. Удивляться не следует, что такие доводы в совете больше были одобрены, чем Машишкацина, потому что они с природной склонностью к войне этого народа больше согласовались. А так как все было принято во внимание, то между двух мнений выбрали средний путь. Было постановлено, чтобы Шикотенкатль, собрав войска, напал на испанцев; если он будет иметь счастье одолеть врагов, то это приписали бы республике, а если будет побежден, то следовало постараться заключить мир и вину за эти враждебные действия приписать дикому и агрессивному нраву отоми; а чтобы все это более безопасно совершить, было постановлено задержать послов; ибо, хотя они со всевозможной осторожностью и с неописуемой бодростью эту войну начали, однако, старались сохранить дружбу своих союзников, чтобы использовать их в случае несчастливого окончания ее”.

 

10 Шикотенкатль (Xicotencatl) – более правильное; у Берналя Диаса – Шикотенга (Xicotenga). Эрнан Кортес во втором письме-реляции Карлу V сообщает, что после трудного многодневного марша ему пришлось сражаться с более чем 100 000 воинов Тлашкалы. Тлашкальские воины разрисовали себя яркими красками, украсили головы большими пучками перьев и так предстали перед конкистадорами, держа в руках щиты, копья и боевые знамена с гербом Тлашкалы – белой птицей с распростертыми крыльями; они напали с сильными криками, обрушив на конкистадоров множество дротиков и стрел, а одни воин-тлашкалец гигантского роста высоко над головой держал прикрепленный к длинному шесту священный знак Тлашкалы – золотого орла, украшенного жемчугом и сапфирами, находясь в арьергарде тлашкальского войска. Франсиско Лопес де Гомара в “Истории завоевания Мешико” также сообщает, что, прежде чем конкистадорам преградила дорогу армия Тлашкалы, они прошли за много дней трудный тяжелый путь; вначале были проливной дождь и грязь, потом – опасная горная местность, а затем была “безлюдная солончаковая пустыня, на южном крае которой были соленые болота и озера с солоноватой водой,” далее – холмистая местность и опять горы. Гомара также утверждает, что было большое сражение с тлашкальцами, но определяет общую численность напавших тлашкальцев в 80 000 воинов (Хуан де Торкемада – в 30 000 воинов) и так описывает наступающую армию Тлашкалы: “Индейцы были великолепно вооружены на свой манер, а их лица были раскрашены красной биксой, что придавало им дьявольское обличье. Они носили плюмажи и удивительно умело маневрировали. Вооружение их состояло из пращей, пик, мечей и копий, деревянных шлемов, поножей и лат на руках, золоченых или покрытых перьями либо кожей. Нагрудники были из хлопка; обычные и особые маленькие щиты, весьма изящные, но совсем не хрупкие, были сделаны из твердого дерева и кожи, с узором из меди или перьев. Мечи – деревянные, с вделанными в них кусочками кремня [(обсидиана)], наносили страшные раны. Войско шло поротно, и каждая рота имела множество труб, раковин и барабанов. Это было великолепное зрелище”. Согласно Антонио де Эррере в критический момент сражения с тлашкальцами испанцам оказали помощь их союзники-индейцы из Семпоалы и других поселений. Они сражались с отчаянной отвагой, понимая, что в случае поражения они вряд ли останутся в живых. Марина – женщина, не ведавшая страха, подбадривала их восклицаниями: “С нами истинный Бог и Он проведет нас сквозь все невзгоды и опасности!”

 

11 2 сентября 1519 г. – по старому стилю, а по новому 12 сентября 1519г.

 

12 5 сентября 1519 г. – по старому стилю, а по новому 15 сентября 1519г. Эрнан Кортес в своем втором письме-реляции Карлу V утверждал, что тлашкльских воинов в этом сражении было более 149 000. Но конница и пушки на равнине решили все, через 4 часа битва закончилась поражением тлашкальцев.

13 Согласно Кортесу были схвачены 50 тлашкальцев-лазутчиков, прибывших в лагерь конкистадоров вместе с посланцами Шикотенкатля “Молодого”, доставивших дары и съестные припасы; на допросе лазутчики сознались, что пришли разведать силы конкистадоров, слабеют ли они ночью, и по условному сигналу поджечь лагерь. Кортес велел отрубить руки этим 50 тлашкальцам и отослать их обратно, сказав, что тлашкальцы могут нападать в любое время дня и ночи, испанцы встретят их в полной боевой готовности и победят. Все это Кортес сообщил в своем втором письме-реляции Карлу V.

 

К главе “ДРУЖБА С ТЛАШКАЛОЙ”

 

1 Вот что сообщает о посланцах Тлашкалы во “Всеобщей истории Новой Испании” Бернардино де Саагун (Bernardino de Sahagun (1499 г. – 1590 г.), франсисканский монах, миссионер, историк, языковед; в 1575 г., завершил “Всеобщую историю Новой Испании” (Historia general de las cosas de Nueva Espana) в 12 книгах, в двух версиях – на испанском и на языке науа, ценнейший источник по истории Древней Мексики): “(Книга XII, глава X, версия текста на языке науа) 6. – …Тотчас же отправились на встречу с ними [(конкистадорами)] владыки Тлашкалы. Они несли с собой пищу: индюков, яйца, кукурузные лепешки белые и кукурузные лепешки тонкие. 7. – И сказали они: “Вы утомились, сеньоры наши”. А те спросили: “Где находится ваш дом? Откуда вы пришли?” И отвечали они: “Мы из Тлашкалы. Вы устали, придите и ступите на вашу землю: Тлашкала будет вашим домом. Город Орла, Тлашкала, будет вашим домом”.

 

2 Согласно же Эрнану Кортесу, послы Мотекусомы II прибыли, когда еще шла война с Тлашкалой. Кортес во втором письме-реляции Карлу V сообщает: “Наикатолический сеньор, в этот лагерь на равнине во время войны с этой провинцией [(Тлашкалой)] ко мне прибыли 6 очень знатных сеньоров, вассалов Мотекусомы, примерно с 200 слугами; они сказали мне, что пришли по поручению упомянутого Мотекусомы сообщить мне следующее: что он хочет быть вассалом Вашего Величества и моим другом, и что мне нужно сообщить ему размер дани [(tribute)], которую он будет платить Вашему Высочеству каждый год как в золоте, так и в серебре и драгоценных камнях, и рабах, и одежде из хлопка, и во всем другом, что у него имеется, и что он передаст все это мне, только с условием, чтобы я не входил в его земли, и это условие он выдвигает лишь в связи с тем, что эти земли совершенно бесплодны, всех невозможно прокормить, и ему было бы невыносимо жаль видеть там страдающими от нужды меня и других, которые были со мной; с послами он мне прислал золота примерно на 1 000 песо и столько же одежды из хлопка, которую они носят. И они оставались со мной все время, пока длилась война, до ее конца, они хорошо поняли, что могут испанцы, они были свидетелями подчинения этой провинции, покорности ее сеньоров и всей земли Вашему священному Величеству, что, как я полагаю, пришлось совершенно не по нраву послам Мотекусомы, так как они делали все, что было в их силах, чтобы поссорить меня с моими новыми друзьями [(тлашкальцами)], уверяя меня в том, что те меня обманывают, что вынужденная дружба фальшива, что все эти мои друзья только и ждут момента, чтобы усыпить мою бдительность и совершить какое-либо предательство”. Кортес, все еще не доверяя тлашкальцам, повел двойную игру, признавая в письме-реляции Карлу V, что продолжал обхаживать и послов Мотекусомы II, и тлашкальцев, тайком благодаря каждую сторону за совет и делая вид, будто испытывает к ней более теплые чувства, чем к другой.

 

3 Гостии (hoctias, ед. ч. hostia – жертва, облатка) – у католиков круглые листки из пресного теста, образующие приношения, в виде Тела Христова (Святые Дары); гостии, как и вино, необходимы для причастия.

 

4 См. прим. 33 к главе “ЭКСПЕДИЦИЯ В ТАБАСКО”.

 

5 23 сентября 1519 г. – по старому стилю, а по новому – 3 октября 1519 г. Территория города-государства Тлашкала “90 легуа в окружности” – рассказывает Эрнан Кортес в письме-реляции Карлу V – “Город Тлашкала столь огромен и прекрасен, что, чтобы я ни рассказывал о нем, все покажется неправдоподобным, потому что он больше и могущественнее Гранады. Дома в нем столь же великолепны, как в Гранаде, но жителей гораздо больше, чем во времена захвата Гранады. И товаров в нем несравненно больше…” Дома тлашкальцев были сложены из камня, глины или необоженных кирпичей (адобов), а строили их без окон, и в дверных проемах не было дверей, вход прикрывали плетеными циновками. На этих циновках были навешаны кусочки меди, которые звенели, если кто-то входил в дом. В Тлашкале на городской торговой площади, как сообщает Кортес, каждый день собиралось до 30 000 человек, а также много других меньших рынков находились в районах этого города. Особенно хороши были изделия тлашкальских горшечников, не уступавшие лучшим образцам европейской керамики. За порядком на улицах и на торговой площади следили особые чиновники. У тлашкальцев были парикмахерские и бани с горячей водой и паром. Высокие каменные стены делили Тлашкалу на четыре района, каждый из которых занимала одна община со своим вождем. Со всех сторон город обступали окутанная облаками Сьерра Тлашкала и другие горные хребты, поросшие темным сосновым лесом, кленовыми и дубовыми рощами. Тлашкала после заключения мира с конкистадорами, по образному выражению Антонио де Эрреры-и-Тордесильяса, стала “важнейшей опорой кастильской монархии в Новой Испании”.

 

6 Решив, что тлашкальцы уже достаточно преданы конкистадорам, Эрнан Кортес попытался обратить их в христианскую католическую веру. Как сообщает Диего Муньос Камарго, Кортес этим неразумным шагом чуть было не нарушил дружеские отношения и с таким трудом установленный мир. Когда он попытался уговорить жрецов и вождей отказаться от древних богов и уничтожить языческих идолов, тлашкальцы ответили, что одного лишь испанского Бога им будет мало, они, дескать, привыкли ко многим богам. Один оберегает их от бурь, другой от наводнений, третий охраняет на поле боя, и есть еще множество других богов на всякие случаи жизни. Не помогли и старания католических священнослужителей: тлашкальцы внимательно выслушали их, но попросили, чтобы они упоминали имя своего единого Бога лишь у себя в лагере, а то еще индейские боги услышат такие речи и в отместку уничтожат Тлашкалу. В Тлашкале, на одной из городских площадей, конкистадоры установили крест и каждый день проводили возле него торжественное богослужение, на которое с большим интересом взирали тысячи индейцев. Так, по мнению хронистов, индейцы познавали и учились почитать христианскую католическую веру. Как утверждает Антонио де Эррера-и-Тордесильяс, а ему также вторит Антонио де Солис-и-Рибаденейра, само небо пришло на помощь конкистадорам: едва лишь они выступили из Тлашкалы, с неба спустилось светлое облачко и окутало оставленный крест ярким сиянием, этот святой знак всю ночь излучал свет, подобно огненному столбу. То было знамение, которым небо подтвердило благородную миссию конкистадоров, несших христианское учение миллионам язычников-индейцев, – уверяют испанские хронисты.

 

7 У мешиков знахарка, беря в руки каждого новорожденного мальчика, говорила ему: “Узнай и пойми, что не здесь твой дом, ибо ты – воин и слуга. Твой долг и обязанность – это война, ты дашь Солнцу (Уицилопочтли) пищу (сердца) и питье (кровь)…” Она говорила о священном месте – поле боя, и о великом почете – смерти на жертвенном камне: “Может, ты заслужишь великую награду – смерть от обсидианового ножа”. Война – йаойотль (науа yaoyotl) у мешиков считалась служением богам и имела магический смысл; выражение – атльтлачиноли (науа atltlachinoli), также обозначавшее войну, состоит из двух слов – вода и огонь (в сочетании вода и огонь, согласно представлениям мешиков, это кровь – напиток их богов; таким образом, война питает богов). Новорожденному вкладывали в руки стрелу – символ мужества. Мальчиков с самого детства учили сражаться; между 6 и 9 годами (по другим данным – в 15 лет) они поступали в государственную школу: либо в общую – тельпочкалли (науа telpochcalli – дом юношей), готовившую воинов, либо в кальмекак (науа calmecac – ряд домов; школу более высокого типа для более способных и для знатных), готовившую жрецов, высших государственных чиновников. Поступление в эти школы обставлялось весьма торжественно. Эти школы осуществляли целую систему обязательного и массового воспитания и обучения мальчиков – тлакауапауалицли (науа tlacahuapahualitzli), через пипильтиниме (науа, мн.ч. pipiltinime – учителя, ед.ч. пипильтини (pipiltini)) в тельпочкалли и тламатиниме (науа мн.ч. tlamatinime -знающие, мудрецы, ед.ч. тламатини (tlamatini)) в кальмекаке. В результате спартанского воспитания получались преданные своим богам, сильные, жестокие, дисциплинированные и выносливые воины. Простолюдина могла привести к богатству, почестям и знатности только военная служба. В престижности военной службы большую роль играла религия – воины добывали пищу и питье богам, поэты, весь народ мешиков выражал любовь к воинам: “Наши воины, цвет нашей молодежи, особенно любимы. Наши благородные храбрецы на поле боя превращаются в ягуаров. Наши воины-орлы налетают и крушат, захватывая пленников, чтобы затем накормить ими богов”. Также поэты воспевали смерть на поле боя: “Ничто не сравнится со смертью в бою, никакая другая не является столь ценной для Подателя Жизни (Уицилопочтли)”. Воин – тлакочкалькатль (науа tlacochcalcatl – человек из дома дротиков, воин), им был готов стать каждый мешик в случае войны (общее число их определяется источниками 150000-300 000 воинов), тогда их мобилизовали в нужном для каждого случая числе. Численность постоянных отрядов воинов-профессионалов определяется источниками в несколько десятков тысяч, они стояли гарнизонами в некоторых подвластных мешикам городах и крепостях. Числу воинов, идущих в поход, было примерно равно и число носильщиков с провиантом, водой и др. Каждое крупное воинское соединение мешиков – шикипиль (8 000 воинов) состояло из 20 подразделений (по 400 воинов), а каждое из них также состояло из 20 более мелких (по 20 воинов) – пан (науа pan – знамя, флаг). В каждом квартале (кальпулли) был свой арсенал тлакочкалли (науа tlacochcalli – дом дротиков), находившийся на храмовой площади, на которой собирались воины перед походом. Были у мешиков объединения – “ордена” отличившихся в бою профессиональных воинов: воинов-орлов (связанное с Уицилопочтли) и воинов-ягуаров (связанное с Тескатлипокой); члены их различались по степени заслуг и назывались: старший воин-ягуар (орел), младший воин-ягуар (орел); у них были специальные доспехи и шлемы в виде голов орлов и ягуаров. И было еще одно объединение – “Орден Стрелы”, редко упоминавшееся в источниках, его основателем считается Мотекусома II. Помимо этих объединений – “орденов” воинов профессионалов следует назвать еще две группы, которые составляли отборные отряды, члены которых тоже различались по степени заслуг, то были отоми (otomi или отонтины), названные так по свирепому воинственному народу – отоми; у них были короткие челки, бритые виски, а волосы сзади подвязывались в виде косы. Вторые – куачики (куачик (науа cuachic – бритая голова)); волосы на их бритых головах были в виде гребня ото лба к затылку, и оставлялась одна прядь волос над ухом; эта прядь была повязана красной лентой. Бритую поверхность головы куачики раскрашивали в синий и красный цвет. И те и другие давали клятву никогда не отступать и сражались парами, и если один из двух погибал, то второй должен был сражаться один до победы или своей гибели. Воины-мешики носили различного вида стеганые хлопчато-бумажные доспехи ичкауипильи (ichcahuipilli), толщина их была 2-3 пальца (по некоторым источникам, их вымачивали в соляном растворе, такая технология изготовления, но только льняных панцырей, была известна в Старом Свете в период Древнего мира, их не разрубал даже топор), некоторые – различные шлемы и каски, а также дополнительное защитное вооружение: поножи, латы на руках, нагрудные пластины; некоторые знатные носили кольчуги из серебра, золота; знатные и отличившиеся воины носили за спиной воинские знаки – причудливые сооружения, украшенные перьями. У воинов-мешиков были на вооружении: луки тлауитольи (tlauitolli), копьеметалки атль атль (atl atl), стрелы митль (mitl), дротики тлакочтли (tlacochtli), пращи из скрученных хлопчатобумажных нитей, которыми метали округлые обточенные камни-пули (размером с куриное яйцо), деревянные копья тепустопильи (tepuztopilli) с обсидиановыми лезвиями-вкладышами, деревянные “мечи” макуауитль (maquahuitl) с лезвиями-вкладышами из обсидиана, деревянные палицы макана (тасапа), щиты чимальи (chimalli), медные топоры и др. У мешиков на озере Тескоко были флотилии из тысяч боевых лодок. В войнах мешиков на их стороне принимали участие отряды из Тескоко, Тлакопана и других подвластных им городов-государств. В войсках мешиков всегда были жрецы с изображениями богов (чаще всего Уицилопочтли). Одна из главных целей войн мешиков, помимо увеличения покоренных земель и получения дани, – захват как можно большего числа пленных (не нанося им увечий), дабы их могли принести в жертву богам; поэтому среди конкистадоров так мало было убитых. Бой у индейцев сводился к тому, что каждый воин старался пленить как можно больше пленных, не повредив их, а у конкистадоров – убить как можно больше врагов, что в понимании индейцев было не честно и не благородно. Смерть на жертвенном камне считалась у индейцев благородной и прекрасной, известны случаи, когда пленные воины-индейцы, если их по какой-либо причине долго не приносили в жертву богам, требовали исполнения этого. Верховным главнокомандующим воинства мешиков был уэй тлакатекутли (верховный правитель государства мешиков; в то время – Мотекусома II); следующим по значимости был “вице-король” мешиков – сиуакоатль (науа cihuacoatl – женщина змея). Высшими военачальниками и высшими судьями были тлакочтекутли (науа tlacochtecuhtli – повелитель дротиков) и тлакатекутли (науа tlacatecuhtli – повелитель владык); оба они входили в высший совет мешиков – тлатокан (состоял из 6 человек), как и верховный правитель мешиков и “вице-король” сиуакоатль. Каждым крупным воинским соединением мешиков командовали два военачальника, называвшиеся тлакатеккатль (науа tlacateccatl – повелитель, муштрующий людей), один из них выбирался из знати, а другой – из простолюдинов. Завоеванными землями мешики управляли или через назначенных ими местных правителей, или через своих военных губернаторов (таким, например, был Ицкауцин – военный губернатор в Тлателолько). Следует отметить заботу мешиков о своих старых воинах и инвалидах, для них существовали специальные места отдыха. Так, Мотекусома II сделал для них такое место в городе Кулуакан.

 

8 Чапультепек (Chapultepec – Гора Кузнечика), гора, покрытая лесом, с источником пресной воды у ее подножия, на западном берегу озера Тескоко, южнее города Тлакопан и севернее города Чапультепек. Также см. прим. 15 к главе “ПУТЬ В МЕШИКО”.

 

9 Мешикская копьеметалка атль атль (atl atl) имела короткое деревянное древко (примерно 45 см) с глубоким желобом вдоль середины, в который помещали метательный снаряд; желоб был не сплошной, сзади он был закрыт, чтобы из него не выпал снаряд, когда отводилась рука для метания; ее метательным снарядом могли быть как стрела митль (mitl), оперенная, с обсидиановым наконечником или обожженным на огне, так и дротик тлакочтли (tlacochtli).

 

10 Это восхождение, скорее всего, имело место уже после событий в Чолуле, когда путь войска Кортеса к Мешико пролегал через горы, между двух высоких вулканов. Тот, что был южнее, называется Попокатепетль (Popocatepetl, на науа букв. – Курящая гора; действующий вулкан, постоянно дымится; в лучах заходящего и восходящего солнца столб дыма над его высоким кратером становится огненно-красного цвета; высота Попокатепетля -5 452 м, до высоты 3 800 м его склоны покрыты дубовыми и сосновыми лесами, выше 4 500 м – вечные снега). Тот, что севернее, называется Истаксиуатль (Iztaccihuatl, на науа – Белая женщина; потухший вулкан; высота – 5 286 м, имеет форму гребня с тремя вершинами, покрытыми вечными снегами, напоминающими очертания белой женщины, голова которой покоится в облаках, а волосы раскинулись по склонам; это впечатление создают белые отроги, покрытые вечными снегами, а на самой вершине ясно обозначен женский профиль – голова и грудь; на рассвете и в часы заката, когда долины лежат в глубокой тьме, вершина вулкана Истаксиуатль кажется спящей женщиной, парящей в розовом сиянии зари). Мешики считали оба эти вулкана мужем и женой и сложили о них поэтическую легенду. Истаксиуатль – прекрасная, нежная, робкая дочь могущественного правителя мешиков и храбрейший из воинов – Попокатепетль верно и преданно любили друг друга. Прошли годы, отец девушки стал немощен; Истаксиуатль была единственной наследницей его трона и славы. И вот, когда отец ее стал стар и слаб, враги, решив, что старого правителя нетрудно будет одолеть, двинулись войной на страну мешиков. Собрав своих воинов, старец пообещал тому, кто победит врагов, отдать руку своей дочери и страну. Отважный Попокатепетль повел мешикских воинов в бой. Они сражались не на жизнь, а на смерть, и яростнее всех сражался сам Попокатепетль. Враги не устояли под ударами мешиков и обратились в бегство. Уже был близок победный конец войны, но тут соперники Попокатепетля, завидуя ему, послали во дворец гонца с ложным известием о гибели молодого героя. Эта ужасная весть до глубины души потрясла Истаксиуатль. С горя она заболела и уснула вечным сном, Попокатепетль, вернувшись с победой домой, узнал о смерти своей невесты. Тогда он построил огромную пирамиду и положил на ее вершину безжизненное тело своей возлюбленной. Затем рядом с этой пирамидой построил вторую – для себя, и с факелом в руках поднялся на ее вершину, чтобы неугасимое пламя вечно освещало могилу любимой. Молодых влюбленных укрыли вечные льды и снега, но факел Попокатепетля пылает и поныне. Попокатепетль – более правильное, у Берналя Диаса – Попокатепек (Popocatepeque).

 

К главе “ЗАПАДНЯ В ЧОЛУЛЕ”

 

1 Уэшоцинко (Huexotzinco) – более правильное; у Берналя Диаса – Гуашолькинго (Guaxolcingo). Ныне называется Уэхоцинго (Huejotzingo).

 

2Тонатиу (Tonatiuh) – с науа: солнце, светоч; в религии и мифологии мешиков бог солнца, тесно связанный с Уицилопочтли и Тескатлипокой; мешики считали, что солнце Пятого (современного) мира (Пятого Солнца) – это Уицилопочтли. Педро де Альварадо получил это прозвище, поскольку его волосы были ярко-рыжего цвета – цвета солнца, что было величайшей редкостью среди индейцев; красно-желтый цвет считался также и символом огня и победы.

 

3 Сам Кортес указывает во втором письме-реляции Карлу V, что в Чолуле им было перебито 3000 индейцев. Бартоломе де лас Касас в “Истории Индий” сообщает, что в Чолуле погибло более 6 000 жителей, а среди конкистадоров ни один не был убит, и Кортес прекратил резню, лишь когда конкистадоры уже не в силах были держать мечи. Бернардино де Саагун во “Всеобщей истории Новой Испании” (Книга XII) рассказывает, что раньше, еще до резни в Чолуле, еще до мира с Тлашкалой, на ее территории в городе Текоак конкистадоры устроили такое же избиение индейцев.

 

4 tianguez (науа), тиангис – торговая площадь.

 

5 аji (кариб.), ахи – индейский (красный) перец (Capsicum annuum).

 

К главе “ПУТЬ В МЕШИКО”

 

1 От Чолулы до Мешико оставалось менее 100 км. Как сообщает Кортес во втором письме-реляции Карлу V, он заявил прибывшим в Чолулу послам Мотекусомы II, следующее: “… я им сказал, что не подабает такому великому сеньору послав ко мне самых видных представителей своего двора с просьбой об установлении дружественных связей, подталкивать к нападению на меня других людей – для того, чтобы в случае неудачи объявить себя непричастным к этому делу, добавил, что так как он меня обманул, то и я вынужден изменить свое отношение к нему. До сих пор у меня было только одно желание – повидаться с ним, чтобы установить дружественные связи и чтобы обсудить с ним перспективы наших мирных отношений; теперь я намерен войти в его город как враг, желая сражаться против него и нанести ему возможно больший ущерб. И это при том, что раньше я так сильно стремился к дружбе с ним и к возможности всегда выслушать его мнение относительно дальнейшего существования этой страны”. Послы Мотекусомы II конечно все отрицали и просили его хорошенько проверить лживые слова чолульцев прежде, чем начать несправедливую войну против мешиков. Кортес, притворившись, что готов им поверить, сказал послам, что не верит обвинениям чолульцев против Мотекусомы II, так как верховный правитель мешиков его друг и великий сеньор, а великие сеньоры не лгут. Послы поспешили в Мешико дабы передать слова Кортеса Мотекусоме II.

 

2 На самом деле, помимо носильщиков-тлашкальцев были в войске Кортеса, идущем в Мешико, и воины тлашкальцы. Считается, что носильщики (тламеме) могли проходить в день 24 км с грузом 34 кг.

 

3 Кальпан (Calpan) – более правильное; у Берналя Диаса – Искальпан (Iscalpan). Эрнан Кортес в своем втором письме-реляции (от 30 октября 1520 г.) Карлу V о встрече в этом местечке не сообщает.

 

4 Тлалманалько (Tlalmanalco) – более правильное; у Берналя Диаса – Таманалько (Tamanalco). И до сего дня сохранилось его название – Тлалманалько (Tlalmanalco).

 

5 Чималуакан (Chimalhuacan), Амекамека (Атесатеса) – более правильные; у Берналя Диаса – Чималоакан (Chimaloacan) и Мекамека (Месатеса).

 

6 Это и было самым важным для успеха конкисты. Как сообщают хронисты, начиная со встречи Кортеса с тотонаками, после высадки на побережье и на всем протяжении пути конкистадоров в Мешико, все встречавшиеся Кортесу индейские племена жаловались на тяжесть мешикского гнета, на поборы, на бесчинства и жестокость Мотекусомы II, мешикских воинов и чиновников. Все эти племена жаждали сбросить владычество мешиков. И в самой долине Мешико у Мотекусомы II нашлось много врагов. Так, даже ближайших своих союзников из Тескоко Мотекусома II сделал врагами. Незадолго до начала конкисты произошло следующее. К тому времени из трех союзных городов – Тескоко, Тлакопана и Мешико (Теночтитлана), – Тлакопан уже полностью утратил свое значение, и власть его правителя была чисто формальной, всеми делами управлял Мотекусома II, – Тескоко, пока там правил Несауальпилли, также находилось под влиянием Мотекусомы II, – господствовало в союзе Мешико. Но вот в 1516 году Несауальпилли умер, не назначив преемника (по обычаю правитель при жизни назначал себе преемника), а у него было несколько десятков сыновей, так что претендентов на трон было более чем достаточно. И при этом большинство из наиболее знатных и богатых тескокцев желали, чтобы правителем Тескоко стал сын Несауальпилли – “принц” Иштлильшочитль, родственник и тезка хрониста, описавшего эти события, Фернандо де Альбы Иштлильшочитля. Но Мотекусома II отверг их мнение, и править в Тескоко стал другой сын Несауальпилли, племянник Мотекусомы II – Какама (Какамацин), послушный воле Мотекусомы II. Казалось, Мотекусома II мог торжествовать, но как это в жизни часто бывает, за кажущимся успехом надвигалась неудача, а за видимым спокойствием и лояльностью скрывалась буря. Иштлильшочитль и его сторонники ожидали лишь удобного случая, чтобы скинуть владычество мешиков, и не собирались оказывать им помощь, но жаждали всеми силами и средствами способствовать крушению мешикской державы. И такой случай представился им, как и другим индейским племенам, с прибытием конкистадоров.

 

7 См. прим. 5 к главе “ПОСЛЫ ИЗ МЕШИКО”.

 

8 Эрнан Кортес об этом так сообщает императору Карлу V в своем втором письме-реляции: “Я им [(послам Мотекусомы II, требовавшим, согласно воле своего владыки, немедленного ухода конкистадоров)] ответил: нам совершенно необходимо войти в их страну, так как я должен дать Его Величеству, моему Королю, подробный отчет о сеньоре Мотекусоме и его империи. И поскольку я не могу отказаться от посещения столицы империи [мешиков], было бы лучше, если бы он согласился на это и не вмешивался в определенные дела… К моему великому сожалению, сеньору Мотекусоме причинило бы большой вред, если бы он вынашивал какие-либо коварные планы”. Также Кортес сообщал Карлу V, что в Мешико (Теночтитлане) во дворцах скрыты огромные сокровища, и что Мотекусоме II подчинены все местные племена и народы, и уверял, что Мотекусома II, закоренелый язычник, чуть ли не каждый день приносящий в жертву своим кровожадным богам-идолам тысячу невинных людей обоего пола, будто бы уже признал себя вассалом Карла V и вскоре “живым или мертвым попадет в руки испанцев”. Бернардино де Саагун, перечисливший ряд необъяснимых, таинственных явлений – предзнаменований грядущих бедствий, сообщает в своей “Всеобщей истории Новой Испании”, что по мнению Мотекусомы II и мешиков, да и индейцев других племен, они предвещали какие-то надвигающиеся трагические события, перемены, а с прибытием пришельцев-конкистадоров со стороны моря, с востока, все это получило подтверждение и лишний раз подчеркнуло сверхъестественное происхождение прибывших, подкрепленное их победами. И Мотекусома II никак не мог принять твердого решения, как ему поступить с пришельцами, он через многих своих посланцев к Кортесу то запрещал конкистадорам идти в Мешико, то приглашал посетить столицу; как сообщает Саагун, не помогло Мотекусоме II и то, что он временно затворился в одиночестве, постился и молился всем богам. Уходил в Черный Дом, о котором так рассказывает Антонио де Солис в “Истории завоевания Мешико”: “(Книга III, глава XIV)… среди всех построенных по приказу Мотекусомы зданий было одно, выделявшееся из остальных, оно называлось печальным домом из-за того, что он туда обычно уходил в знак своей печали, когда умирал кто-либо из его родственников или при всеобщих бедствиях и несчастьях. Внешний вид этого дома сам по себе был уже довольно страшным и с первого взгляда наводил печаль и тоску. Стены, кровля, покои и все в нем украшения были полностью черными, а окна были как отверстия, какие обычно делают в стенах, где нет никакого жилья, и были столь малы, что свет сквозь них проходить не мог. В этом темном и страшном доме жил Мотекусома столько, сколько длилась его печаль и беспокойство”. У этого Черного Дома – Дома Земли был свой управляющий, связанный с колдунами и магами, которые приглашались, совершали обряды и т.д. Нерешительность увеличивали никак не помогавшие остановить конкистадоров и оказавшиеся напрасными ценные дары, грандиозные жертвоприношения богу войны Уицилопочтли, колдовские заговоры, противоречивые советы жрецов, толковавших волю богов. Не прибавляли уверенности и разногласия разделившихся на две части высших мешикских вельмож и правителей союзных городов; так, одни, которых было большинство, во главе с племянником Мотекусомы II, правителем Тескоко Какамацином, предлагали встретить конкистадоров с почетом как представителей дружественной державы, а другие, число которых было меньше, во главе с братом Мотекусомы II, правителем Истапалапана Куитлауаком и другим племянником Мотекусомы II Куаутемоком, настаивали на том, что следует собрать войска и прогнать пришельцев из страны, или погибнуть, храбро сражаясь. По словам Саагуна, Мотекусома II воскликнул: “Какое может быть сопротивление, когда сами боги против нас! Больше всего меня пугает судьба старых и немощных, женщин и детей, слишком слабых, чтобы сражаться или искать спасения в бегстве!” И еще одно сообщение Бернардино де Саагуна из “Всеобщей истории Новой Испании” (Книга XII, глава XIV): “… 6. – В ту пору Мешико выглядел совершенно покинутым городом: никто не приходил, никто не уходил. Матери не отпускали от себя своих детей. На дорогах никого не было видно. Никто не ходил по улицам, никто их не переходил. Все попрятались по своим домам и предавались своему горю… 7. – Простолюдин говорил: – Пусть будет, что будет! Пусть все будет проклято! Что тут можно сделать? Очень скоро мы погибнем. Вот мы стоим и ожидаем своей смерти..!” Испанские хронисты, во главе с Кортесом, всячески старались очернить Мотекусому II, в частности, представляя его трусом. Так, Гомара сообщает, и ему вторит Эррера, что Мотекусома II во время приближения конкистадоров к Мешико был во власти непреодолимого панического страха. И Диего Дуран в “Истории индейцев Новой Испании и островов у материка” говорит о Мотекусоме II в том же духе: “Со слезами на глазах он обратился к народу и сказал, что появление чужеземцев пугает его… [(после этого Мотекусома II, вернувшись во дворец,)] попрощался с женами и детьми со слезами и великой печалью, приказав подчиненным позаботиться о его семье, поскольку сам он считает себя обреченным на смерть”.

 

9 В переводе Д. Н. Егорова Какамацин и правители других индейских больших городов имеют титул “князь”, у Берналя Диаса – senor [(сеньор)], поэтому “князь” заменен на “сеньор”, как более точное и правильное. Франсиско Лопес де Гомара о Какамацине, прибывшем в лагерь конкистадоров, сообщает, что он внимательно присматривался к пришельцам и вскоре убедился, что они не боги и не посланцы богов, а такие же смертные люди, как мешики, только белокожие и отлично вооруженные. Какамацин (Cacamatzin) в окружении большой свиты, более тысячи человек, одетых в белые накидки и украшенных разноцветными перьями, прибыл в город Айоцинко, где и произошла эта первая встреча Какамацина с Кортесом. Какамацину тогда было 20 лет.

 

10 Мискик (Mizquic) – более правильное; у Берналя Диаса – Мескик (Mezquique).

 

11 Истапалапан (Iztapalapari) – более правильное; у Берналя Диаса – Естапалапа (Estapalapa). Кортес в своем втором письме-реляции так описывает этот город: “Город Истапалапан имеет, по-видимому, около 15 000 жителей; он возвышается на берегу большого соленого озера; часть его построена на уходящей в озеро дамбе. У касика имеются дворцы, строительство которых в настоящее время еще не завершено, хотя и в таком незавершенном виде они могут сравниться с лучшими дворцами из тех, которые есть у нас в Испании – по красоте, планировке и всему тому, что касается обслуживания; правда, рельефные украшения, столь распространенные у нас в Испании, здесь не используются. Во многих кварталах на разной высоте разбиты сады, полные величественных деревьев и прекрасных декоративных растений; там же находятся бассейны с пресной водой, с цементированными бордюрами и с лестницами, уходящими в глубь бассейна. Возле дворца громадный огород, над которым возвышается бельведер с галереями и прекрасными помещениями для отдыха”.

 

12 Вероятно, это об Амадисе Галльском (точнее Амадисе Уэлльском, так как его родина Gaula – Уэлльс, Валлис) – герое сказочного рыцарского романа “Смелый и доблестный рыцарь Амадис, сын Периона Галльского и королевы Элисены” в 4-х частях, подлинный текст которого написан на испанском языке; первое дошедшее до нас издание, вышло в Сарагосе в 1508 году. Этот роман пользовался огромной популярностью в конце XV – начале XVI века, имел множество подражаний и продолжений, им зачитывался и Дон Кихот в одноименном романе Мигеля де Сервантеса. Еще был и Амадис Греческий по прозванию Рыцарь Пламенного Меча – герой одноименного сказочного рыцарского романа.

 

13 Куитлауак (Cuitlahuac) [Куитлауакцин (Cuitlahuactzin)] – более правильное; у Берналя Диаса – Коадлабака (Coadlabaca); правитель города Истапалапана, родной младший брат Мотекусомы II. Куитлауакцин с самого начала был противником конкистадоров, говоря: “Я молю наших богов, чтобы вы не впускали в свой дом тех, кто выгонит вас из него и отнимет ваши владения, ибо потом, когда вы захотите исправить положение, будет уже поздно”; эти слова его сбылись. Знаменит тем, что возглавил вооруженную борьбу против конкистадоров и был избран следующим после Мотекусомы II правителем Мешико (Теночтитлана). Франсиско Хавьер Клавихеро (1731 г. – 1786 г., монах-иезуит, мексиканский историк) говорит о Куитлауакцине в своей “Древней истории Мексики” так: “(Книга IX, глава 24) Человек благоразумный и весьма рассудительный, щедрый, как и его брат, он обладая прекрасным вкусом, о чем свидетельствовали его знаменитые дворец и сады в Истапалапане, которые так восхитили Кортеса и других испанцев. Известному натуралисту Эрнандесу повелось видеть часть этих садов, и он упоминает о различных деревьях и растениях, привезенных туда из других стран по приказу Куитлауакцина”. Правителем Кулуакана (Culuacan) был Тесосомок (Tezozomoc).

 

14 Койоакан (Соуоасап) – более правильное; у Берналя Диаса Куюакан (Сиуиасап); правителем Койоакана был брат Мотекусомы II. Долина Мешико вызвала восхищение у конкистадоров с самого начала. Так, согласно сообщению хрониста Хуана де Торкемады, из уст пораженных конкистадоров, достигших горного перевала, откуда им открылся чудесный вид благоустроенной и прекрасной долины Мешико, вырвались восхищенные возгласы: “Вот она, земля обетованная!” А об Эрнане Кортесе Франсиско Лопес де Гомара сообщает, то же говорит и Гонсало Фернандес де Овьедо-и-Вальдес, что он был готов, словно орел, ринуться с гор на добычу, и не скупился ни на заманчивые обещания, ни на угрозы, уговаривая конкистадоров без промедления следовать за ним в долину Мешико, к столице мешиков. Перед вступлением в Мешико Кортес объявил конкистадорам: “Отсюда должно начаться завоевание великих империй и владений, именно здесь находится то место, которое дьявол сделал главным своим убежищем, и если этот город покорится нам и покорится легко, то без труда будет завоевано и все остальное”.

 

15 .. а нас лишь 400 солдат – Берналь Диас по общей традиции испанских авторов часто забывает о союзниках-индейцах конкистадоров. В Мешико же вошло войско во главе с Кортесом численностью, по разным данным, от минимальной – около 7 000 человек (из них испанцев от 400 человек, остальные – союзники-индейцы: тотонаки, из Тлашкалы, из Уэшоцинко и другие), до максимальной – около 500 испанцев и 28 000 союзников-индейцев. Мешикский свидетель так описывает идущих в Мешико конкистадоров: “Они шли в боевом порядке, словно завоеватели, и пыль поднималась за ними с дороги, их копья сверкали на солнце, флажки трепетали, словно летучие мыши. Некоторые из них были одеты в железо с головы до пят; они пугали всех кто их видел”. Также приводим здесь данные о численности населения города Мешико (Теночтитлана) времен конкисты, о его основании, а также несколько его описаний, составленных испанскими авторами. По словам Анонимного конкистадора, в начале конкисты в городе Мешико жили около 300 000 человек. Согласно Фернандо де Альбе Иштлильшочитлю, к началу осады Мешико в мае 1521 г. армией Эрнана Кортеса в этом городе находилось 300 000 мешиков, из которых погибло более 240 000; то есть в живых осталось около 60 000 человек. Из этого сообщения Иштлильшочитля становится понятна цифра 60 000 человек (она даже подтверждает сведения Иштлильшочитля) – число жителей Мешико, указанное Алонсо Суасо (Alonso Zuazo, родился в 1466 году – умер в 1527 году, испанский монах, написавший мемуары), посетившего столицу астеков в 1521 году после разгрома города конкистадорами. Педро Мартир де Англериа указывает, что в Мешико находилось 60 000 домов, то же самое утверждают Анонимный конкистадор и Франсиско Лопес де Гомара. И Антонио де Эррера-и-Тордесильяс указывает, что в Мешико было 60 000 домов; а для доставки продовольствия в столицу, как сообщает Эррера, мешики использовали 50 000 пирог. Эту же цифру (60 000 домов) приводит и Франсиско Хавьер Клавихеро, а Хуан де Торкемада, цитируемый Клавихеро, сообщает, что в столице государства астеков было 120 000 домов. Согласно же Антонио де Солису-и-Рибаденейре, в Мешико проживало 60 000 семей; в таком случае население города составляло 300 000 человек и эта цифра совпадает с данными Анонимного конкистадора и Иштлильшочитля (для сравнения: в то время в Риме, Константинополе и Венеции жило по 100 000 человек, в Севилье – 60 000, а в Лондоне – 50 000 человек). Некоторые авторы определяют число жителей Мешико в таких цифрах: около 500 000, около 650 000 или 700 000 человек. Согласно Клавихеро, столица государства мешиков была основана за 196 лет до разгрома города конкистадорами, то есть в 1325г. (по другим источникам в 1321 г.); и как он сообщает, число основавших Мешико (Теночтитлан) мешиков было незначительно, а их положение тяжелым. Как известно, странствия мешиков закончились на самом большом острове озера Тескоко, где они увидели орла, сидящего на кактусе-нопале и пожирающего змею. Орел – это солнце Пятого (современного) мира – Пятого Солнца, это Уицилопочтли, обещавший мешикам благополучие и рабскую покорность других племен. Увиденное мешиками было символом победы Уицилопочтли – солнца над тьмой и местными племенами, коих олицетворяла змея. И это было истолковано мешиками, что они достигли обещанной им Уицилопочтли “земли обетованной”; уже к XVI веку мешикам были подвластны земли от океана до океана, население которых составляло 5-6 миллионов человек. Антонио де Эррера-и-Тордесильяс, следуя Хосе де Акосте, дает краткий очерк основания Мешико (поселений Теночтитлан и Тлателолько). Прежде всего была построена капелла из извести и камня для идола Уицилопочтли. Затем идол повелел жрецу, чтобы это святилище оставалось посредине поселения (Теночтитлан) и чтобы вожди с их родственниками и воинами расселились в четырех районах, построив жилища так, как покажется наилучшим каждой группе (от святилища Уицилопочтли мешики провели линии на запад, юг, север и восток, разделив таким образом весь остров на четыре части; так возникли четыре больших центральных района Теночтитлана (Мешико); вот их названия согласно индейскому хронисту Эрнандо Альварадо Тесосомоку и другим источникам: Мойотлан (после взятия Мешико в 1521 году стал называться Сан Хуан), Куэпопан (Санта Мария ла Редонда), Ацакоалько (Сан Себастьян) и Теопан (Сан Пабло). Когда это разделение было произведено, идол снова повелел им разделить между собою богов, которых он указал, и в каждом квартале (кальпулли (науа calpulli –великий дом) – родовая община, квартал) отвести особое место для поклонение богам. Таким образом, каждый район разделился на несколько меньших частей – кварталов (кальпулли), соответственно числу богов, которым идол приказал поклоняться… После этого разделения те вожди, которое считали себя обиженными, ушли в 1338 году (через 13 лет после основания Теночтитлана) со своими родственниками и воинами искать другое место; они обосновались по соседству с Теночтитланом, основав поселение Тлателолько (на месте более древнего поселения Тлатилько (Tlatilco), 1 тыс. до н. э.). Согласно Эрнандо Альварадо Тесосомоку, из 17 кальпулли (родовых общин, каждую возглавлял особый начальник -кальпуллек) мешиков 15 поселились в Теночтитлане, а 2 – в Тлателолько. А к XVI веку, согласно Бернардино де Саагуну, в каждом из четырех больших центральных районов Теночтитлана было по 12-15 школ (в каждом квартале (кальпулли) было по 1 школе), то есть общее число кварталов (кальпулли) в этих четырех районах равнялось 48-60; так же в “Кодексе Осуна” говорится о 60-70 кварталах (кальпулли) для центра Теночтитлана. Вот как описывает Мешико Эрнан Кортес во втором письме-реляции Карлу V: “Прежде чем начать сообщать о делах, произошедших в этом великом городе, и о других, по моему мнению, чтобы можно было их лучше понять, следует рассказать в этой части о виде Мешико, где этот город находится и некоторые другие [города], расположенные рядом и связанные с ним, ведь эта [провинция] была главным владением Мотекусомы. Эта провинция имеет округлую форму и вся окружена очень высокими и мрачными горами, протяженность ее около 70 легуа, на ней расположены два озера, которые почти заполняют ее всю, поэтому можно плыть на лодках более чем на 50 легуа. Одно из этих двух озер – с пресной водой, а другое, которое больше, – с соленой. Они отделены друг от друга небольшим перешейком из довольно высоких холмов, тянущихся посередине этой долины, а связывает эти два озера один канал. Этот канал протяженностью в один арбалетный выстрел [(около 500 м)], и через него из одного озера в другое, в города и поселения, расположенные на упомянутых озерах, можно добраться по воде, наняв лодки, без необходимости идти по земле. А поскольку это соленое большое озеро прибывает и убывает, при приливах разливаясь как море, то вода течет из него в пресное столь сильно, как полноводная река, и следовательно, убывая, течет из пресного в соленое. Великий город Теночтитлан расположен на этом соленом озере, и от берега до упомянутого города, любой его стороны, в которую хотели войти, было 2 легуа. Он имеет четыре входа, каждый – мостовая [на дамбе] рукотворной, шириной как два кавалерийских копья [(около 10 м)]. Это столь великий город, как Севилья и Кордова вместе взятые. Об улицах в нем скажу так: главные весьма широкие и очень прямые, у некоторых из них и всех остальных половину улицы образует мостовая, другую половину – канал, по которому плавают лодки. Там, где каналы пересекаются, дорога прерывается, и во всех этих проломах, очень широких, есть мосты из очень широких и весьма больших балок, соединенных вместе, крепких и хорошо изготовленных и обтесанных, и по многим из этих мостов могут пройти 10 лошадей в ряд. И по нашему прибытию, если бы жители этого города захотели совершить предательство, для этого у них было множество средств в упомянутом городе, построенном таким образом, как я рассказал, подняв мосты у входов и выходов из него и обрекая нас на смерть от голода, лишив нас возможности выйти [из Мешико] к суше. После того, как мы прибыли в упомянутый город, я приступил к сооружению четырех бригантин и построил их за очень короткий срок, так что они могли доставить 300 человек на сушу и перевезти лошадей, когда это нам понадобится. …Есть в этом великом городе множество построек весьма прекрасных и очень больших, поскольку здесь находится столь много дворцов всех сеньоров этой земли – вассалов упомянутого Мотекусомы, они живут в своих дворцах известное время года [(зимой)], и многочисленные богатые горожане живут в весьма великолепных домах. Все они, помимо прочего, с очень большими и хорошими помещениями и имеют великолепные цветники с разного вида цветами как при верхних помещениях, так и при нижних. Вдоль одной дороги на дамбе в этот великий город тянутся две трубы из строительного раствора, каждая шириной в два шага и высотой в один эстадо [(около 1,67 м)], и по одной из них течет струя очень хорошей пресной воды толщиной в тело человека, которая попадает в центральную часть города, эту воду все пьют и используют для других нужд. Вторая [труба] тянется пустой на случай, когда хотят почистить первую, по ней пускают воду, пока первую чистят; и вода, подходя к мостам [над проломами], из-за этих проломов с соленой водой, через них пропускается [по трубе, лежащей] на опорах величиной с быка, сооруженных по всей длине упомянутых мостов, и так служат городу. Вода перевозится на продажу в лодках по всем улицам, и та, что взята из трубы, и привозная; воду провозят под мостами, по каналам, и там есть люди, которые нагружают лодки и получают плату за свою работу… В этом городе множество разных ремесленников, которые принимают заказы на работу. Жители этого города ходят в приличной искусно сделанной одежде и отличаются большим усердием, чем в других провинциях и городах; поскольку здесь находится постоянная резиденция сеньора Мотекусомы и всех сеньоров – его вассалов, постоянно бывающих в городе, безупречный порядок господствует в этом городе во всем. И поскольку невозможно подробно описать все в этом великом городе, под конец скажу, что жизнь в нем в общем-то напоминает жизнь в Испании, и можно лишь удивляться четкому порядку и существующей здесь повсеместно хорошей системе управления, несмотря на то, что этот варварский народ не знает истинного Бога и не имеет никакой связи с просвещенными нациями”. А вот что сообщает Анонимный конкистадор: “Великая столица Теночтитлан расположена на озере с соленой водой, к тому же не точно в его центре, а ближе к его западному берегу, так, что ее дома подходят к суше на расстояние четверти часа пути. Она, очевидно, имеет в окружности от двух с половиной до трех легуа, и большинство видевших ее во время завоевания, определяет число жителей в ту пору примерно в 300 000 человек, живших в 60 000 домов. По дамбам с суши в центр этого города ведут три мощеные дороги, каждая шириной более 30 шагов. Самая длинная из них прорезает озеро на протяжении двух легуа. Северная и южная дороги [на дамбах] соединяются в центре города, так что их следует считать единой дорогой. Третья имеет протяженность по воде лишь в четверть легуа, но еще на три четверти тянется по земле, и по ней на это расстояние к центру города идет водопровод, подающий весьма хорошую пресную воду; ее источник находится на горе Чапультепек [(Гора Кузнечика)], у подножия которой вода стекает в глубокий водоем, а оттуда доставляется в город. В городе красивые широкие улицы, среди них две или три могут считаться главными. Все остальные подходят к вымощенным кирпичом берегам каналов, которые проходят во всех направлениях по всем кварталам, так что жители от своих домов могут в любое место добраться и по суше, и по воде с помощью лодок, которые изготавливаются из выдолбленных стволов деревьев; среди них встречаются лодки такой величины, что в них могут удобно расположиться пять человек. Часть улиц города представляет собой каналы, так что здесь можно попасть в дома лишь на лодке. Подобным же образом построены и другие поселения на озерах, соленом и пресном, и на островах, расположенных на них… В городе [Мешико-Теночтитлане] имелся гарнизон, насчитывавший 10 000 человек, сплошь отборные воины, личная охрана правителя, которая повсюду сопровождала его, а также поддерживала спокойствие и порядок внутри города и в его окрестностях… Сам город [Мешико-Теночтитлан] имеет вытянутую форму; в центре его расположены главный храм и дворцы сеньора и наиболее знатных лиц”.

 

К главе “МОТЕКУСОМА”

 

1 Поблизости от места, где к главной дамбе, ведущей из Истапалапана, присоединялась дамба, ведущая из Койоакана, ближе к Мешико, находилось укрепление Шолоко (Xoloco) с двумя башнями и стенами из камня, около него и произошла встреча этой процессии знатных мешиков и конкистадоров; затем они двинулись далее в Мешико по главной дамбе, на которой, уже в южном пригороде Мешико (Теночтитлана) – Уициллане, произошла встреча Кортеса с Мотекусомой II. Сеньоры, ушедшие вперед встречать Мотекусому II, – Какамацин, правитель Тескоко, племянник Мотекусомы II, – Куитлауак, правитель Истапалапана, младший родной брат Мотекусомы II, – Тетлепанкецальцин, правитель Тлакопана, племянник Мотекусомы II, – правитель Койоакана, брат Мотекусомы II (по Берналю Диасу – племянник), потом, при встрече, и вели вчетвером Мотекусому II под руки.

 

2 …cotaras… – так у Берналя Диаса, от cutara (кариб.), разновидность сандалий, на науа – кактли (cactli); кроме сандалий на Мотекусоме, как и на других мужчинах -мешиках, были: набедренная повязка маштлатль (maxtlatl) и накидка тильматли (tilmatli), только более роскошные, а также головной убор в виде диадемы шиууицолли (xiuhuitzolli), который носили только очень знатные мешики.

 

3 Приведем еще два описания этой встречи. Первое – из второго письма-реляции Эрнана Кортеса императору Карлу V: “На следующий день после прибытия в этот город [Истапалапан] я отправился, и пройдя пол-легуа, вступил на дорогу [на дамбе], которая тянется посреди этого упомянутого [соленого] озера на две легуа до заветного великого города Теночтитлана [(Кортес называет Мешико-Теночтитлан – Temextitan)], расположенного посреди указанного озера, ширина этой дороги – два кавалерийских копья [(около 10 м)], и по ней, весьма хорошо построенной, могли передвигаться шеренгой восемь конных, а на воде находятся многочисленные постройки. Так, один городок, первый из трех, который называют Мисикальсинго, большей частью расположен на этом упомянутом озере, а два других, из которых один называют Никиака, а другой – Училоучико, были на его берегу, но многие строения и на воде. В первом из этих городков было около 3 000 жителей, а во втором – более 6 000, и в третьем – 4 000 или 5 000 жителей; и во всех очень хорошие постройки – дома и башни, особые дворцы их сеньоров и знатных особ, и их капища [(Кортес называет их – мечети (mezquitas))] и молельни, где были их идолы. В этих городах есть очень много соли на продажу, которую добывают из воды этого упомянутого озера, с поверхности земли омываемой озером, и общеизвестным образом, делая головки прекрасной соли, которую сбывают и местным жителям, и за пределами своей округи. И так тянется та хорошая дорога [на дамбе], а за пол-легуа до самого города Теночтитлана к ней присоединяется другая дорога [на дамбе], которая идет с суши [из Койоакана], и в этом месте находится очень сильное укрепление с двумя башнями, огороженное стеной [высотой] в два эстадо [(1 эстадо = около 1,67 м)] с парапетом с зубцами, по всей ограде, в которое войти с этих двух дорог можно лишь в двое ворот, одни – для входящих, а другие – для выходящих. Тут меня встречали, чтобы увидеть и поприветствовать около 1 000 знатных людей, граждан этого прекрасного города, все одетые в одинаковую одежду, согласно своему обычаю, очень богато; и по моему прибытию каждый из них совершал, подходя ко мне, одну церемонию, которая среди них часто употребляется, – каждый касался рукой земли и ее целовал, и так пришлось ожидать почти час, пока все они по одному совершат эту церемонию. Около города был деревянный мост в 10 шагов шириной на той прямой дороге [на дамбе], и также за этим укреплением у города, поскольку было поселение это на воде, то вход и выход прекращали и восстанавливали, когда хотели, убирая и ставя несколько очень длинных и широких балок, из которых получается хороший мост; и таких было множество по всему городу, как дальше в реляции о делах здешних я представлю Вашему Высочеству. После перехода этого моста, нам вышел навстречу сеньор Мотекусома в сопровождении около 200 сеньоров, босых и одетых в другие ливреи или виды одежды, весьма богатые, согласно своему обычаю, более лучшие чем у других, и шли они двумя рядами, придерживаясь ближе к краям улицы, очень широкой, весьма красивой и прямой, от одного ее конца и до другого было две трети легуа, и с одной ее стороны и с другой – очень хорошие и большие строения, и также размещенные наподобие мечетей, а упомянутый Мотекусома шел по середине улицы вместе с двумя сеньорами, одним по правую руку, другим по левую, каждый из них – великий сеньор, замечу, что один [Какамацин] нас первым встретил, а другой был братом упомянутого Мотекусомы и сеньором города Истапалапана, из которого в этот день я вышел, все трое в одежде одного вида, за исключением Мотекусомы, который шел обутый, а два других сеньора босиком; каждый из них поддерживал его под руку, и так как мы сблизились, я спешился и пошел ему навстречу один, раскрыв руки, чтобы приветствовать его объятием, но эти два сеньора, которые с ним шли, встали между нами, чтобы я не коснулся его, и они и он совершили также церемонию целования земли, и закончив, он велел своему брату, шедшему с ним, пойти со мной, поддерживая под руку, а сам с другим пошел впереди меня на небольшом расстоянии. А после моего с ним приветствия подходили также ко мне те все другие сеньоры, которые шли в двух рядах, по порядку, один за другим, и тотчас возвращались в свои ряды, а в то время, когда я, подойдя говорил с Мотекусомой, я снял с себя ожерелье из жемчужин и алмазов из стекла и повесил ему на шею; а затем, когда шли по улице вперед, приблизился его слуга с двумя ожерельями с креветками [из золота], завернутыми в ткань, они были сделаны из множества красных раковин улиток, и на каждом ожерелье висело по 8 золотых креветок великолепной работы, столь крупные, как геммы, и когда их принесли, он повернулся ко мне и повесил мне на шею. И направились по улице таким же образом, как уже говорил, к одной очень большой и красивой постройке, которую он предоставил нам для размещения, хорошо подготовив. И там, взяв меня за руку, он повел меня в большой зал, который был напротив патио [(внутреннего двора)], в который мы вошли, и там он посадил меня на очень богатое возвышение и для себя велел доставить такое же, а мне сказал, чтобы я ждал его там, а сам удалился”. А второе – из “Всеобщей истории Новой Испании” Бернардино де Саагуна: “Книга XII, глава XV О том как испанцы вышли из Истапалапана, направившись в Мешико. 1. – Вышли испанцы из Истапалапана все готовые к бою и по своему установленному порядку по-отрядно: впереди двигались несколько конных, для обнаружения любой устроенной засады, они вели также двух гончих псов; вслед за ними дон Эрнан Кортес с другими многими испанцами, все в полном вооружении и согласно своему установленному порядку, за ними двигался обоз [(носильщики с грузом)] и пушки на своих двухколесных лафетах; шли во множестве индейцы-воины со всем своим вооружением, много тлашкальцев и уэшоцинков; в таком порядке они подошли к Мешико [(там же, но в версии текста на языке науа дается более подробное описание: “Книга XII, глава XV Здесь рассказывается о том, как испанцы, выступив из Истапалапана, продвигаются в Мешико 1. – Итак, уже они находились на марше рядом с Мешико. Конечно же наряженные, одев свое воинское убранство, привязав и повесив свое личное оружие. Тут же их конные в строю рядами, разместившиеся длинными группами, как по линии, построенные эскадронами. 2.- Впереди двигаются как предводители четверо конных; двигаются впереди во главе остальных, двигаются первым рядом, перед всеми. Они двигаются и поворачиваются и возвращаются, сделав так, поворачиваются и возвращаются назад; они двигаются там шагом, непрерывно следя; двигаются, слушая и наблюдая за всей дорогой. Они двигаются, следуя улицами; двигаются осматривая, останавливаясь при всяком [подозрительном] случае; постоянно смотря вверх на плоские крыши. 3. – Так же еще с ними собаки; их собаки бегут впереди; они бегут, обнюхивая повсюду в поисках следов, двигаются тяжело дыша, тяжело дыша непрерывно. 4. – Затем, по их обыкновению, следует [знаменосец] впереди остальных, следует прежде других, следует по обычаю с поднятым развернутым знаменем из куска ткани, несет его в руке, следует, встряхивая им, следует, поворачивая его то одной стороной, то другой, не останавливаясь, управляет им. Следует очень красуясь, держится как великий герой. 5. – Его весьма плотно окружают, двигаясь, прикрывая его, держась наготове, двигаясь вблизи него, люди с мечами, вытащенными из ножен; двигаются с мечами блестящими [из железа]. А в другой руке они несут [щиты], на руках у них висят их щиты; щиты из дерева, щиты из кожи. 6. – А вслед за ними, вторым отрядом, двигаются всадники на лошадях, в панцирях из хлопка, со щитами из кожи и с копьями [с наконечниками] из железа. Их мечи свисают на бока лошадей. 7. – На лошадях колокольчики, они покрыты колокольчиками, двигаются, неся колокольчики. Сильно звенят колокольчики, разносится звук колокольчиков. Эти “лошади”, эти “олени” фыркают, ржут; потеют каплями, как вода сочится их пот. И пена с их морд падает на землю: как вода, вспененная с amole, шлепались увесистые хлопья пены. 8. – Когда они скачут, происходит суматоха; сильный шум, так как поверхность дороги была вымощена камнями. После этого поверхность была выщерблена там, куда попадали лошади ногой. С одного раза ломалось там, куда попадала их передняя или задняя нога. 9. – Затем третьими, третьим отрядом, идут арбалетчики, у их арбалетов луки из железа. Они держат в руках арбалеты. Они идут наготове, идут осматриваясь, идут, держа их заряженными. Другие, однако, положив на плечо, идут держа и неся свои арбалеты. И колчаны висят на боку, свисая вниз с их плеч. Полные, набитые стрелами; были наполнены стрелами [с наконечниками] из железа. 10. – Они, в панцирях из хлопка, достающих до колен, толстых и крепких, как камень, как туф, и хорошо прошитых. На голове у идущих были также каски с [подкладом из] хлопка. И на ее гребне помещены были перья кецаля, которые развевались то в одну сторону, то в другую. 11.- Четвертой частью были вновь всадники на лошадях. Подобные по снаряжению тем, о которых уже было сказано выше. 12. – Пятая часть – аркебузники, которые несут огнестрельное оружие. Они несут аркебузы на плече, некоторые несут наготове. 13. – Когда же они вошли в большой королевский дворец [Ашаякатля], жилище сеньоров, они стреляли из своего [огнестрельного] оружия, палили из пушки. Грохотали, палили, производя суматоху, выкидывая вспышки, и вслед за этим долго был дым, он длительное время рассеивался, все стало запачкано дымом. Дым был, дым распространялся, он скверно пах, попадал в голову, и всех тошнило. 14. – И двигается в конце, вслед за ними всеми, их предводитель, вроде как наш тлакатеккатль [(tlacateccatl)]. Искусный как военный вождь, как предводитель войск. И двигаются, держась наготове, двигаются вблизи него, плотно прикрывая его, капитаны, воины, ординарцы. Со своим облачением, как и наши куакуачиктин [(cuacuachictin)] и отоми [(otomi)]. Эти люди охраняют Кортеса, они его помощники, которые ему помогали, которые доставляли в войска его приказ, которые находились с ним в середине колонны. 15. – Вслед за ними – жители городов: из Тепостлана, из Тлашкалы, из Тлильукуитепека, из Уэшоцинко, идут в облачении воинов. В своих доспехах из хлопка, со своими щитами, со своими луками, со своими колчанами, плотно наполненными [стрелами]. Со своими дротиками, переполнявшими колчаны, со стрелами оперенными, одни – с заостренными наконечниками, другие – с толстыми и тупыми, иные имели наконечники из обсидиана. 16. – Они идут, растянувшись рядами, идут, издавая воинственные крики, шлепая по своим губам, идут, производя великий гомон. Восставшие рабы идут, выкрикивая тысячи слов, идут, вертя своими головами. Одни идут нагруженные тюками, нагруженные тюками с едой. Одни несут при [помощи] mecapales [(кожаные головные обручи, к которым прикрепляют ношу на ремнях)], другие несут привязанными на груди. Одни несут в cacoslles [(коробах, носимых за плечами)], другие несут в huacales [(корзинах для переноса фруктов и др.)], некоторые несут в tompeates [(небольших корзинках из пальмовой коры)], иные несут узлы, привязав к спине. Одни тянут большие пушки, которые катятся на деревянных колесах. Они подходят, производя сильный шум)]. 2. – Оставим эту главу, не сказав ничего кроме порядка, каким двигались испанцы и их индейцы-друзья, когда направлялись в Мешико. Глава XVI. Как Мотекусома вышел с миром принимать испанцев в сторону Шолоко, которое было у канала, где теперь находятся дома Альварадо, и встретил их немного ближе, в Уицилпане 1. – По прибытию испанцев к месту того канала, где теперь дома Альварадо, которое называлось Шолоко, Мотекусома, снарядившись, выходит навстречу вместе со многими сеньорами и знатными, и родовитыми для приема с миром и честью дона Эрнана Кортеса и других капитанов; они взяли много красивых цветов, приятно пахнущих, в букетах и гирляндах, разноцветных, в руки и еще положили на расписные блюда, очень большие, сделанные из тыкв, и также несли ожерелья из золота и ценных камней. 2. – Мотекусома приблизился к испанцам в местечке Уициллан, где теперь находится госпиталь де ла Консепсьон, и затем там тот же Мотекусома возложил ожерелье из золота и ценных камней на предводителя дона Эрнана Кортеса и вручил цветы и гирлянды всем капитанам; вручал Мотекусома это присутствующим согласно обычаю. 3. – Затем дон Эрнан Кортес спросил этого Мотекусому, а Мотекусома отвечал: “Да, я Мотекусома”; и тогда, встав прямо перед предводителем [Кортесом], сделал глубокий поклон и, встав прямо, затем, лицом к лицу с предводителем, рядом с ним, начал говорить таким образом: “О, наш сеньор! Со счастливым прибытием, с прибытием на вашу землю и в ваш город, и в ваш дом Мешико, пройдите и взойдите на ваш трон, на ваше кресло, которым я от вашего имени владел столь много дней. 4. – Как и другие сеньоры (которые уже умерли), владевшие им прежде меня, которых звали: Ицкоатль, Мотекусома старый, Ашаякатль, Тисок и Ауицотль. Я, последний из всех, кому пришлось владеть этой ношей и править этим вашим городом Мешико, все мы намерены подчиниться вашему государству и быть вашими вассалами, умершие уже не смогут ни увидеть, ни узнать, как это теперь происходит; как хорошо то, что мы, живущие потомки их, стали свидетелями того, что случилось при мне! 5. – Их нет, наш сеньор; и это не сон, не во сне же видят мои глаза ваше лицо и вашу особу; много прошло дней, которые я ожидал это, много дней, которые мое сердце, блуждая среди облаков и среди туманов в пространстве, для всех закрытом, смотрело в ту сторону, откуда вы должны были прибыть. 6. – Теперь истинны те слова, что нам передали короли, которые сменяли друг друга, вы вернулись править в эти королевства. Вы воссядете на ваш трон, на ваше кресло; теперь вижу, что правда есть в тех словах, что нам передали. Очень хорошо, что вы прибыли, вы, потрудившись, смогли прибыть, пройдя столь длинными дорогами, а теперь отдыхайте, здесь ваш дом и ваши дворцы, берите их и отдыхайте в них со всеми вашими капитанами и товарищами, что прибыли вместе с вами”. 7. – Закончил Мотекусома свою речь, и Марина перевела ее дону Эрнану Кортесу, чтобы стало понятно ему, что сказал Мотекусома, [Кортес] сказал Марине: “Передай Мотекусоме, пусть успокоится и передохнет, и не боится меня и кого-либо из всех многих, что со мной прибыли, никто не причинит ему вреда; мы получили большое удовольствие, увидев его и познакомившись, мы стремились к нему много дней и наконец достигли, пусть ведет в свой дом Мешико и разместит поблизости, и там мы будем видеть его и разговаривать”. Окончание этого рассказа Саагуна см. в прим. 1 к главе “ПЛЕНЕНИЕ МОТЕКУСОМЫ”.

 

4 Ашаякатль (Axayacatl) (? – 1481 г.) – верховный правитель Мешико – уэй тлатоани (1469 г. – 1481 г.), отец Мотекусомы II; в 1473 г. присоединил к Теночтитлану Тлателолько, после захвата которого образовался огромный город Мешико, подчинил Толуку и с переменным успехом воевал с тарасками в Мичоакане. Ашаякатль – более правильное; у Берналя Диаса – Ашаяка (Ахауаса).

 

5 8 ноября 1519 г. – это по старому стилю, а по новому – 18 ноября 1519г.

 

6 А вот что сообщает сам Кортес об этой беседе во втором письме-реляции Карлу V, продолжая описание первого дня прибытия конкистадоров в Мешико: “Через какое-то время, когда уже все мои люди были размещены, Мотекусома вернулся с большим количеством различных украшений из золота, серебра и перьев, а также с 5 000 или 6 000 накидок из хлопчатобумажной ткани, богато украшенных и искусной работы, затем, вручив мне все это, он уселся на другое возвышение, которое для него тут же доставили, рядом с другим, что там было, на котором сидел я; и усевшись, начал таким образом: “Издавна нам известно из наших писаний и рассказов наших дедов, что ни я, ни все живущие на этой земле не являемся коренными жителями, поскольку мы чужеземцы, прибывшие из весьма отдаленных краев. Мы знаем также, что из тех краев привел сюда наших предков один сеньор, они все были его вассалами, который вернулся на свою родину, а потом, возвратясь, прибыл, когда прошло много времени, столько, что уже были женаты те, что остались, на коренных женщинах этой земли и произвели многочисленное потомство, и основали поселения, в которых жили, а он хотел их увести с собой, но они не захотели пойти, меньше почитая его сеньором; таким образом, он отправился один. Но мы всегда знали, что его потомки прибудут подчинить эту землю и сделают нас своими вассалами; а согласно той части вашего рассказа, что вы прибыли оттуда, где восходит солнце, и тем вещам, что сообщили о великом сеньоре и короле, который вас сюда послал, мы верим и считаем достоверным, что он является нашим природным сеньором, в особенности потому, что нам говорилось, что он столь много дней уже имеет сведения о нас; а поскольку вы достоверно являетесь его посланцами, то будем мы вам подчиняться и почитать сеньорами, как заместителей этого великого сеньора, о котором вы говорите, и я не буду властвовать в моих владениях, а распоряжусь исполнять вашу волю, поскольку сам буду подчиняться и исполнять; и вы всем нашим имуществом по вашему желанию распоряжайтесь. Поскольку вы в вашей стране и в вашем доме, не ограничивайте себя ни в чем, отдыхайте от трудов дорожных и военных, которые у вас были, которые весьма хорошо известны всем, начиная с того, что с вами произошло у Чампотона, а еще мне известно, что в Семпоале и Тлашкале вам говорили обо мне много дурного. Но верьте больше тому, что видят ваши глаза, чем моим врагам, в особенности тем из них, что были раньше моими вассалами, они взбунтовались против меня с вашим прибытием, и чтобы расположить вас к себе, наговаривают на меня; так, они говорят, что у меня дома с золотыми стенами и что постели мои и все вещи, которыми я пользуюсь, также из золота, и что я являюсь божеством и меня почитают, и много другого. Вы уже видели мои дома, они сделаны из камня, извести и земли”; и тогда он распахнул свое облачение и показал мне свое тело: “Вы видите сейчас, что я человек из мяса и костей, как вы и любой другой, такой же осязаемый и смертный”, после чего прикрыл свои руки и туловище. “Вы видите, что вам они солгали; правда лишь то, что у меня есть вещи из золота, оставленные моими предками; из всего того, что у меня есть, берите все, что вам захочется; я пойду в другие мои дома, где буду жить, а вы оставайтесь здесь, где все приготовлено для вас и ваших людей. Не тревожтесь ни о чем, потому что это ваш дом и ваша страна”. Я выслушал все то, что он мне сказал, довольный тем, что убедил его, что Ваше Величество и есть тот, кого они столько вдали”. Очевидно, что Берналь Диас использовал этот текст из письма-реляции Эрнана Кортеса.

 

7 Солдат Кортеса, позднее ставший доминиканским монахом, Франсиско де Агиляр (1479 г. – 1571 г.) в “Кратком сообщении о завоевании Новой Испании” дает такое описание Мотекусомы II: “Этот король и сеньор был среднего роста, худощав, с крупной головой и плоскими крыльями носа, отличался большой проницательностью и здравомыслием, ученостью, опытностью, но бывал резок и весьма категоричен в разговоре”. Франсиско Лопес де Гомара в “Истории завоевания Мешико” так говорит о Мотекусоме II: “(Глава LXVII) Мотекусома был человеком среднего роста, худощавым, с темно-коричневым цветом кожи, наподобие лавровишни, таким же, как и у всех индейцев. Носил он длинные волосы, а на подбородке имел около 6 волосков, черных, длиной в 1 хеме [(jeme, 1 хеме = расстоянию между концами большого и указательного пальца)]. Он был хорошо подготовленным [правителем], даже справедливым, доброжелательным, хорошим оратором, остроумным, однако благоразумным и серьезным, которого боялись и слушались. И Мотекусома был, говорят, человеком злопамятным и опасным”. А индеец-хронист, внук самого Мотекусомы II (правнук Ашаякатля) – дон Эрнандо де Альварадо Тесосомок (D. Hemando de Alvarado Tezozomoc, 1520 ? г. – 1598 г., на языке науа написал две книги: “Мешикская хроника” (Cronica mexicana) и “Хроника Мешикайотль” (Cronica Mexicayotl); по его словам, он “писал свою хронику так, как рассказывали, утверждали и нарисовали нам в своих “пергаментах” те, кто жили в древности – наши деды и бабки, прадеды и прабабки, наши прапрадеды, наши предки”), сообщая в “Мешикской хронике” об изготовлении скульптурного портрета Мотекусомы II на горе Чапультепек, так описывает этого правителя Мешико: “…он был небольшого роста, хорошего сложения, с красивым лицом, с собранными волосами, в головном уборе из перьев розовой колпицы, с весьма изящной трубочкой из нефрита и золота, с нефритовыми ушными украшениями xiuhtezcanacochtli (шиутесканакочтли), с золотым губным украшением; на его правом запястье и на правой лодыжке были браслеты из шкуры ягуара, в руках он держал круглый щит chimalli (чимальи) и колокольчики omichicahuaz (омичикауас); он сидел на богато украшенном кресле, спинка которого была обтянута шкурой ягуара. Его взгляд был серьезно задумчив”.

 

8 Согласно свидетельству большинства источников, из всех многочисленных жен или наложниц, одна была главной женой. По словам Фернандо де Альбы Иштлильшочитля, это была Тайуалькан – дочь Тотоикуацина, родившая несколько дочерей. Но все же главной женой была дочь предшественника Мотекусомы II, верховного правителя Мешико – уэй тлатоани Ауисотля (1486 г. – 1502 г.), родившая ему законного сына Ашаякатля и дочь красавицу Текуичпо, впоследствии ставшую женой последнего уэй тлатоани Куаутемока. Из других его жен называются: дочь правителя города Экатепек, дочь правителя города Тула, дочь сиуакоатля (“женщины змеи” – “вице-короля” мешиков) и другие; общее число жен (наложниц) определялось различными источниками от нескольких сотен до нескольких тысяч.

 

9 Вот что сообщает Эрнан Кортес во втором письме-реляции Карлу V о дворцах и обиходе Мотекусомы II: “.. .у Мотекусомы в этом городе [(Мешико-Теночтитлане)] и за его пределами имеется несколько дворцов, оборудованных с удивительной красотой. Один из его дворцов окружен весьма красивым садом со смотровыми площадками из мраморных плит, похожих на яшму, очень хорошей работы, которые, возвышаясь, стоят в нем; в саду этом установлены клетки с птицами и прочими животными, даже с волками [(койотами)] и львами [(пумами)], а также с другими дикими зверями. Триста смотрителей ухаживают за зоосадом. Великолепие главного королевского дворца невозможно описать, могу только заверить, что в Испании нет ничего подобного… он заполнен столь прекрасными вещами, что ввиду их особой оригинальности и изящности, они бесценны, и нет в мире ни одного государя, который бы имел что-нибудь равное по красоте и богатству… все живые существа, населяющие землю и воды, известные Мотекусоме, художественно воспроизводятся в золоте, серебре, драгоценных камнях и перьях с таким мастерством, что они представляются совершенно правдоподобными… и нет на всем свете ювелира, который мог бы превзойти это мастерство… Каждый Божий день на рассвете в королевском дворце появляется около 600 знатных вельмож, в залах и помещениях которого они находятся до заката солнца. Вельможи получают пищу тогда же, когда Мотекусома; 300-400 юношей-прислужников в полдень и вечером разносят блюда – мясо, рыбу, фрукты и овощи. Под каждым блюдом находится жаровня с раскаленными углями, чтобы еда не остывала. Во время трапезы рядом с правителем могут находиться только 5-6 пожилых вельмож, с ними король делит свой стол. В начале и в конце трапезы подают полоскательницы для омовения рук; однажды использованным полотенцем король никогда больше не пользуется; то же самое касается посуды и блюд. Сеньор Мотекусома переодевается четыре раза в день, никогда не надевая на себя дважды одну и ту же одежду. Появляющиеся в его дворце вельможи должны входить босиком, склонив голову в поклоне: они не имеют права смотреть в лицо правителя. При дворе этого правителя так много разнообразных обычаев и церемоний, что для описания их понадобилось бы гораздо больше бумаги, чем имеется у меня в распоряжении”. Анонимный конкистадор рассказывает: “…[в Мешико у Мотекусомы II и других] знатных особ были огромные великолепные дворцы с обширными роскошными садами; я четыре раза посещал один из таких дворцов и всякий раз, пытаясь обозреть его весь, ходил по нему до изнеможения, но так и не осмотрел всего. Все эти дворцы были построены следующим образом: большое патио [(внутренний двор)] окружали просторные залы и помещения; я видел зал, в котором свободно разместилось бы более 3 000 человек, а по плоской крыше над ним могли бы разъезжать 30 конных”.

 

10 Браса (braza) – в данном случае мера длины, испанский локоть = 41,79 см.

 

11 Кецаль (лат. Pharomachrus) – род птиц отряда трогообразных, эндемичный для Америки, 3 вида распространены от юга Мексики до центральной части Боливии; наиболее известен хохлатый кецаль (лат. Pharomachrus mocinno) – священная птица мешиков и майя, с ним связано много легенд и поверий, длина тела около 40 см, не считая (у самцов) длинных (около 80 см) верхних кроющих, ярко зеленого цвета с бронзовым блеском перьев хвоста (у каждой птицы-самца 3 или 4 таких пера, а в головном уборе, хранящемся в Венском Музее этнографии и считающемся принадлежавшим Мотекусоме II, изначально было 500 таких перьев); также ярко зеленые с бронзовым блеском голова, грудь и спина; брюшко – багряно красное; обитает в горных тропических лесах, гнезда в дуплах, в кладке 2-4 яйца; питается плодами (особенно дерева окотея, из лавровых), насекомыми, моллюсками, ящерицами и древесными лягушками; кецаль изображен на гербе Гватемалы. Следующая из птиц, упомянутая Берналем Диасом после попугаев, очевидно, фламинго. А вот что сообщает Эрнан Кортес во втором письме-реляции императору Карлу V о содержании в Мешико птиц Мотекусомой II: “Есть там одна постройка немного менее великолепная, чем та, где был весьма красивый сад со смотровыми площадками из мраморных плит, похожих на яшму, очень хорошей работы, которые, возвышаясь, стоят в нем. В этой постройке находятся залы для размещения двух самых главных принцев со всеми их слугами. Около этой постройки находятся 10 больших прудов, где обитают все виды водяных птиц, которые водятся в этих краях, разнообразные и в большом числе, и все они прирученные; для морских птиц вода специально подсаливается, а для речных и озерных используется пресная вода; время от времени эти бассейны опорожняют, чистят и после вновь наполняют водой при помощи своих лодок. Каждый вид птиц кормят такой же пищей, которая свойственна им по естеству и которую они ели на природе. Таким образом, тем, которые едят рыбу, дают рыбу; тем, которые – червей, дают червей; а тем, которые – маис, дают маис; а тем, которые более мелкие семена, следовательно, дают их. И я заверяю Ваше Величество, что одним лишь птицам, питающимся рыбой, каждый день дают 10 арроб [(1 арроба =11,5 кг)] рыбы, которую ловят в соленом озере. Присмотр за этими птицами возложен на 300 человек, которые кроме этого ничем другим не занимаются. Есть другие сведущие люди, которые только лечат больных птиц. Над каждым бассейном и прудом с этими птицами есть переходы и смотровые площадки, весьма красиво отделанные, куда упомянутый Мотекусома приходит развлечься и понаблюдать. Есть в этой постройке зал, в котором находятся мужчины, женщины и дети, которые белые от рождения, и лицо, и тело, и волосы, и брови, и ресницы. Есть и другая постройка, весьма красивая, с большим внутренним двором, вымощенным очень красивыми плитами наподобие шахматной доски, с домиками-клетками в полтора эстадо [(1 эстадо = около 1, 67 м)] высотой и величиной 6 шагов на 4; и половину каждого из этих домиков-клеток закрывали плиты – крыша, а другую половину закрывала сверху решетка из жердей, очень хорошо сделанных; и в каждом из этих домиков-клеток находится хищная птица, от пустельги до орла, все, какие есть в Испании, но гораздо больше редких, которых там и не видели. И каждая из этих редких птиц представлена большим числом. И под крышей [из плит] каждого из этих домиков-клеток находится шест как насест, а другой – под решеткой, на первом они находятся ночью и когда идет дождь, а на другом – когда появляется солнце, в хорошую погоду. И всем этим птицам дают всякий день есть кур и ничего другого. Есть в этой постройке и несколько огромных залов, низких, заполненных большими клетками из очень толстых кольев, весьма хорошо сделанных и скрепленных, и во всех них или в большинстве находятся львы [(пумы)], тигры [(ягуары)], волки [(койоты)], лисы и кошки различного вида [(красные рыси, ягуарунди, оцелоты, тигровые кошки и другие)], и все в большом количестве; им дают есть кур в изобилии. И присмотр за этими зверями и птицами был возложен на других 300 человек. Есть и другая постройка, где находятся мужчины и женщины – монстры: карлики, горбатые, безобразные, и прочие – с другими уродствами, и каждый вид этих монстров находится в своем зале; и также есть специальные люди, на которых возложен присмотр за ними”.

 

12 Помимо крупных кошачьих – ягуаров (длина тела 1,5-2 м, хвоста до 75 см) и пум (кугуаров, горных львов; длина тела 1-1,9 м, хвоста 60-75 см), очевидно, содержались и кошачьи меньшего размера – оцелоты (длина тела до 1 м, хвоста около 30 см), ягуарунди (эйры; длина тела до 80 см, хвоста до 60 см), тигровые кошки (маргуайо; длина тела 50-70 см, хвоста 30-40 см) и другие.

 

13 Гремучие змеи ядовиты, достигают длины 2, 5 м, в угрожающей позе при быстрых колебательных движениях кончика хвоста с погремушкой (или трещеткой, образованной рядом свободно одетых друг на друга роговых чехликов, образующихся при очередных линьках) издают характерный сухой треск, слышимый на расстоянии до 30 м; укусы смертельны для мелких животных и опасны для человека и крупных животных. Неядовитые змеи, очевидно, различные удавы (длиной 0,5 – более 11 м).

 

14 Вот что сообщает один из испанских хронистов о ювелирах-мешиках: “Они превосходят ювелиров Испании, поскольку они могут отлить птицу с движущимся языком, головой и крыльями или обезьяну… с подвижной головой, языком, ногами и руками, и в руку вложить игрушку, так что кажется, что она танцует с ней. Более того, они берут слиток, половина которого из золота, а половина из серебра, и отливают рыбу со всеми ее чешуйками, причем одна чешуйка золотая, а другая – серебряная”. Аскапоцалько (Azcapotzalco) – более правильное; у Берналя Диаса – Ескапусалько (Escapuzalco).

 

15 …на северном побережье – в этом случае, поскольку в XVI веке испанцы называли воды Атлантического океана у Центральной Америки – Северным морем, а воды Тихого океана – Южным морем, северное побережье – это восточное побережье Центральной Америки, омываемое водами Атлантического океана. О тканях мешиков свидетельствует Кортес во втором письме-реляции Карлу V: “У Мотекусомы были куски ткани столь искусной работы, что, хотя они были изготовлены только из хлопка, без всякой примеси шелка, вряд ли можно отыскать где-либо что-нибудь подобное по яркости и разнообразию красок”. Мешики умели придавать тканям вид бархата, парчи и различных мехов. А о мешикских женщинах-портнихах так говорится в мешикской поэзии: “Хорошая портниха – это художник, у нее тольтекская рука. Она управляет своими руками. Она ведет беседу с собственным сердцем, отмеряя, чертя и сшивая”. Связанное с ткачеством и портняжным делом другое ремесло мешиков – составление узоров из перьев – было замечательным искусством. Мастер брал самые разнообразные по окраске перья: длинные зеленые – кецаля, ярко-красные – попугая-кардинала и других птиц – и составлял из них сложный и прихотливый узор. Затем стержни этих перьев в определенном порядке либо прикрепляли к сетчатой ткани в местах скрепления нитей, либо просто наклеивали на ткань. Этим способом изготовляли те знаменитые накидки тильматли (tilmatli) из перьев и пышные головные уборы вождей, которые так поразили испанских конкистадоров.

 

К главе “ЧУДЕСА МЕШИКО”

 

1 Согласно Берналю Диасу, конкистадоры вошли в Мешико 8 ноября 1519 г. по старому стилю, таким образом получается 11 или 12 ноября 1519г. (по ст. ст.) – 21 или 22 ноября 1519 г. по новому стилю.

 

2 Берналь Диас объясняет, что конкистадоры наносили визиты Мотекусоме II, но другие источники утверждают, что Мотекусома II был пленен в первый же день прибытия Кортеса в Мешико, и конкистадоры управляли государством мешиков от его имени, а новый дворцовый коплекс (текпан) Мотекусомы II посещали с плененным владыкой мешиков, заставив Мотекусому II выдать им свои сокровища (см. прим. 1 к главе “ПЛЕНЕНИЕ МОТЕКУСОМЫ”)

 

3 Главная торговая площадь (гран тиангис) Мешико находилась в Тлателолько. В государстве мешиков была привелегированная группа, значение которой в последнее столетие его существования особенно выросло, это были торговцы – почтека (нaya pochteca), объединившиеся в сообщества (по городам; к началу конкисты такие объединения торговцев были более чем в 8 городах долины Мешико, а самое мощное в Тлателолько), живущие в особых кварталах (в Мешико одно объединение было в Тлателолько, другое – в Теночтитлане), заключавшие браки только в своей среде, и только их дети могли стать торговцами; из их числа были судьи и надзиратели на торговых площадях. У торговцев было свое божество-покровитель Йакатекутли, изображавшееся в виде торговца, которому приносили человеческие жертвы. Судя по Тлателолько, объединение торговцев возглавляли два лица, называвшиеся почтекатлатоке (науа pochtecatlatohce, букв. -господа торговли), им была пожалована прибавка в конце имени – цин. Объединения торговцев пользовались льготами и привелегиями, у них была абсолютная монополия на внешнюю торговлю. В свою очередь почтека выполняли и роль разведчиков, собирая нужные сведения, когда они с караванами носильщиков (тламеме), нагруженных товарами, и с сильной охраной из воинов уходили в дальние земли. И хотя иногда Мотекусома II наказывал торговцев, слишком выставлявших напоказ свои богатства, торговля процветала. Караваны почтека достигали юга Никарагуа, само название которого, согласно Франсиско Васкесу (XVII век) состоит из корней слов никан (науа nican – здесь) и анауакос (науа anahuacos – люди с Анауака, то есть мешики): “Никарагуа – это то же самое, что ник-анауак, переводимое как “здесь находятся мешики или анауаки”. Свои разнообразные товары почтека продавали на торговых площадях (тиангис) каждого квартала кальпулли в Мешико и на его главной площади (гран тиангис) в Тлателолько, которую так описывает Эрнан Кортес во втором письме-реляции (от 30 октября 1520 г.) императору Карлу V: “Есть в этом городе много торговых площадей, где ведется постоянная торговля, где покупают и продают. Там есть огромная площадь, в два раза больше, чем в городе Саламанка, вся огороженная крытыми галереями со всех сторон, на ней ежедневно собираются более 60 000 душ – покупателей и продавцов. Здесь есть все виды товаров, что находятся в этих землях, как для пропитания – продовольствие, так и украшения из золота, серебра, свинца, латуни, меди, олова, камней, костей, панцирей черепах, раковин улиток и перьев. Продают известь, камень обработанный и для обработки, адобы [(необожженные кирпичи)], плитки, древесину обработанную и для обработки, различных видов. Есть там охотный ряд, где продаются все виды птиц, которые водятся в этой земле – курицы, куропатки, перепела, дикие утки, мухоловки, индейки, горлицы, голуби, тростниковые птички, попугаи, совы, орлы, соколы, ястребы и пустельги; продают кожи вместе с пером, головами, с клювом и с когтями некоторых из этих хищных птиц. Продают кроликов, зайцев, оленей и маленьких собачек кастрированных, которых они разводят для еды. Имеется там торговый ряд с травами, где есть все корни и травы лечебные, которые находятся в этой земле. Есть помещения как у аптекарей, где продают лекарства, сделанные как питье, мази и компресы. Есть помещения как у цирюльников, где моют и стригут головы. Есть помещения, где подают есть и пить за плату. Есть там мужчины, которых в Кастилии называют носильщиками [(ganapanes)], для переноса грузов. Есть там во множестве хворост, уголь, глиняные жаровни и циновки многих видов для постели и другие, более тонкие, для сиденья, и ковры для залов и покоев. Есть все виды зелени, которые там находятся, особенно луковые, лук-порей, чеснок, кресс-салат, крессы, огуречник, щавель, кактусы, артишоки… Имеются плоды множества видов, есть черешни, сливы, которые подобны тем, что в Испании. Продают пчелиный мед и воск, патоку, столь же сладкую как мед, которую делают из тростника и кукурузы, и еще сладости – сахар и патоку из растений, которые называют на островах – maguey [(агава)], у которых весьма сладкий сок, и из этих растений делают сахар и вино, которые также продают. Есть там на продажу столь много разновидностей хлопковой пряжи всяких цветов, в мотках, что следует заметить, это весьма похоже на шелковый рынок в Гранаде, хотя этот гораздо большего размера. Продают краски для художников столько же, сколько можно найти и в Испании, и стольких же превосходных оттенков, какие только есть. Продают кожи оленей вместе с шерстью и без нее, окрашенные в белый и разные другие цвета. Продают там много фаянса великолепного вида и весьма хорошего; продают множество сосудов – огромные глиняные кувшины и маленькие, кувшины с одной ручкой и узким горлом, горшки с ручками и крышками, миски и другие всевозможные виды посуды, все из особенной глины, все или большинство покрытые глазурью и разрисованные. Продают много маиса и как зерно, и как хлеб, который делают из этого зерна намного лучше по вкусу, чем на островах или другой материковой земле. Продают пироги с птицей и пироги с рыбой. Продают много свежей рыбы и соленой, недоваренной и тушеной. Продают в большом количестве куриные и гусиные яйца, и всех других птиц, которых упоминал; продают тортильи [(маисовые лепешки)], сделанные с яйцами. В заключении скажу, что на торговых площадях продается столь много всяких вещей, находящихся в этой земле, что кроме тех, что упомянул по памяти, невозможно восстановить другие по названиям, ни определить их. Всякий вид товара продают в своем торговом ряду, не смешивая ни с каким другим товаром, и это поддерживается в строгом порядке. Все продается только поштучно и по меркам, продажи чего-либо на вес мы не заметили. На этой огромной торговой площади есть большое здание для суда, где постоянно заседают 10 или 12 персон, которые разбирают и разрешают все происшествия и дела, случившиеся на упомянутой торговой площади, и назначают наказание виновным. Есть на упомянутой торговой площади другие персоны, которые ходят среди людей, надзирая за тем, как продают, и за мерами, которыми отмеривают то, что продается; и мы видели, как уничтожали они меры, которые были установлены фальшивыми”. Анонимный конкистадор рассказывает: “В городе Мешико были, впрочем как и теперь, очень большие и великолепные торговые площади, на которых ведется торговля всем, что только нужно для жизни; самой огромной из них была так называемая Тиангис, она примерно больше в три раза, чем самая большая площадь в городе Саламанка. Она была окружена крытыми галереями с колоннами, и каждый день на нее приходило 20 000 – 25 000 человек, покупателей и продавцов; а в большие торговые дни, которые были каждый пятый день, – более 40 000 – 45 000 человек”.

 

4 В Европе в то время португальцы держали в своих руках монополию на плавание вокруг Африки и на торговлю чернокожими рабами; их они – захватив силой, или обманом заманив на корабли, или купив за бесценок у вождей других африканских племен – во множестве доставляли в Португалию, в основном, с побережья Гвинейского залива.

 

5 Скованными были те, кто попал в рабство в качестве пленников на войне, или осужденные преступники. Не скованными – свободные, впервые продававшие себя дабы обрести пропитание и кров. В государстве мешиков довольно большую группу населения составляли рабы – тлатлакотин (tlatlacotin); второй большой рынок рабов был в Аскапоцалько.

 

6 Земляной орех, точнее, боб – арахис культурный (лат. Arachis) из рода травянистых растений семейства бобовых, зрелый боб с ломкой соломистой оболочкой содержит от 1 до 7 семян.

 

7 Cotaras – см. прим. 2 к главе “МОТЕКУСОМА”.

 

8 То есть из агавы (магея, хенекена); из перебродившего сока агавы мешики делали алкогольный напиток октли.

 

9 Очевидно, шкуры койотов.

 

10 … крупных зверей – пекари, тапиров, оленей и др.

 

11 Очевидно, шкуры черных медведей, тайр (хищное млекопитающее семейства куньих), енотов-полоскунов и др.; а также панцири броненосцев, шкуры муравьедов, агути, обезьян и др.

 

12 Очевидно, шкуры красных рысей, оцелотов, ягуарунди, тигровых кошек и др.

 

13 Чия (chia, от науа chian) (лат. Salvia hispanica L.) – мексиканский культурный злак.

 

14 Лук, чеснок, вьюнки (камоте), табак, полынь, базилик, водоросли, подсолнечник, лилии, георгины и др.

 

15 Очевидно, глазчатая индейка и обыкновенная индейка, обитающие в Центральной Америке, последняя – родоначальник современных домашних пород индеек, завезена в Европу после открытия Америки.

 

16 Бесшерстных маленьких нелающих собачек – ицкуинтли (itzcuintli), которых мешики специально откармливали и ели.

 

17 Для полной картины приведем еще несколько описаний. Вот что сообщает Франсиско Лопес де Гомара в “Истории завоевания Мешико”: “(Глава LXXX) Храм называли они – teucalli [(теокалли)], что означает дом Бога, это составлено из teutl, что означает Бог, и саlli, что означает дом, слово это больше подходит Богу истинному. Испанцы, которые не знали этого языка, называли их храмы – cues, а Уицилопочтли [(Uitcilopuchtli)] – Училобос [(Uchilobos)]”. Торибио де Бенавенте “Мотолиния” в “Истории индейцев Новой Испании” рассказывает: “(Книга I, глава XII) Они называли эти храмы теокалли; мы обнаружили, что по всей стране они разбивали в лучшей части города прямоугольный двор, величина которого в самом большом поселении [(Мешико-Теночтитлан)] достигает от угла до угла примерно расстояния арбалетного выстрела, тогда как в меньших поселениях он не был так велик. Этот двор они окружали стеной, причем многие из этих стен были снабжены зубцами. Входы были обращены к главным дорогам и улицам, которые все заканчивались у двора. Чтобы еще более почтить свои храмы, они подводили к ним дороги по прямой линии на расстоянии от 2 до 3 легуа [(от 11,144 до 16,716 км, при 1 легуа = 5,572 км)]. С вершины главного храма представлялась великолепная картина – было видно, как дороги от всех кварталов и второстепенных площадей вели по прямой линии к дворам теокалли… дьявол не удовольствовался этими упомянутыми теокалли, и в каждом поселении и в каждом квартале на расстоянии четверти легуа [(около 1,393 км)] находились другие маленькие дворы, иногда с одним, а иногда с тремя и четырьмя теокалли”. Антонио де Солис-и-Рибаденейра сообщает в “Истории завоевания Мешико”: “(Книга III, глава XIII) Среди всех великолепных зданий этого города [(Мешико)] возвышались языческие храмы. Самый большой из них, где у главнейшего из всех мешикских жрецов находилось жилище, посвящен был идолу, их богу войны, которого они называли Уицилопочтли. Он был самым главным из всех их богов, из этого видна особенная склонность этого народа к войне и ее высокопочитание. Поскольку простые испанские солдаты, коверкая произношение, этого идола называли Уичилобос, то вероятно, что в этом за ними последовал и Берналь Диас дель Кастильо, ибо он имя сего идола так же искаженно написал, как они его произносили. Писатели весьма несогласны, когда они описывают великолепное здание этого храма. Антонио де Эррера-и-Тордесильяс весьма точно следует Франсиско Лопесу де Гомаре, и здесь следует заметить, что те, кто этот языческий храм сами видели, прилежно его не рассмотрели, поскольку думали о более важных вещах; а другие – не видевшие, описали его, как это им было угодно и захотелось их воображению. Поэтому я намерен следовать Хосе де Акосте и другим писателям, которые, по моему мнению, об этом деле лучше всего знать могли. Это языческое святилище располагалось на огромном четырехугольном месте, которое было окружено стеною из больших обтесанных камней. На внешней стороне этой стены весьма искусно высечены были друг друга поглощающие великие и мерзкие змеи, которые жуть наводили. Недалеко от входа в главнейшие ворота было не менее страшное место, которое предназначено было для моления и благоговения. Оно было построено из камней и имело каменную лестницу из 30 ступеней, по которой поднимались на площадку, уставленную множеством высоких и прямых столбов. Эти столбы стояли рядами и были просверлены так, что в их отверстия от одного столба до другого пропущены были тонкие шесты или цепи. А на все эти шесты или цепи нанизаны были мертвые головы так, что между двумя столбами всегда находились мертвые головы. Число этих мертвых голов всегда должно было оставаться одинаковым, так что жрецы стараться должны были, в случае, если одна из них от долгого времени разрушалась или падала, на ее место сразу же установить свежую голову. Кто бы поверил, что люди на такое страшное зрелище без естественного омерзения могли смотреть, однако видим мы, что целый народ бесчувственно смотрел на это, как на обелиски, которые они по своему благочестию богам своим в благодарность за свои победы над врагами поставили. Это огромное четырехугольное место было огорожено той стеной по четырем главным ветрам или сторонам света и имело столько же входов или ворот. На вершинах этих четырех ворот стояли четыре каменные статуи, их лица смотрели на дороги, которые вели к этим воротам, и как бы назад отсылали тех, кто, не приготовясь, к ним приблизиться дерзали. Эти скульптуры почитали они как домашних богов весьма низкими поклонами и повторяли это при входе многократно. Между стенами были сперва жилища жрецов, которые близко возле стены в один ряд, внутри этого четырехугольного места, построены были. Это место было столь велико, что в нем могли от 8 000 до 10 000 человек собираться и по обычаю в свои праздничные дни проводить танцы и другие обряды совершать. Около середины этого четырехугольника было главное строение – языческое святилище. Оно походило на сделанную из одних камней пирамиду и было столь высоко [(41-45 м)], что выше всех построек в городе было. Три стороны этого строения шли ровно в вышину и были недоступны; а на четвертой стороне была превысокая лестница в 120 пье [(пье (pie – стопа, мера длины) = около 30 см)] вышиною. Взошедшие по ней на верх приходили к четырехугольному месту площадью в 40 пье квадратных, его пол был выложен разной яшмой. Вокруг этого четырехугольника была балюстрада, ее столбики были выточены в виде змеек, которые вверху и внизу агатом оправлены были. Они на равном расстоянии красной и белой известью подмазаны были и всему строению особенную красоту придавали. Вверху на лестнице при входе на эту площадку, окруженную балюстрадой, стояли по обе стороны две мраморные статуи, которые два светильника прекрасной и редкой работы держали. Недалеко от этого входа стоял четырехугольный зеленый мраморный камень, вышиной в 5 пядей [(пядь (palmo – мера длины) = 21 см)]. На сей камень или стол клали спиною несчастных людей, которых хотели принести в жертву, чтобы взрезать им грудь и вынуть сердце. Прямо за ним возвышалось святилище-башенка великолепной, редкой и богатой архитектуры. Кровля его покрыта была весьма дорогим деревом; а идол находился в нем при весьма высоком алтаре за занавесями. Этот идол имел человеческий вид и сидел на кресле или престоле, стоявшем на синем шаре, который они небом называли. От этого шара тянулись с четырех мест четыре шеста заканчивавшихся змеиными головами, эти шесты держали на плечах жрецы, когда носили показывать идола народу. Голова этого идола была покрыта убором из разноцветных перьев в виде головы птицы, у которого клюв и гребень были отлиты из золота. Лицо его было видом жестоко и страшно. Его сделали еще мерзостнее синими полосами, из которых одна была поперек лба, а другая – под носом. В правой руке держал он вместо жезла командующего искривленную змею; а в левой держал четыре стрелы, которые, как они считали, упали с неба, и щит с пятью белыми крестообразно расположенными перьями. О том, что означает его вид и его бедные украшения, рассказывали эти заблудшие индейцы с другими непристойными вещами с достойной сожаления важностью и благоговением. Левее этого святилища-башенки возвышалось другое, такой же величины и архитектуры. В нем был идол, который они называли – Тлалок, сходный с первым – Уицилопочтли. Их почитали за братьев и за столь добрых друзей, что считали, что они попечение о войне и власть над нею между собою разделили. И поскольку они были уверены, что оба одинаковую власть и одинаковую волю имели, то приносили обоим одинаковую жертву, молитву и благодарение; короче говоря, благоговение и богобоязненность между обоими разделяли. Украшения обоих этих святилищ-башенок были неописуемого богатства. Стены и алтари украшены были разноцветными и драгоценнейшими перьями с дорогими каменьями. Кроме этого огромного и главнейшего языческого храма в этом городе были еще 8 других, которые были одинаковой архитектуры и почти также богаты и великолепны. Число других языческих храмов, меньших и похуже, было больше 2 000, в которых такому же числу идолов, различных по имени, виду и свойству, поклонялись. Не было почти ни одной улицы, которая бы не имела своего хранителя-идола; да и не было почти ни одной существующей казни, для которой бы не сделан был алтарь, дабы использовать его при всяких случаях. И так страх заставил этих несчастных людей выдумать бесчисленных богов, не подумав, что сила одного ослабевала, когда на другого больше надежд возлагали”. Анонимный конкистадор рассказывает: “В Мешико было много больших роскошных языческих храмов, где отправлялся культ идолов, которым поклонялись в этой стране, и совершались человеческие жертвоприношения. Главный языческий храм был роскошным сооружением огромных размеров. На его территории могло бы разместиться небольшое поселение. У окружавшего его обширного двора было четверо главных ворот, сильно укрепленных и содержавших в изобилии всяческое оружие и снаряжение; все эти четверо ворот были как бы арсеналом правителя”. Эрнан Кортес во втором письме-реляции Карлу V сообщает: “В этом великом городе много языческих храмов [(Кортес называет их мечетями – mezquitas)] или домов их идолов – весьма красивых зданий на храмовых участках в кварталах; на храмовых участках постоянно живут их знатные и простые жрецы, а в других постройках находятся их идолы в хороших помещениях. Все эти их жрецы одеваются в черное и никогда не стригутся, не причесывают волосы с тех пор, как принимают сан, и до тех пор, пока его не оставляют; все они сыновья знатных персон, как сеньоров, так и почтенных горожан. Этих жрецов готовят с возраста семи или восьми лет, до возмужания, большинство из них первенцы и они могли бы получить в наследство дома, но они оставались другим. Они не входили к женщине и ни одна женщина не вступала в их блаженные жреческие жилища. Они воздерживались от изысканных кушаний и еще постились в какие-то времена года. Среди этих языческих храмов есть один главный, человеческий язык слаб, чтобы описать детально величину и особенности его; поскольку так велик его внутренний участок, весь огороженный очень высокой стеной, что там весьма легко могло бы разместиться поселение в 500 жителей. Внутри этого участка находятся, все по краям, весьма изящные жилища, с очень большими залами и коридорами, где живут жрецы, которые там есть. Там находится, наверное, 40 очень высоких и хорошо сделанных башен [(пирамид)], у главной из них, чтобы взобраться до середины башни, надо пройти 50 ступеней, и эта главная башня гораздо выше главного собора в Севилье. Как работа с камнем, так и работа с деревом повсюду столь искусны, что невозможно сделать лучше; в помещениях святилищ, где находятся их идолы, все отделано резьбой по дереву, расписано весьма пестро в виде монстров и иных фигур и другими работами украшено. Во всех этих башнях были захоронены останки их сеньоров, а каждое из святилищ на верху этих башен было посвящено одному своему идолу, которому они поклоняются. В этом главном языческом храме находятся три помещения [в башенках-святилищах], где находятся главные идолы удивительной величины и высоты, искусной работы статуи вырезанные из дерева, а также из камня, не хуже, чем из дерева; в таких же помещениях других храмов, со входами, куда поднимались по ступеням, но гораздо меньших размеров, также не было светло и в них бывают только определенные жрецы, и внутри этих помещений находились статуи и изображения идолов; и еще, как было сказано, их также было много снаружи. Эти главные идолы, самые значимые в их вере и религии, восседали на своих креслах, и я предложил их сбросить по лестницам вниз, и предложил очистить эти святилища, поскольку они все были залиты кровью принесенных в жертву, и поместить в них изображения Нашей Сеньоры [Девы Санта Марии] и других святых, об этом я не мало говорил Мотекусоме и другим туземцам; а они мне сказали, во-первых, что это никогда не сделают, поскольку знают, что все общины поднимутся против меня, так как эти идолы им всегда давали все блага, и идолы обидятся, разгневаются и не дадут им ничего, заберут плоды этой земли и умертвят людей голодом… Изображения самых высших идолов эти люди изготавливали, согласно своим представлениям, в виде огромного человека. Изготавливались они [на праздники] для съедения из массы из всех семян и бобов, смолотых и перемешанных, и замешанных с кровью сердец из тел людей, которым разрезали грудь и из еще живых извлекли сердце, и с этой кровью, которая из него вытекла, замешивали это тесто и из него делали нужное количество этих статуй. И также они после совершения [человеческого жертвоприношения] приподносили идолам чаще всего сердца принесенных в жертву и намазывали лица идолов кровью. И все имело своего идола и было посвящено ему, согласно обычаю этих людей, с древности почитающих своих божеств. Так, у них для поддержки в войне имелся один идол, а для полевых работ – другой, и для всего, что только было возможно или им вздумалось, были свои идолы, которых они почитали и служили им… Когда бы они ни захотели попросить о чем-либо своих идолов, они приводили множество девочек, мальчиков и взрослых и перед этими идолами взрезали им грудь, вынимали из них, все еще живых, сердца и сжигали их перед идолами, предлагая дым в качестве жертвоприношения. Некоторые из нас присутствовали при этом и говорили, что это самое жестокое и страшное зрелище, которое они когда-либо видели. И года не проходило, чтобы они не убили, принеся в жертву по 50 человек в каждом храме”.

 

18 Тлалок (Tlaloc – “Заставляющий расти”) – в религии и мифологии мешиков – бог дождя (воды) и плодородия, покровитель рек, озер и пещер (так как из них часто истекают ключи), повелитель всех растений, управляющий их произрастанием, в его власти – наводнения, засухи, молнии, град, снег, заморозки. Вероятно, Тлалок был божеством тольтеков (или даже более ранних культур). Тлалока изображали с глазами совы, с кругами в виде стилизованных змей вокруг глаз, с клыками ягуара и с завитками в виде змей у носа, в головном уборе из перьев в виде короны и телом черного цвета. В его честь мешики совершали обряды с человеческими жертвоприношениями.

 

19 Мешикских гобеленах, не сохранившихся доныне (Л., 1928 г.).

 

20 С самого основания Мешико-Теночтитлана в 1325 г. был построен его главный храм, который потом в течении почти 200 лет обновлялся. Причем предыдущее строение оставалось нетронутым, над ним (подобно матрешке) возводилось новое. За всю его историю так было по крайней мере шесть раз (последние пять раз это было: при Ицкоатле в 1427 (?) г., при Мотекусоме I в 1450 г., при Ашаякатле в 1470 г., при Тисоке в 1486 г. (торжественно открыт в 1486 г. после его смерти; тогда было принесено в жертву 20 000 человек) и при Ауицотле в 1494 г.). По завершении каждого обновления-постройки главного храма мешики устраивали грандиозное празднество с человеческими жертвоприношениями для своих богов. После последнего обновления-постройки (при Ауицотле) высота главного храма стала 41 м (или 45 м); тогда были принесены в жертву 80 000 пленников, как сообщает Диего Дуран (понимая, что его могут обвинить во лжи, он уверяет, что это правда, ссылаясь на заслуживающие доверие мешикские источники): “…на восходе солнца вывели этих пленных, предназначенных в жертву, и выстроили в четыре колонны. Первая из них протянулась более чем на одну легуа от подножия пирамиды [главного храма] по всей [южной] дороге на дамбе, ведущей в Койоакан и Шочимилько. Вторая протянулась на такую же длину по [северной] дороге на дамбе, ведущей в Гуадалупе [(название дано после взятия Мешико в 1521 г.)]. Третья растянулась по [западной] дороге на дамбе, ведущей в Тлакопан, а четвертая на [восточной] дороге достигала берега озера. Чтобы принести в жертву всех пленных, потребовалось четыре дня, а потоки крови, стекающие по ступеням пирамиды, были столь велики, что пока достигали подножия и охлаждались, они превращались в жирные сгустки, способные испугать любого”; мешики же, все обмазавшись кровью жертв, танцевали под стук барабанов.

 

21 Пирамида храма Кецалькоатля (бога ветра Эекатля, ипостаси Кецалькоатля).

 

22 Вероятно, богини Сиуакоатль (Chihuacoatl – “Женщина Змея”); одна из важнейших богинь в религии и мифологии мешиков, – богиня земли, деторождения и войны.

 

К главе “НАХОЖДЕНИЕ КЛАДА. ПЕРВЫЕ НЕУДАЧИ”

 

1 Кабальерос (caballeros един., число caballero – конник, рыцарь, средний дворянин) – в данном случае Кортес подчеркивает уважительное отношение к своим соратникам.

 

2 Наутла (Nauhtla) – такое же название этого поселения и у Берналя Диаса; ныне – город Наутла (Nautla).

 

3 …на северном побережье – в этом случае, поскольку в XVI веке испанцы называли воды Атлантического океана у Центральной Америки – Северным морем, а воды Тихого океана – Южным морем, то северное побережье – это восточное побережье Центральной Америки, омываемое водами Атлантического океана.

 

К главе “ПЛЕНЕНИЕ МОТЕКУСОМЫ”

 

1 …были в полном вооружении, но это не могло возбудить подозрения, так как в ином виде Кортес и его свита никогда не появлялись во дворце Мотекусомы. – Недвусмысленное указание Берналя Диаса, что Мотекусома II и его ближайшее окружение с самого начала, то есть с момента вступления войска Кортеса в Мешико, были под вооруженным контролем конкистадоров – под угрозой смерти. Вот несколько свидетельств современников конкисты, прямо указывающих, что Мотекусома II был пленен в день вступления Кортеса в Мешико. Так Бернардино де Саагун в труде “Всеобщая история Новой Испании” описание первой встречи Мотекусомы II с Кортесом (начало см. прим. 3 к главе “МОТЕКУСОМА”) заканчивает следующими словами: “(Книга XII, глава XVI)… 8. – Затем дон Эрнан Кортес взял Мотекусому за руку и они пошли по улице совместно в королевские строения [(дворцовый комплекс Ашаякатля)]. 9. – При встрече вместе с Мотекусомой находились нижеследующие сеньоры: сеньор Тескоко, которого звали Какамацином; второй, сеньор Тлакопана, которого звали Тетлепанкецальцином; третий, тот, что управлял в Тлателолько, которого звали Ицкауцином [(Ицкауцин был военным губернатором в Тлателолько)]; четвертый, майордом [(в этом же труде Саагуна, в той же XVI главе XII книги, но в версии текста на языке науа, он назван казначеем)] Мотекусомы, который имел место службы в Тлателолько, которого звали Топантемокцином. 10. – Помимо этих более знатных на улице, там находились многие менее знатные мешики, нескольких таких звали: Атлишкацин – тлакатеккатль [(tlacateccatl)], Тепеоацин – тлакочкалькатль [(tlacochcalcatl)], Кецальастацин – тисосиуакатль [(tizozihuacatl)] и Тотомоцин – экатемпатицин [(hecatempatitzin)], и еще Куаппиацин; все эти, когда пленили Мотекусому, оставили его без помощи и скрылись [(там же, но в версии текста на языке науа дается более точная оценка: “(Книга XII, глава XVI) 15. – Когда пленили Мотекусому, они всего лишь скрылись, спрятались, его покинули все вместе в беспорядке подло!..”)] Глава XVII О том, как испанцы с Мотекусомой прибыли в королевские строения и всеми его, кто туда перешел. 1. – Когда испанцы прибыли с Мотекусомой в королевские строения, то вслед затем его задержали у себя, никогда больше ему не позволили отлучаться от себя и также задержали у себя Ицкауцина – губернатора Тлателолько; этих двух задержали у себя, а остальным позволили уйти, и потом палили из всего огнестрельного оружия, которое привезли, а от этого шума и дыма всех выстрелов индейцы, которые там находились, останавливались, как ошарашенные, и передвигались, как пьяные; начали распространяться различные очень пугающие сообщения, и таким образом те, кто там был и кто не был, получили один смертельный ужас. 2. – [Конкистадоры] проспали всю эту ночь, а затем очень рано утром другого дня начали оглашать сообщение от предводителя [(Эрнана Кортеса)] и сообщение от Мотекусомы, чтобы они [(мешики)] принесли все нужное для испанцев и для лошадей, а пилли [(piles)] и ачкаутли [(achcouhtles)], и другим чиновникам, занимающимся снабжением, не хотелось подчиниться Мотекусоме и приходить к нему [(опасаясь конкистадоров)]; тем не менее все они обеспечивали [конкистадоров] всем нужным. 3. – Испанцы после того, как расположились, согласно порядку, с резервом и отдохнули, начали допрашивать Мотекусому о королевской казне, спрашивая, где она находится, и он повел их в зал, называемый Теукалько [(Teuhcalco)], где были драгоценные головные уборы из перьев и другие драгоценные ювелирные изделия из перьев, золота и [драгоценных] камней, а затем они стали это вытаскивать из них. 4. – Испанцы вытаскивали золото из головных уборов из перьев и круглых щитов и других праздничных украшений, которые там были, и вытаскивая золото, они разрушили все головные уборы из перьев и драгоценные ювелирные изделия, а золото переплавили в слитки, и забрали они самые лучшие [драгоценные] камни, а все [драгоценные] камни похуже и перья забрали индейцы из Тлашкалы, и обшарили испанцы весь королевский дворец, забирая все, что им нравилось”. Бартоломе де Лас Касас в трактате “Краткое донесение о разорении Индий” сообщает: “И в тот же самый день [(в день вступления конкистадоров в Мешико)], судя по тому, как мне сказали те, кто там находился… испанцы пленили великого короля Мотекусому и поставили 80 человек охранять его, а затем заковали его в кандалы”. Он же в другом своем труде “История Индий” пишет: “(Книга III, глава 116)… К тому же и в Мешико я не раз вел с ним [(Кортесом)] беседы и сказал ему, разве по совести он поступил, взяв в плен столь славного короля Мотекусому и отняв у него обманом его владения, и он в конце концов во всем со мной согласился и молвил: Qui поп intratper ostium, fur est el latro [(лат. Кто не через дверь входит, тот грабитель и разбойник)]. И тут я сказал ему напрямик, этими самыми словами: Да внемлет Ваш слух тому, что уста глаголят. И потом все кончилось смехом, хотя в душе я проливал слезы, видя его бесчувственность, и почитал его человеком погибшим”. Диего Дуран в “Истории индейцев Новой Испании и островов у материка” рассказывает: “И с такой торжественностью и рукоплесканиями вступил вышеупомянутый маркиз [дель Валье – Эрнан Кортес] в Мешико и был там в королевских строениях, в которых жил отец Мотекусомы [Ашаякатль]… эти строения были очень велики и состояли из многих покоев… Там разместился маркиз со всеми своими людьми; туда принесли ему все необходимое в большом количестве… по приказу Мотекусомы, который находился под стражей со всеми своими сеньорами в одном из покоев королевских строений, охраняемом тремя солдатами, в цепях и ножных кандалах”. Индейский хронист Чимальпаин в “Анналах Чимальпаина Куаутлеуаницина” сообщает: “Как только испанцы без боя вошли в Мешико, они пленили, связали, заковали в цепи Мотекусому, а также Какамацина – правителя Тескоко и Ицкауцина – верховного военачальника Тлателолько”. В судебном деле Педро де Альварадо [(Судебный процесс по делу Педро де Альварадо происходил в Мешико (Мехико), построенном испанцами на развалинах столицы мешиков, в 1529 г.)] один из пунктов обвинения, составленного на основе показаний очевидцев, гласил: “…И вышеупомянутый Педро де Альварадо обвиняется в том, что в то время, когда они [испанцы Кортеса] пришли в этот город Мешико (Теночтитлан), они пленили Мотекусому – сеньора этого города, и пленили в то время и некоего Какамацина, который был племянником упомянутого Мотекусомы – верховного сеньора этой земли… [(в том же судебном деле говорится)] В то время, когда прибыли испанцы в этот город Мешико, чтобы его завоевать и пленить Мотекусому…” Сам же Эрнан Кортес, оправдывая свои действия, в письме-реляции императору Карлу V сообщает, что Мотекусому II конкистадоры пленили не сразу, а лишь через 6 дней после вступления Кортеса в Мешико, называя захват верховного правителя мешиков вынужденной мерой, утверждая, что если бы Мотекусома II был на свободе, то он смог бы в любой момент переменить доброжелательное отношение к конкистадорам, прекратить снабжение продовольствием и, наконец, попросту напасть на пришельцев. Захват Мотекусомы II представлен Кортесом как вполне естественная и единственно правильная мера в столь напряженных и чрезвычайно опасных обстоятельствах. Кортес изображает Мотекусому II всемогущим императором обширнейшей империи, которому подвластны бесчисленные вассалы и сеньоры, жестоким, коварным и подозрительным деспотом, повеления которого заставляют трепетать от страха всех окружающих, суеверным, колеблющимся, закоренелым и кровожадным язычником, доверяющим больше таинственным знамениям и предсказаниям жрецов и колдунов, чем реальным фактам и здравому смыслу. Кортес утверждал, что пока Мотекусома II и высшие вельможи находятся в его руках, мешики будут остерегаться открыто начать борьбу против конкистадоров, а если Мотекусома II умрет, то конкистадоры, пусть даже и в борьбе, но посадят на трон в Мешико своего ставленника. Сей прием – вооруженный захват верховного правителя с целью устрашения и подчинения своей власти населения и захвата земель и богатств плененного индейского вождя, связанный с вымогательством золота и других ценностей путем шантажа, различных истязаний, заканчивающийся убийством плененного, не был изобретением Кортеса. Конкистадоры использовали этот прием с самого начала конкисты, со времен Христофора Колумба, и до ее окончания. В доказательство этого приведем два примера, из множества подобных, захвата конкистадорами индейского верховного правителя. Первый – совершенный на острове Эспаньоле (Гаити) в 1503 году конкистадорами под командованием губернатора Эспаньолы Николаса де Овандо, того самого родственника Эрнана Кортеса, в изложении Бартоломе де Лас Касаса, находившегося в то время на этом острове. Второй – совершенный на земле государства инков (Гауантинсуйу) в 1532 году конкистадорами под командованием Франсиско Писарро, в изложении участника конкисты “генерального контадора имущества Его Величества” Августина де Сарате. Бартоломе де Лас Касас в труде “История Индий” сообщает: “(Книга II, глава 9)… С собой он [(Николас де Овандо)] взял 300 пеших и 70 всадников, так как в то время на этом острове было мало кобыл и еще меньше жеребцов, и только самые богатые люди могли себе позволить роскошь приобрести кобылу для верховой езды, и ездили лишь те, кто имел свою лошадь, а на лошадях они и состязались в метании копья, и сражались, ибо лошади были обучены всему этому; и среди тех, кто поехал вместе с главным командором, были такие, которые заставляли своих кобыл танцевать, делать курбеты и прыгать под звуки гитары. Узнав о том, что главный командор собирается ее посетить, королева Анакаона, как женщина умная и учтивая, повелела вождям всех племен своего королевства и представителям от всех поселений собраться в город Харагуа, чтобы оказать достойный прием, проявить уважение и воздать почести прибывшему из Кастилии Гуамикине. А Гуамикина, предпоследняя гласная долгая, означает на их языке “высший властитель” христиан [на острове Эспаньоле]. И вот при великолепном королевском дворе собрались приветливые люди, мужчины и женщины, и это было зрелище, достойное восхищения. Выше уже было сказано, что по изяществу манер население этого королевства неизмеримо превосходило всех других жителей нашего острова. И когда прибыл главный командор со своей пешей и конной свитой (а его сопровождало, как мы сказали, свыше 300 сеньоров), Анакаона вышла ему навстречу вместе со многими правителями племен и несчетным числом местных жителей, и в честь прибывших был устроен большой веселый праздник, и индейцы по своему обыкновению пели и танцевали, так же как во время приема в честь посетившего эту провинцию и этот город, еще при жизни Бехечио [(Бехечио – правитель этой области, брат Анакаоны, правившей после его смерти)], брата Адмирала – Аделантадо [(Адмирал – Христофор Колумб, его брат Бартоломе Колумб – Аделантадо)], что описано в книге первой, главе 114. Затем главного командора поселили в каней – большом, самом лучшем в городе доме из тех, которые там строят, очень красивом, хоть и деревянном, покрытом соломой (это описано в нашей другой книге – “Апологетическая история”), а сопровождающих разместили в других, соседних домах вместе с местными испанцами; Анакаона и индейские правители оказывали приезжим всевозможные услуги, присылали им разнообразную пищу – и дичь, убитую на суше, и рыбу, выловленную в море, отстоявшем в полутора или двух легуа от этого города [(Харагуа, то же название носила и эта область – “провиния”)], и маниоковый хлеб, который они выращивали, и многое другое, что они имели или смогли достать, и обеспечили их людьми, которые прислуживали, когда это требовалось, за столом губернатора и других испанцев и ухаживали за лошадьми тех, кто приехал верхом; арейтос (так называются танцы индейцев) [(арейтос (множ. число), арейто (areito, единст. число) – действо антильских индейцев Эспаньола-Гаити, Куба и др.), сочетающее пение, танец и игру на музыкальных инструментах, совершавшееся при отправлении религиозных культов и во время празднеств; содержанием арейто являлись исторические предания, рассказы о героях, военных подвигах, о важных событиях в жизни племени)], веселых праздников и игр в пелоту, представляющих собой весьма занимательное зрелище, по-моему, тоже вполне хватало. Однако главный командор не пожелал наслаждаться всем этим, а напротив, вскоре принял решение совершить ради местных испанцев одно дело, которое в этой провинции до тех пор не практиковалось, а во всех остальных Индиях применяется часто и широко; а заключается оно в том, что когда испанцы прибывают и поселяются в каком-либо новом месте или в какой-нибудь провинции, где живет множество людей, и при этом оказываются в меньшинстве по сравнению с индейцами, то для того, чтобы вселить ужас в их сердца и заставить их при одном слове “христиане” дрожать как при виде самого дьявола, устраивается великое, жестокое побоище. И вот сеньор губернатор пожелал пойти по этому пути и совершить поступок, который произвел бы сильное впечатление, хоть он никак не подобал ни римлянину [(Испанцы сравнивали себя с римлянами, а Испанию с Древним Римом, и считали себя их наследниками.)], ни тем более христианину; и я не сомневаюсь, что это решение было подсказано губернатору теми римлянами, которые оставались здесь от группы Франсиско Рольдана [(Франсиско Рольдан Хименес (родился в 1462 г. – умер в 1502 г.) – уроженец Андалусии, конкистадор, участник 1-й и 2-й экспедиций Христофора Колумба. Был старшим алькальдом на острове Эспаньоле; возглавил заговор и мятеж против Христофора Колумба, был вызван в Испанию для дачи показаний, но утонул во время бури в виду острова Эспаньола)], и что именно они толкали его на это и в недобрый час уговорили совершить эту резню. И вот однажды, в воскресенье после завтрака, главный командор по предварительному сговору приказал всем, имевшим лошадей, сесть на них якобы для того, чтобы состязаться в метании копья, а всем пешим тоже собраться вместе и приготовиться; и тут Анакаона говорит главному командору, что она и касики хотели бы вместе с ним посмотреть на состязания в метании копья, и тот отвечает, что он очень этому рад, но просит ее сначала собрать всех правителей племен и вместе с ними прийти к нему в дом, так как он желает с ними поговорить. И было условлено, что всадники окружат дом и все испанцы, находящиеся внутри и вне дома, будут наготове, и когда губернатор прикоснется к золотому медальону, висящему у него на груди, бросятся на индейских правителей, находящихся в доме, и на Анакаону, а затем сделают с ними то, что им было заранее приказано. Ipse dixit et facta sunt omnia [(лат. Сам сказал, и все сделано)]. Входит благородная сеньора королева Анакаона, оказавшая столь большие услуги христианам и вытерпевшая с их стороны немало тяжких оскорблений, обид и недружелюбных поступков; вместе с ней входят 80 правителей, встают рядом с ней и, ничего не подозревая, простодушно ожидают речи главного командора. Но он не говорит ни слова, а прикасается рукой к висящему на его груди медальону, и тут его спутники обнажают мечи, а Анакаона и все правители начинают дрожать, полагая, что их собираются разрубить на куски. И тут Анакаона и все другие начинают кричать и плакать, и вопрошать, за что им хотят причинить зло; испанцы же поспешно связывают индейцев, выходят из дома, уводят с собой только одну связанную Анакаону, оставляют у входа в каней (большой дом) вооруженных людей, чтобы никто больше не смог оттуда выйти, поджигают его, и вот он уже пылает, и несчастные властители и короли сгорают живьем на своей собственной земле, превращаясь в уголь вместе с деревом и соломой. Между тем всадники, узнав, что пешие испанцы, находящиеся в доме, уже начали связывать индевев, с копьями в руках помчались по улицам, приканчивая всех, кто попадался на пути; а пешие испанцы тоже не дремали, пустили в ход свои мечи и убивали кого могли, а так как для участия во встрече нового Гуамикины, которая оказалась столь трагической для индейцев, прибыло бесчисленное множество людей из разных мест, то число жертв этой жестокой расправы – истребленных мужчин, женщин и невинных детей – было огромным; и случалось, что некоторые испанцы, либо из жалости, либо из жадности хотели спасти некоторых детей или подростков от смерти и сажали их на лошадь позади себя, но другие испанцы настигали их и пронзали копьями [детей и подростков]. Другие при виде мальчика, лежащего на земле, даже если его кто-нибудь держал за руки, подбегали и отрубали ему мечом ноги; а королеву и властительницу Анакаону, чтобы оказать ей честь, повесили”. До того, как повесить красавицу Анакаону, конкистадоры заставили ее, связанную и беспомощную, в течение трех месяцев смотреть как сжигают и убивают ее людей. Августин де Сарате в труде “История открытия и завоевания Перу” рассказывает: “…На следующий день [16 ноября 1532] года утром губернатор [Франсиско Писарро] приказал, чтобы отряд в 60 всадников разделился на три части и в трех различных местах эти люди укрылись бы в засадах, и поручил он командовать ими капитанам [Эрнандо] де Сото и [Себастьяну] Белалькасару. Сам же он с Эрнандо Писарро, Хуаном и Гонсало Писарро, со всей пехотой и артиллерией [(по разным данным войско Франсиско Писарро в это время состояло из: 62-67 кавалеристов, 106-110 пехотинцев, из них 23 аркебузника, двух или более орудий и множества союзников-индейцев)] укрылся в другом месте и повелел, что без его разрешения или до того, как прогремит пушечный залп, никто не смел бы пошевелиться. Атауальпа провел день, отдавая своим военачальникам распоряжения, как и с какой стороны они должны будут ворваться в лагерь, и приказал одному из них по имени Руминьяуи [(Ruminahui, на кечуа – Руминьяви, “что означает каменный глаз, потому что у него на одном глазу было бельмо”)] с пятью тысячами индейцев сесть в засаде, как раз против того места, откуда должны были войти в лагерь христиане. Руминьяуи надлежало следить за тылом испанцев и перебить их всех до одного в те минуты, когда они бросятся прочь из лагеря. Атауальпа шел к месту нового лагеря очень медленно, покрывая расстояние в одну малую легуа за 4 часа. Он прибыл в паланкине, который несли на своих плечах вожди. Впереди его шло 300 индейцев, которые расчищали дорогу, убирая с нее не только камни, но даже мелкие соломинки, а за Атауальпой явились на носилках и в гамаках прочие касики и вожди, и считали они все, что христиан так мало, что легко их будет взять голыми руками. И так думали они потому, что один индейский губернатор сообщил, что испанцы немногочисленны и так слабы и неповоротливы, что не могут ходить на собственных ногах, и поэтому ездят они верхом на больших овцах и овец этих называют конями [(у индейцев тогда не было слова, обозначающего лошадь, – “огромное животное”, которое они сравнивали с ламой – южноамериканской “овцой” (“бараном”); также индейцы сообщали, что ноги этих “огромных животных из серебра”, вероятно, их ввело в заблуждение то, что лошади были подкованы. Одетые в доспехи и вооруженные испанцы, конечно же уступали в “поворотливости” индейцам, но благодаря тем же доспехам и оружию превосходили их в бою)]. И убежденный во всем этом вступил Атауальпа в ограду, что окружала лагерь Кахамарка. И увидел [Атауальпа], что испанцев мало и что все они пешие (всадники были спрятаны в засаде), и решил, что не осмеливаются они появиться перед ним и что не ожидали они его прибытия. И, приподнявшись на носилках, сказал он своим людям: “Они будут нашими пленниками”. И ответили все утвердительно. А затем подошел к нему епископ фрай Внесите де Вальверде,с молитвенником в руках и рассказал ему, как Бог в троичном естестве своем сотворил небо и землю и все, что на земле есть, и сделал Адама, который был первым человеком на земле, и из бока Адама извлек супругу его Еву, и что от четы этой все мы ведем свой род, и что из-за непослушания наших первых прародителей все мы впали в грех, и не было дано нам счастья лицезреть Бога и подняться к небесам до тех пор, пока Христос, искупитель наш, не появился на свет, рожденный Девой, дабы спасти нас. Именно для этого принял он смерть и муки. И что после воскрес Он во славе и пребывал некоторое время на земле, а затем вознесся на небо, оставив в мире вместо себя Сан Педро и его преемников, сидящих в Риме и именуемых наместниками Христа – папами. И папы разделили все земли во всем мире между государями и королями христианскими и дали этим государям право конкисты, и что одна из тех провинций была вручена Его Величеству – императору и королю дону Карлосу нашему сеньору, и Его Величество направил в эти места губернатором дона Франсиско Писарро, дабы поставить его, Атауальпу, в известность обо всем том, что выше говорилось, и что если пожелает он, Атауальпа, принять святую веру крещением и подчиниться губернатору, то есть поступить так, как делают все христиане, то дон Франсиско Писарро защитит и охранит его и, владея в мире и справедливости здешней землей и оберегая ее свободу, [поступит так], как обычно поступает губернатор с королями, подчинившимися ему без сопротивления. Если же поступит Атауальпа против сказанного, то пойдет на него губернатор войной жестокой, сметая огнем и мечом все живое с копьем в руке, что же касается Евангельского Закона и Христовой веры, то предоставляется Атауальпе, осведомленному об этой вере, по собственной воле приобщиться и сделать все для спасения души своей. Но если он того не пожелает, никто за отказ чинить насилий ему не будет. И выслушав это, сказал Атауальпа, что земли здешние и все, что на них имеется, приобрел его отец и его деды, которые оставили их его брату инке Уаскару, но так как он победил Уаскара и заточил его в темницу, то ныне владеет ими сам и считает своими. И сказал он далее, что не знает, как это Сан Педро мог кому-бы то ни было его земли дать, и что если даже и дал бы их Сан Педро, то он, Атауальпа, о том и ведать не ведал и ведать не желает. А что Иисуса Христа, сотворившего небо, и людей, и все сущее, он не знает, а известно ему, что все сотворено солнцем, и солнце почитают здесь как бога, а землю как мать, и – свои уаки [(святыни)], и что родоначальником людей был Пагакама [(на кечуа – Пача-камак)]. О Кастилии же он не знает ничего и не видел ее никогда. И спросил он епископа, каким образом сможет он убедиться в том, что все, что ему говорилось, – истинно. Тогда епископ сказал, что в книге, которую он держит в руках, заключена истина эта, ибо видит он перед собой писание Бога. И Атауальпа попросил у него эту книгу, повертел ее, перелистал страницы и сказал, что эта книга не говорит и не произносит никаких слов, и швырнул ее прочь. И повернулся епископ к испанцам и воскликнул: “На них, на них!” А губернатор, понимая, что если индейцы бросятся в бой первыми, то они легко разгромят испанское войско, кинулся вперед и приказал Эрнандо Писарро исполнить все, что заранее было условлено, и затем велел артиллерии дать залп, и в этот момент устремились в лагерь с трех сторон всадники, а губернатор с пехотой ринулся к тому месту, где находился Атауальпа. Но сгрудились индейцы вокруг носилок и оказали жестокое сопротивление, и было их так много, что на место одного павшего сразу вставало несколько воинов. И губернатор, видя, что малейшее промедление будет гибельным, ибо, хотя и убивали испанцы многих индейцев, но редели их собственные ряды, в яростном порыве устремился к носилкам, схватил Атауальпу за волосы (а были они у него весьма длинными), рванул его к себе и вытащил вон из носилок. В это время христиане нанесли столько ударов по носилкам (ибо носилки были золотые), что ранили губернатора в руку, но губернатор свалил Атауальпу на землю и связал его. Индейцы узрели своего сеньора поверженным и связанным как раз тогда, когда с разных сторон набросились на них всадники, которых они так боялись, и повернулись они вспять и бросились бежать, не используя своего оружия, и так стремителен был их бег, что сбивали они друг друга с ног. И такое количество людей кинулось к ограде, окружавшей поле битвы, что проломили они стену, стремясь из этой ограда выйти. И всадники преследовали бегущих, покуда ночная тьма не вынудила их возвратиться. А Руминьяуи, услышав грохот пушек и увидя, как один христианин сбросил со сторожевой вышки того индейца, который должен был ему дать знак для вмешательства в битву, решил, что испанцы победили, и со всеми своими людьми бросился бежать и бежал без остановки до самой провинции Кито, от поля битвы отстоявшей на 250 легуа”.

 

2 Куаупопока (Cuauhpopoca) [Куаупопокацин (Cuauahpopocatzin)] – более правильное, согласно Ороско-и-Берре – Куаупопока (Cuauhpopoca) и Фернандо де Альбе Иштлильшочитлю – Куаупопокацин (Cuauhpopocatzin); у Берналя Диаса – Кецальпопока (Quetzalpopoca). Кортес называет во втором письме-реляции, предводителя гарнизона Наутлы – Куальпопокой (Cualpopoca), а в “Анналах Куаутитлана” он назван Коатльпопокой (Coatlpopoca).

 

3 Коате и другого Куиавит – так и у Берналя Диаса – Коате (Coate) и Куиавит (Quiavit). Все эти мешикские военачальники держались весьма мужественно. Они сказали, что убили испанцев, но отрицали причастность к этому Мотекусомы II. А Куаупопока на вопрос, является ли он вассалом Мотекусомы II, гордо ответил: “Разве есть другой государь, вассалом которого я мог бы быть?” Конкистадоры приговорили их к тому, что сперва их пронзят стрелами (это сделали тлашкальцы), а затем их сожгут заживо; для костров на площадь из близлежащих мешикских арсеналов было принесено все оружие.

 

4 Берналь Диас вновь забывает упомянуть многие тысячи союзников-индейцев.

 

К главе “ПОСТРОЙКА МАЛОЙ ФЛОТИЛИИ”

 

1 См. стр. 89, глава “ПОХОД В ТЛАШКАЛУ”.

 

2 Мешикское озеро – озеро Тескоко.

 

3 Totoloque – тотолоке, азартная игра, наподобие игры в кости; была у мешиков и другая азартная игра – патольи (patolli), в нее играли на специально размеченном поле сухими окрашенными бобами.

 

4 Tonatio – см. прим. 2 к главе “ЗАПАДНЯ В ЧОЛУЛЕ”.

 

5 Бастонада (bastonada – палочный удар) – наказание палочными ударами, или розгами, или плетьми по спине и пяткам.

 

6 Большинство испанских авторов, современников конкисты, утверждают, что главным врагом конкистадоров был Уицилопочтли, отождествляя его с дьяволом.

 

7 Согласно сообщению Антонио де Эрреры-и-Тордесильяса Мотекусома II охотился на кроликов и птиц с особым оружием – духовой трубкой, выдувая небольшие шарики, а на оленей – с луком и стрелами, другую же дичь загонщики гнали в большие сети. На большой охоте бывало занято 3000 человек.

 

К главе “НЕУДАЧНЫЙ ЗАГОВОР. ПРИСЯГА МЕШИКО”

 

1 Матлацинко (Matlatzinco) – более правильное; у Берналя Диаса – Маталцинго (Mataltzingo). Этот подчиненный Мотекусоме II вождь правил и городом Тула (Tula) – древней столицей государства тольтеков, которую отождествляют с легендарным городом индейцев-науа – Толлан (или Тольян, Tollan).

 

2 Согласно Франсиско Лопесу де Гомаре Какамацин на приглашение прибыть в Мешико ответил, что если он и придет, то лишь для того, чтобы освободить город и его повелителя от рабского ига, а придет он не с пустыми руками, а с копьем, и прогонит наглых чужеземцев, опозоривших его родину. Франсиско Хавьер Клавихеро сообщает, что когда Кортес, узнав о намерении Какамацина бороться против конкистадоров, направил к нему посланцев, напоминая ему о дружбе, тот ответил, что не может “считать друзьями тех, кто отнял у него честь, угнетает его родину и оскорбляет его религию”.

 

3 под именем – дон Карлос – младший брат Какамацина, Куикуицкацин (Cuicuitzcatzin), назван дон Карлосом при крещении; он недолго правил и был убит другим своим братом Коанакочцином.

 

4 Сеньор Истапалапана – Куитлауак – не был племянником Мотекусомы II, он был его братом.

 

5 См. стр. 155 в этой же главе.

 

6 Лакуна в тексте оригинала Берналя Диаса, месяц – скорее всего декабрь.

 

7 Сцена “добровольной” передачи власти Мотекусомой II конкистадорам – вероятнее всего инсценировка Кортеса (у него был опыт в таких делах), а возможно сочинена им во втором письме-реляции Карлу V для обоснования всех последующих действий испанцев: “По прошествии нескольких дней после пленения этого Какамацина, упомянутым Мотекусомой были призваны и собраны все сеньоры близлежащих городов и земель, и, когда они собрались, он послал сказать мне, чтобы я пришел туда, и, вслзд за моим прибытием, он заявил им следующее: “Братья и друзья мои, вам известно, что уже много времени прошло, как вы, ваши отцы и деды стали подданными и вассалами моих предков и моими, и всегда вы видели от них и от меня хорошее и честное обращение, а вы также всегда исполняли все, что обязаны делать хорошие и преданные вассалы для своих природных сеньоров; и также я уверен, что вы знаете от ваших предков, сохранивших память о том, что мои предки не являются коренными жителями этой земли, и что они пришли сюда из очень далекой страны, а привел их один сеньор, который здесь их покинул, и вассалами которого были все. Когда он вернулся, прошло много времени, и он нашел наших дедов расселившихся и обосновавшихся на этой земле, женатых на женщинах этой земли и имеющих множество детей, так что они не захотели последовать за ним, не почитая его сеньором этой земли, и он ушел, а перед уходом сказал, что когда-нибудь вернется или пришлет кого-нибудь с такой силой, которая заставит нас служить ему. И вы хорошо знаете также, что мы всегда ждали этого, и согласно тому, что этот капитан [(Кортес)] нам сообщил о том короле и сеньоре, который сюда его прислал, и судя по стороне света, откуда он, по его словам, прибыл, я убежден, и вы должны со мной согласиться, что это и есть тот сеньор, которого мы ожидали; это подтверждается и тем, что и о нас там известно; поскольку наши предки не исполнили свои обязанности перед своим сеньором, то это предстоит исполнить нам и возблагодарить наших богов, поскольку в наши времена случилось то, что столь долго ожидалось. Теперь же очень прошу всех и объявляю – как до сих пор вы признавали меня своим сеньором и подчинялись мне, так с этих пор впредь вы должны повиноваться этому великому королю, так как он ваш природный сеньор, а пока вместо него вы повинуйтесь этому его капитану; и всю дань, что платили вы мне, и услуги, что оказывали мне до сего дня, платите и делайте ему, поскольку я сам должен платить дань и исполнять все, что он мне прикажет; исполнив это, вы не только выполните свои обязанности, но и доставите мне большую радость”. Когда он все это говорил, он плакал, издавая горькие рыдания и вздохи, как человек, не могущий сдержаться, и так же все эти сеньоры, которые его слушали, заплакали так, что долгое время не могли отвечать. И я свидетельствую, Ваше Священное Величество, что не было ни одного среди испанцев, который бы не чувствовал к нему большой жалости”. Следует помнить, что конкистадоры держали в заложниках всю семью Мотекусомы II, которую он очень любил (особенно сына Чимальпопоку), и то, что испанцы были изощренными мастерами пыток, будучи из той страны, где свирепствовала инквизиция римско-католической церкви, где людей заставляли говорить еще более несуразные вещи. Кортес после этой “передачи власти” уже занялся государственными делами – управлением индейцами на “законных” основаниях, он сообщает во втором письме-реляции Карлу: “…Я занимался всеми этими делами к большому удовольствию Мотекусомы и народов этих провинций, которые все это время подтверждали признание Вашего Величества своим законным монархом и весьма охотно выполняли все то, что я им поручал от Вашего королевского имени”.

 

К главе “ЗОЛОТО”

 

1 Сакатула (Zacatula) – провинция на побережье Тихого океана; Кортес во втором письме-реляции Карлу V называет ее Кусула (Cuzula).

 

2 Туштепек (Tuxtepec) – более правильное; у Берналя Диаса – Тустепек (Tustepeque).

 

3 Чинантла (Chinantla) – город-государство (провинция), правитель и население которого постоянно оказывали всемерную поддержку Кортесу. Сапотекас (Zapotecas) – поселение сапотеков в провинции Оашака (о сапотеках см. прим. 1 к главе “РАЗДАЧА ПРОВИНЦИЙ И ЭНКОМЬЕНД).

 

4 См. стр. 76-77 в главе “ВНУТРЕННИЕ РАСПРИ. УНИЧТОЖЕНИЕ ФЛОТА”.

 

5 Очевидно, это был кто-то из многочисленного рода Писарро, родственного Кортесу, кто-то из младших братьев впоследствии знаменитого Франсиско Писарро (Francisco Pizarro; между 1470 г. и 1475г. – 1541 г., конкистадор, участник похода Алонсо де Охеды в Новую Андалусию (1509 г.); участник завоевания территории Панамы (1510 г.) и походов Васко Нуньеса де Бальбоа (1513 г.); во главе отряда конкистадоров в 1524 г. отправился на поиски Эльдорадо (в Перу), но из-за сопротивления индейцев вернулся в Панаму; в 1527 г. ступил на побережье Гуаякильского залива, в 1528 г. прибыл в Испанию, был назначен генерал-капитаном и аделантадо Перу; в 1531 г. начал завоевательный поход и в 1532 г. вторгся в земли Тауантинсуйу, пленил верховного правителя инков – Атауальпу, позднее казненного по его приказу; упрочив власть Испании над землями инков, сделал Перу базой для расширения испанских владений, начал завоевание территорий совр. Эквадора, Перу, Боливии, части Аргентины и Чили (походы Себастьяна де Белалькасара и Диего де Альмагро); основал города Лима и Трухильо (1535 г.); подавил восстание индейцев (1535-1537 гг.); в 1537 г. между ним и его братьями с одной стороны и Альмагро – с другой началась борьба за власть, Альмагро был казнен, но потом Франсиско Писарро был убит 26 июня 1541 г. в своем доме сыном Альмагро – Диего де Альмагро (младшим)). В 1519г. Франсиско Писарро было 44-49 лет.

 

6 Относительно карт мешиков сам Эрнан Кортес сообщает в письме-реляции Карлу V следующее: “…я спросил упомянутого Мотекусому, есть ли здесь устье реки или небольшая бухта, куда могли бы безопасно заходить корабли. Он ответил, что не знает, но даст мне рисунок побережья со всеми реками и бухтами… И на следующий день он передал мне кусок местной бумаги с изображением всего берега: на нем сразу же бросалось в глаза устье одной реки, казавшееся шире, чем другие”.

 

7 Точель (Tochel) – этого касика провинции Коацакоалькос Кортес во втором письме-реляции Карлу V называет Тучинтекла (Tuchintecla).

 

8 Малинальтепек (Malinaltepec) – поселение в провинции Оаxака.

 

9 В начале XVI века 38 провинций (около 370 городов-государств) платили дань мешикам. За исправным поступлением дани от покоренных городов-государств (за точным ее количеством и своевременной отправкой – раз в полгода или каждые 80 либо 20 дней) следили специальные мешикские наместники – петакалькатль (petacalcatl), находившиеся с гарнизонами мешиков либо в главных городах покоренных земель либо в крепостях. А сбором дани занимались мешикские сборщики налогов – кальпишки (calpixqui), столь ненавидимые покоренными индейцами (конкистадоры впервые встретили кальпишки на землях тотонаков, о чем рассказывает Берналь Диас, см. стр. 70-71 в главе “ПЕРВЫЕ ПОДДАННЫЕ”). Множество писарей тщательно фиксировали как отправку, так и поступление всей дани, а также все повинности и их исполнение. Объем дани, поступающей ежегодно в Мешико от 38 подчиненных провинций (около 370 городов-государств), колоссален. Так, они каждый год поставляли, согласно “Кодексу Мендосы” (II часть), помимо всего прочего: маиса (кукурузы) – 280 000 фанег (fanega – мера сыпучих тел, 1 фанега = 55,5 л); фасоли – 210 000 фанег; чии (chia, от науа chian – культурный злак) – 210 000 фанег; какао-бобов – 2 520 мешков; соли – 12 000 голов; красного перца – 3 200 мешков; октли (вина из агавы) – 4 800 кувшинов; меда – 3 400 кувшинов; сигар из табака – 72 000 связок; дров – 10 800 поклаж; бревен – 10 800 штук; досок – 21 600 штук; бамбуковых шестов – 36 000 вязанок; расписных сосудов (из тыкв) – 55 200 штук; спальных циновок – 24 000 штук; извести – 38 400 поклаж; хлопка – 9 600 тюков; птичьих перьев для украшений – 65 760 свертков; доспехов хлопчатобумажных для воинов – 1 200 комплектов; доспехов хлопчатобумажных для военачальников, украшенный ценнейшим пером – 130 комплектов; бумаги из агавы – 96 000 пачек; очищенного копала – 7 200 маленьких корзин; мячей из каучука (для обрядовых игр) – 32 000 штук; особо нежного пера (для религиозных обрядов) – 40 мешков; золотых дисков – 60 штук; серебрянных дисков – 60 штук и др. Один из основных поставщиков-данников золота город-государство Койолапан (в Оашаке) выплачивал мешикам: золотых дисков толщиной в палец и величиной с блюдо – 20 штук; цветных хлопчатобумажных накидок – 16 000 штук; простых хлопчатобумажных накидок -32 000 штук; кошенили (кошенильного красителя) – 20 мешков; зерен маиса – 2 амбара (1 амбар = примерно 186,043 т); фасоли – 1 амбар; чии – 1 амбар. А вот перечень дани, которую платила мешикам одна из провинций: толченого шоколада – 20 амбаров; доспехов особой выделки – 40 комплектов; хлопчатобумажных простых накидок – 96 000 штук; накидок с богатой отделкой – 16 000 штук; доспехов с дорогими перьями – 5 комплектов; доспехов простых – 60 комплектов; семян подсолнечника – 1 амбар; фасоли – 1 амбар; маиса – 4 амбара; чии – 1 амбар; бумаги из агавы – 8 000 пачек; соли – 2 000 голов; неочищенного копала – 8 000 комов; очищенного копала -400 маленьких корзин, медных топоров – 100 штук; красного перца – 80 мешков; хикар (маленьких сосудов из бирюзы, из которых пьют шоколад) – 800 штук; извести – 4 000 поклаж; золотого отборного песка – 20 мешков; золотая диадема определенной формы… Следует сказать, что только одним маисом, поступающим от данников за один год, можно было кормить все 300 000 жителей Мешико два года. Помимо дани, подвластные мешикам индейцы должны были выполнять и другие повинности: строить им крепости, дороги, мосты и др., давать носильщиков для переноса грузов, а самое тяжелое – отдавать мешикам определенное число своих юношей и девушек (обычно самых красивых и здоровых).

 

10 Казначей Гонсало Мехия и контадор Алонсо де Авила были назначены самими конкистадорами. Асьенда Его Величества – Реал Асьенда (Real Hacienda) – королевское казначейство, в его веденьи были финансы и имущество испанской короны.

 

11 Арроба (arroba) – мера массы, 1 арроба = 11,5 кг; либра (libra) – мера массы, 1 либра = 460 г; онса (опса) – мера массы. 1 онса = около 30 г.

 

12 Другие источники также говорят о присвоении Кортесом доли своих товарищей. Да и чему тут удивляться? Кортес так же обошелся и с долей (“пятиной”) Карла V (см. стр. 201 в главе “НОЧЬ ПЕЧАЛИ” и прим. 3 к ней; а также см. стр. 215-216 в главе “НОВЫЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ”), от которого скрыл и то, что еще раньше вытребовал себе у конкистадоров также пятую часть добычи.

 

13 См. стр. 282-285 в главе “КОРТЕС И ИСПАНИЯ”.

 

К главе “ГРОЗА НАДВИГАЕТСЯ”

 

1 Лакуна в тексте оригинала Берналя Диаса. Кортес в письме-реляции Карлу V утверждает, что он сам силой ворвался в главный языческий храм и выбросил из него идолов; об этом есть еще одно свидетельство – так конкистадор Андрес де Тапия сообщает: “Я утверждаю как благородный идальго и клянусь перед Богом, что маркиз [(Кортес получил позднее титул маркиза)] выглядел как сверхъестественное существо, он держал свое орудие [железную палку)] так, чтобы им было удобнее поражать идола в лицо и сбивать с него золотую маску. При этом он [(Кортес)] говорил: – Пусть Бог решит по своей милости, останемся мы в живых или умрем, а мы здесь для того, чтобы служить ему!”

 

2 Лакуна в тексте оригинала Берналя Диаса; скорее всего это был месяц декабрь. Как сообщают многие хронисты, знатнейшие мешики, военачальники и жрецы собирались на тайные советы, обсуждали планы, как отомстить конкистадорам за поругание своих божеств, главного храма и оскорбление своей религии, и эти планы обговаривались с Мотекусомой II. Антонио де Эррера-и-Тордесильяс утверждает, что сам дьявол толкал Мотекусому II на черные дела, и даже приводит их беседу. Относительно религии мешиков следует сказать, что она, в основном, являлась смесью астрологии и черной магии.

 

3 См. стр. 76 в главе “ВНУТРЕННИЕ РАСПРИ. УНИЧТОЖЕНИЕ ФЛОТА”.

 

4 Королевская Аудьенсия (Real Audiencia) – в XVI – начале XIX вв. административно-судебная коллегия в испанских колониях; они обладали консультативными функциями (состояли из президента и от 3 до 15 членов, а также советников, аудиторов и др.); земли, находившиеся под юрисдикцией каждой Королевской Аудьенсии, составляли определенную территорию. Назовем те, что были основаны в XVI веке. Самой первой была Королевская Аудьенсия на Санто Доминго (Эспаньоле, Гаити; основана 5 октября 1511 г., находилась в городе Санто Доминго, в составе 4 монахов Ордена Святого Иеронима, основанного в XIV веке в честь Иеронима Блаженного (IV-V вв.), и приданного им советника, возглавлял ее адмирал Диего Колон (сын Христофора Колумба) пока был губернатором этого острова (с 1509 по 1515 г. и с 1520 по 1523 г.). После нее – Королевская Аудьенсия в Мехико (основана 29 ноября 1527 г., находилась в городе Мехико), Королевская Аудьенсия Гватемалы (основана 3 сентября 1543 г., находилась в городе Грасиас а Дьос, с 1550 г. – в городе Сантьяго де лос Кабальерос де Гватемала), Королевская Аудьенсия Гуадалахары (основана 13 февраля 1548 г., находилась в городе Гуадалахара), Королевская Аудьенсия на Филипинах (основана 5 мая 1583 г., находилась в городе Манила).

 

5 Маловероятно, что эти три дезертира знали мешикский язык; еще больше вызывает сомнений, что тотонаки, восставшие против мешиков, приведенные Кортесом в подданство испанской короне, получали повеления Мотекусомы II и выполняли их. Скорее всего, Мотекусома II лишь получил известие о прибытии Нарваэса, а все эти обвинения в его адрес являются попыткой очернить Мотекусому II и оправдать свои действия.

 

К главе “НАРВАЭС ПРОТИВ КОРТЕСА”

 

1 См. стр. 171-172 (глава “ГРОЗА НАДВИГАЕТСЯ”).

 

2 См. стр. 39 и ел. (глава “СНАРЯЖЕНИЕ КОРТЕСА”).

 

3 Берналь Диас забывает упомянуть несколько тысяч воинов индейцев-союзников из Тлашкалы, Уэшоцинко и других поселений.

 

4 Отоми (otomi) – индейская народность, ее язык принадлежит к отомангским языкам; один из самых древних народов Мексики; в начале XVI века вместе с родственными племенами: паме, масауа и др. занимали обширную область к северу от долины Мешико; оказали упорное сопротивление испанским конкистадорам.

 

5 …поселений Танпаникита и Митлангита – поселения с такими названиями в этом районе (в штате Веракрус, совр. Мексика) не известны; согласно мнению Ороско-и-Берры поселением Танпаникита (Tanpaniquitti) могло быть поселение Тепасакалько (Tepazacualco), представленное на уже упоминавшейся карте Альваро Патиньо; а поселением Митлангита (Mitlanguita) могло быть поселение Миктланкаутла (Mictlanquauhtla), ныне не существующее.

 

6 Поселение Панганекита (Panganequita). Гонсало Фернандес де Овьедо-и-Вальдес сообщает, что Кортес, отпустив делегацию Нарваэса. послал с ней любезное письмо, в котором предлагал Нарваэсу мир и дружбу. “Не следует, – писал Кортес. – показывать варварам, что испанцы враждуют между собой, это укрепляет и без того уже бунтарский дух мешиков и погубит все, достигнутое нами с таким трудом. Вооруженная стычка между испанцами повредит обеим сторонам и даже победителю в конце концов принесет поражение. Лишь единодушие и сотрудничество принесут успех”.

 

К главе “ПОБЕДА НАД НАРВАЭСОМ”

 

1 …в день праздника Духа Святого – переходящий праздник Духа Святого (Espiritu Santo), празднуемый римско-католической церковью в четверг на 40-й день с начала Пасхи (8 апреля 1520 г. по старому стилю, а по новому – 18 апреля 1520 г.). В 1520 году праздник Духа Святого – 17 мая (по ст. ст., а по н. ст. – 27 мая 1520 г.).

 

2 О них говорится в главе “СНАРЯЖЕНИЕ КОРТЕСА”, стр. 39 и далее.

 

3 Здесь Бериаль Диас, как уже говорилось, по общей традиции испанских авторов “забыл” упомянуть союзных конкистадорам индейцев.

 

4 Алонсо Гарсия “Каретник” (Alonso Garcia Carretеro) – ранее (на стр. 171 в главе “ГРОЗА НАДВИГАЕТСЯ”) Берналь Диас назвал его Алонсо Эрнандес “Каретник” (Alonso Hernandez Carretew), очевидно, это одно и то же лицо.

 

5 Сервантес “Сумасшедший” (он же Сервантес “Остряк” на стр. 171 в главе “ГРОЗА НАДВИГАЕТСЯ”) – о нем как о шуте Берналь Диас говорит на стр. 40 в главе “СНАРЯЖЕНИЕ КОРТЕСА”.

 

6 Об этом есть и другая информация – в индейской рукописи “Лиенсо де Тлашкала” (см. иллюстрацию на стр. 180 в начале главы “ПОБЕДА НАД НАРВАЭСОМ” с рисунка из этой рукописи), там изображено, что люди Нарваэса встречают Кортеса вполне дружелюбно, только один из них представлен пораженным всадником, похожим на Кортеса. Сам же Нарваэс изображен беспомощным, без оружия, в храмовом дворе, н на его руки надевает кандалы человек, похожий на Гонсало де Сандоваля. И судя по этому рисунку, не было никакого боя; место, где это произошло, подписано Уицилапан.

 

7 Дага (daga) – старинный короткий меч (вид кинжала), обычно с широким клинком, употреблялась как парное (к мечу) оружие для левой руки.

 

8 Очевидно, что это ошибочное мнение взято из средневековых романов об Александре Македонском, очень популярных в то время, в которых образ этого завоевателя был сильно идеализирован.

 

9 Об этом см. стр. 264-265 в главе “ПОСЛЕ ПОБЕДЫ”.

 

К главе “ВОССТАНИЕ И БОИ В МЕШИКО”

 

1 Эрнан Кортес во втором письме-реляции (от 30 октября 1520 г.) императору Карлу V сообщает: “Мой посланец вернулся оттуда [(из Мешико)] через двенадцать дней и принес мне письма от алькальда [Педро де Альварадо], оставленного там, в которых он мне сообщал, что индейцы атаковали крепость [(дворцовый комплекс Ашаякатля)] со всех сторон, подожгли ее во многих местах и сделали подкопы, и что испанцы там находятся в большой опасности и были бы уже все перебиты, если бы упомянутый Мотекусома не приказал прекратить сражение; и еще, что они все равно окружены, поскольку хотя индейцы не атакуют, но и никто из них и на два шага не отошел от крепости. И что за время этой осады они израсходовали большую часть продовольствия, оставленного мной, и что были сожжены те четыре бригантины, которые я там построил, и что они находятся в крайне тяжелом положении, и просят, ради любви к Богу, быстрей, как только можно, оказать им помощь”.

 

2 Вот несколько сообщений современников конкисты об этих событиях. Бернардино де Саагун во “Всеобщей истории Новой Испании” сообщает: “(Книга XII, глава XIX, версия текста на языке науа) Тут сообщается, как испанцы расправились с мешиками, справляющими праздник Уицилопочтпи. И это произошло неожиданно и в отсутствии их предводителя [Кортеса], в то время отбывшего на побережье из-за прибытия Панфило де Нарваэса. Затем ходатайствовали мешики о празднике Уицилопочтли [(Праздник Тошкатль, проходивший ежегодно в конце мая – один из самых значительных праздников у мешиков)]. И испанец [Педро де Альварадо] захотел увидеть праздник, хотел удивляться и смотреть, каким образом его празднуют. Затем, согласно порядку Мотекусомы, некоторые мешики подошли к дому Вождя [(casa del Jefe)] и передали эту просьбу. И когда получено было разрешение оттуда, где был заключен Мотекусома, тотчас женщины, постившиеся в течении года, начали молоть семена мака, а делалось это в патио [(внутреннем дворе)] Храма. И вышли многие испанцы со своим оружием. Они приготовились, они готовы к бою. Они идут все вместе и останавливаются все вместе, обходят [(стену главной храмовой площади Мешико)], двигаясь друг за другом, двигаются туда, где мололи. А поскольку их увидели, они расположились у большого Королевского Дворца [(нового дворцового комплекса Мотекусомы II)], так как поняли, что уже в это время может распространиться слух, что они задумали убийство людей, выходящих [с праздника] мужчин. А перед наступлением праздника Тошкатль, вечером, приготовили статую в виде человека, фигуру Уицилопочтли в человеческом облике, во всем похожую на человека. Эту человеческую фигуру сделали из смолотого зерна, смешанного со смолотыми семенами мака, уложив это на каркас из прутьев, скрепленных – проколотых острыми концами шипов, чтобы держались крепче. Когда уже была вылеплена эта фигура, ее украсили перьями, сделали лицо, присущее ему [(Уицилопочтли)], раскрасили как положено полосами поперек лица, около носа и раскрасили вокруг глаз. Покрыли его уши мозаикой из бирюзы в форме змей, и с его ушей с бирюзой свисало по кольцу с шипами. Из золота были пальцы его стопы, так искусно сделанные, как настоящие пальцы стопы. Носовой знак отличия ему сделали из золота со вставленными драгоценными камнями, он был в виде золотой стрелы с инкрустированным драгоценными камнями оперением; также и носовое кольцо висело в его носу, оно было с поперечными полосами и шипами. Изготовив это лицо с полосами поперек него синего цвета и желтого цвета, на его голову поместили магический убор из перьев колибри. Затем также поместили так называемый anecuyotl из перьев в форде цилиндра, но сделав часть верхушки заостренной в виде конуса. Потом приладили к его шее украшение из желтых перьев попугаев; концы перьев свисали уступами, подобно прядям волос на голове мальчиков. И кроме того – накидку в виде листьев крапивы, выкрашенную в черный цвет, на ней было пять пучков хвостовых орлиных перьев. Он был укрыт накидкой до пят, на ней бали изображения черепов и костей. А [спереди] верху виднелась безрукавка, и на ней были изображены оторванные части человеческих тел: там были изображены черепа, уши, сердца, внутренности, торсы, руки, ноги. Его maxtlе [(набедренная повязка маштлатль – maxtlatl)], весьма богато украшенная, была тоже с изображениями оторванных частей тел, ширина ее была одна куарта [(cuarta — пядь, мера длины = 21 см)], а длина – двадцать, она была с бахромой из бумаги, то есть из местной бумаги [(аматль – amatl, из агавы)], окрашенной вертикальными полосами светло-синего цвета. За спиной его было расположено, как ноша, знамя цвета крови. Это знамя цвета крови было из местной бумаги. Оно было красным, как кровь. Он держал кремневый жертвенный нож, который был сделан из бумаги, и местами был также красным, как кровь. Он держал щит, сделанный из тростника, сплетенный из тростника; в четырех местах украшенный пучками хвостовых орлиных перьев, украшенный этими хвостовыми перьями; это называлось “tehuehuelli”. И привесь щита также была окрашена цветом крови, как и знамя за спиной. И было четыре соединенных стрелы за щитом. Лента в виде браслета была на каждой его руке, ленты из шкуры койота, и с них свисали нарезанные кусочки бумаги. После тоге, как начался рассвет праздничного дня, очень рано утром, открыли лицо [идола Уицилопочтли] те, кто дал обет совершить это. Они расположились цепочкой перед идолом и начали воздавать хвалу… И вот уже вознесли его, поставили на пирамиду. И все мужчины, все молодые воины радостно готовились провести праздник… И когда все собрались, праздник начался, и открылся он пением и танцем змеи… И те, кто постился одну двадцатидневку, и те, кто постился год, двигались во главе процессии… те, кто постился год, были особенно уважаемы и получали почетный и особенный титул “братья Уицилопочтли”… (Глава XX)… между тем мешики радостно празднуют, они уже танцуют, уже поют, уже одна песня следует за другой, и песни сменяют друг друга как волны, и в этот самый момент испанцы решили убить этих людей. Они были здесь рядом, все со своим вооружением. Они перекрывают все входы и выходы: Ворота Орлов, и у маленького дворца, и у Акатльийакапана [(“Участок ристалищ с тростниковыми копьями”)], у Тескакоака [(“Зеркал Змеи”)]. И после того, как они перекрыли все входы, заняв их, уже никто не мог покинуть [главную храмовую площадь]. Сделав это, они тут же вступают в Священное Патио [(Patio Sagrado – главную храмовую площадь Мешико)] для убийства людей. Идут пешком, несут свои деревянные щиты, а некоторые из металла, и свои мечи. Они тут же окружают тех, кто танцует, бросаются к месту, где бьют в атабали [(небольшие барабаны)], накидываются с мечами на того, кто играл на них, и отрубают ему обе руки, тут же обезглавливают его, и далеко откатывается его голова. И в этот момент все [конкистадоры] начинают колоть и рубить людей. Они отрубают им руки и головы, пронзают мечами, копьями всякого, кто попадается им на пути, рассекая одним головы, других раня в руки, плечи, животы и во всякие другие места; они учиняют невиданную резню. Некоторые мешики пытаются спастись бегством, но у выходов их ранят и убивают. Другие стараются взобраться на стены, но не могут спастись; иные прячутся в храмовые постройки. Некоторые прячутся на земле, среди убитых и притворяются мертвыми, дабы избежать страшной участи. Те, кто притворился мертвым, спаслись, а если кто шевелился или вставал на ноги, его тут же закалывали. И кровь воинов-мешиков лилась ручьями, текла повсюду, как вода во время сильного дождя, образуя лужи; и тошнотворный запах крови и распоротых внутренностей стоял в воздухе. А испанцы рыскали по [храмовым] постройкам, своим оружием протыкая занавеси, если им казалось, что там кто-либо скрывается, и если находили, то убивали. И когда они обыскивали постройки, они одновременно и грабили. И когда это произошло, раздался клич: “Военачальники, мешики… поспешите сюда! Идите со всем вооружением: своими воинскими знаками, щитами, копьями! Скорее бегите сюда, мертвыми лежат наши военачальники, мертвыми лежат наши воины!.. Они умерщвлены, о военачальники мешиков”. После этого послышался шум, поднялись крики, кричали люди, ударяли себя по губам. И тут же собрались все военачальники, вызвали воинов, которые прибыли со своими копьями, со своими щитами. После этого началась битва, они метали свои дротики, стрелы и еще метательные копья и гарпуны, которыми охотятся на птиц, свои неистовые дротики и быстрые копья, которые как желтый тростниковый покров над испанцами находились… (Глава XXI)… Загнав испанцев в королевские постройки [(дворцовый комплекс Ашаякатля)], они сражались с ними на протяжении 7 дней и держали в осаде в течение 23 дней. За эти дни были расширены и углублены каналы, стены которых стали более отвесными; повсюду переправа через каналы затруднилась… На улицах возводились баррикады… и повсюду проходить по городу стало труднее…” А вот что сообщает Диего Дуран в “Истории индейцев Новой Испании и островов у материка”: “Когда наступил упомянутый праздник, индейцы, не подозревая ничего плохого, явились ублажить своего бога [Уицилопочтли] и показать величие Мешико… Там собралось для хороводов и танцев 8 000 или 10 000 знатных мужей, все люди известные и благородной крови… Тогда Педро де Альварадо приказал поставить к четырем входам во двор [(главную храмовую площадь Мешико)] 40 солдат, по 10 к каждому входу, чтобы через ворота никто не мог выйти, и приказал 10 другим подойти к тем [мешикам], которые били в атабали, туда, где как ему казалось, находились наиболее знатные персоны, и убить бивших в атабали, а затем и всех остальных. И эти “апостолы святой веры” или, лучше сказать “последователи дьявола”, не медля ни минуты, исполнили приказ. Они вошли в толпу этих несчастных, почти обнаженных, только в накидках из хлопчатобумажной ткани, не имевших в руках ничего, кроме роз и перьев, с которыми они танцевали, и перерезали всех кинжалами”. Бартоломе де Лас Касас утверждает, что конкистадоры во главе с Педро де Альварадо убили на этом празднике 2 000 мешиков. Согласно Хуану Альваресу, конкистадору, находившемуся в то время в Мешико с Педро де Адьварадо, когда последний вернулся во дворец Ашаякатля после резни, устроенной на празднике мешиков, он начал распрашивать Альварадо и получил такой ответ: “Слава Богу, мы накрыли этих мерзавцев. Они хотели на нас напасть, но мы их опередили. Среди мошенников выигрывает тот, кто ударит первым”. И последнее. О желании Альварадо захватить роскошные драгоценности мешиков – участников этого праздника, на это указывают Франсиско Лопес де Гомара, Сервантес де Саласар и другие. А в уже упоминавшемся (в прим. 1 к главе “ПЛЕНЕНИЕ МОТЕКУСОМЫ”) судебном деле Педро де Альварадо говорится: “…В то время, когда прибыли испанцы в этот город Мешико, чтобы его завоевать и пленить Мотекусому, упомянутый Педро де Альварадо присвоил и награбил большое количество золота, жемчуга, драгоценных камней, одежды, какао и украшений… и все это не стал делить с товарищами, как следовало делать по обычаю и закону войны… и забрал себе все, не дав никому ничего и не уплатив пятую часть добычи Вашему Величеству…”

 

3 … в день, Сеньора Сан Хуана … – 24 июня 1520 г. по старому стилю, а по новому – 4 июля 1520 г. (см. прим. 39 к главе “ЭКСПЕДИЦИЯ В ТАБАСКО”). Вот что рассказывает Бернардино де Саагун о возвращении Кортеса в Мешико во “Всеобщей истории Новой Испании”: “(Книга XII, глава XXII) И договорились между собой мешики, что не станут препятствовать им [(возвращающемуся в Мешико Кортесу)], а сами спрячутся, укроются так, точно смерть встала над землей. Никто не промолвил ни слова, все внимательно наблюдали за ними через щели в закрытых дверях и бойницы в стенах. И если бы испанцы видели, как много [в Мешико] собралось воинов, они догадались бы, что мешики нападут на них”. Когда Кортес вступил в дворцовый комплекс Ашаякатля, блокада продолжалась, но мешики не атаковали.

 

4 По некоторым источникам, эти башни сконструировал сам Кортес. Следует упомянуть, что до этого Кортес отличился в одной из вылазок. Так, согласно Антонио де Эррере-и-Тордесильясу, после одной из контратак, когда конкистадоры отступали в свой лагерь, Кортес увидел в одном из переулков своего друга Андреса де Дуэро, окруженного множеством мешиков. Стащенный с коня Дуэро яростно защищался латой. Не раздумывая, Кортес на своем боевом коне наскочил, разогнал мешиков, отбил у них скакуна Дуэро, подсадил своего друга в седло, и они пробились к своим. И этот поступок, по словам Эрреры, сам Кортес считал самым ярким подвигом своей жизни и очень гордился им. А вот что говорит об осаде мешиками лагеря конкистадоров Бернардино де Саагун во “Всеобщей истории Новой Испании”: “(Книга XII) И пронесся боевой клич мешиков… Камни, дротики и стрелы градом падали на головы испанцев. А испанцы отвечали выстрелами из арбалетов и залпами пушек; много народу погибло от их стрел и ядер. Арбалетчики хорошо прицеливались и метко направляли стрелы в тех, кого хотели поразить. И горестно было слышать, как пронзительно свистели их стрелы. И стрелы никогда не миновали цели, многих поразили они… И аркебузы, и пушки были направлены точно на людей и убивали их”.

 

5 Эрнан Кортес об этом эпизоде в своих письмах-реляциях Карлу V не сообщает. Кортес прекрасно знал, что взятие главного храма у мешиков и других индейских народов обозначало победу над врагом и его подчинение, поэтому и атаковал главный храм Мешико. Вот что об этом бое сообщает Бернардино де Саагун во “Всеобщей истории Новой Испании”: (Книга XII) После четырех дней боев собрались вместе самые отважные, самые искусные воины. И вот все те, кто был особо опытен в военных делах, поднялись на вершину [пирамиды главного] храма [(Мешико-Теночтитлана – бога войны Уицилопочтли)]. Они втащили туда два бревна и множество стволов дуба, который считается божьим деревом, а втащили они их затем, чтобы обрушить сверху на испанцев… Видя это испанцы сразу же стали подниматься на вершину [пирамиды главного] храма… Один за другим, один за другим. Солдаты с аркебузами шли впереди, поднимались они очень медленно, стреляя по команде из своих аркебуз. За ними шли арбалетчики, те, кто пускал стрелы; потом шли те, кто был вооружен мечами и щитами, а затем вооруженные алебардами. Тщетно оборонялись касики, сбрасывая сверху дубовые стволы на испанцев – те подставляли щиты и отбрасывали их… А достигнув вершины [пирамиды] храма, конкистадоры начали убивать людей там… Касики прыгали на опоясывающие нижние террасы [пирамиды] храма, спускались, как черные муравьи, а испанцы сбрасывали вниз всех касиков, которые взобрались туда. Все были сброшены вниз, ни одному не удалось спастись”. Взятие главного храма не дало ожидаемого результата. Кортес приказал своим сделать вылазку ночью; под покровом темноты конкистадоры подожгли около трехсот домов, расположенных около лагеря испанцев; в огне погибли сотни жителей Мешико-Теночтитлана.

 

6 Приведем и другие свидетельства о смерти Мотекусомы II. Сам Эрнан Кортес во втором письме-реляции императору Карлу V так сообщает об этом: “И упомянутый Мотекусома, который все еще находился в плену вместе с сыном и другими многими сеньорами… сказал, что хочет выйти на плоскую крышу крепости [(дворцового комплекса Ашаякатля – лагеря конкистадоров)] и поговорить с предводителями этих людей [(мешиков)], предложив им прекратить войну. Я приказал его вывести, и, выйдя на площадку, которая выступала за пределы крепости, и обратившись к людям, которые там сражались, он получил от них удар камнем по голове такой сильный, что через три дня умер”. А бывший там солдат Кортеса, впоследствии ставший монахом, Франсиско де Агиляр в “Кратком сообщении о завоевании Новой Испании” рассказывает, что некоторые индейцы, штурмовавшие дворцовый комплекс Ашаякатля, не были мешиками и не узнали Мотекусому II, прикрытого щитом, и лишь щит был немного убран, чтобы он мог обратиться к индейцам, как один круглый камень попал ему в лоб; “Мотекусома, раненый в голову… в этот вечерний час находился в своих покоях, где присутствовали и другие весьма знатные сеньоры, пленные, как и он. И всех их упомянутый Кортес с согласия своих капитанов приказал убить, не щадя никого”. Трупы убитых были выброшены за пределы дворцового комплекса Ашаякатля, где их увидели мешики и с громким плачем погребли согласно своим законам и обычаям. Диего Дуран в своей “Истории индейцев Новой Испании и островов у материка” сообщает, что Кортес заставил Мотекусому II подняться на плоскую крышу дворцового комплекса Ашаякатля и попытаться как-то успокоить мешиков, бой моментально прекратился, но мирного разговора не получилось; в адрес Мотекусомы II посыпались угрозы и ругательства, ведь был уже избран новый верховный правитель; и тут неожиданно один из индейцев сильно бросил камень, попавший Мотекусоме II в лоб; “и хотя Мотекусома был ранен, его жизнь, находилась вне опасности… Другие же говорят, что он был одновременно ранен в ногу стрелой… Когда же оставшиеся в живых испанцы бежали из Мешико [в “Ночь печали”]… пришли мешики во дворец [Ашаякатля] искать Мотекусому, чтобы наказать его, и, бродя в поисках по комнатам, нашли его мертвым с цепью на ногах и пятью ножевыми ранами в груди, и вместе с ним многих своих плененных испанцами сановников и сеньоров, и среди них Какаму [(Какамацина)], всех убитых кинжалами…” Бернардино де Саагун во “Всеобщей истории Новой Испании”, ничего не сообщая ни о разговоре на крыше, ни о ранении Мотекусомы II, повествуя со слов своих информаторов-индейцев из Тлателолько, указывает, что конкистадоры убили Мотекусому II и Ицкауцина: “(Книга XII, глава XXIII, версия текста на языке науа) Тут рассказывается, как убив Мотекусому и главного знатного из Тлателолько, испанцы принесли и бросили их тела у ворот строений, в которых они находились. 1. – Через четыре дня после того, как был оставлен храм [Уицилопочтли], испанцы пришли [из дворцового комплекса Ашаякатля] и бросили тела убитых Мотекусомы и Ицкауцина на берегу [канала] с водой в месте, называвшемся Теоайок, там было искусное изображение черепахи из камня; этот камень был очень похож на черепаху. 2. – И когда их увидели, когда узнали, что один из них – Мотекусома, а другой – Ицкауцин, то подняли на руках Мотекусому и отнесли его [к святилищу] в одно место, называвшееся Кополько. Там поместили его на дрова погребального костра, затем поднесли огонь, разожгли огонь. И вот затрещало пламя, разбрасывая искры, и взметнулось ввысь длинными языками. 3. – И тело Мотекусомы пахло горелым мясом, и сгорая, очень плохо воняло [(вероятно, он был убит несколько дней назад)]”. Фернандо де Альба Иштлильшочитль в своем труде “Реляции” рассказывает: “(“Тринадцатая реляция, о прибытии испанцев и начале Евангельского Закона, написанная доном Фернандо де Альбой Иштлильшочитлем”)… 28. – …говорят, будто один индеец попал в него [(Мотекусому II)] камнем, и поэтому он и умер, но его вассалы уверяют, что его убили сами испанцы, вонзив ему меч в нижнюю часть тела. 29. – А по прошествии семи дней, после столь великих событий [(начиная со дня возвращения Кортеса в Мешико)], испанцы со своими друзьями – тлашкальцами, уэшоцинками и из прочих народностей – оставили город [Мешико], ухода по дороге [на дамбе], ведущей в Тлакопан, а перед уходом из города они убили короля Какамацина…” Антонио де Солис-и-Рибаденейра в своей “Истории завоевания Мешико” сообщает: “(Книга IV, глава XV).. .[когда раненого Мотекусому II испанцы уговаривали принять католическую веру, то] он давал всегда отрицательный ответ и следовал в том своим страстям – огорчению и гневу. Он не думал ни о чем, лишь об обидах, ему нанесенных испанцами; не говорил ни о чем, лишь о мщении, и впал в полное отчаяние… После чего испустил дух, будучи в совершенном отчаянии”. Вполне вероятно, что именно конкистадоры убили Мотекусому II и других, поскольку он уже не мог воздействовать на мешиков и необходимость в нем и других пленниках-заложниках отпала, они стали опасной обузой. Так было с Анакаоной, Куаутемоком, Атауальпой и многими другими индейскими правителями, которых конкистадоры брали в плен, а затем убивали. Суда по всему, Мотекусома II был убит конкистадорами в период с 27 по 30 июня 1520 г. (по старому стилю, а по новому – с 7 по 10 июля 1520 г.). В заключение приведем слова хрониста-индейца из Тлашкалы, Диего Муньоса Камарго, из его “Истории Тлашкалы”: “…умер несчастный Мотекусома, управлявший с такой мудростью и достоинством, что его боялись и почитали более чем кого-либо, равного ему по рождению, и во много раз больше, нежели любого, когда-либо восседавшего на престоле в этом западном мире”.

 

7 То есть тот “великий касик, сеньор Матлацинко, правитель поселения Тула”, о котором говорится на стр. 155, 159 (глава “НЕУДАЧНЫЙ ЗАГОВОР. ПРИСЯГА МЕШИКО”) и на стр. 163-164 (глава “ЗОЛОТО”); наследником мог быть также и сын Мотекусомы II – Чимальпопока, который также находился в плену у Кортеса.

 

К главе “НОЧЬ ПЕЧАЛИ”

 

1 В ночь с 30 июня на 1 июля 1520 г. (по старому стилю, а по новому – с 10 на 11 июля 1520 г.).

 

2 Часть индеанок, согласно Берналю Диасу (см. стр. 192 в главе “ВОССТАНИЕ И БОИ В МЕШИКО”), мешики отбили у конкистадоров еще раньше. Обмотав тряпками копыта лошадей, нагрузившись золотом, конкистадоры покидали Мешико в зловещей тишине. Мешики хорошо спланировали нападение, они позволили всему войску врага выйти на узкую дамбу, ведущую в Тлакопан, тем самым лишив его возможности закрепиться в каких-либо постройках и сделав более уязвимым. Мешики начали атаку только тогда, когда авангард войска Кортеса, перейдя три промежутка (канала) в дамбе, переходил четвертый, последний, – “Канал Тольтеков”. И тут разнесся боевой клич мешиков, стрелы и дротики с наконечниками с несколькими зазубринами, как рассказывает Бернардино де Саагун во “Всеобщей истории Новой Испании” (Книга XII), “…обрушились на испанцев. И испанцы в ответ стреляли из арбалетов и огнестрельного оружия… С обеих сторон было много убитых… Канал был доверху заполнен трупами… а те, кто шел следом, переправлялись на другой берег по трупам”. Атакованная мешиками, растянувшаяся колонна испанцев и их союзников-индейцев на дамбе, по словам Диего Муньоса Камарго, напоминала огромного червя, который, извиваясь, старается сбросить с себя свирепых муравьев, облепивших его со всех сторон. Хуан де Торкемада утверждает, что среди конкистадоров в “Ночь печали” храбро сражалась с мечом в руке одна испанка – Мария де Эстрада.

 

3 Во время смертельной опасности человек часто показывает гораздо большие возможности, чем обычно. Когда Кортес добрался до Тлакопана и посмотрел на остатки своего войска, он, по словам Франсиско Лопеса де Гомары, не выдержал и заплакал, “…да и кто не заплакал бы на его месте, видя столько смертей и ущерба? Кортес потерял тогда друзей, богатство и власть, а вместе с потерей столицы и все королевство [мешиков]”. Кортес в своих письмах-реляциях Карлу V обычно довольно ярко, красочно и подробно описывал события, но о событиях, произошедших в “Ночь печали”, упоминает вскользь, с неохотой, в нескольких скупых строках, избегая подробного сообщения о почти полном истреблении мешиками своего войска, занижает свои потери – он пишет Карлу V о гибели 150 испанцев (другие говорят – от около 1 000 до 1 200) и около 2 000 тлашкальцев (другие говорят о 8 000, всей артиллерии и почти всей коннице); также в письме-реляции Кортес не сообщил, что золото сохранилось, наоборот, он утверждал, что утеряны все сокровища Мотекусомы II и “пятина” Карла V. Но Кортесу опять повезло, основная часть мешиков-воинов вместо того, чтобы преследовать остатки войска врага и довершить разгром, занялась совсем другим делом. Вот что говорится в старинном предании мешиков: “Затем занялась заря и, когда заискрился свет, когда пришел ясный день, были собраны все трупы тлашкальцев и всех из Семпоалы, и всех испанцев из тех, что упали в “Канал Тольтеков”… Были привезены они на лодках; среди камышей, там, где стоят белые камыши, их побросали в кучу; некого больше было бросать, все там лежат распростертыми… И все оружие было там [(в “Канале Тольтеков”)] собрано. Пушки, аркебузы, мечи… И сколько было погружено в воду, столько и лежало; пушки, аркебузы, мечи, копья, алебарды, стрелы из железа. Оттуда достали железные шлемы, кольчуги и нагрудники из железа, кожаные щиты, щиты из металла, деревянные щиты… И там было собрано золото в брусках, диски из золота, золотой песок и ожерелья из нефритов с золотыми подвесками. Все это было вытащено, выловлено из воды, отыскано…” А Кортес отступал на север, в направлении города Тепоцотлан, пока мешики собирали трофеи на месте боя в “Ночь печали”. И как рассказывает Бернардино де Саагун во “Всеобщей истории Новой Испании” (Книга XII), поселения пустели при приближении отступающих конкистадоров, путь которых озарялся пожарами; “…они [(испанцы)] подожгли все храмы, все дома, все святилища. И вот уже все горит, трещит пламя, вырываются языки огня, поднимаются, разносятся вокруг и медленно оседают клубы дыма. И все время за испанцами неотступно следовали местные жители с боевыми кличами”.

 

4 Гонсало Фернандес де Овьедо-и-Вальдес пишет, что эта лошадь была съедена с кожей и внутренностями, а голод придал ей вкус знаменитой неаполитанской колбасы и телячьего жаркого из Сарагосы. Отступление конкистадоров длилось уже несколько дней, они обошли озеро и подошли к равнине вблизи Отумбы, где их встретило войско мешиков и их союзников. Начался бой, мешики и их союзники не смогли победить конкистадоров. И, как сообщает Бернардино де Саагун, “…лишь немногим [мешикам и их союзникам] удалось спастись. Когда побоище закончилось, они [(испанцы и их союзники)] довольные продолжили свой путь, а за ними последовали все их носильщики”. Скорее всего “великая победа” или “чудо” при Отумбе состоялось благодаря индейцам-союзникам конкистадоров. Так, хронист Фернандо де Альба Иштлильшочитль рассказывает, что брат Какамацина, претендент в правители Тескоко – Иштлильшочитль, располагая большим войском, сковал основные силы мешиков, бросившихся на остатки армии Кортеса, отступавшей после “Ночи печали” к Тлашкале, “…узнав о том, что случилось, Иштлильшочитль, после того, как у него произошла большая битва с Куитлауаком, его дядей, который стал править после смерти Мотекусомы, уведомил всех своих вассалов, чтобы они помогали Кортесу, и когда некоторые мешики стремились настигнуть [Кортеса], люди Иштлильшочитля им [(мешикам)] помешали и их задержали. И так они [(конкистадоры)] продвигались до тех пор, пока на одной из равнин между Отумбой и Семпоалой к ним не пришел брат Иштлильшочитля с 100 000 людей и множеством съестных припасов для Кортеса…”

 

5 Это был Сиуака, мешикский военачальник в Тескоко; его знамя было в виде золотой сети; чиленность его войска некоторые хронисты определяют в 200 000 человек.

 

6 И дата выхода-бегства из Мешико в “Ночь печали” – 10 июля 1520 г. и дата битвы при Отумбе – 14 июля указаны в тексте оригинала Берналя Диаса по новому стилю. Обычно же все даты в его тексте указаны по старому стилю. Дата битвы при Отумбе (у Бернадя Диаса она 4 июля 1520 г. по ст. ст., а по н. ст. – 14 июля 1520 г.), названная другими источниками, – 7 июля 1520 г. (по ст. ст., а по н. ст. – 17 июля 1520 г.).

 

7 Положение конкистадоров после бегства из Мешико в “Ночь печали” было очень тяжелым, к тому же некоторые их отряды были разбиты мешиками и их союзниками, а пленных и лошадей мешики принесли в жертву; продовольствие конкистадорам приходилось теперь покупать у местного населения по невероятно большим ценам. Так, согласно Антонио де Эррере-и-Тордесильясу,
в надписи, вырезанной на коре дерева конкистадором из одного такого отряда, сообщалось: “Здесь прошел Хуан Иусте и его несчастные товарищи, которые так страдали от голода, что сочли возможным отдать золотой слиток стоимостью в 800 дукатов за несколько маисовых лепешек”.

 

8 Уэйотлипан (Hueyotlipan) – более правильное, у Берналя Диаса – Гуаолипар (Guaolipar).

 

К главе “ВЕРНОСТЬ ТЛАШКАЛЫ”

 

1 Кортес, выздоровев, навел порядок в войске конкистадоров, подчинив недовольных своей воле, и, получив подкрепления, начал нападать на территорию мешиков и их союзников. Так, конкистадоры захватили город Тепеака; согласно Антонио де Эррере-и-Тордесильясу, на пиру победителей тлашкальцы якобы ели мясо своих врагов, нанизанное на вертела, и в 50 000 котлов было приготовлено жаркое из человеческого мяса… Правитель Мешико, Куитлауак, отправляя посольства, пытался объединить все индейские племена для борьбы с конкистадорами. Но многие племена, главным образом из отдаленных районов, либо колебались и выжидали, либо, решив сбросить иго мешиков, намеривались выступить на стороне испанцев. Только расположенные вблизи Мешико города и селения, из союзнических отношений и из страха перед мешиками, выступили на их стороне. Куитлауак посылал посольство и в Тлашкалу, пытаясь заключить союз против испанцев. Послы его предлагали правителям Тлашкалы совместно бороться с вероломными захватчиками, забыв прошлую вражду, ведь и тлашкальцы, и мешики, говорили послы, поклоняются одним и тем же богам и у них один язык. Молодой Шикотенкатль и некоторые вожди были за союз с Мешико, но правители Тлашкалы – Машишкацин. Шикотенкатль “Старый”, Чичимекатекутли и Тапанека – и большинство вождей были против, они говорили, что у мешиков на устах мед, а в сердце злоба, что теперь мешики под властью страха, а после они вернутся к вековой вражде, ненависти и мести, ведь многие годы мешики стремились подчинить Тлашкалу, совершали набеги, держали в блокаде без соли и многих товаров, убили множество тлашкальцев, а сейчас они переменились, стали добры и щедры. Надолго ли?! А испанцы, сражаясь с мешиками, разве не защищают интересы и Тлашкалы, и всемогущие боги, говорили они, нещадно покарают того, кто осмелится нарушить священный закон гостеприимства, а чужеземцы-испанцы находятся под защитой этого закона. В итоге Совет Тлашкалы после долгих споров отверг предложение Куитлауака о союзе, и послы из Мешико покинули Тлашкалу. Кортесу опять крупно повезло.

 

2 Guerra (исп.) – война.

 

3 Куитлауак. Согласно свидетельству монаха Торибио де Бенавенте “Мотолинии” оспу в Новую Испанию завез раб-негр, прибывший с экспедицией Панфило де Нарваэса. Оспа, корь и другие болезни, завезенные конкистадорами, не были известны до тех пор индейцам и стали причиной смерти многих из них.

 

4 Куаутемок (Cuauhtemoc, науа “Спускающийся Орел”), родился между 1494 г. и 1502 г. – убит испанцами в 1525 г.; после пленения Ицкауцина был избран правителем Тлателолько; совместно с Куитлауаком сражался против конкистадоров, в том числе и в “Ночь печали”; верховный правитель государства мешиков в 1520-1521 гг.

 

К главе “НОВЫЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ”

 

1 Ицокан (Itzocan) – более правильное; у Берналя Диаса – Осукар (Ozucar). Ныне – Исукар де Матаморос (Izucar de Matamoros) или Матаморос Исукар (Matamoros Izucar).

 

2 См. стр. 77-78, глава “ВНУТРЕННИЕ РАСПРИ. УНИЧТОЖЕНИЕ ФЛОТА”, и прим. 5-7 к ней.

 

3 Шаласинго – смотрите стр. 82, глава “ПОХОД В ТЛАШКАЛУ”; и Цаоктлан – см. стр. 79, эта же глава, и прим. 5 к ней.

 

4 См. стр. 79, глава “ПОХОД В ТЛАШКАЛУ”, и прим. 6 к ней.

 

5 Рождество Христово – непереходящий церковный праздник, в римско-католической церкви – 25 декабря; следующий день после праздника Рождества был 26 декабря 1520 г., а по новому стилю – 5 января 1520 г.

 

К главе “ОКРУЖЕНИЕ МЕШИКО”

 

1 Коанакочцин (Coanacochtzin), брат Какамацина, стал правителем Тескоко, убив своего другого брата, недолго правившего Тескоко, Куикуицкацина (Cuicuitzcatzin), которого вместо Какамацина назначил правителем Кортес. Коанакочцин после своего бегства в Мешико, принял участие в его обороне; он был убит конкистадорами в 1525 году, разделив судьбу Куаутемока, во время похода Кортеса в Гондурас.

 

2 Несауальпилли (Nezahualpilli) – более правильное; у Берналя Диаса Несабальпинсинтле (Nezabalpinzintle). Heсауальпилли, сын Несауалькойотля, правил Тескоко (1472 г. – 1516 г.), его сыновьями были Какамацин, Коанакачцин, Куикуицкацин. Иштлильшочитль (дон Эрнан), Ауашпицокцин (дон Карлос) и многие другие.

 

3 По крестному, Эрнану Кортесу. В 1521 году дону Эрнану-Иштлильшочитлю был 21 год. О преданности конкистадорам и усердии обращенного в христианство Иштлильшочитля можно судить по следующим словам хрониста Фернандо де Альбы Иштлильшочитля: “Королева Тлакошуатцин, его [(Иштлильшочитля – дона Эрнана)] мать, мешиканка, страстно поклонявшаяся идолам, не захотела креститься и отправилась в один городской [в Тескоко, языческий] храм с несколькими сеньорами. Иштлильшочитль пошел за ней и попросил принять крещение; она же обругала его, сказав, что не желает креститься и что он безумец, если так быстро отказался от своих богов и от закона своих предков. Иштлильшочитль, видя решимость своей матери, не на шутку разгневался и пригрозил отправить ее на костер, если она не будет креститься, и стал приводить множество справедливых доводов, пока не убедил ее и не привел в христианский храм вместе с остальными сеньорами, дабы совершить обряд крещения”. А упомянутый языческий храм он немедленно сжег.

 

4 Опираясь на Тескоко, конкистадоры совершали походы на близлежащие города. Одним из первых был атакован Истапалапан, как говорит Франсиско Хавьер Клавихеро в “Древней истории Мексики” (Книга IX), “…чтобы отомстить ему за Куитлауака, его прежнего сеньора, которого он [(Кортес)] считал главным виновником сокрушительного поражения в “Ночь печали”… [С боем захватив город, конкистадоры стали убивать, грабить и разрушать Истапалапан, и вдруг хлынула вода,] …жители Истапалапана, задумав потопить врагов, взломали плотину, сдерживавшую воды озера, и пустили эти воды в город”. По словам Эрнана Кортеса в Истапалапане было перебито конкистадорами более 6 000 индейцев – воинов, детей, женщин и стариков. Когда хлынула вода через пролом в плотине-дамбе, Кортес, собрав своих людей, спешно покинул Истапалапан. Многие союзники-индейцы из армии Кортеса, не умея плавать, утонули, все уцелевшие завоеватели промокли и продрогли на ночном холодном ветру, порох отсырел; на рассвете на боевых лодках появились воины-мешики и атаковали чужеземцев. Конкистадоры, не принимая боя, быстро отступили к своему лагерю в Тескоко. Согласно этому же источнику, если бы испанцы и их союзники-индейцы задержались в Истапалапане еще часа на три, никто из них не выбрался бы оттуда живым.

 

5 Венесуэла (Venezuela) – “Маленькая Венеция”.

 

6 “Пуэбло Мориско” (Pueblo Morisco – “Маврское Поселение”). Сервантес де Саласар, согласно сообщению Торибио де Бенавенте “Мотолинии”, отождествляет его с поселением Кальпульальпан (Calpulalpan) (Cronica de Nueva Espana. Mexico, 1936. T. III, pag. 10).

 

7 To же самое рассказывает Эрнан Кортес в письме-реляции Карлу V. Антонио де Эррера-и-Тордесильяс также упоминает Хуана Иусте и его товарищей, см. прим. 7 к главе “НОЧЬ ПЕЧАЛИ”.

 

8 Шальтокан (Xaltocan) – более правильное; у Берналя Диаса – Сальтокан (Saltocan).

 

9 Куаутитлан (Cuauhtitlan) – более правильное; у Берналя Диаса – Куальтитан (Cualtitan).

 

10 12 марта 1521 г. по старому стилю, а по новому – 22 марта 1521 г.

 

11 Уаштепек (Huaxtepec) – более правильное, у Берналя Диаса – Гуаштепеке (Guaxtepeque); расположен на территории штата Морелос в современной Мексике.

 

12 Йекапиштла (Yecapixtla) – более правильное; у Берналя Диаса – Акапистла (Acapistla). За Йекапиштлу шел столь кровопролитный бой, что, по словам Эрнана Кортеса в письме-реляции Карлу V, индейцев “было убито столько, что небольшая речка, протекавшая около города, больше часа окрашена была кровью, так что даже нельзя было пить ее воду…”

 

К главе “НАЧАЛО НАСТУПЛЕНИЯ”

 

1 Орден Сан Франсиско (Святого Франциска) (Orden San Francisca) – монашеский орден франсисканцев (францисканцев), основан в 1207-1209 гг., назван по имени своего основателя святого Франциска Ассизского (1182 г. – 1226 г.), религиозного деятеля (начал проповедовать в 1206 г.). Орден, наряду с другими монашескими орденами, принимал активное участие в колонизации Америки.

 

2 Индульгенция (от лат. indulgentia – милость, снисходительность) – у католиков – грамота об отпущении грехов, выдаваемая римско-католической церковью от имени папы римского за особую плату.

 

3 5 апреля 1521 г. по старому стилю, а по новому – 15 апреля 1521 г.

 

4 Куаунауак (Cuauhnahuac) – этот город захвачен конкистадорами в 1521 году, с 1530 г. – резиденция Эрнана Кортеса; ныне Куэрнавака (Cuernavaca) – административный центр штата Морелос в Мексике.

 

5 Доблестно сопротивлялись конкистадорам шочимильки, союзники мешиков. Фернандо де Альба Иштлильшочитль в своем труде “Реляции” рассказывает: “(“Тринадцатая реляция о прибытии испанцев и начале Евангельского Закона, написанная доном Фернандо де Альбой Иштлильшочитлем”) .. .69. – Шочимильки сели в свои лодки и сражались до ночи, во время которой они спрятали в надежном месте своих жен, стариков и все имущество. На следующий день они разрушили мост… и отважно сражались в поле, как подобает воинам, и привели наших [(испанцев и их союзников-индейцев)] в сильное замешательство, пленив даже на какое-то время Кортеса, который упал со своей лошади. И пришли затем испанцы, и аколуа, и все остальные и спасли его…” Кортес, как сообщает Антонио де Эррера-и-Тордесильяс, после своего чудесного спасения искал, расспрашивал всех о храбром тлашкальце, вырвавшем его из рук врагов; так и не найдя его, Кортес впоследствии утверждал, что спасением он обязан своему покровителю святому Петру.

 

6 Об этом заговоре Антонио де Солис-и-Рибаденейра в “Истории завоевания Мешико” рассказывает так: “(Книга V. глава XIX) …Один из старших испанских солдат прийдя в квартиру Кортеса, заявил с неким смущением, показывающим важность причины его прихода, что ему необходимо переговорить с ним без свидетелей. Как только Кортес пустил его к себе, он объявил ему, что когда Кортес отсутствовал, некоторые солдаты сговорились убить его и его друзей. Сей заговор, по его словам, был организован простым солдатом, и по следствию оказалось, что был это Антонио де Вильяфанья. Первоначальный замысел которого был уйти, поскольку трудности сего предприятия [против Мешико] ему стали совсем непереносимы. Первое свое недовольство проявил он ропотом, а после оно дошло до опаснейших умыслов. Он и его сообщники хулили Кортеса за его упорство в этом предприятии и часто говорили, что не хотят потерять свою жизнь из-за его дерзости. Говорили они о плавании к острову Куба, как о деле, которое очень скоро в действительности совершить можно было. Они собирались, обсуждая это дело, и хотя не видели больших препятствий для того, чтобы покинуть лагерь и под видом полученного приказа от Кортеса идти в Тлашкалу, однако, при этом они приходили в замешательство и не знали, что делать, понимая, что им необходимо прибыть в Вера Крус, чтобы взять там себе судно. А если бы они пришли в Вера Крус без послания от Кортеса, то их бы, взяв под караул, в тюрьму посадили и весьма жестоко наказали. Эти препятствия их удерживали всегда от осуществления их замыслов, только от них они не отказывались и не знали лишь, как найти средство, чтобы намерение свое осуществить. Наконец Антонио де Вильяфанья, у которого в квартире это сборище бывало, предложил, что весьма легко можно добиться свершения их замысла, если убить Кортеса вместе со знатнейшими капитанами и советниками, и на его место выбрать другого предводителя, который имел бы меньшую охоту к предприятию против Мешико и легко бы склонился к их желанию. Под его предводительством могли бы они избежать звания дезертиров и явиться к Диего Веласкесу, который почел бы злодейство их за совершенную ему услугу, и представлением своим исходатайствовал у испанского двора, чтобы их злодеяния были бы признаны за оказанную службу королю. После этого предложения они все, обняв Вильяфанью, это одобрили. Тут же написали быстро заговор, который все находившиеся там подписали, таким образом собственноручно обязались следовать за ним в этом проклятом деле. Это дело столь тайно совершалось и было столь легко осуществимым, что число подписавшихся ежедневно увеличивалось, и не без причины опасались, что сей тайный яд настолько далеко разольется, что его едва удержать можно будет. Они все одобрили сделать пакет с письмами и о нем сказать, что прислан из Вера Круса с письмами из Испании. Его они хотели вручить Кортесу, когда он будет кушать со знатнейшими капитанами, и договорились войти туда все под таким видом, что желают услышать новости из Испании. И как только начнет Кортес читать первое письмо, то воспользовавшись тем, что внимание его будет отвлечено, они хотели заколоть его и других вместе с ним находящихся, а после собирались пробежать по всем улицам, объявляя о свободе, что на их взгляд будет достаточной причиной, чтобы всех солдат склонить на свою сторону. Сверх того хотели они перебить всех, на кого имели подозрение. Среди таких считались: Кристобаль де Олид, Гонсало де Сандоваль, Педро де Альварадо и его братья, Луис Марин, Педро де Ирсио, Берналь Диас дель Кастильо и другие солдаты, которым доверял Кортес. Они думали выбрать себе генерал-капитаном Франсиско Вердуто, которого во-первых склонить к тому надеялись, поскольку женат он был на сестре Диего Веласкеса, и следовательно, он лучше всех мог защищать их партию. Но зная благородный его нрав, и что он честь и справедливость высоко почитает, не смели они ему объявить заранее о своем замысле и надеялись, что примет он их предложение как единственное средство к своему спасению. Все это и рассказал тот солдат, прося даровать ему жизнь в награду за верность, ибо и он находился в числе подписавших. Кортес вознамерился сам быть при аресте Вильяфаньи, дабы обличить его преступление на первом же допросе. Ибо обычно часто от первого допроса очень много зависит, ясна ли истина или темна и сомнительна. Это же дело было такой важности, что требовало всяческой осторожности, да и нельзя было медлить, как это обычно бывает в судах. Поэтому тотчас пошел он с двумя эскривано и с несколькими капитанами, чтобы взять под караул Вильяфанью. Он застал бунтовщика с тремя или четырьмя сообщниками в его квартире и при первом его замешательстве арестовал его; после чего остальным бывшим при том дал знак, чтобы они отошли в сторону, под предлогом, что он тайно допросить его намерен. Полученным известием Кортес уличал его в преступлении, а заметя бумагу, спрятанную у Вильяфаньи за пазухой, вытащил ее оттуда, и при чтении узнал имена тех, чья неверность привела его в столь великое изумление, ибо такого от них он не ожидал. Однако, скрывая это от других, приказал, чтобы четверых, находившихся у Вильяфаньи, содержать в тюрьме отдельно от него. После, уходя оттуда, велел судебным чиновникам исследовать это дело как можно быстрее, не вмешивая в него других персон. Вильяфанья, уличенный подписями сообщников и думая, что на него донес кто-то из его друзей, тотчас признался в своем преступлении; затем, согласно военному времени, он был приговорен к смерти, и той же ночью казнь была совершена, предоставив ему перед этим несколько часов, чтобы приготовиться к смерти. На следующий день утром его увидели висящим у окна перед его квартирой, поэтому узнали его преступление и наказание. От этого виновные еще больше устрашились, а остальные еще больше гнушались этого преступления. Кортес большим числом тех, которые, замысел Вильяфаньи одобряя, подписались, был весьма опечален и огорчен. Но поскольку не мог он поступить строго по справедливости, ибо потерял бы тем столь многих испанских солдат, то для освобождения виновных от наказания и чтобы избежать ему самому упреков, что проявил весьма великую при том слабость, приказал объявить, что Вильяфанья список, в котором, по его мнению, написаны были имена виновных, на мелкие кусочки разорвав, проглотил. После созвал он капитанов и солдат, объявил им о мерзком замысле, направленном на него самого и на жизнь многих других там находившихся. Притом сказал он еще, что почитает за счастье, что не узнал о тех, кто в этой измене замешан. По предосторожности Вильяфаньей совершенной, чтобы утаить от него список виновных, он может сделать вывод, что число их специально было завышено, но желает их понять, и более всего друзей своих всячески просит, чтобы они постарались и разыскали, нет ли кого, им недовольного, из солдат или не считает ли кто, что в его поступках есть то, что ему следует поправить. Он желает, чтобы его солдаты всем были довольны, и он также склонен исправить свои собственные ошибки, как и готов употребить величайшую строгость, если заметит, что из-за этой поблажки в наказании кто-либо станет хуже исполнять свои обязанности. Вскоре после этого освободил он четверых солдат, которых застал у Вильяфаньи. Злоумышлявшие, как по этому, так и по не изменившемуся его отношению к ним, утвердились во мнении, что Кортес не узнал о них. Поэтому исполняли свои обязанности с большим рвением, считая, что во всем должны проявлять больше послушания, чем прежде, чтобы полностью исчезли догадки, какие могли бы быть о совершенном ими преступлении. Такая осторожность Кортеса, скрывшего имена виновных, была весьма полезна и безусловно необходима, чтобы не потерять ему столь многих испанцев, которые нужны ему были для предприятия [против Мешико]. Да, это было еще великодушием, поскольку мог он тайное свое огорчение столько скрывать, что не вызвал подозрения у виновных. Сей знак его разума конечно велик и отлично показывает его умение владеть чувствами. И поскольку он великое доверие к своим подчиненным стал считать за ошибку, которая ослабляет осторожность, то выбрал себе отряд телохранителей, состоящий из двенадцати солдат и одного капитана. Возможно также, что он использовал это обстоятельство и как случай, чтобы власти своей придать большую важность”.

 

7 Как рассказывает Антонио де Эррера-и-Тордесильяс, бригантины, украшенные флагами Кастилии, были спущены на воду, вызвав у зрителей, испанцев и их союзников-индейцев, такой восторг, что крики восхищения и радости заглушили музыку и грохот артиллерийского салюта. Испанцы запели “TeDeum”, вознося хвалу Богу; сам Кортес был растроган больше всех, ведь теперь у него была и на воде мощная сила.

 

К главе “БОРЬБА ЗА ДАМБЫ”

 

1 Для более полной картины приведем сообщения еще трех авторов – Антонио де Солиса-и-Рибаденейры, Фернандо де Альбы Иштлильшочитля и Эрнана Кортеса. Антонио де Солис-и-Рибаденейра, опираясь на данные Антонио де Эрреры-и-Тордесильяса, сообщает в “Истории завоевания Мешико”: “(Книга V, глава XX) Спуск на воду бригантин; сухопутное войско разделяет на три части, чтобы одновременно нападать на Мешико от Тлакопана, Истапалапана и Койоакана; Эрнан Кортес идет вперед по озеру и разбивает большой флот мешикских лодок. Кортес при всех таких печальных обстоятельствах не оставил, однако, всякие приготовления, необходимые для столь важного предприятия. Бригантины счастливо спустили на воду, и за совершение сего строения должно было благодарить искусного и прилежного Мартина Лопеса. Отслужена была месса Святого Духа, и на ней получили причастие Эрнан Кортес вместе со всеми испанцами. Благословлены были суда; и каждое, по обыкновению, получило свое имя. Между тем, как необходимые вещи на суда переносили, готовили паруса и канатные снасти, Кортес сделал смотр испанцев, их было тогда 900 человек: 194 – с аркебузами и арбалетами; другие – с мечами, щитами и копьями, еще 86 – конных, да 18 пушек, из них 3 больших чугунных и 15 бронзовых фальконетов вместе с достаточным запасом пороха и ядер. Эрнан Кортес посадил на каждую бригантину по 25 испанцев, вместе с одним капитаном, 12 гребцами, по 6 с каждого борта, и на каждом судне было по одному орудию. Капитанами были: Педро де Барба, уроженец Севильи; Гарсия де Ольгин из Какереса [в Испании]; Хуан Портильо из Портильо [в Испании]; Хуан Родригес де Вилья-фуэрте из Медельина; Хуан Харамильо из Сальватьерры в Эстремадуре: Мигуэль Диас де Аус-арагонец; Франсиско Родригес Магариньо из Мериды; Кристобаль Флорес из Валенсии де Дон Хуан [в Испании]; Антонио де Карвахаль, из Саморы [в Испании]; Херонимо Руис де ла Мота, из Бургоса; Педро Брионес, из Саламанки; Родриго Морехон де Лобера из Медины дель Кампо; и Антонио Сотело из Саморы; которые тотчас погрузились на свои судна, что должны были защищать и оказывать поддержку другим. После распределения таким образом тех, кто действовать должен был на озере, вознамерился Кортес с согласия своих капитанов захватить три главных входа на дамбы, ведущие в Мешико, у Тлакопана, Истапалапана и Койоакана, не медля при Шочимилько, дабы не быть вынужденным разделять дополнительно свое войско, и дабы оно без больших задержек могло получать приказы. Войско свое он разделил на три части; Педро де Альварадо поручил он отправиться в Тлакопан, дав ему должность главного командира в этом походе, вся его сила состояла из 150 испанцев, из 30 конных, двух орудий и из 30 000 тлашкальцев с их вождями, и испанцев разделил он на три роты под предводительством капитанов Хорхе де Альварадо, Гутьерре де Бадахоса и Андреса де Монхараса. Нападение на Койоакан поручил маэстре де кампо Кристобалю де Олиду со 160 испанцами, разделенными на три роты под командой капитанов Франсиско Вердуго, Андреса де Тапии и Франсиско де Луго, с 30 конными, с двумя орудиями и около 30 000 союзных индейцев, и, наконец, поручено Гонсало де Сандовалю взятие Истапалапана со 150 испанцами под командой капитанов Луиса Марина и Педро де Ирсио, с двумя орудиями, с 24 конными и всеми людьми из Чалько, Уэшоцинко и Чолулы, которых насчитывалось больше 40 000 человек. О числе союзников, бывших при том взятии, следуем мы сообщениям Антонио де Эрреры, поскольку Берналь Диас дель Кастильо насчитывает у каждого из этих трех предводителей только по 8 000 тлашкальцев и при этом весьма часто повторяет, что они причиняли больше замешательства, нежели оказывали помощь; а поскольку он ни словом не упоминает, куда делись многие тысячи людей, которые из других племен около Мешико вместе с испанцами собрались, то следует отнести это к превеликому его честолюбию, что только испанцам честь взятия Мешико приписывает. Ведь взятие Мешико, по моему мнению, само по себе достаточно велико и важно, когда сообщается только то, что соответствует правде; и так Берналь Диас дель Кастильо о сем деле недостаточно рассудил, когда собственными своими измышлениями делает его невероятным”. Фернандо де Альба Иштлильшочитль в труде “Реляции” сообщает: “(“Тринадцатая реляция, о прибытии испанцев и начале Евангельского Закона, написанная доном Фернандо де Альбой Иштлильшочитлем”)… 76. – Во второй день праздника Духа Святого [(Подвижный церковный (католический) праздник Духа Святого (Espiritu Santo), празднуемый римско-католической церковью в четверг на 40-й день с начала Пасхи (31 марта 1521 г. по ст. ст.), в 1521 году – 9 мая по старому стилю, а по новому – 19 мая 1521 г.; таким образом, во второй день праздника – 10 мая (пятница) 1521 г. по ст. ст., а по новому – 20 мая 1521 г.)], когда уже была вся его армия собрана в Тескоко, Кортес произвел смотр со своими испанцами, и то же сделал Иштлильшочитль, во всем войске которого были 200 000 воинов и 50 000 работников для изготовления мостов и других нужных дел: 50 000 человек из Чалько, Ицоакана, Куаунауака, Тепейака и иных мест, подчиненных королевству Тескоко, которые были расположены на южной стороне, а другие 50 000 из города [Тескоко] и его провинции, не считая 8 000 командиров – жителей и уроженцев города [Тескоко]; другие 50 000 – из провинций Отумбы, Толацинко, Шилотепека и иных мест, которые также подчинялись городу [Тескоко] и были они аколуа, и, наконец, другие 50 000 – циуколуаки, тлалаукуитепеки и из иных провинций, которые были расположены на северной стороне и были подчинены королевству Тескоко, вот так были получены объявленные выше все 200 000 воинов. 77. – Так же Иштлильшочитль велел собрать все лодки, часть из них сопровождали бригантины, а остальные перевозили продовольствие и другие нужные вещи для армии. 78. – Также в тот день произвели смотр тлашкальцы, уэшоцинки и чолульцы, каждый сеньор со своими вассалами, и оказалось их всех больше 300 000 воинов. Кортес, увидев такое множество людей, которые были на его стороне, договорившись с Иштлильшочитлем и всеми остальными сеньорами, их распределил следующим образом; так Кортесом было приказано Педро де Альварадо идти в Тлакопан вместе с 30 конными, 170 солдатами-пехотинцами и 50 000 из Отумбы, Толанцинко и других мест, которым Иштлильшочитль приказал пойти вместе с ним, а командовать ими приказал своему брату Куаутлистакцину и Чичинкуацину, сеньору из Чиаутлы, а также пошло в поддержку ему [Педро де Альварадо] все войско тлашкальцев. 79. – Кристобалю де Олиду, который был другим предводителем, [Кортес] дал 33 конных испанца, 180 солдат-пехотинцев и две пушки, как и прочим отправлявшимся [корпусам], и других 50 000 человек из Циуколуака и прочих провинций с северной стороны, а командовал ими Тетлауелуескуитицин, брат Иштлильшочитля, и другие сеньоры со своими товарищами, а направились они в Койоакан. 80. – Гонсало де Сандовалю, который был другим предводителем, [Кортес] дал 23 конных, 170 солдат-пехотинцев и две пушки, а в поддержку им, – из Чалько, Куаунауака и из прочих мест, расположенных на юге, – столько же, как у других [предводителей корпусов – 50 000 воинов, подчиненных Тескоко], и командующими также были их сеньоры и несколько братьев Иштлильшочитля; также вместе с ними пошли тольтеки и уэшоцинки, для выхода в Истапалапану и разгрома его расположили при нем свой лагерь, где с большим жаром принялись за дело. Также были распределены между всеми ними [тремя корпусами] 50 000 работников для изготовления мостов и разрушения всего другого, необходимого по распорядку. 81. – А Кортес взял себе бригантины, став командующим флота, при себе оставив Иштлильшочитля с 16 000 лодок, в которых были 50 000 тескокцев, его вассалов, и 8 000 весьма храбрых командиров для уничтожения врагов на озерах и на скалистом островке [(“Маркизовой скале” на озере у Мешико)]. 82. – В Мешико, не теряя времени даром, также подготавливали вое необходимое и укрепляли город короли – Куаутемок, Коанакочцин [(сбежавший правитель Тескоко)] и Тетлепанкецальцин [(правитель Тлакопана, двоюродный брат Куаутемока)], а собрали они почти 300 000 человек на его защиту…” Сам же Эрнан Кортес, в третьем письме-реляции Карлу V сообщает следующее: “Во второй день праздника [Духа Святого] я приказал выходить всем людям, пешим и конным, на площадь города Тескоко для построения и назначения предводителей, которые должны были вести три корпуса воинов, которым следовало расположиться при трех городах, что были вокруг Теночтитлана [-Мешико]. В первый корпус я назначил предводителем Педро де Альварадо, дав ему 30 конных, 18 арбалетчиков и аркебузников, и 150 солдат-пехотинцев [(peones)], каждый с мечом и щитом, и более 25 000 воинов из Тлашкалы – эти должны были разместить свой лагерь при городе Тлакопане. В другой корпус назначил предводителем Кристобаля де Олида, которому дано было 33 конных, 18 арбалетчиков и аркебузников и 160 солдат-пехотинцев, каждый с мечом и щитом, и более 20 000 воинов наших друзей [-индейцев], а [все] эти должны были разместить свой лагерь при городе Койоакан. В третий же корпус я назначил предводителем старшего альгуасила [Новой Испании] Гонсало де Сандоваля, дав ему 24 конных, 4 аркебузников и 13 арбалетчиков и 150 солдат-пехотинцев, каждый с мечом и щитом; 50 из них – отборные молодцы, которые прибыли вместе со мной [с Кубы], – и всех людей из Уэшоцинко, Чуруртекаля и Чалько, которых было более 30 000 человек; и эти все должны были идти на город Истапалапан и, разгромив его, перейти вперед по дороге [на дамбе] в озере, с помощью и под прикрытием бригантин, и соединиться с корпусом [Кристобаля де Олида] из Койоакана, для чего затем и я выступил с бригантинами по озеру, велев старшему альгуасилу расположить свой лагерь, где он сочтет удобным. На 13 бригантин, с которыми я должен наступать по озеру, было назначено 300 человек; все больше моряки и весьма искусные; таким образом, на каждой бригантине были 25 испанцев, и каждая фуста [(fusta – легкое гребное судно с парусом; Кортес и так называет свои бригантины (bergantines))] несла своего капитана и веедора, и 6 арбалетчиков и аркебузников”.

 

2 Антонио де Солис-и-Рибаденейра в “Истории завоевания Мешико” так рассказывает об этих событиях: “(Книга V, глава XIX) .. .Вскоре после этого случилось иное происшествие, которое хотя было другого свойства, тем не менее, также было достойно называться бунтом. Шикотенкатль [“Молодой”], возглавлявший тлашкальское войско, вознамерился покинуть армию [Кортеса], или по какому-то неудовольствию, в которое столь надменный человек легко прийти мог, или потому, что имел на сердце вражду против испанцев. Для этого он, собрав несколько отрядов своих людей, многими обещаниями склонил их к тому, что решились они последовать за ним, после чего тихонько ночью ушли от войска. Кортес, получив о том известие от самих тлашкальцев, сильно опечалился, что столь знатный сеньор подал скверный пример, могущий иметь опасные последствия, поскольку собирались тогда предпринять столь важное завоевание. Он отправил тотчас к нему несколько знатных индейцев-тескокцев, которые должны были употребить всякое старание, чтобы его уговорить, по крайней мере, объяснить причину его поступка. Но данный им ответ, который был не только весьма дерзостен, но и очень неучтив и наполнен презрением, побудил Кортеса на еще больший гнев, так что он две роты испанцев и достаточное число индейцев из Тескоко и Чалько послал с именным приказом, чтобы либо привели его назад под караулом, либо, если это не удастся, убили. Это последнее они и были вынуждены совершить, так как он оказал упорное сопротивление тем, кто его преследовал, тлашкальцы же тотчас оставили его. И все они вернулись потом в лагерь, оставив труп Шикотенкатля висящим на дереве. Так же рассказывает об этом событии и Берналь Диас. Но Антонио де Эрерра сообщает, что Шикотенкатлъ был доставлен в Тескоко, и что Кортес, испросив у совета позволения, в городе его повесил. Но это известие не столь вероятно, как прежнее, ибо Кортес при столь великом числе тлашкальцев не стал бы так позорно наказывать знатнейшую их персону, так как мог этим вызвать к себе ненависть у всего народа. Некоторые рассказывают, что испанцам, за ним посланным, было тайно приказано его убить, такой замысел был не столь опасен. Но как бы то ни было, однако бесспорно то, что Кортес с обычной своей осмотрительностью, простирающейся на все, что только было возможно, всесторонне продумал это дело и совершил все столь осмотрительно, что ни тлашкальцы, ни отец Шикотенкатля на смерть его нисколько не жаловались. Кортес за несколько еще дней до его бегства дал совету Тлашкалы знать, что сей молодой сеньор настолько много провинился, что худо говорил о Кортесе и предприятие против Мешико старался представить очень ненадежным. При этом Кортес просил их отозвать Шикотенкатля под каким-либо другим предлогом, отстранив от войска; в противном случае вынужден он будет употребить против Шикотенкатля свою власть, дабы отвратить такие непорядки. Совет, в котором отец его присутствовал, отвечал Кортесу на это, что за преступление – заводить бунт в войске, надлежит по законам казнить смертью. И так Кортес может по своему усмотрению поступить с ним со всей строгостью, какую применили бы они сами против Шикотенкатля, если бы возвратился в Тлашкалу либо он сам, либо некоторые из его последователей. Сие подлинно, что это позволение способствовало смерти Шикотенкатля, ведь Кортес дерзость его столько дней терпеливо сносил и употреблял всегда мирные средства, чтобы склонить его к другим мыслям. И я согласен с Берналем Диасом дель Кастильо в том, что казнен Шикотенкатль был вне Тескоко; ибо Кортес хорошо знал, что воздействие на ум бывает гораздо большее от увиденного, чем от услышанного”. А Франсиско Хавьер Клавихеро в “Древней истории Мексики” сообщает: “(Книга X, глава XVI) Семья и имущество Шикотенкатля “Молодого” перешли во владение короля Испании и были доставлены в Тескоко, в том числе 30 женщин, а также большое количество золота, украшений из перьев и дорогих хлопчатобумажных одеяний”.

 

3 13 мая 1521 г. по старому стилю, а по новому – 23 мая 1521 г.

 

4 После этого в Мешико вода была лишь из колодцев (за исключением двух или трех солоноватая), дождевая и та, что доставлялась на лодках. Положение мешиков было тяжелым, но они смело встретили смертельную опасность, так как, по словам Бернардино де Саагуна: “только по своей воле покорится теночк [(мешик)] или погибнет”. Здесь же приводим слова Куаутемока, обращенные к мешикам, из “Истории индейцев Новой Испании и островов у материка” Диего Дурана: “Храбрые мешики! Вы видите, что все наши вассалы восстали против нас, и уже имеем мы в качестве врагов не только тлашкальцев, чолульцев и уэшоцинков, но и тескокцев, чальков, шочимильков и тепанеков, которые нас предали и перешли к испанцам, выступив теперь против нас. Поэтому я прошу вас вспомнить о храбром сердце и храброй душе чичимеков, наших предков, которые, будучи в малом числе во время прибытия на эту землю, отважились атаковать ее… и подчинить своей могучей рукой весь этот новый мир и все народы… Вот почему, о храбрые мешики, не теряйтесь и не страшитесь! Укрепите душу и отважное сердце, чтобы выйти на новую битву! Поймите, если вы на нее не пойдете, то станут вечными рабами ваши жены и дети, а ваше имущество будет отнято и разграблено… Не смотрите, что я слишком молод, и помните: то, что я вам сказал, – правда, и вы обязаны защищать ваш город и вашу родину, которую я обещаю вам не покидать до смерти или до победы”.

 

5 …через 4 дня после праздника Тела Христова – подвижный церковный праздник Тела Христова (Corpus Christi), празднуемый римско-католической церковью в понедельник на 51-й день с начала Пасхи (31 марта 1521 г. по ст. ст.), в 1521 году – 20 мая по старому стилю, а по новому – 30 мая 1521 г.; таким образом получается, что корпус Гонсало де Сандоваля вышел из Тескоко 25 мая 1521 г. (по ст. ст.) – 4 июля 1521 г. (по н. ст.).

 

6 Остров Тепацинко – после взятия Мешико его называли “Маркизовой скалой” по Кортесу, получившему титул маркиз.

 

7 Около места, где соединялась дамба из Койоакана с главной дамбой из Истапалапана, ближе к Мешико, находилось укрепление Шолоко, которое было затем захвачено конкистадорами. О действиях бригантин сообщает Кортес в третьем письме-реляции Карлу V: “Каждый день шли бои, и бригантины сжигали вокруг города [Мешико] все строения, какие могли… Мы вклинились [бригантинами] в их ряды и разбили множество лодок, убили и потопили множество врагов, и это было сделано превосходно, это надо было видеть…”

 

8 Имеется в виду знаменитое чудотворное изображение Девы Санта Марии в монастыре городка Гуадалупе в Испании.

 

9 Кулуакан (Culhuacan) сохранил свое название.

 

10 …накануне праздника Сеньора Сан Хуана в июне… – (см. прим. 39 к главе “ЭКСПЕДИЦИЯ В ТАБАСКО”), то есть 23 июня 1521 г. по старому стилю, а по новому – 3 июля 1521 г. Кортес так рассказывает в третьем письме-реляции Карлу V о борьбе за дамбы и предместья Мешико: “Много раз входили мы по дамбам и мостам в город [Мешико], хотя индейцы, имевшие там оборонительные сооружения, сопротивлялись с большим упорством. Часто они делали вид, что отступают, заманивая нас внутрь [города]… Залпами и атаками конницы мы нанесли им большой урон… Иной раз мы делали вид, что бежим, а сами поворачивали коней на них и всегда захватывали добрую дюжину этих дерзких воинов; благодаря этому, а также многочисленным засадам, которые мы им устраивали, они все время оказывались в трудном положении. И поистине радостно было видеть все это. Но каким бы чувствительным ни был урон, они продолжали нас преследовать до тех пор, пока мы не покидали пределы города… Выстрелами из пушек, арбалетов и аркебуз мы убили их огромное множество и думали, что они вот-вот запросят у нас мира, на который мы уповали как на спасение… Я долго медлил, не решаясь проникнуть в центр города: во-первых, потому, что хотел подождать, не откажется ли противник от своего намерения, не дрогнет ли он, и, во-вторых, это было очень рискованно, ибо они были очень сплочены, сильны и полны решимости умереть…” А вот что сообщает Бернардино де Саагун во “Всеобщей истории Новей Испании”: “(Книга XII)… И через два дня, когда бригантины, прибывшие перед этим, изгнали лодки [мешиков], они соединились и заняли позиции у берега, рядом с местечком Ноноалько… Потом испанцы вступили на берег и продолжили свой путь по узким улицам, ведущим к центру города. И там, куда приходили испанцы, индейцы замолкали, и никого из людей уже не было видно. А на следующий день они появились снова и подвели свои бригантины к берегу… Испанцы окружили большое число мешиков. И после их [испанцев] вступления в Ноноалько началась битва. С обеих сторон погибали люди, все враги были ранены стрелами, все мешики тоже; и целый день до вечера не стихала битва. И было три вождя, три великих вождя, которые не показали неприятелю спину, которые с презрением относились к врагам и не щадили себя. Первого звали Цойекцин, второго – Темокцин и третьего – Цилакацин. Этот последний, великий вождь, человек огромной отваги, был вооружен тремя большими круглыми камнями, из которых складывают стены… Один камень он держал в руке, а два других лежали на его щите. После он еще преследовал испанцев, подстерегал их на воде, убивал их… Цилакацин был из племени отоми и носил титул касика… и волосы у него были как у всех отоми; он презирал своих врагов, даже испанцев, наводивших на всех ужас, и, завидев Цилакацина, враги прятались. Испанцы стремились убить его стрелой или из огнестрельного оружия, но Цилакацин маскировался, чтобы не быть узнанным”. Согласно этому же источнику, наученные горьким опытом “мешики, когда видели, когда понимали, что пушка или аркебуза нацелена прямо на них, уже не шли по прямой линии, а двигались зигзагом, из стороны в сторону, избегая лобовой атаки. И когда они видели, что пушка стреляет, то бросались на землю, припадали, прижимались к земле… воины-мешики после [атаки] быстро скрывались между постройками, в проходах между ними: улица оставалась чистой, открытой, словно это было безлюдное место”.

 

11 См. прим. 12 к главе “ПУТЬ В МЕШИКО”. Следует отметить, что основная атака конкистадоров была направлена на главный храм Мешико, где был главный идол Уицилопочтли. Кортес прекрасно понимал, какое значение придают индейцы взятию главного храма и захвату главного идола. Судя по испанским источникам, конкистадорам (очевидно, корпусу Кортеса) удалось, несмотря на отчаянное сопротивление мешиков – и воинов и жрецов, занять главный храм Мешико, поджечь его святилища-башенки и низвергнуть идол Уицилопочтли (мешики же сообщают, что они его спасли), но потом оставить его, покинуть главную храмовую площадь и вечером отступить в свой лагерь. Мешики же об этом уходе рассказывают так: “[Прорвавшиеся на главную храмовую площадь] испанцы доставили пушку и установили ее на жертвенном базаменте… Но тотчас же прибыли великие вожди и все воины-мешики, сражавшиеся на лодках, они подоспели [по каналам] и высадились на набережную [у главной храмовой площади]… И когда испанцы увидели, что уже наступают, что уже идут те, кто их прогонит, тотчас же отступили они, держа свои мечи. Произошла большая давка, всеобщее бегство их. Со всех сторон летели в испанцев стрелы. Со всех сторон спешили мешикские воины, чтобы сразиться с ними… Испанцы отступили, бросив пушку, поставленную на жертвенном базаменте. Ее тут же схватили воины-мешики, в гневе потащили ее, бросили в воду [канала]…”

 

К главе “ВЕЛИКАЯ ОПАСНОСТЬ”

 

1 .. .а двaдцaть солдат мертвы – очевидно, только в корпусе Эрнана Кортеса, так как общие потери конкистадоров, не считая огромных потерь союзников-индейцев, к тому времени были гораздо больше, что отражено и в сообщениях Берналя Диаса (см. предыдущую главу “БОРЬБА ЗА ДАМБЫ”).

 

2 Вероятно, при помощи аркана.

 

3 Сам Эрнан Кортес в третьем письме-реляции императору Карлу V описывает этот штурм весьма путано и взваливает всю вину за поражение на каких-то капитанов, имен которых не называет, не засыпавших пролом у “Моста бедствия”: “На другой день, после того, как была прослушана месса, мы, согласно распорядку, выступили из нашего лагеря с 6 бригантинами [(согласно Берналю Диасу у Кортеса из 6 его бригантин одну еще до этого события захватили мешики, см. главу “БОРЬБА ЗА ДАМБЫ”)] и более чем 3 000 лодок наших друзей[-индейцев]; и я с 25 конными вместе с другими людьми, которые у меня были, и с 70 человек из лагеря у Тлакопана, проследовав дорогой [на Истапалапанской дамбе] вошел в город. А когда мы достигли его, я разделил людей следующим образом: там было три улицы, которые мы хотели занять, по ним можно было выйти к торговой площади, которую индейцы называли Тиангис, а весь этот район, где она расположена – Тлателолько; и одна из этих трех была главной и вела прямо к торговой площади; и на эту улицу я приказал вступить казначею [Хулиану де Альдерете] и контадору Вашего Величества с 70 человек и с более чем 15 000 или 20 000 наших друзей, а в арьергарде у них находились 7 или 8 конных, и так как мы захватывали мосты и проломы и засыпали их, с ними двигалась дюжина человек со своими кирками и еще больше наших друзей, которые помогали им засыпать проломы и делать мосты. Другие две улица вели к дороге в Тлакопан и далее к торговой площади, они были более узкими и с гораздо большим числом переулков, мостов и каналов с водой. И по более широкой из этих двух я приказал продвигаться двум капитанам с 80 человек-испанцев и более чем 10 000 наших друзей-индейцев, и у начала дороги в Тлакопан поставил две большие пушки вместе с 8 конными для их охраны. А я с другими 8 конными и с примерно сотней солдат-пехотинцев, среди них было больше 25 арбалетчиков и аркебузников, и с большим числом наших друзей следовал своим маршрутом по другой улице, самой узкой из них. И у входа на нее оставил конных, приказав им, чтобы ни под каким видом не уходили оттуда, не получив сперва моего приказа, а я спешился, и мы, подойдя к баррикаде, которая была у конца моста, с одной небольшой полевой пушкой и с арбалетчиками и аркебузниками захватили ее и продвигались дальше по мостовой, которая была проломана в двух или трех местах. И в этих трех местах мы сражались, а столь большое число наших друзей, которые были на плоских крышах и в других местах, держались в стороне, и это нас немного раздражало. Так мы, испанцы, захватили те два пролома и баррикады на мостовой, а наши друзья, ничем не рискуя, шли по улице, не оказывая нам никакой помощи, но увидев, что я вместе с более чем 20 испанцами сражаюсь на месте, окруженном водой, наши друзья подошли и вмешались в бой с врагами, из которых некоторые оступались и падали в воду, затем с нашей помощью мы отбросили их. В остальном, мы наготове, уверенно продвигались по улицам города, испанцы, которые шли по мостовой впереди, не встречали контратак; как мне в то время, подойдя, доложили, что мы захватили многое, и что не слишком далеко уже до торговой площади, на которую все тогда стремились выйти, так уже было слышно, как сражались на своих участках [корпуса] главного альгуасила [Гонсало де Сандоваля] и Педро де Альварадо. Я послал сообщить, чтобы ни под каким видом не двигались вперед, пока сперва хорошо не засыпят проломы [в дорогах]; так как это было необходимо сделать на случай отхода, чтобы проломы с водой не затрудняли и не сковывали, и они знали об этой угрозе. И вернувшись, мне доложили, что все захваченное было хорошо исправлено; и я направился туда считая, что это так. Но вместе с тем я опасался, что это приказание не выполнено достаточно хорошо и проломы не засыпаны полностью. И прибыв туда, я обнаружил, что они перешли один пролом в дороге, который был 10 или 12 шагов шириной, в котором текла вода, ее глубина была больше двух эстадо [(1 эстадо = около 1,67 м)], и когда они переходили, то побросали в него куски дерева и стебли тростника, и так еле-еле на ощупь перешли, но эти куски дерева и тростник утонули: а они, двигаясь в победном угаре, настолько увлеклись, что и не подумали сделать это гораздо прочнее. И в тот момент, когда я прибыл к этому, находящемуся в воде месту бедствия, я увидел, что испанцы и множество наших друзей обращены в повальное бегство, а враги, как собаки, набрасываются на них; и я, вида столь великую беду, стал кричать: “Держитесь! Держитесь!” А так как я уже оказался у воды [у края пролома], то обнаружил, что весь он заполнен испанцами и индейцами, так что, казалось, нельзя просунуть и соломинку; а врагов навалилось столь много, что убивая испанцев, они сами падали в воду вслед за ними; и уже по воде канала подплывали лодки врагов и захватывали испанцев живьем. И все это дело случилось столь неожиданно, и я видя, как убивали людей, решил, что мне лишь осталось умереть, сражаясь, и кроме того, мы, я и другие, бывшие там со мной, старались оказать помощь тем несчастным испанцам, которые находились в воде, одних вытаскивали ранеными, других почти захлебнувшимися, а иных без вооружения, и отправляли дальше [к своему лагерю]; и тут уже навалилось столь большое число врагов, что меня и других 12 или 15, которые были со мной, они окружили со всех сторон. А так как я был очень занят помощью тем, которые находились в воде, то не увидел и не решил, что делать с этой опасностью; и уже, подскочив, в меня вцепились некоторые вражеские индейцы и потащили, но тут прорвался один капитан [(капитан телохранителей Кортеса – Антонио де Куиньонес)] пятидесяти человек, которого я всегда брал с собой, и вместе с ним один подчиненный из его отряда, и он по воле Бога спас мне жизнь; и свершив это как храбрый человек, он сам там тяжело пострадал. В этой комедии испанцы отступали в беспорядке дальше по дороге [на Истапалапанской дамбе], а так как она была не широкой и не высокой, и с обеих ее сторон была вода, эти собаки специально сделали ее такой, и по ней двигались также в беспорядке многочисленные наши друзья, то движение по ней было столь затруднительно и медленно, так что враги в любом месте подплывали по воде, как с одной, так и с другой ее стороны и захватывали и убивали, сколько хотели”. А вот как о поражении корпуса Эрнана Кортеса у “Моста бедствия” рассказывает со слов своих мешикских информаторов Бернардино де Саагун во “Всеобщей истории Новой Испании”: “(Версия текста на языке науа; книга XII, глава XXXIV)… 7. – Испанцы приближались к [району] Куауекатитлан, по дороге, на которой подготовлена была засада. И с ними [шли] из Тлашкалы, Аколуакана [(Тескоко)], Чалько, потом они засыпали канал и таким образом приготовили дорогу. Побросали они туда адобы [(необожженные кирпичи)], деревянные части построек: притолоки, косяки, столбы и колонны из дерева. И тростник, который нашли поблизости, также побросали в воду. 8. – Когда так был перекрыт канал, тут же прошли испанцы. Прошли осторожно: впереди их идет знаменосец; идут, играя на своих флейтах, идут, стуча в свои барабаны. 9. – Вслед за испанцами идут строем все тлашкальцы и все из иных поселений (союзников испанцев). Тлашкальцы весьма храбрились, держа надменно головы, хлопая ладонями в грудь. Они идут и поют, но также поют и мешики. Как с одной стороны, так и с другой слышатся песни. Поют песни о том, что помнили славного, и с этими своими песнями становятся храбрее. 10. – Вот они выбираются на сухую землю, где находятся в засаде мешики-воины, прижавшись к земле, маскируясь. Они наблюдают в ожидании времени, тогда они встанут и исполнят свой долг – когда услышат крик призывающий встать на ноги. 11.- И раздается крик: “Мешики, час настал!..” Вслед за тем появляется видящий все тлапанек отоми Экацин, с копьем, направленным против врагов, он призывает: “Воины Тлателолько! Кто такие эти дикари? Как они посмели придти сюда!” И тут же он валит одного испанца, сбивает его с ног. И делает это отважно, он бьет испанца о землю. Свершив это, он открыл счет. И повернувшись, он передал его, и мешики тут же пошли, таща этого испанца. (Глава XXXV) 1. – После этого подвига мешики-воины отважно вышли из засады. Те, что прятались на земле, теперь стали преследовать испанцев по улицам. А испанцы, когда их увидели, стали просто как пьяные. 2. – Тут же началась борьба с целью захвата живых людей. Были взяты в плен многие из Тлашкалы, Аколуакана, Чалько, Шочимилько. Взят был большой урожай из пленных, взят был большой урожай из мертвых. Также за испанцами и всеми их людьми (их союзниками) преследователи плыли по воде. 3. – И вся дорога стала скользкой, и уже невозможно было идти по ней; лишь только кто поскользнется, то падает в грязь. Мешики тащили пленных волоком. 4. – Именно там был захвачен [испанец] со штандартом и был утащен. Те, кто захватили его, были из Тлателолько. А место, где он был захвачен, теперь называется Сан Мартин. С этим никакое событие не может сравниться. 5. – Иным (из испанцев) удается спастись. Они отступают, дабы прийти в себя, по берегу канала [из соленого озера в пресное] в сторону [города] Кулуакан. Там. на берегу, они располагаются на отдых”. Показательно, что Кортес ничего не сообщил Карлу V о захвате индейцами своего штандарта, а мешики не рассказали Саагуну, что упустили Кортеса, поскольку никто не любит сообщать о своих неудачах.

 

4 Лагерь корпуса Эрнана Кортеса был в Койоакане.

 

5 Пуэбла (Риeblа) – провинция, ныне штат в Мексике, с административным центром – городом Пуэбла де Сарагоса (Риeblа dc Zaragoza), основанным в 1531 году под названием Пуэбла де лос Ангелес (Риeblа de los Angelas) и переименованным в 1862 году в честь генерала Сарагосы.

 

6 О последующих событиях, произошедших в Мешико после того, как отступивший по Истапалапанской дамбе корпус Эрнана Кортеса добрался до берега, так рассказывает со слов своих мешикских информаторов из Тлателолько Бернардино де Саагун во “Всеобщей истории Новой Испании”: “(Версия текста на языке науа; книга XII, глава XXXV)… 6. – После этого мешики повели с собой пленников в сторону [квартала] Йакаколько [(находившегося вблизи главной храмовой площади Тлателолько)]. Там все собрались, а они охраняли своих пленников. Из пришедших одни жаловались, другие пели песни, а иные шлепали ладонью по рту, как это бывает обычно на войне. 7. – Когда прибыли в Йакалолько, пленных поставили в колонну по одному, и повели вереницей, нарядив; они один за другим шли, взбираясь [по ступеням пирамиды] к святилищу; там их принесли в жертву. Первыми шли испанцы, они были важнее. А вслед за ними шли все из поселений (союзных с ними). 8. – После того, как их принесли в жертву, головы испанцев нанизали на шесты, также нанизали головы лошадей. Но их поместили ниже, а головы испанцев над ними. Головы были нанизаны лицом в одну сторону. Но головы индейцев из поселений, союзных с ними, не нанизывали, поскольку это были незначительные люди. 9. – И тогда пленных испанцев было 53 и 4 лошади”. О жертвоприношениях мешиков своим идолам после поражения конкистадоров Эрнан Кортес рассказывает в третьем письме-реляции Карлу V: “.. .и тотчас на высокой башне [(пирамиде)] с их идолами, которая была рядом с [главной] торговой площадью, приготовили [для жертвоприношения] благовония и курения – некоторые смолы, которые есть в этой земле, – будучи крепко уверены, что этим они служат своим идолам в знак-признательности за победу; и хотя мы хотели помешать, но не смогли это сделать, поскольку большинство людей [(корпуса Кортеса)] уже ушло в лагерь. В этой неудаче враги убили [(из корпуса Кортеса)] 35 или 40 испанцев и больше 1 000 индейцев – наших друзей, изранив более 20 христиан, и я выбрался раненым в ногу; были потеряны: одна небольшая полевая пушка, много арбалетов, аркебуз и другого вооружения. Мешики затем также одержали победу в городе, приведя в уныние старшего альгуасила [Гонсало де Сандоваля] и Педро де Альварадо, и забрав всех испанцев, захваченных живьем и мертвых, в Тлателолько, в котором находилась [главная] торговая площадь, и на высоких башнях [(пирамидах)], которые там были, обнажали пленных испанцев и приносили в жертву, рассекая им грудь и вырывая сердца, которые преподносили своим идолам; это было хорошо видно испанцам из лагеря Педро де Альварадо, с того места, откуда они вели военные действия, и они видели обнаженные, белые тела тех, кого приносили в жертву, знакомых, которые были христианами”. Очевидно, главный храм Тлателолько вышел на первый план после того, как во время предыдущего штурма (до поражения у “Моста бедствия”) конкистадоры из корпуса Эрнана Кортеса, прорвавшись к главному храмовому участку Мешико в Теночтитлане, захватили главный храм, разбили идолов и сожгли их святилище, хотя потом они отступили; мешики в этом храме, очевидно, больше не проводили никаких обрядов.

 

7 См. стр. 118-119 в главе “МОТЕКУСОМА”.

 

8 Ауашпицокцин (Ahuaxpitzoctzin) – более правильное (согласно хронисту Фернандо де Альбе Иштлильшочитлю), он был братом правителя Тескоко Иштлильшочитля (дона Эрнана Иштлильшочитля), после крещения – дон Карлос Ауашпицокцин. У Берналя Диаса он назван Эстесучел (Estesuchel), эта же ошибка и у Франсиско Лопеса де Гомары. Положение испанцев (после поражения корпуса Кортеса у “Моста бедствия” и неудачи общего штурма Мешико 15 нюня 1521 г.) было весьма тяжелым – почти все индейцы-союзники их покинули, порох и продовольствие заканчивались, многие из конкистадоров были изранены. Но, как говорит Антонио де Эррера-и-Тордесильяс, если бы испанцы поколебались, то они могли бы поучиться отваге у своих жен: несколько испанок были вместе с конкистадорами во время осады Мешико. Так, одна из этих женщин, когда ее муж бывал усталым, облачалась в его доспехи, брала его оружие и стояла на посту вместо него, а другая, увидев, что конкистадоры отступают, надела хлопчатобумажный панцирь и, взяв копье и меч, остановила бегущих и повела их на неприятелей. Кортес в свое время хотел оставить этих испанок в Тлашкале, но они ему гордо ответили: “Долг кастильских женщин не покидать своих мужей в опасности, делить ее с ними, а если придется, вместе с ними и умереть!”

 

К главе “ВЗЯТИЕ МЕШИКО”

 

1 Малиналько (Malinalco), Тулапа (Tulapa) – такие же названия этих поселений и у Берналя Диаса.

 

2 То есть, цомпантли (tzompantli). Из письма-реляции Кортеса не ясно, какой корпус конкистадоров занял с боем главную храмовую площадь с главным храмом Уицилопочтли Мешико (Теночтитлана), очевидно, это был корпус Кортеса, и ему пришлось их оставить. Конкистадоры тогда подожгли святилища-башенки на вершине пирамиды главного храма и разбили, сбросив вниз, идолы, и это событие произошло еще до их поражения у “Моста бедствия”; что же касается главной храмовой площади Тлателолько, то тут Кортес сообщает, что ее главным храм занял с боем корпус Педро де Альварадо. О последнем этапе битвы за Мешико (Теночтитлан), после попыток переговоров, которые, согласно испанским источникам, имели место, приведем несколько сообщений. Так, Эрнан Кортес в третьем письме-реляции (от 15 мая 1522 г.) Карлу V сообщает: “.. .Видя в жителях этого города такую непокорность и столь великую готовность умереть, какой ни в одном народе нет, я не знал, какие меры принять против них, дабы избегнуть нам стольких опасностей и трудностей, не истребляя их и не разрушая город, потому что это был красивейший город в мире. Не помогли и мои слова о том, что мы не снимем осады, и что бригантины не прекратят боевых действий.., и что на всей земле никто не придет им на помощь, и что им негде взять маиса, мяса, фруктов, воды и другого провианта. И чем больше мы им об этих вещах толковали, тем менее видели в них слабость: напротив, в бою и во всех маневрах они проявляли больше отваги, чем когда-либо. И я, видя, что наши переговоры имеют подобный итог и что мы уже более 45 дней ведем осаду, решил прибегнуть к одному средству, дабы обезопасить нас и еще больше потеснить наших врагов, а средство это было следующим: при продвижении по улицам города разрушать все строения, от одного конца до другого – выходящего на [главную храмовую] площадь… Таким образом, продвигаясь с каждым шагом вперед, мы должны были оставлять за собой развалины… И с этого момента мы начали разрушать постройки, тщательно засыпать все отвоеванные нами каналы, и, так как в тот день у нас действовало более 150 000 воинов, сделать удалось многое… Поскольку мы уже засыпали много каналов и заделали много опасных переходов, я решил выступить ночью, в третью стражу, и причинить им по возможности большой урон. Бригантины вышли перед рассветом, а я с 12 или 15 всадниками и некоторым числом пехотинцев и наших друзей внезапно вступил в город, послав вперед лазутчиков, которые подали нам сигнал, что можно выходить. И мы увидели перед собой огромную толпу людей. Это были бедняки, которые отправились отыскивать себе пропитание, большинство из них не имело оружия, и главным образом это были женщины и дети. Мы нанесли им такой урон во всех местах, где можно было свободно передвигаться по городу, что число пленных и убитых перевалило за 800. Бригантины также захватили много народу и лодки, с которых ловили рыбу, и враги понесли большие потери. В другой день поутру… мы окончательно овладели всей дорогой из Тлакопана [до главной храмовой площади Мешико (Теночтитлана)], засыпав все опасные переходы на ней, таким образом, из лагеря Педро де Альварадо могли уже в самом городе сообщаться с нашими; а на главной дороге [из Истапалапана], которая шла к торговой площади были захвачены два моста и хорошо засыпан канал, и мы сожгли дома сеньора этого города, это был юноша восемнадцати лет, которого звали Куаутемокцин [(у Кортеса -Гуатимуцин (Guatimucin))], и он был вторым сеньором после гибели Мотекусомы; эти дома индейцы превратили в сильные укрепления, потому что были они очень велики, прочны и окружены водою… по одну и другую сторону главной дороги мы только и делали, что сжигали и разрушали здания, и это было поистине горестное зрелище, но, поскольку нам не оставалось ничего другого, мы вынуждены были продолжать наши действия. Жители города, видя столь великие разрушения, кричали нашим друзьям, чтобы те перестали жечь и разрушать, ибо они заставят их все выстроить заново, если победят, а в противном случае им придется все восстанавливать для нас; и я молил Бога, чтобы сбылось последнее… На следующий день, когда мы приготовились двигаться дальше в город, часов в 9 дня, из нашего лагеря мы увидели клубы дыма на двух башнях [(святилищах-башенках на главной пирамиде храма Тлателолько)], самых высоких, которые были в Тлателолько – у торговой площади, и не сразу поняли, что произошло, поскольку дыма было гораздо больше, чем при воскурении, обычно совершаемом индейцами своим идолам, и мы догадались, что это люди Педро де Альварадо прорвались туда, и хотя это была правда, нам не верилось. И точно, в тот день Педро де Альварадо со своими людьми совершил этот подвиг… и я поднялся на эту огромную башню [(главную пирамиду храма Тлателолько)], которая была рядом с торговой площадью, и на ней так же, как и на других, обнаружили мы преподнесенные их идолам головы христиан, которых они убили, и индейцев-тлашкальцев, наших друзей, с которыми у них была очень древняя и жестокая вражда. И я видел с этой башни, что мы несомненно овладеваем городом – из восьми частей его мы завладели шестью… В другой день я послал Педро де Альварадо, чтобы он со своими людьми совершил нападение на ту часть большого квартала, какая находилась в руках противника и насчитывала более 1 000 домов. Я же с людьми из нашего лагеря выступил с другой стороны пешим порядком, потому что на конях мы не могли бы получить там никакого преимущества. И мы атаковали противника с таким упорством, что отвоевали весь этот квартал и перебили столько врагов, что число убитых и пленных превысило 12 000 душ. …Таким образом, будучи окружены и стиснуты со всех сторон, они [(мешики)] могли перемещаться, лишь ступая по трупам либо по плоским крышам уцелевших зданий, и вследствие этого негде им было взять ни стрел, ни копий, ни камней, чтобы обороняться от нас; а с нами шли наши друзья с мечами и щитами. Столько врагов погибло на воде и на суше, что, когда подсчитали, оказалось, что в тот день было убито и взято в плен более 40 000 душ. А вокруг раздавались крики и плач детей и женщин, и не было человека, у которого не дрогнуло бы сердце… Наши друзья в этот день очень много грабили, но мы никак не могли за этим проследить, поскольку там действовало из нас около 900 испанцев, а их больше 150 000 человек… Одна из причин, отчего несколькими днями ранее я воздерживался от такого штурма города, заключается в том, что, если бы мы тогда пошли на приступ, они бросили бы все, что имели, в воду, и даже если бы того не сделали, то наши друзья похитили бы все, что нашли, и по этой причине я опасался, что Вашему Величеству досталась бы лишь малая толика тех огромных сокровищ, которые находились в городе, и которые я ранее приготовил для Вашего Величества… И поскольку было уже поздно, и мы не могли переносить зловонный запах трупов, которые много дней пролежали на тех улицах, мы вернулись в наши лагеря. … Когда мы собрались все вместе и бригантины встали наготове позади домов на сваях, где находились враги, я приказал, чтобы после условного выстрела аркебузы наши вошли в ту небольшую часть, которая еще не завоевана, и сбросили врагов в воду, где их уже поджидали бригантины; и наказал я им, чтобы они искали Куаутемокцина и постарались бы захватить его живым, ибо тогда бы война закончилась. А я перед боем поднялся на плоскую крышу… те [мешики], кто согласился, выходили больше пяти часов, а город был наполнен мертвецами и воды [озера] также – одни [утонули], пытаясь спастись вплавь, другие утонули в этом большом озере с лодками, горестно было смотреть на это и невозможно вообразить их страдания; бесконечные вереницы мужчин, женщин и детей направлялись к нам. И стремясь поскорее выйти из опасного места, они толкались, падали в воду и тонули посреди множества мертвых; были у них умершие и из-за соленой воды, которую они пили, из-за голода и ужасного смрада – там умерли больше 50 000 душ. Тела умерших они, не желая, чтобы мы прознали про их нужду, не бросали в воду, где на них могли бы наткнуться бригантины, и не выносили за пределы своего стана, чтобы мы в городе не увидели их; и таким образом на тех улицах, где они находились, мы нашли горы из мертвецов, и не возможно было поставить ногу, чтобы не наступить на мертвеца; а так как люди из города выходили к нам, я заблаговременно на всех улицах разместил испанцев, чтобы помешать нашим друзьям убивать этих несчастных, которых было не счесть. А также сказал я всем военачальникам наших друзей, чтобы они ни под каким видом не позволяли своим убивать тех [мешиков]. которые выходят; но это не смогло помешать, так как их было столь много, что в этот день они убили и принесли в жертву больше 15 000 душ…” Бернардино де Саагун во “Всеобщей истории Новой Испании” рассказывает (Книга XII. глава XXXV): “… Повсюду воины [(защитники Мешико)] были настороже, повсюду шли бои. Дозорные не смыкали глаз, потому что вокруг нас рыскали люди из Шочимилько на своих лодках. С обеих сторон были пленные, с обеих сторон были убитые. И весь народ [в Мешико] испытывал великие муки, они голодали, многие умерли от голода, и уже не было у них хорошей, чистой воды для питья, пили лишь воду из озера, соленую на вкус. Многие умерли от этого, а многие – от дизентерии. Люди ели ящериц, ласточек и зеленые листья маисовых початков, а также горькую траву, ели… лилии, штукатурку и оленью кожу: они ее обжаривали, пекли на углях, тушили и так ели… И траву они ели, и камни… Не было большего страдания, чем их страдание; они находились в жестоком кольце, все больше людей погибало от голода, и враги постепенно сжимали кольцо. (Глава XXXVI) Однажды четверо всадников ворвались на торговую площадь Тлателолько, преследуя воинов-мешиков и нанося им удары копьями. Многие погибли. В неудержимом натиске обрушились они на торговую площадь. Потом они отступили, и воины-мешики атаковали их и преследовали по пятам. В это же самое время враги предали огню храм [(святилища на главной пирамиде Тлателолько)]. И когда они подожгли его, огонь сразу же запылал, высоко взметнулся в небо и осветил все вокруг. А мешики, увидев, что храм горит, начали плакать и утешать друг друга сквозь слезы. И долго еще шли бои на торговой площади Тлателолько. .. .воины-мешики укрылись за стенами построек [квартала] Куечолана, и все строения там, вблизи торговой площади, были превращены в баррикады… Был там [в квартале Атлиякапан] известный вождь куачик [(cuachic)] по имени Ашокенцин, который преследовал своих врагов, отбивал у них пленных, заставлял противника повернуть назад. Этот вождь погиб, его убили стрелой, она попала ему в грудь и пронзила сердце… Им [(испанцам)] трудно было достичь своей цели [(захватить квартал Йакаколько)]… они не могли преодолеть линию обороны тлателольков, которые находились по другую сторону канала и метали оттуда дротики и камни. Враги не могли захватить ни один проход, ни один мост. (Глава XXXVII) Наши враги, продвигаясь, заваливали каналы, но как только они уходили, мешики снова вытаскивали камни. Когда рассветало, все было снова так же, как накануне. Война продолжалась, им так тяжело было продвигаться вперед… каналы были для них как неприступные стены… [Мешики], не имея возможности защитить женщин и детей, сажали их в лодки и с великими трудами перевозили из этих построек в квартал Амашак… В другой раз одна бригантина испанцев со множеством лодок шочимильков направлялась к Атликеуиану… заметил испанцев и военачальник Койоуеуецин, у которого был военный знак Орла-Ягуара: наполовину орел, наполовину ягуар, он был в своей лодке у Толмайекана. И много лодок с воинами было с ним… Люди, которые находились в этих лодках, метали оттуда дротики, всеми силами оказывали сопротивление врагу, не теряя времен даром… Дротики с зазубренными наконечниками обрушивались на врагов, как дождь, летели по ветру стрелы… [Испанские лазутчики часто пробирались на территорию осажденных] они проникали туда незамеченными. Они одевались, как мешики, и сбивали с толку своим обликом… (Глава XXXVIII) В это время установили испанцы одну катапульту, чтобы метать камни… в индейцев, собравшихся в [квартале] Амашак… А однажды испанцы попытались засыпать пруд под названием Тлаишкуипан, который им очень мешал. Они бросали в него камни, деревья, колонны, пилястры, двери, глиняные кирпичи… Было много шуму, и вокруг носились столбы пыли… Они хотели ограбить людей, которые в тесноте ютились на улице, ведущей в Тепеяк. И когда воины-мешики увидели, что пытаются сделать враги, они решили ответить тем, что было в их силах. И они незаметно подплыли на лодке, встали на якорь, а сами, ничем не привлекая внимания, спрятались. Затем подошла вторая лодка, также бесшумно, за ней еще две; с этими их стало четыре. Тут поднялись два рыцаря-орла [(caballeros aguilas)] и два рыцаря-тигра [(caballeros tigres /ягуара/)]. Первым орлом был Топантемокцин, второго звали Тлакоцин. А первым ягуаром был Темилоцин, а вторым – Койоуеуецин. Вслед за ними еще один ягуар и один орел. Они гребли изо всех сил, лодка почти летела… После того, как они выехали, послышались звуки труб… И когда наши враги увидели их, они бросились бежать, но многие попадали в воду и утонули. Другие с трудом выбрались на берег и были все мокрые и шатались от изнеможения… Нас полностью окружили, жестоко сражаясь, в [квартале] Амашак. А также и на дороге, ведущей в Тепеяк. …Испанцы проникли в Тельпочкалли [(Telpochcalli)], большое здание, в котором живут юноши, получающие особое воспитание; там было много людей. Они поднялись на его плоскую крышу… И великий военачальник, куачик – по имени Уицилоацин держал оборону на плоской крыше Тельпочкалли. Он был еще могуч, как скала, и мешики повиновались ему. Испанцы били их, рубили, кололи, убивали… На другой день испанцы подожгли то здание, в котором было много скульптурных изображений идолов. Испанцы бились с мешиками уже внутри укрепленного [квартала Амашак], и женщины и дети тяжко пострадали… На пятый день, когда рассвело, испанцы снова решили атаковать, и все, кто нас окружал, начали наступление. Они взяли нас в кольцо, и уже никто не мог оттуда выскользнуть. Люди сталкивались, давили друг друга, и многие погибли в давке. А когда враги уже почти настигли одну нашу женщину, она плеснула им в глаза водой, и вода ослепила наших врагов”.

 

3 Великого Капитана – см. прим. 3 к главе “СНАРЯЖЕНИЕ КОРТЕСА”.

 

4 Чериньола – более правильное; у Берналя Диаса – Чиринола (Chirinola). Битва при Чериньоле, городе в Апулии (Италия), произошла 21 апреля 1503 г. между испанским войском (6 000 человек) под командой “Великого Капитана” – Гонсало де Кордовы и французским войском (около 10 000 человек) под командой герцога Немюрского – Гастона де Фуа. Победили испанцы благодаря аркебузам и укрепленной позиции (ров и вал с частоколом), командующий французов погиб в битве.

 

5 Горильяно – более правильное; у Берналя Диаса – Гарельяно (Garellano). Битва на реке Горильяно, в Лацио (Италия, недалеко от города Гаэта) произошла 29 декабря 1503 г. между испанским войском (около 15000 человек) под командой “Великого Капитана” – Гонсало де Кордовы и франко-итальянским войском (23 000 человек). Победили испанцы, их противники, понеся большие потери убитыми и пленными, спаслись бегством и укрылись в городе Гаэта.

 

6 Арроба (arroba) – мера веса (11-12,5 кг; обычно – 11,502 кг) а также мера объема (10-16 литров; обычно -16,137 литра для вина и 12,564 литра для масла).

 

7 Приведем еще несколько сообщений о пленении Куаутемока и последующих событиях. Так, Эрнан Кортес в третьем письме-реляции Карлу V сообщает: “.. .Бригантины неожиданно вышли на озеро и врезались в середину флотилии лодок [мешиков], а воины находившиеся в них, уже не решались сражаться. И тут Бог надоумил капитана одной бригантины по имени Гарсия Ольгин погнаться за лодкой, в которой, как ему показалось, ехали знатные люда. На носу бригантины стояли двое или трое арбалетчиков, и, когда они прицелились в тех, что ехали в лодке, оттуда подали знак, чтобы они не стреляли, поскольку в лодке едет важный сеньор; и тогда наши быстро спрыгнули туда и захватили Куаутемокцина, а также сеньора Тлакопана и других знатных, которые ехали вместе с ним. Затем капитан Гарсия Ольгин привез в то место, где я находился, на плоской крыше здания вблизи озера, сеньора этого города и других знатных пленников. Я предложил Куаутемокцину сесть, не выказав никакой суровости, он приблизился ко мне и сказал на своем языке, что он делал все, что было в его силах, дабы защитить себя и своих сограждан, пока не очутился в таком положении, и что теперь я волен сделать с ним все, что хочу; и он положил руку на мой кинжал, прося, чтобы я убил его. Я же приободрил его, сказав, что ему нечего опасаться; вот так, когда этот сеньор был пленен, и кончилась война, а завершилась она по милости Бога Нашего Сеньора во вторник, в день Сан Ипполита, то бишь 13 августа 1521 г. [(см. прим. 8 к этой же главе)]. Таким образом, со дня, когда город был окружен, что произошло 30 мая указанного года, до победы прошло семьдесят пять дней, в которые Ваше Величество увидели бы труды, опасности и несчастья, которые вынесли Ваши вассалы, из которых столь много персон проявили себя, и их деяния дают хорошее доказательство этого. И все эти семьдесят пять дней окружения ни один не прошел без боя, малого или большого. В этот же день, после пленения Куаутемокцина и захвата города, мы, собрав добычу, которой удалось завладеть, и вернувшись в лагерь, возблагодарили [Бога] Нашего Сеньора за столь знаменательную милость и столь желанную победу, что нам были даны. Пробыв в лагере три или четыре дня, приведя в порядок многие вещи, которые следовало, мы затем прибыли в город Койоакан…” А вот сообщение Бернардино де Саагуна из “Всеобщей истории Новой Испании”: “(Книга XII, глава XXXIX) 1. – И появилось [на небе] будто бы большое пламя, а под вечер пошел дождь и пал туман, и, когда темнота сгустилась, вновь показался огонь. Казалось, что он спускается с неба и кружит подобно вихрю. Появилось пламя, похожее на цветок, и сколь быстро оно росло, столь же быстро стало и уменьшаться, пока не превратилось в искру; потом, подгоняемая ветром, эта искра взлетела, потрескивала и сверкала. Покружив над дамбой, она долетела до Койонакаско, а затем направилась в центр озера и там потухла. Никто даже не вскрикнул, не заговорил в полный голос. 2. – .. .наши враги по-прежнему оставались на своих позициях. А предводитель [Кортес], прибыв, все время находился вблизи, остановившись на плоской крыше; эта плоская крыша была на доме [знатного тлателолька] Астауцина, который был рядом с [кварталом] Амашак. [Кортес] был там под разноцветным балдахином. Его окружали испанцы и разговаривали одни с другими. 3. – На своей стороне собрались [мешики] в Тольмайекане и обсуждали, что же делать, что мы должны дать в виде дани и на каких условиях покориться врагам. Там были Куаутемокцин и остальные знатнейшие мешики: Тлакоцин – Сиуакоатль [(Cihuacoatl)], Петлауцин – управляющий Черным Домом [(Тлиланкалли – Тlilапсаlli)], Мотелчиуцин – вождь де Уицнауатль [(de Huitznahuatl)], Ачкаутли – управитель в Мешико, знатнейший из жрецов; а еще из Тлателолько: Койоуеуецин – Тлакочкалькатль [(Tlacochcalcatl)], Темилоцин – Тлакатекатль [(Tlacatecatl)], Тупантемокцин – Тикосиауакатль [(Ticociahuacatl)], Ауелитокцин – Мишкоатльаилотлакатль [(Mixcoatlailotlacatl)], Уицильиуицин – вождь де Уицнауатль, Уицицин – управляющий мостами… 4. – Потом посадили они Куаутемокцина в лодку. Двое, только лишь двое, сопровождали его, отправились с ним: военачальник Тепуцтитолок и его слуга Ястачималь. А еще был один, тот, что на веслах сидел, по имени Сениаутль. И когда посадили Куаутемокцина в лодку, весь народ заплакал. Люди говорили: “Вот отправляется самый юный властелин, Куаутемокцин, отправляется сдаваться испанцам! Отправляется сдаваться “богам”!” (Глава XL) 1. – И когда, по прибытии, высадили его там, вслед за тем подошли увидевшие его испанцы. Его взяли, его взяли за руки испанцы и повели вверх на плоскую крышу и поставили перед предводителем, своим полководцем. И когда его поставили перед предводителем, тот, увидев его, стал внимательно рассматривать, и восхитился волосами Куаутемокцина. Потом его усадили рядом с предводителем. 2. – [Испанцы] произвели залп из пушек… Потом вновь началось побоище, и было много убитых. А после наступило время исхода: война была проиграна. Посреди шума и криков слышалось: “Хватит, пора уходить! Пошли!” Услышав это, народ пришел в движение: все люди уходили, одни по воде, а другие по большой дороге. И там еще многие были убиты испанцами, разгневанными на то, что некоторые мешки все еще не расстались со своими маканами [(тасапа – деревянная палица с толстым и круглым концом)] и щитами. 4. – Те, кто жил в городских домах, уходили направо от Амашака, прямо к развилке дороги. Спасаясь изо всех сил, все уходили по направлению к Тепеяку, все уходили по направлению к Шошоуильтитлану, все уходили по направлению к Ноноуалько. Однако, по направлению к Шолоку или к Масацинтамалько никто, 5. – А все, кто обитали в лодках, уходили по озеру. Лишь жители Тольмайекана уходили по воде; некоторым вода доставала до груди, другим до шеи, некоторые утонули на глубоких местах. Маленьких детей сажали на плечи… 7. – Со своей стороны, испанцы повсюду на обочинах дорог проверяли людей. Они исками золото. Для них нефрит ничего не значил, неинтересны были перья кецаля и не нужна бирюза. Женщины уносили золото [тайком] на груди и под юбкой, а мы, мужчины, – во рту и в маштлатль [(maxtlatl- набедренная повязка)]. 8. – А кроме того, испанцы хватали красивых женщин, отбирали со светлой, с золотистой кожей, со смуглым телом. И некоторые женщины, узнав об этом, намазывали грязью лицо, прикрывали бедра и грудь лохмотьями; лохмотья вместо юбок, лохмотья вместо рубашек. Все, во что они оделись, было тряпьем. Но испанцы повсюду искали женщин. Они задирали им юбки, ощупывали, осматривали уши, грудь, волосы. 9. – Были отделены и некоторые мужчины. Самые храбрые и самые крепкие, с мужественным сердцем. И также подростки, которые стали их слугами, и которые стали исполнителями их приказаний. [Испанцы] одних клеймили огнем возле подбородка; некоторых – на щеке, а других – у губ. 10. – Когда был спущен герб, поскольку мы были побеждены, шел год под знаком: 3-й Дом; а день магического календаря: 1-й Змеи”. Это сообщение Саагуна – по версии текста на языке науа; и вот маленький фрагмент его же сообщения, но уже по версии текста на испанском языке (Книга XII, глава XL): “… 9 – Индеанка, что была переводчицей, которую звали Мариной, стояла рядом с предводителем [(Кортесом)], а с другой стороны – сеньор Мешико, Куаутемокцин, одетый в богатую накидку, и сеньор [бывший] Тескоко, которого звали Коанакочцином, одетый в накидку не столь богатую, и был там также другой знатнейший, которого звали Тетлепанкецальцином, – сеньор Тлакопана, одетый в накидку, были там и многие другие знатные.” Вот сообщение из “Повествования о конкисте” анонимного автора из Тлателолько: “… 82. – Все это происходило на наших глазах. Мы были потрясены и страшились уготованной нам жалкой судьбы. 83. – Повсюду на улицах лежали сломанные копья, валялись клочья волос, кругом были люди на конях. Наши дома стояли покинутыми без крыш, их стены были красными от крови. На улицах и площадях кишели черви, и стены были забрызганы мозгами. Вода тоже казалась красной, словно ее красили, и оставляла во рту вкус горечи… 84. – Мы ели тростниковые стебли, мы жевали соленую землю, кирпичи из необожженной глины, ящериц, мышей, дорожную пыль и червей… Мы били кулаками по стенам из кирпичей из необожженной глины, наше имущество было разорено. Мы хотели укрыться за своими щитами, но нет щита, способного заслонить нас в нашем одиночестве… 99. – Вот каким образом умирали мешики, тлателольки. Они покинули город. Все мы находились в Амашаке. И у нас уже не было щитов, не было палиц, и не было у нас никакой пищи, уже нечего было есть. И всю ночь лил на нас сверху дождь. 100. – Однако, когда пошел дождь уже ушли Койоуеуецин, Тепантемокцин, Темилоцин и Куаутемокцин. Они вели Куаутемокцина туда, где находился предводитель [Кортес] и дон Педро де Альварадо и донья Малинцин [(Марина)]. Конкистадоры после победы расположились в Койоакане. …122. – Там испанцы повесили Макуильшочитля, короля Уицилопочко. А затем и Писоцина, короля Кулуакана. Этих двух там повесили. А Тлакатекатля из Куаутитлана и управляющего Черного Дома затравили собаками. Также и нескольких человек из Шочимилько разорвали собаки. 123. – И трех магов [(magos – маги, волшебники)] из Эхекатля, тоже тескокцев по происхождению. Хотя они сами пришли сдаваться. Никто их не приводил. Они пришли лишь со своими рукописями (кодексами)… “Родственник “короля Тескоко” Иштлильшочитля, союзника Кортеса, хронист Фернандо де Альба Иштлильшочитль в труде “Реляции” указывает следующие потери при взятии Мешико: “(“Тринадцатая реляция, о прибытии испанцев и начале Евангельского Закона, написанная доном Фернандо де Альбой Иштлильшочитлем”) …179. – От начала окружения – до взятия Мешико прошло, согласно специальному подсчету дона Алонсо Ашаякатля по историям, рукописям [-кодексам], реляциям – ровно 80 дней. Погибли со стороны Иштлильшочитля, королевства Тескоко, больше 30 000 человек из более чем 200 000 [воинов], что были на стороне испанцев, как уже упоминалось; из мешиков погибли более 240 000 [из почти 300 000 воинов, упомянутых ранее], и среди них вся знать мешиков, поскольку, если после этого и остались какие-нибудь сеньоры и рыцари, то это были в большинстве дети, да и то малого возраста”. В заключение приведем слова о разгроме Мешико, написанные мешиком на языке науа: “В Теночтитлане и Тлателолько, там, где раньше царили красота и доблесть, сейчас только горе и страдание. Тебе [Уицилопочтли] надоели твои слуги? Ты сердишься на своих слуг, о Великий Податель Жизни?”

 

8 13 августа 1521 г. по старому стилю, а по новому – 23 августа 1521 г. Согласно Диасу и Кортесу, началась операция по взятию Мешико 13 мая 1521 г. (по ст. ст.) – 23 мая 1521 г. (по н. ст.), и полностью был окружен Мешико 30 мая 1521 г. (по ст. ст.) – 9 июня 1521 г. (по н. ст.), таким образом, вся операция по взятию Мешико длилась 93 дня, из которых со дня окружения и по день взятия Мешико прошло 75 дней.

 

9 Действительно, юная жена Куаутемока, дочь Мотекусомы II, была очень красивой. Ее звали Текуичпо, что в переводе означает “Пушинка Хлопка”. Кортес, изнасиловав ее, отдал солдатам, потом вновь забрал к себе (Perez Martinez, Hector. Cuauhtemoc, vida у muerte de una cultura. Ed. Leyenda, Mexico, 1944). Здесь следует привести хотя бы несколько свидетельств о том как женщины Мешико (как Теночтитлана, так и Тлателолько) вместе с мужчинами проявляли стойкость и героизм, обороняя свой родной город. Так Гонсало Фернандес де Овьедо-и-Вальдес во “Всеобщей и подлинной истории Индий, островов и материковой земли в море-океане” сообщает: “Многие подвиги были совершены во время этой осады. Прежде всего хочу сказать о женщинах Теночтитлана, о которых нигде не было упомянуто. И я свидетельствую, что то были замечательные и достойные изумления женщины: нужно было видеть проворство и постоянство, с коими они помогали своим мужьям, и лечили раненых, и заготавливали камни для пращников, и исполняли другие поручения, в коих хорошо проявили себя”. Диего Дуран в “Истории индейцев Новой Испании и островов у материка” пишет, что достойную лепту в оборону Тлателолько внесли женщины “с круглыми щитами и мечами в руках”.

 

10 Вероятно, широко распространенную переделку Иосифа Флавия (Л., 1928 г.). То есть испанский перевод древнегреческого оригинала знаменитой “Иудейской войны” (IΣTOPIA IOYΔAIKOY ПOΛEMOY ПРОΣ PΩMAIOYΣ) известного еврейского историка Иосифа Флавия (ФΛAYIOY IΩΣНПОY) I века нашей эры, так как, по словам самого Берналя Диаса, он не знал других языков.

 

К главе “ПОСЛЕ ПОБЕДЫ”

 

1 Как рассказывает Франсиско Лопес де Гомара, жаждущие золота конкистадоры, недовольные малым, по их мнению, количеством добычи, решили, что мешики спрятали свои сокровища. Они помнили обещание Куаутемока послам Кортеса во время осады Мешико: “Передайте Кортесу, первое, что мы сделаем, – это бросим все наши сокровища в воды озера, где вы их никогда не найдете, так как мы не хотим, чтобы вы после нашей смерти наслаждались нашими богатствами”.

 

2 См. прим. 10 к главе “ЗОЛОТО”.

 

3 Сеньор Тлакопана – Тетлепанкецальцин.

 

4 Франсиско Лопес де Гомара сообщает, что через семь дней после взятия Мешико, конкистадоры подвергли жестокой пытке огнем Куаутемока и правителя Тлакопана – Тетлепанкецальцина, а также нескольких мешикских высших сановников, требуя раскрыть местонахождение спрятанных сокровищ. Согласно этому источнику, правитель Тлакопана во время пытки, когда конкистадоры раздули огонь в жаровнях под ногами его и Куаутемока, громко застонал, не выдержав мучений; тогда Куаутемок поддержал своего соратника фразой: “Держись! Ведь и я не предаюсь удовольствиям, находясь в своей купальне”. Гомара утверждает, что вина за мучения Куаутемока целиком лежит на королевских чиновниках, и прежде всего, на королевском казначее Альдерете, науськивавших озлобленных конкистадоров на пленного “императора” мешиков, Кортес же якобы изо всех сил противился их требованиям и, лишь испугавшись обвинений в заговоре против испанской короны, нехотя уступил, но затем пораженный мужественным поведением Куаутемока, он немедленно остановил пытку и вырвал несчастную жертву из рук палачей. Вот так гуманно, по словам Гомары, поступил Кортес с вождями мешиков. Куаутемок был избавлен от пыток, но стал калекой, получив тяжелые ожоги обеих ног. Кристобаль де Охеда, личный медик Эрнана Кортеса, в своих мемуарах утверждает: “.. .И я видел также, как этот упомянутый дон Эрнан Кортес пытал упомянутого Куаутемока, прижигая ему огнем руки и ноги для того, чтобы тот рассказал ему о сокровищах этого города… И впоследствии, будучи врачом, я много раз ходил лечить упомянутого Куаутемока по приказу упомянутого дона Эрнана”. Сам же Эрнан Кортес в своих письмах-реляциях императору Карлу V даже не упоминает о пытках Куаутемока.

 

5 Для сравнения приведем сообщение Франсиско де Хереса, секретаря Писарро, о событиях в Перу (1532-1534 гг.; завоевание государства инков): “Обычная цена лошади была 2500 песо, да и эта цена не была устойчива… а пара башмаков или панталоны стоили 30 или 40 песо, плащ – 100 или 120, меч – 40 или 50… я отдал 12 песо за полунции [(1 унция = 28,35 г)] попорченного шафрана; должник, бывало, отдавал кусок золота, не взвесив его, не заботясь о том, что его вес вдвое больше долга, и должники ходили в поисках своих заимодавцев из дома в дом в сопровождении индейца, нагруженного золотом”.

 

6 Медельин (Medellin) – Гонсало де Сандоваль назвал его в честь своего родного города Медельин в Испании.

 

7 Колима (Colima), провинция; ныне штат в Мексике, центр которого – город Колима, основанный в 1523 году.

 

8 Мичоакан (Michoacan) – страна индейцев тарасков (tarascos или пурепечь), долгое время отражавших завоевательные походы мешиков. Ныне Мичоакан – штат в Мексике.

 

9 Оашака (Оахасо) – провинция; ныне Оахака (Оахаса) – штат на юге Мексики.

 

10 Сантэстебан дель Пуэрто (Santisteban del Puerto), река Чила – севернее река Пануко. В области уастеков (уастеки – индейская народность, относятся к языковой семье майя-киче, занимали низовья рек Пануко и Тампико, побережье и прилегающие горные районы; известны с 1200 г. до н. э.; с древности занимались земледелием; изолированные от области древней культуры майя, они находились под влиянием своих южных соседей тотонаков, а позже мешиков, которые завоевали южных уастеков при Мотекусоме I и заставили платить дань; в 1492 г. была подавлена попытка восстания против мешиков). В 1521 г. Кортес покорил уастеков, умертвил их вождей, предал сожжению 60 касиков и 400 других знатных уастеков, казнив их в присутствии их детей и близких родственников. “С помощью этого средства, благодарение Господу, неприкосновенность испанцев была обеспечена, мир и тишина снова воцарились в этом краю” – сообщал Кортес в письме-реляции Карлу V.

 

11 См. стр. 215 в главе “НОВЫЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ”.

 

12 См. прим. 22 к главе “ОТКРЫТИЕ ЮКАТАНА”.

 

13 К концу XVI века в вице-королевстве Новая Испания было около 1000 монахов-франсисканцев, 800 монахов-августинцев, 600 монахов-доминиканцев, 400 монахов-иезуитов и 450 монахов других орденов римско-католической церкви; к указанному времени (примерно за 75 лет колонизации) было учреждено около 400 монастырей, опираясь на которые римско-католическая церковь активно вела миссионерскую деятельность. Так, первый епископ Мешико (Мехико) Хуан де Сумаррага сообщил в Испанию, что лишь одни монахи-франсисканцы обратили в христианство в течение 1524-1531 гг. 1 000 000 индейцев. Также см. прим. 10 к главе “КОРТЕС И ИСПАНИЯ”.

 

14 20 декабря 1522 г. по старому стилю, а по новому – 30 декабря 1522 г.

 

15 Франциск I – король Франции (1494 г. – 1547 г.). Раздел мира (колониальных владений), в том числе и в Америке, между Испанией и Португалией опирался на буллы римских пап (ниже приведен перевод важнейшей из них – БУЛЛЫ “INTER CAETERA “(№ 2). на тексте которой основывалось знаменитое испанское “Рекеримьенто”, см. прим. 35 к главе “ЭКСПЕДИЦИЯ В ТАБАСКО”) и на Тордесильясский договор от 7 июня 1494 г. (ниже приведен его перевод); этот договор был своеобразным фундаментом, на котором зиждилась колониальная политика Испании и Португалии. Показательно, что до конца XVIII века Тордесильясский договор сохранял юридическую силу при разрешении пограничных споров в Южной Америке между Испанией и Португалией. Вначале приводим перевод указанной буллы римского папы Александра VI: “БУЛЛА “INTER CAETERA” (№ 2) от 4 мая 1493 г. Александр, епископ, раб рабов Бога, светлейшим государям, – Нашему весьма возлюбленному во Христе сыну Фердинанду, королю, и Нашей весьма возлюбленной во Христе дочери, Изабелле, королеве Кастилии, Леона, Арагона и Гранады – привет и апостольское благословение. Среди прочих деяний, угодных всемогущему Богу и желанных сердцу Нашему, наибольшее значение в наше время имеет возвеличение католической веры и христианской религии и ее укрепление и распространение ради спасения душ и ради смирения и обращения в эту веру варварских народов. Потому Мы, хоть того и были недостойны, призваны милостью Бога на священный престол Св. Петра. Ведомо Нам, что Вы ныне суть истинные католические короли и правители и таковыми были и прежде, и что о Ваших великих деяниях известно уже всему свету, деяния же эти остались не только в помыслах Ваших, но и были свершены Вами ревностно и упорно; свершая их, Вы не щадили ни сил, ни средств и не взирали на опасности и жертвовали кровью своей, будучи преданы делу своему всей душой и посвятив себя издавна его выполнению, чему свидетельство – освобождение королевства Гранада из сарацинской неволи, свершенное во славу имени Бога. Поэтому, оценивая по достоинству содеянное, считаем Мы долгом нашим пожаловать вам по собственной Нашей воле и в Вашу пользу то, что позволит Вам с еще большим душевным пылом продолжать во славу Бога Ваше святое и достохвальное дело, столь угодное нашему бессмертному Господу. Нам известно, что Вы уже давно воодушевлены желанием поисков и открытия неких островов и материков [(лат. terras firmas)] далеких и неведомых, до сих пор еще не найденных, дабы их жителей и обитателей [(лат. incolas et habitatores)] призвать к служению нашему Искупителю и обратить в католическую веру; и что будучи обременены освобождением названного королевства Гранада, вы не могли доныне довести до желанного конца это ваше святое и достохвальное намерение; и что в конце концов, после того, как Вы приобрели по воле Бога названное королевство, Вы поручили для исполнения Вашего намерения предпринять в Море-океане усердные поиски этих далеких и неведомых материков и островов в местах, где доселе еще никто не совершал плаваний, нашему любезному сыну Христофору Колумбу – мужу весьма достойному, заслуживающему высокого уважения и на подобное дело способному, и дали ему корабли и нужных людей. Они [(Колумб и его люди)], с помощью Бога проявляя чрезвычайное усердие, нашли, плавая в Море-океане, некие весьма далекие острова, а также материки, доселе еще не открытые никем другим; и там обитает множество мирных людей и ходят они, как то утверждают, нагие и не едят мяса. И судя по сообщениям Ваших посланцев, люди, обитающие на упомянутых островах и [материковых] землях, верят в единого Бога-Творца, сущего на небесах, и кажутся достаточно способными к обращению в католическую веру и к усвоению добрых обычаев, и имеется надежда, что если они будут наставлены в вере, то имя Спасителя и Господа нашего Иисуса Христа легко проникнет в пределы названных [материковых] земель и островов. И упомянутый Христофор на одном из главных названных островов велел соорудить крепость, в которой оставил для охраны ее несколько христиан, своих спутников, которые должны искать другие острова и материки, далекие и неведомые; и на островах и [материковых] землях, уже открытых, найдено было золото, пряности и много иных вещей различного рода и достоинства. Поэтому, досконально приняв во внимание все вышеуказанное, и особенно необходимость возвеличения и распространения католической веры, должны Вы приступить, уповая на милость Бога, к подчинению упомянутых островов и материков и их жителей и обитателей, как то подобает католическим королям и правителям, по примеру Ваших предков, и обратить их в католическую веру. Мы же восхвалим пред Господом это Ваше святое и достойное намерение; и желая, чтобы оно было выполнено должным образом и чтобы самое имя нашего Спасителя утвердилось в упомянутых странах, ревностно будем поощрять Вас ради славы Господа; благодаря святому крещению, которое Вы получили, Вы обязаны исполнять веления апостольские; и, призывая все милосердие Господа нашего Иисуса Христа, убедительно просим Вас предпринимать с подлинным рвением к вере дело Ваше и побуждать народы, которые живут на упомянутых островах и [материковых] землях, к принятию христианской религии; и да не устрашат Вас труды и опасности и да не оставит Вас надежда и твердая уверенность в том, что всемогущий Бог окажет Вам помощь в ваших предприятиях. И дабы Вы могли приступить к столь великому делу с готовностью и пылом, Мы после того, как будет Вам оказана щедрая апостольская милость, по собственной воле, а не по Вашей просьбе и не по просьбе лиц, действующих от Вашего имени, и лишь в силу Нашей щедрости, осведомленности и полноты Нашей апостольской власти, даруем в вечное владение, уступаем и предоставляем Вам и Вашим потомкам все острова и материки, найденные и те, которые будут найдены, открытые и те, которые будут открыты, к западу и к югу от линии, проведенной и установленной от арктического полюса, то есть севера, до антарктического полюса, то есть юга, невзирая на то, имеются ли в виду уже найденные материки и острова или те, что будут найдены по направлению к Индии, или по направлению к иной какой-либо стороне; названная линия должна отстоять на расстоянии ста легуа к западу и к югу от любого из островов, обычно называемых Азорскими и Зеленого Мыса. Так что все острова и материки, найденные и те. которые будут найдены, открытые и те, которые будут открыты к западу и к югу от названной линии (если они только не были введены в действительное владение иного христианского короля и государя до дня Рождества Господа нашего Иисуса Христа, что минул в прошлом году, от которого начинается нынешний 1493 год) [(то есть 25 декабря 1492 г. по старому стилю, а по новому – 3 января 1493 г.)], когда Вашими посланцами и капитанами найдены были некоторые из указанных островов), Мы властью всемогущего Бога, предоставленной Нам через Святого Петра и как наместники Иисуса Христа на земле, даем, уступаем и предоставляем навечно Вам и Вашим потомкам, королям Кастилии и Леона [упомянутые земли] со всеми владениями, городами, замками, поселками и селениями, с правами, юрисдикцией и всем, что к ним относится. И Мы делаем, назначаем и полагаем Вас и упомянутых Ваших наследников и потомков владыками этих [земель] с полной, свободной и абсолютной властью, правом владения и юрисдикцией, предуведомляя, что этим даром, уступкой и предоставлением прав не должны умаляться или нарушаться права, присвоенные любому христианскому государю, который имел в действительном владении эти острова и материки ранее упомянутого дня Рождества Господа нашего Иисуса Христа. И, кроме того, повелеваем Вам по долгу послушания – и это Вами обещано – и Мы не сомневаемся, что Вы свершите нижеуказанное, ибо тому порукой Ваша набожность и великодушие, – отправить на упомянутые острова и материки людей добрых, богобоязненных, сведущих, ученых и опытных, дабы они наставляли упомянутых обитателей и жителей в католической вере и обучали их добрым обычаям, прилагая при этом все необходимое для подобного дела усердие. И любым особам, какого бы они ни были звания, пусть даже императорского и королевского, или любого иного положения, степени, достоинства или состояния, Мы строжайшим образом запрещаем, под страхом отлучения (каковой каре такие лица подвергнутся в случае ослушания), ходить для приобретения товаров или по иной причине без специального на то разрешения, данного Вами или Вашими наследниками и потомками, к островам и материкам как уже найденным, так и тем, что будут найдены, и впредь будут открыты к западу и к югу от линии, проведенной и установленной от арктического до антарктического полюсов, найдут ли эти материки и острова в направлении Индии или другой какой-нибудь стороны. Линия же эта должна отстоять на сто легуа от любого из островов, обычно именуемых Азорскими и Зеленого мыса. Вы, совершая под водительством Бога Ваши деяния, вверяя себя Господу и считая действительными любые апостольские установления, выполняя Ваше святое и достохвальное предприятие, трудами и подвигами достигнете в скором времени полнейшего успеха – к славе и к счастию всего христианства. И так как трудно будет доставить настоящее послание в каждое из тех мест, куда надлежит его доставить, то Мы желаем и с присущими Нам волей и знанием повелеваем, чтобы копии сего послания, подписанные рукой государственного нотариуса [(лат. publici notorii)], для этой цели призванного, и скрепленные печатью лица духовного звания или духовной курии, принимались в присутственных местах с тем же почетом, что и подлинники; и копии эти надлежит вручать в тех случаях, когда потребуется предъявить и показать их. Точно так же никому не дозволяется нарушать эту Нашу рекомендацию, моление, требование, дарование, уступку, предписание, установление, вверение, повеление, приказание, запрещение и волю. А тому, кто осмелится поступить так, да будет ведомо, что навлечет он на себя гнев всемогущего Господа и Святых апостолов Петра и Павла. Дано в Риме, в год от Воплощения Господа нашего 1493, 4 мая, в первый год Нашего Понтификата”. Теперь приводим перевод Тордесильясского договора, в котором опущены преамбула и пункты, не относящиеся к условиям раздела мира: “ТОРДЕСИЛЬЯССКИЙ ДОГОВОР МЕЖДУ КОРОЛЯМИ ИСПАНИИ И ПОРТУГАЛИИ О РАЗДЕЛЕ МИРА от 7 июня 1494 г…. Высокие договаривающиеся стороны через вышепоименованных представителей условились и согласились во избежание сомнений и споров относительно островов и материковых земель, уже открытых, или тех, которые будут открыты в Море-океане, чтобы была проведена прямая линия от полюса до полюса, то есть от полюса арктического до полюса антарктического с севера на юг, в 370 легуа к западу от островов Зеленого Мыса, на расстоянии, определенном в градусах или иными способами, каковые будут признаны наиболее приемлемыми и удобными, и измеренном без излишка или недохватки, и чтобы все, что уже открыто или будет открыто королем Португалии или его кораблями, будь то острова или материки к востоку от этой линии и внутри ее на севере и на юге, принадлежало названному сеньору – королю Португалии и его преемникам на веки вечные и чтобы все острова и материки как открытые, так и те, что будут открыты королем и королевой Кастилии и Арагона или их кораблями к западу от названной линии, на севере и на юге, принадлежали означенным сеньорам – королю и королеве и их преемникам на веки вечные. Далее: для того чтобы названная разделительная линия была проведена правильно и в наивозможно короткий срок в 370 легуа к западу от островов Зеленого Мыса, высокие договаривающиеся стороны прикажут в течение 10 месяцев, следующих за подписанием этого договора и соглашения, снарядить 2 или 4 каравеллы по одной или по две от каждой из сторон, каковые каравеллы по истечении указанного срока должны прибыть на остров Гран Канария с пилотами, астрологами и иными лицами, назначенными в равном числе португальским королем на корабли португальские и кастильским королем на корабли кастильские, и выйти в море, дабы установить румбы, ветры и градусы юга и севера и наметить названные 370 легуа, следуя от островов Зеленого мыса на запад, вплоть до пересечения с искомой линией, и все время отсчитывать легуа, измеряя оные, согласно способу, который означенные лица установят без ущерба для высоких договаривающихся сторон и, прибыв к месту, где названная линия должна проходить, оные лица должны отметить пункты, через которые проходит линия, либо в градусах юга и севера, либо безградусно, в легуа, в зависимости от того, как будет лучше, и составить обо всем акт и скрепить его своими подписями. Если же, по счастью, таковая линия пересечет остров или материк, да будет установлен столб или знак, и да будет он разделять ту часть, что принадлежит Португалии, от той, что отведена Кастилии. Далее: высокие договаривающиеся стороны заверяют через своих представителей, что отныне и впредь не будут они отправлять никаких кораблей – названные король и королева Кастилии и Арагона – в моря, что находятся к востоку от названной линии и принадлежащие королю Португалии, а король Португалии – в моря по другую сторону линии к западу от нее, которые считаются принадлежащими королю и королеве Кастилии. Также ни одна из сторон не будет совершать открытий и завоеваний и не будет вести торговлю за разделительной линией, намеченной согласно вышесказанному. И если случайно корабли короля Португалии окажутся в порту, принадлежащем королю Кастилии, то таковые корабли должны быть немедленно переданы королю Португалии, и так же да будет поступлено последним по отношению к королю Кастилии. Далее: поскольку корабли короля Кастилии, что следуют в земли, лежащие за названной линией, по необходимости должны проходить через моря, находящиеся по сю сторону линии и принадлежащие Португалии, договорились оба государя, что названные корабли могут плавать свободно и без помех в этих морях в течение всего времени, которое потребно для перехода, и могут следовать они для открытий и завоеваний в места, принадлежащие Кастилии, но если при этом открытая земля окажется в части, отведенной для Португалии, будет она считаться владением короля Португалии. И так как может случиться, что корабли короля и королевы Кастилии и Арагона откроют до 20-го числа текущего месяца острова и материки по сю сторону названной линии, что должна быть проведена в 370 легуа к западу от островов Зеленого Мыса, условились высокие договаривающиеся стороны через своих представителей, что во избежание сомнений, все, что будет открыто к 20 июня кораблями и людьми кастильскими в пространстве, лежащем на 250 легуа к западу от островов Зеленого Мыса, будет принадлежать королю Португалии, а земли, что находятся далее к западу внутри полосы, простирающейся на 120 легуа к востоку от названной разделительной линии, будут принадлежать королю и королеве Кастилии, хотя оные 120 легуа и составляют часть дистанции в 370 легуа, в пределах коей все моря и земли являются владениями короля Португалии. Если же до 20 июня ничего не будет открыто кораблями короля и королевы Кастилии внутри оных 120 легуа, все, что откроют кастильские корабли, впредь в этих местах да считается владениями короля Португалии…”

 

К главе “РАЗДАЧА ПРОВИНЦИЙ И ЭНКОМЬЕНД”

 

1 Сапотеки (zapotecas) – индейская народность, относятся к сапотекской языковой группе (макроотомангские языки); известно иероглифическое письмо сапотеков, сходное с письмом ольмеков и майя[???]; одна из древних культур Америки. В первом тысячелетии н.э. небольшие города-государства сапотеков боролись с миштеками за господство в Оашаке; в XV веке сапотеки сопротивлялись экспансии мешиков, основная часть их к началу XVI века была покорена и часть выплачивала дань мешикам; после испанского завоевания сапотеки поднимали восстания, которые жестоко подавлялись.

 

2 Миштеки (mixtecos – индейская народность, относится, к миштекской языковой группе (макроотомангские языки); известно иероглифическое письмо миштеков. Одна из древнейших народностей, по археологическим находкам датируется X веком до н.э. В первом тысячелетии миштекские города-государства боролись с сапотеками за владычество в Оашаке; в XV веке многие из них, а к началу XVI века все миштекские города-государства были подчинены мешиками и выплачивали им дань; миштеки оказали большое влияние на культуру мешиков. В XVI веке завоеваны испанскими конкистадорами.

 

3 Провинция Теуантепек (Tehuantepec) на перешейке Теуантепек; Педро де Альварадо в 1523 году завоевал и разорил эту провинцию, захватив там огромную добычу.

 

4 Как уже отмечалось, конкистадоры всегда старались пленить правителя индейцев и затем, держа его в заложниках, использовать в своих целях, а после убивали – “по решению суда” или “он сам умирал”.

 

5 Индейцы восставали против конкистадоров постоянно и повсеместно, и лишь постоянными карательными походами и политикой “кнута и пряника” конкистадорам удавалось держать их под своей властью.

 

6 См. стр. 77-78 в главе “ВНУТРЕННИЕ РАСПРИ. УНИЧТОЖЕНИЕ ФЛОТА” и прим. 6 к ней; а также стр. 214 в главе “НОВЫЕ ПРИГОТОВЛЕНИЯ”.

 

7 24 июня 1523 г. по старому стилю, а по новому – 4 июля 1523 г.; также см. прим. 38 к главе “ЭКСПЕДИЦИЯ В ТАБАСКО”.

 

К главе “ОХОТА ЗА ЗОЛОТОМ”

 

1 Гватемала (Guatemala) – страна в Центральной Америке, название очевидно получила от “Куаутемаллан” (науа Quauhtemallan), так индейцы-науа (мешики, тлашкальды и др.) называли город Ишимче – столицу государства какчикелей. Какчикели (cakchiqueles) – индейская народность, относится к языковой семье майя-киче; занимались земледелием, гончарством, ткачеством; боролись за влияние с родственными, но более могущественными киче, между ними шли частые войны. Киче (quiche) – индейская народность, относится к языковой семье майя-киче; в конце XIII века киче под руководством тольтеков основали государство со столицей Гумаркаах (Утатлан); в середине XV века от них отделились какчикели. Успех конкистадорам и здесь принесла вражда родственных народов – во время похода Педро де Альварадо в Гватемалу в 1523 году с ним вступили в союз какчикели, желая с его помощью одолеть киче, но, победив киче в 1524 году, Альварадо завоевал в 1528 году и какчикелей.

 

2 Вероятно, это был тот артиллерист Усагре, который прибыл с Нарваэсом (см. стр. 178 в главе “НАРВАЭС ПРОТИВ КОРТЕСА”). Число индейцев-союзников в войске Педро де Альварадо у других авторов иное – более 20 000 воинов и носильщиков, а испанцев – 160 конных и 360 пехотинцев.

 

3 13 ноября 1523 г., это по старому стилю, а по новому- 23 ноября 1523 г.

 

4 Утатлан (науа) или Гумаркаах (киче) – столица государства индейцев киче; позднее в Утатлане Педро де Альварадо было написано первое письмо-реляция (датировано 11 апреля 1524 г. по старому стилю, а по новому – 21 апреля 1524 г.). В нем “сообщается о войнах и битвах, дабы умиротворить провинции Чапутулан, Чекиальтенанго и Утатлан. о сожжении их касика и назначении его сыновей, чтобы наследовать ему” (первое издание писем-реляций Педро де Альварадо вышло в Толедо в 1525 году и многократно переиздавалось). В землях индейцев киче войско Педро де Альварадо встречало преграды на дорогах из поваленных деревьев, “волчьи ямы” – ловушки со вбитыми на дне острыми кольями – в них погибло немало конкистадоров. Верховный военачальник семидесятидвухтысячной армии киче Текум Уман (его помощника звали Тепепуль) преградил дорогу конкистадорам в Пачахе (Кецальтенанго). Вот несколько свидетельств об этом бое и о том, что произошел через четыре дня после него. В легенде индейцев киче рассказывается: “Военачальник Текум, внук Кикаба, касик… повел с собой 10 000 индейцев киче, вооруженных луками и стрелами, пращами, копьями и другим оружием… Перед тем, как выступить из своего города, военачальник Текум продемонстрировал касикам свою храбрость и отвагу, а затем приладил крылья, с помощью которых он летал. Обе руки и обе ноги у него были покрыты перьями, на голове он носил корону, на груди изумруд, похожий на зеркало. Другой изумруд был у него на лбу, и еще один – на спине. И был он очень хорош собой. Этот великий повелитель и волшебник летал подобно орлу… И вот испанцы начали сражение с 10 000 индейцев киче, которых привел с собой военачальник Текум. Сражались они три часа и убили многих индейцев киче, а произошло это в Пачахе. И тут военачальник Текум взлетел, превратившись в орла, и весь покрылся перьями. У него были крылья, которые росли из его тела, и три короны – одна золотая, другая из жемчуга, и третья из алмазов и изумрудов. Военачальник Текум хотел убить “Тонатиу” [(“Тонатиу” – аделантадо Педро де Альварадо)], который скакал на коне, но, желая поразить аделантадо, угодил копьем в голову коня. И так как погиб не аделантадо, а его конь, [Текум] взлетел еще выше, чтобы оттуда поразить врага. Но аделантадо встретил его копьем и пронзил им насквозь военачальника Текума. Затем прибежали два пса, на которых не было ни шерстинки, и схватили индейца, дабы разорвать его на куски. Но когда увидел аделантадо, что этот индеец очень красив и что у него три короны – из золота и серебра, из алмазов, изумрудов и жемчуга, он защитил его от собак, а потом долго глядел на него. Был он украшен перьями кецаля и прочими красивыми перьями, и потому осталось за этим местом название Кецальтенанго. Здесь и принял смерть военачальник Текум”. Франсиско Антонио де Фуэнтес-и-Гусман в труде “История Гватемалы, или избранное воспоминание” сообщает: “…Орел, размахивая широкими зелеными крыльями, летал с необычайным шумом над войском… [Педро де Альварадо] с такой ловкостью поразил птицу, что та упала замертво на поле, где на нее бросились два пса, принадлежавшие генерал-капитану дону Педро де Альварадо… Взглянув на эту странную и прекрасную птицу, распростертую на земле, Альварадо повернулся и сказал тем, кто стоял поблизости: “Никогда во всей Новой Испании я не видел такого странного кецаля”. С тех пор нарекли [поселение Почахе] именем Кецальтенанго, что значит “Холм Кецаля”. Тогда же нашли мертвым военачальника Текума, с точно такой же раной от копья, какую получила птица”. В конце этого сражения, говорит Адриан Рецинос, “произошло чудовищное избиение индейцев киче испанцами и науа [(мешиками и тлашкальцами)]. Мертвых было столько, что, как говорит предание, воды реки, протекавшей близ Олитепеке, где произошло сражение, окрасились кровью, и поэтому ее с тех пор называли Кикель [(“Кровь”)]”. Через четыре дня после первого сражения, в котором погиб Текум Уман, путь конкистадорам преградило новое войско киче, жаждущее отомстить за смерть Текума, но конница конкистадоров смяла ряды воинов киче, а пехота довершила разгром, и как сообщает в письме-реляции сам Педро де Альварадо: “…в этот день было убито и взято в плен множество индейцев, и среди них большое число капитанов, сеньоров и прочих знатных людей”.

 

5 Столица государства индейцев киче Утатлан (Гумаркаах) была неприступным городом-крепостью, занимая выгодное положение: она была окружена со всех сторон, кроме одной, ущельями. Фраисиско Антонио де Фуэнтес-и-Гутман сообщает, что Утатлан имел акрополь, где жила знать, а простой народ селился по окрестным многочисленным общинам, в акрополе располагалось учебное заведение, на 5 000 или 6 000 учащихся, четырехэтажный замок Аталайа, пятиэтажная крепость и королевский дворец (который по своему великолепию, согласно хронисту Хуану де Торкемаде, превосходил дворцы правителей мешиков и инков).

 

6 Педро де Альварадо были вероломно пленены два правителя Утатлана Ошиб Кех и Белехеб Ци; и как сообщает сам Альварадо в письме-реляции: “Я решил сжечь тех владык, которые уже на костре сказали, как следует из их признания, что они сами начали против меня войну и воевали со мной… Для блага и спокойствия этой земли я сжег их, и приказал сжечь также город [Утатлан] и разрушить его до основания, потому что он слишком опасен и силен, и более напоминает убежище бандитов, а не жителей”. Исход завоевания решила племенная вражда. Какчикели вступили в союз с конкистадорами, рассчитывая с их помощью одолеть более сильных соперников – киче. Индейцев киче истребляли, пока они не запросили мира; их земли были опустошены и разграблены; пленных киче клеймили и продали в рабство; Карлу V была отправлена его пятина. А сыновья погибших Текума Умана и Тепепуля после тюрьмы были поставлены управлять остатками киче, конкистадоры, словно в насмешку, сохранили им титулы их отцов. Вслед за киче пришел черед и какчикелей. В дальнейшем их судьба была также незавидна. Вот несколько сообщений из “Анналов какчикелей”: “В течение двух месяцев третьего года, истекшего со дня появления владык, умер правитель [какчикелей] Белехе Кат; он умер в день 7 Кех [(24 сентября 1532 г.)], когда работал на промывке золотого песка… В течение года в день 11 Нох [(16 мая 1536 г.)] прибыл сеньор Монтунало [(Алонсо де Мальдонадо – председатель Королевской Аудьенсии)], который прибыл для того, чтобы облегчить страдания народа. Вскоре прекратилось мытье золота, отменена была дань девушками и юношами. Вскоре были отменены казни огнем и повешением, прекратились грабежи на дорогах со стороны испанцев. Вскоре можно было увидеть дороги, по которым, как и раньше, шли люди, как и в те времена, когда еще [испанцы] не начинали собирать дань; так случилось, когда приехал сеньор Монтунало. О дети мои!.. Шесть месяцев спустя после смерти Ах Циба прибыл “Тонатиу” [(Педро де Альварадо)] в местность Панчой [(ныне Сьюдад Вьеха в Гватемале)], и вскоре уехал сеньор Монтунало. Когда он уехал, его место занял “Тонатиу”. Тринадцать месяцев спустя после прибытия “Тонатиу” был повешен [последний] правитель [какчикелей] Ах Посоциль Кахи Имох. В день 13 Ганел [(26 мая 1540 г.)] его повесил “Тонатиу”, а вместе с ним и [последнего правителя киче по имени] Кийявит Как”.

 

7 Пипиль – индейский народ; относится к таньо-астекской языковой макро-семье; до конкисты города пипиль (Кускатлан, Коутепек, Апастепек, Теуакано) были центрами высокоразвитого земледелия с искусственным орошением, имели широкие торговые связи, развитые ремесла и искусства. Большой бой между войском пипиль и конкистадорами во главе с Педро де Альварадо произошел на равнине, неподалеку от места, где ныне находится порт Акахутла (Сальвадор). Войско пипиль стояло вблизи леса, в котором могло скрыться, И чтобы это не произошло, Педро де Альварадо, заманивая индейцев на равнину, притворился, что отступает. Войско пипиль стало преследовать конкистадоров, и когда оно отошло достаточно далеко от леса, они атаковали его. Вот что об этом сообщает сам Педро де Альварадо во втором письме-реляции: “Они преследовали меня и уже почти наступали на пятки… Я повернул войска на них, и урон, который мы им нанесли, был столь велик, что через короткое время ни одного из них не осталось в живых, ибо они были так одеты, что тот, кто падал наземь, не мог подняться, ведь доспехи у них… из хлопка толщиной в три пальца… Мне стрелой пробили ногу… и она стала у меня короче другой на добрых четыре пальца”. И после этого боя конкистадоров, идущих в Кускатлан, встретило новое войско, и как признается во втором письме-реляции Педро де Альварадо: “Я опасался индейцев, которые столь бесстрашно поджидали нас”. Местность, выглядевшая болотистой, все-таки оказалась с достаточно твердой почвой, на которой могла успешно действовать конница конкистадоров, и там произошло “большое побоище и свершилось возмездие”, – сообщает Педро де Альварадо в том же втором письме-реляции (написанном в городе Сантьяго де лос Кабальерос де Гватемала и датированном 28 июля 1524 г., в котором рассказывается “о завоевании многих городов, войнах, битвах, предательствах и мятежах, которые последовали, и о населении в одном городе, и о двух вулканах, один из которых извергал огонь, а другой – дым, и об одной реке кипящей, а другой холодной, и как Альварадо оказался раненым выпущенной стрелой”). Чтобы завоевать эту область, Педро де Альварадо понадобилось совершить еще два похода в 1525-1528 гг.

 

8 Кортес стремился найти южнее Новой Испании пролив через материк из Северного моря (Атлантического океана) в Южное море (Тихий океан), который открыл бы испанским армадам прямой путь к островам Пряностей, к Золотому Херсонесу (богатому золотом полуострову Малакка), к настоящей Индии и к новым богатым землям. Кортес заверял в письме-реляции Карла V: “Ваше Величество, можете быть спокойны – испанские армады выйдут в Великое Южное море и откроют там больше новых земель, чем можно себе представить”.

 

9 3 мая 1523 г. по старому стилю, а по новому – 13 мая 1523 г. Гондурас имел довольно многочисленное население, на берегах рек, как сообщает Хуан де Торкемада, “существовали большие поселения и большие площади засевались культурами, издревле возделываемыми индейцами… Все 20 легуа течения прекрасной реки Улуа были заселены с обеих сторон до самого впадения ее в море”.

 

10 Симатан (Zimatan) – провинция.

 

К главе “КОРТЕС И ИСПАНИЯ”

 

1 Точнее, в 1521 году умер римский папа Лев X (1475 г. – 1521 г.; папа с 1513 г.), а Адриан Утрехтский (1459 г. -1523 г.), профессор Левенского университета, позже воспитатель будущего императора Карла V, получил в Испании должность каноника, затем епископ Тортосский, и затем, после избрания кардиналом, был назначен великим инквизитором, а в 1522 году при поддержке Карла V он был избран римским папой, став Адрианом VI.

 

2 Булла (лат. bulla) – послание, распоряжение, издаваемое римскими папами.

 

3 См. стр. 166-167 в главе “ЗОЛОТО”,

 

4 16 мая 1523 г. по старому стилю, а по новому – 26 мая 1523 г.

 

5 Фердинанд I (1503-1564 гг.), младший родной брат императора Карла V, король Богемии (с 1527 г.). король Венгрии (с 1527 г.), римско-германский король (с 1531 г.), император “Священной Римской империи германской нации” (с 1556 г., формально с 1558 г.).

 

6 См. прим. 44 к главе “ЭКСПЕДИЦИЯ В ТАБАСКО”.

 

7 См. стр. 95-96 в главе “ДРУЖБА С ТЛАШКАЛОЙ”.

 

8 Фактор (factor) – королевский агент, надзирающий за торговыми операциями.

 

9 В оригинале Берналь Диас подробно перечисляет этих лиц и подачки им; столь же подробно (что тоже опущено) он перечисляет известные уже нам заслуги “конкистадоров первого призыва” (Л. 1928 г.).

 

10 Генералами назывались руководители монашеских орденов римско-католической церкви. Эрнан Кортес также просил и императора Карла V “для лучшего закрепления этого владения” прислать в Новую Испанию монахов вместо белого духовенства, которое “не упускает следовать тем обычаям, которым мы по грехам нашим предаемся: расточают церковные имущества на устройство банкетов, ведут распутную жизнь и оставляют майораты сыновьям и родственникам”. Но и монахи не отставали от белого духовенства. Так, первый епископ Мешико (Мехико) Хуан де Сумаррага просит в письме Карла V, чтобы не посылались священнослужители “без предварительного обследования безупречности их поведения и грамотности”, так как “я принужден видеть служителей Бога, развращающих тех, кого они призваны обратить ко Христу: одни корыстные до невозможности, другие хуже, нежели сводники публичных домов. В особенности пусть Ваше Величество проследят, чтобы в Новую Испанию не допускались ни расстриги, ни вообще монахи… Это самый худший народ, к которому вполне приложима вторая часть мнения блаженного Августина, выразившегося однажды, что он не знает ничего лучшего, чем хороший монах, и ничего худшего, чем дурной монах. По той самой причине я высылаю из Мешико третьего провизора Хуана Реболько, который задолго до моего приезда сюда содержал игорные притоны в этом городе и в других местах, где ему казалось удобным; совершал он и другие проступки и, по моему мнению, неисправим. Затем высылаю Франсиско де Алегриаса, легкомысленного развратного монаха, по происхождению мавра: он держал при себе четырех красивых девушек-индеанок, переодетых мальчиками, которых я сам видел в его доме… затем Иоргаса вместе с братом, монахом не лучше, чем этот. Перину, который проиграл церковные 2 000 песо. Считаю также нужным вышвырнуть из Новой Испании бакалавра Барреду, который, оставшись моим заместителем, когда я отправился в горы уничтожать идольские языческие храмы, вместе с другим викарием поспешили в общество продажных женщин, с которыми его видели и индейцы… И да будет ведомо Вашему Величеству, что во всем нашем капитуле нет священника, который бы знал порядок богослужения в кафедральных соборах, что причиняет немалые неудобства”.

 

11 Известный монах франсисканец Торибио де Бенавенте “Мотолиния” (Toribio de Benavente Motolinia), автор Труда “История индейцев Новой Испании” (Historia de los lndios de la Nueva Espana).

 

К главе “БЕЗУМНЫЙ ПОХОД”

 

1 См. стр. 277-278 в главе “ОХОТА ЗА ЗОЛОТОМ”.

 

2 Хиль Гонсалес де Авила (Gil Gonzalez de Avila) (? – 1543 г.) – конкистадор, участвовал в завоевании Панамы; его племянником был Франсиско де Авила (см. прим. 6 к главе “ЭКСПЕДИЦИЯ В ТАБАСКО”)

 

3 .. аделантадо – Франсиско де Монтехо (см. прим. 6 к главе “ЭКСПЕДИЦИЯ В ТАБАСКО”).

 

4 Слова популярной в то время песни.

 

5 1/4 легуа (1 легуа = 5,572 км)= 1,393 км.

 

6 Берналь Диас дает множество утомительных однообразных подробностей (Л., 1928 г.). О лесах этих мест Кортес писал: “Кроны деревьев отбрасывали такую тень, что солдаты не видели, куда ставить ногу”.

 

7 Гуэйакала (Gueyacala) – Большая Акала (Gran Acala) и Малая Акала (Acala la Chica); сама провинция, согласно Кортесу и некоторым другим авторам, называлась Акалан (Acalan); столицей Акалана был город Ицамканак.

 

8 См. прим. 7 к этой главе.

 

9 Очевидно, река Канделария (Candelaria – Сретение). При постройке этого моста было много трудностей, ропот конкистадоров, требующих возвращения в Мешико, нарастал; они кричали Кортесу: “Безумец, куда ты нас завел?! Немедленно веди назад!” Как сообщает Франсиско Лопес де Гомара в “Истории завоевания Мешико”: “Никогда еще Кортес не испытывал таких неурядиц. Он не вступал в споры и не ругался с солдатами, а испросил у них лишь 5 дней. И если в течение этого времени мост не будет построен, он дал обещание повернуть назад”. Постройка индейцами этого моста была завершена за 4 дня.

 

10 Масеуали (науа – простолюдин; как группа – масеуальтин), составляли основную часть населения государства мешиков; это были общинники – члены кальпулли, с выделенным каждому земельным наделом, – земледельцы, ремесленники, охотники и рыбаки – рядовые воины в армии мешиков. Масеуали в отличие от другой, гораздо меньшей по численности части – текутли (с науа – владыка; так мешики называли свою знать: глав кальпулли, военачальников, жрецов, чиновников, которая к тому времени была наследственной, от этого ее другое название – пилли, с науа – дети владык; как группа – пильтин), не платящей налоги и имевшей много других привелегий, несли на себе бремя налогов и различных повинностей. Была и другая группа мешиков, формально свободных, но не имеющих своего земельного надела и работающих за плату на чужой земле, презираемых в мешикском государстве – тлальмаитль (с науа букв. – рука, у которой нет земли); ниже же всех были рабы – тлатлакотин.

 

11 Эрнан Кортес об этих событиях в своем пятом письме-реляции (от 3 сентября 1526 г.) императору Карлу V сообщает следующее: “Здесь, в этой провинции [Акалан], произошло одно событие, о котором сообщаю Вашему Величеству особо. Один честный житель города Теночтитлан, которого звали Мешикальсинго, а после крещения – Кристобаль, весьма секретно ко мне прийдя ночью, принес мне изображение на бумаге, сделанной в своей земле, и дал понять, что хочет сообщить мне важное о Куаутемоке – бывшем сеньоре города Теночтитлан, которого я победил и пленил, и как человека, склонного к мятежу, взял с собой в этот поход вместе со всеми остальными сеньорами, которых также было опасно оставлять, ибо они могли взбунтоваться на своих местах. И сообщил мне этот Кристобаль, что Куаутемок и Коанакочцин – бывший сеньор Тескоко, и Тетлепанкецальцин – бывший сеньор Тлакопана, и еще Такитекль, который был – в Тлателолько, части города Мешико, много раз говорили о том, как вернуть себе свои земли и власть, отнятые испанцами. И сообщил Мешикальсинго, которого, как я сказал, теперь зовут Кристобаль, что они решили это исправить и вернуть себе власть и владения, и говорили об этом много раз в этом походе, и они приняли решение – воспользоваться подходящим случаем и убить меня и тех, что шли со мной, а после, убив нас, призвав людей этих мест, пойти и убить Кристобаля де Олида и всех людей, что были с ним. И послать своих вестников в город Теночтитлан для того, чтобы убили всех испанцев, которые в нем были, сделав это внезапно и быстро, а потом, покончив с ними, начать войну и уничтожить во всех городах и селениях живущих там испанцев, и еще во все порты послать отряды, чтобы ни один корабль не вернулся в Кастилию. Вот что было решено этими сеньорами, которые уже распределили земли между собой, также и этого Мешикальсинго сделали сеньором какой-то провинции. А поскольку я был столь подробно информирован этим Кристобалем о готовящемся бунте против меня и против других испанцев, я принес множество благодарностей Нашему Сеньору [Богу], а затем на рассвете взял под стражу всех сеньоров и поместил их отдельно одного от другого, и произвел допрос о том, как было дело, и каждый рассказал мне тоже самое, что и другие, хотя каждый из них находился отдельно от других; так все они признали правдой, что Куаутемок и Тетлепанкецальцин были организаторами этого дела, и все другое было правдой, а они только слушали, однако никогда не собирались согласиться на это; таким образом, повешены были эти двое, а остальные были отпущены, поскольку, на мой взгляд, не были больше ни в чем виноваты, кроме того, что слушали, хотя одним этим они заслуживали смертной казни”. Следует заметить, что позже, когда этого Мешикальсинго (Кристобаля) подверг допросу с пристрастием Иштлильшочитль (дон Эрнан) – правитель Тескоко, то первый утверждал, что ничего не сообщал Кортесу. Добавим, что Кортес не сообщил Карлу V о том, что рядом с Куаутемоком и Тетлепанкецальцином повесил монаха Хуана де Текто, а второй монах, Хуан де Айорас, также не вернулся из этого похода. Об этих двух монахах Берналь Диас вскользь говорит (в этой же главе, стр. 298-299): “…и те, что были наказаны, два монаха-франсисканца, хорошие и набожные, успели обучить…” В этой книге на стр. 294 есть иллюстрация со старинного индейского рисунка, где изображены повешенные на ветвях сейбы Куаутемок и Тетлепанкецальцин, а рядом на виселице монах Хуан де Текто. В старинном индейском предании из родного города Куаутемока Ичкатеопана (совр. штат Герреро в Мексике) рассказывается, что Эрнан Кортес, желая любой ценой вырвать у Куаутемока, который был уже христианином, признание в заговоре, послал к нему монаха Хуана де Текто, который, вернувшись, сказал, что Куаутемок ни в чем не замешан. Кортес разгневался и повесил монаха на виселице, а в первом часу ночи 28 февраля 1525 г. конкистадоры, ворвавшись в хижину, где спал Куаутемок, забрали его и 9 или 10 знатнейших мешиков и всех их повесили без суда. На ветвях дерева вместе с Куаутемоком и Тетлепанкецальцином, по другим источникам, были повешены многие другие вожди, число их называют разное. Так например, испанский хронист Хуан де Вильягутьерре Сото Майор говорит о 8, а другие – от 5 до 10 человек. А в старинной индейской рукописи из Тепешпана в месте, где говорится о событиях 1525 г., нарисовано дерево, а на его вершине привязано за ноги обнаженное тело Куаутемока с отрубленными головой и руками до плеч. И хотя Хуан де Торкемада в своем труде “Индейская Монархия” делает следующий вывод: “…если меня спросят о причине этой казни, то я должен сказать, что она была не иначе, как следующей: для Кортеса было большой нагрузкой все время охранять этих сеньоров”, несомненно то, что Кортес боялся Куаутемока, которому были преданы мешики, ведь если бы он поднял восстание, они бы не раздумывая пошли за ним. Ведь Кортес, по словам Франсиско Лопеса де Гомары, еще раньше в Мешико никогда не выезжал верхом и не выходил из дома без Куаутемока и постоянно держал его при себе в качестве заложника. Относительно других знатных мешиков скажем, что их не спасло от смерти то, что они были Кортесом “отпущены”, ибо как говорит Диего Дуран в “Истории индейцев Новой Испании”: “…но не один Куаутемок был отправлен на тот свет, все те знатные сеньоры и сановники, которых Кортес взял с собой из страны мешиков, нашли свой конец в тех краях: одни умерли сами, другие погибли насильственной смертью, будучи повешенными, затравленными собаками или убитыми иным способом…” В заключение расскажем следующее. После ухода войска Кортеса от места казни несколько десятков мешиков, оставив тайно его ряды, вернулись, сняли трупы своих вождей, и по обычаю обложив их душистыми растениями, завернули в куски тонкой хлопчатобумажной ткани. Тело Куаутемока было скрытно доставлено в его родной город Ичкатеопан, там жила его мать, и там ему как верховному правителю Мешико были устроены, согласно обычаю, пышные похороны с погребальным костром, а останки были погребены в родовой усыпальнице предков-правителей Ичкатеопана. В этот город в декабре 1529 г. пришел известный монах Торибио де Бенавенте “Мотолиния”, уважаемый и любимый индейцами, он, узнав о том, где погребены останки Куаутемока, убедил индейцев перенести их в другое место и, захоронив, возвести над этим местом христианскую часовенку, поскольку, как уже говорилось, Куаутемок был христианином. Через 7 или 8 лет при содействии этого же монаха на месте этой часовенки был построен величественный собор, спланированный так, что место, где были погребены останки Куаутемока, оказалось под его алтарем. Это место захоронения по совету того же Торибио де Бенавенте “Мотолинии” индейцы держали в строжайшей тайне, передавая от поколения к поколению, от отца к сыну, на протяжении сотен лет. В начале 1949 г. ее хранитель, умирая, раскрыл ее на исповеди католическому священнику, а тот сообщил центральным властям в Мехико, оттуда прибыла в Ичкатеопан специальная комиссия из известных ученых – археологов, архитекторов, медиков и антропологов. 26 сентября 1949 г. под алтарем этого собора на глубине двух метров исследователи нашли узкую щель, оказавшуюся входом в маленькую гробницу, высеченную в твердом скалистом грунте; в ней были части сильно обожженных человеческих костей, пепел, медные кольца, бусы и подвески, два украшения из столь ценимого мешиками голубого нефрита и большой медный наконечник копья, тут же рядом лежала тонкая пластинка овальной формы из сильно окислившейся меди, на ее лицевой стороне отчетливо были видны крест и короткая надпись из букв в староиспанском стиле, выбитых или выгравированных каким-то острым и твердым предметом. Надпись гласила: “Государь и повелитель Коатемо”. Учеными было установлено, что этот собор был построен до конца 30-х годов XVI века над уже имевшейся там гробницей, также был доказан древний возраст, более 400 лет, медных изделий и пластинки с надписью; палеографический анализ самой надписи позволил уверенно отнести ее к XVI веку. Были изучены и части человеческих костей, найденных в этой гробнице; в заключительном протоколе этой комиссии сообщалось: “Большая часть исследованных костей принадлежит мужчине атлетического сложения, 25-30 лет, 180 сантиметров роста… На третьей плюсне пальца правой ноги заметна деформация, которая, очевидно, не является следствием возрастных изменений, травмы или какого-то заболевания (например, туберкулеза). Остается предполагать, что она вызвана повреждениями, полученными при жизни в результате сильного ожога ступней ног…” (Martinez H. Perez, Guzman Е., Сиаrоп A. Quiroz, Labre A. Teja, La supervivencia de Cuauhtemoc. Mexico, 1951, p. 202-203).

 

12 Лакандоны (Lacandones) – индейский народ, говорящий на диалекте языка юкатанских майя (языковая семья майя-киче).

 

13 Масатекас (Mazatecas); Эрнан Кортес называет эту область: “…провинция Масатлан (Mazatlan).

 

14 Тайясаль – столица индейцев маяй-ицев (обосновавшихся в этом районе с XII в.), располагалась на острове посреди озера Петен Ица, в нее можно было попасть лишь по воде на лодках, от берега до нее было несколько километров. Эрнан Кортес в своем пятом письме-реляции Карлу V сообщает: “Покинув провинцию Масатлан, я направился в Тайясаль и через 4 легуа заночевал в безлюдном месте, безлюдной была и вся земля на протяжения этой дороги. Со всех сторон были горы и дремучие леса, а еще здесь был трудный перевал, который из-за своих камней и скал, состоящих из ломкого алебастра, получил название Алебастрового. Мои разведчики, находившиеся впереди вместе с проводниками, на пятый день увидели перед собой огромное озеро, похожее на морской пролив, и я даже поверил, что так оно и есть, несмотря на его пресную воду, – так велико и глубоко было это озеро”. Кортес отправил на лодке в Тайясаль к правителю майя-ицев Канеку посланца, одного из своих проводников, жителя Масатлана; конкистадоры тем временем строили укрепленный лагерь. Кортес продолжает: “И таким образом я расположился на берегу этого озера и собрал всех своих людей, разместил, наилучшим образом позаботившись о них, так как проводник из Масатлана сообщил мне, что здесь есть много людей, весьма искусных в военном деле, так что все соседние провинции очень их боятся. [Проводник вернулся ночью вместе с двумя знатными из Тайясаля.] Я принял их весьма радушно и подарил им несколько вещиц, сказав, что прибыл в эти края по приказу Вашего Величества повидаться и переговорить с их сеньорами и простыми людьми о некоторых делах по Вашей королевской службе и о делах, выгодных для них. [Кортес, провожая гостей, просил о встрече с Канеком и, дабы снять подозрения, послал с ними одного солдата.] На другой день на 5 или 6 лодках прибыл Канек, и вместе с ним примерно 30 человек… Я принял его весьма учтиво и, поскольку наступил час мессы, я приказал ее провести с пением и музыкой очень торжественно”. В конце долгих переговоров с участием доньи Марины Канек добровольно признал себя вассалом Карла V и обещал уничтожить всех своих идолов. Что же касается оставленного Кортесом коня, то его поместили в храм, преподносили мясо и букеты цветов. А когда он умер, майя-ицы сделали его статую почти в натуральную величину, дав и имя новому идолу – Циминчак (“Громовой тапир”; цимин – тапир, чак – гром, дождь, гроза), и поклоняясь как божеству дождя, грома и молний; статуя была разбита монахом-франсисканцем. Последнее государство индейцев майя-ицев было завоевано конкистадорами лишь в 1697 году, в марте месяце.

 

15 Пасху Святого Воскресения Нашего Спасителя Иисуса Христа в 1525 году римско-католическая церковь праздновала 16 апреля (по старому стилю, а по новому – 26 апреля 1525 г.); следовательно, канун Пасхи приходился на 15 апреля (по ст. ст., а по новому – 25 апреля 1525 г.).

 

16 …новый город Трухильо – основанный Франсиско де Лас Касасом (см. стр. 288 в начале этой главы); расположен около мыса Гондурас; в настоящее время город-порт в Республике Гондурас.

 

17 То есть, доньи Марины (Л., 1928 г.).

 

18 См. прим. 11 к главе “ОТКРЫТИЕ ЮКАТАНА”.

 

19 То есть, кораблей Франсиско де Лас Касаса (см. стр. 288 в начале этой главы).

 

К главе “ВОЗВРАЩЕНИЕ КОРТЕСА”

 

1 Нуньо де Гусман, полное – Нуньо Бельтран де Гусман (Nuno Beltran de Guzman) – испанский конкистадор; был губернатором провинции Пануко, главой Аудьенсии Новой Испании, позже был заключен в тюрьму Мехико, а затем отправлен в Испанию, где и умер в безвестности.

 

2 …люди Педро Ариаса де Авилы – того самого, о котором Берналь Диас говорит в начале главы “ОТКРЫТИЕ ЮКАТАНА”, стр. 10 (см. также прим. 9 к той же главе).

 

К главе “КОРТЕС НЕ У ВЛАСТИ”

 

1 См. в главе “КОРТЕС И ИСПАНИЯ” стр. 287.

 

2 См. прим. 8 к главе “БОРЬБА ЗА ДАМБЫ”.

 

3 Папа Климент VII (кардинал Джулио Медичи; считается, что он стоял во главе заговора против предыдущего папы Адриана VI, в результате которого последний был отравлен) – с 1523 г. по 1534 г.

 

К главе “ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ”

 

1 …со всех концов Мешико – то есть, со всех концов бывшего государства мешиков (астеков).

 

2 Под видом наказания за “бунт” (Л., 1928 г.). При Нуньо Гусмане число индейцев, обращенных в рабство в провинциях Пануко, Халиско и проч., было очень велико; он продавал их огромными партиями работорговцам с островов Эспаньола, Ямайка, Куба и других, на которых местные индейцы были уже почти полностью истреблены. Не намного отставали от него и прочие конкистадоры. Бартоломе де Лас Касас в “Кратком донесении о разорении Индий” сообщает: “Уничтожая невинных людей и разоряя их земли, испанцы прикрывались тем, что будто бы они карают за неповиновение королю. Если индейцы не так быстро выполняли требования испанцев и не торопились попасть в их жестокие руки, то испанцы называли их мятежниками, восставшими против короля…. Однажды пришли испанцы в поселение и принесли с собой индейских идолов, которых они отобрали в прежних походах. Капитан вызвал касика и повелел ему взять идолов и за каждого идола дать раба или рабыню, в ином случае угрожал войной. Касик, устрашенный этим, приказал взять идолов, а испанцам дать рабов. Где было два сына, брали одного, а где три – двух. Таким образом, он выполнил требование испанцев… Вот теперь вы видите, какие примеры христиане показывали индейцам!.. Не могу не рассказать о том, что корабли, увозившие рабов-индейцев, бросали потом в море более одной трети людей. В погоне за большим количеством рабов, чтобы получить побольше денег за них, корабли набивали сверх всякой меры. Продуктов и воды едва хватало для испанцев, ездивших грабить. Индейцы умирали в дороге от жажды и голода, их тела бросали в море. Один испанец говорил, что на всем протяжении от Лукайских [(Багамских)] островов до Эспаньолы, на расстоянии 60-70 легуа, корабль мог идти без компаса, ориентируясь только по трупам индейцев, брошенных в море с кораблей. Привозили индейцев на острова, и сердце могло разорваться у каждого, кто видел этих голых, падающих без сознания от голода детей и стариков, женщин и мужчин. Как ягнят, отделяли детей от отцов, жен – от мужей. Разбив индейцев на группы по 10-20 человек, испанцы начинали делить их между собой. Они бросали жребий, кому какая группа достанется, и если там попадался старик или больной, то испанец кричал: “А этого старика пошлите к дьяволу. Зачем вы его мне даете, чтобы я его похоронил? Зачем мне этот больной, чтобы его лечить?” Вот какую любовь к ближнему выказывали эти христиане!.. Все рассказанное могут подтвердить многие свидетели, прокуроры из Королевского Совета по делам Индий. Но все чиновники-юристы, которые должны заниматься вопросами права, очень мало разбираются в этом, и до сего дня из-за их невероятной слепоты никто не занимается изучением всех этих преступлений и убийств, совершаемых и по сие время. Они только регистрируют: “Такой-то и такой-то совершили такие-то жестокости по отношению к индейцам, и из-за этого король потерял из своих доходов столько-то тысяч кастельяно”. Раньше индейцы считали испанцев посланцами с небес, и как они их принимали, как верили им до тех пор, пока испанцы не показали, кто они есть на самом деле и что им нужно!.. Заканчиваю я свой труд в Валенсии, 8 декабря 1542 года, когда тирания продолжается во всей ее силе – угнетение и разорение, скорбь и тревога, насилие и коварство – во всех частях Индий, где имеются христиане… Испанцы бесчинствуют, не хотят выполнять “Новых законов”, занимаются узурпированием прав индейцев и держат их в постоянном рабстве. Там, где перестали убивать индейцев ударами мечей, их убивают непосильным трудом и несправедливостью. И до сих пор король недостаточно могуществен, чтобы этому помешать, ибо все испанцы – и дети и взрослые – грабят, одни больше, другие меньше, одни публично и открыто, другие скрытно, тайком, прикрываясь тем, что они служат королю”. 3 У залива Калифорнии (Л., 1928 г.).

 

4 Антонио де Мендоса (Antonio de Mendoza) – знатный испанский вельможа, конкистадор, первый вице-король Новой Испании, был назначен 17 апреля 1535 г., вступил во владение 14 ноября 1535 г., передал власть приемнику – Луису де Веласко (Luis de Velasco) 25 ноября 1550 г.

 

5 То есть Тихом океане (Л., 1928 г.).

 

6 Кортесом был поставлен во главе этой экспедиции (из трех небольших судов и 115 человек) его двоюродный брат Альваро де Сааведра Серон (Alvaro de Sayavedra Zeron). Эта экспедиция отплыла 31 октября 1527 г. от тихоокеанского побережья; ею были совершены открытия в Океании. Но Кортес долго не знал о судьбе этих судов и их экипажа, он так и не увидел больше Альваро де Сааведру Серона, умершего в октябре 1529 г. во время этого плавания. Молукки были уступлены императором Карлом V за 350 000 дукатов Португалии по договору, подписанному в Сарагосе 23 апреля 1529 г.

 

7 Во главе второй экспедиции (из двух небольших судов) Кортес поставил другого своего двоюродного брата -Диего Уртадо де Мендосу (Diego Hurtado de Mendoza); она вышла из Акапулько 30 июня 1532 г. в Тихий океан на поиски пролива между Северной и Южной Америками. Третья экспедиция (из двух судов), во главе с Диего Бесеррой де Мендосой (Diego Becerra de Mendoza), снаряженная Кортесом, вышла в Тихий океан 20 октября 1533 г. Остров Санта Крус – южная оконечность полуострова Калифорния, которую испанцы перестали считать островом лишь после экспедиции Франсиско де Ульоа.

 

8 Неудачи не остановили Кортеса, и он в мае 1537 г. отправил снаряженную им экспедицию (из трех судов, во главе с Андресом де Тапией (Andres de Tapia)), которая продолжила открытие Калифорнии до 29° северной широты и вернулась обратно в мае 1538 г. Кортес снаряжал и другие экспедиции; самая успешная – последняя экспедиция из снаряженных Кортесом (из трех судов, во главе с Франсиско де Ульоа (Francisco de Ulloa)) – вышла 8 июля 1539 г. из Акапулько, завершила открытие полуострова Калифорния, продвинулась почти до 33° северной широты и благополучно вернулась обратно в Акапулько в конце лета 1540 г.

 

9 В 1534 г. Педро де Альварадо во главе флота (из 12 судов) и войска (из 500 конкистадоров, более половины – конные) прибыл на северное побережье владений поверженного государства инков и двинулся с севера к городу Кито, стремясь первым занять его и перехватить часть богатств у Франсиско Писарро и его сподвижников. После тяжелого перехода через Кордильеры ему удалось достичь долины Кито. В этой долине уже находились два отряда, посланные Франсиско Писарро: Себастьяна де Белалькасара, который первым захватил Кито (22 июня 1534 г.) и якобы не нашел там сокровищ, и Диего де Альмагро. Дабы избежать столкновения, было заключено мирное соглашение, по которому Педро де Альварадо получил 100 000 золотых песо за то, что передал Франсиско Писарро свой флот, войско, все припасы, и за отказ от претензий на захваченные земли.

 

10 11 сентября – по старому стилю, а по новому – 21 сентября 1541 г.; этот столичный город был позже разрушен землетрясением в 1773 г. (на его месте теперь город Антигуа), после этого он был перенесен на 40 км северо-восточнее прежнего места и заново отстроен в 1776 г. (теперь это город Гватемала – столица Республики Гватемала).

 

11 Неудачный поход императора Карла V на Алжир, октябрь-ноябрь 1541 г. События эти развивались следующим образом. В октябре 1541 г. Карл V с 360 судами и 21 000 войском отправился к Африке, намереваясь захватить Алжир, хотя его предупреждал об осенних штормах венецианский адмирал Андреа Дориа (1466 г. – 1560 г.). Войско Карла V высадилось 20 октября на мысе Матифу в 28 км восточнее города Алжир, а затем, подойдя, осадило его. Но предводителю алжирских пиратов Хайр-эд-Дину “Барбароссе” – правителю Алжира (с 1519 по 1546 гг.), вассалу Османской империи – повезло: в начале осады сильная буря разметала флот Карла V и уничтожила большую часть судов. Этим воспользовались осажденные и совершили вылазку, в результате которой войско Карла V понесло большие потери. Остатки его (14 000 человек) отступили к Матифу, потом погрузились на оставшиеся суда и отплыли в Европу. Что же касается отношения Карла V к Кортесу в последние годы завоевателя Новой Испании, то его хорошо иллюстрирует следующий эпизод, сохранившийся у французского философа Вольтера. Эрнан Кортес, однажды пробравшись сквозь толпу, вскочил на подножку кареты императора Карла V, который, притворившись, что не узнает знаменитого конкистадора, спросил придворных: “Что это за человек и чего он хочет?” Кортес, услышав это, гордо сказал: “Это тот самый человек, который подарил Вам больше земель, чем Ваши предки оставили Вам городов!”

 

12 В пятницу 2 декабря 1547 г. (по старому стилю, а по новому – 12 декабря 1547 г.) Кортес был торжественно похоронен в фамильной усыпальнице герцогов Медины-Сидонии в монастыре Сан Исидора в Севилье. В 1562 году, исполняя последнюю волю Кортеса, выраженную в его завещании, прах Кортеса перевезли из Испании через океан в Новую Испанию и предали земле в Тескоко, в монастыре Сан Франсиско, рядом с могилой его матери, которая после смерти мужа прибыла вместе с Кортесом и его женой в Новую Испанию весной 1530 г. В 1629 г. прах Кортеса опять был потревожен, на этот раз его перенесли в Мехико, в храм Сан Франсиско. Прах Кортеса потревожили вновь в 1794 г., перезахоронив его на территории основанного Кортесом госпиталя Иисуса из Назарета в Мехико; на новой могиле Кортеса был установлен его бронзовый бюст работы известного скульптора Мануэля Тольса. Но этим дело не кончилось. В 1823 г.. когда мексиканцы с оружием в руках завоевали независимость, изгнав испанцев, группа молодых мексиканцев решила разрушить склеп Кортеса и развеять по ветру его прах. Но их противники успели в последний момент спрятать на территории этого же госпиталя железный черный ящик со злополучным прахом Кортеса, ими же был пущен слух, что прах Кортеса был отправлен на остров Сицилию, где в то время проживал герцог Монтелеоне, один из потомков Кортеса. И вот в 1946 г. мексиканским антропологам Эйсебио Давалосу Уртадо и Даниэлю Ф. Рубину де ла Борбольи удалось при помощи старинных архивных документов найти этот железный черный ящик с прахом Кортеса, он был замурован в стене госпиталя Иисуса из Назарета в городе Мехико (Maza de la El busto de Hernan Cortes por Manuel Tolsa у ип “retrato” del conquistador – “Boletin del Institute National de Antropologia e Historia”, N31 (Mexico), 1968, p. 31-34). Комиссия авторитетных ученых очень тщательно исследовала останки Кортеса и представила свое заключение, по которому, опровергая все приукрашенные изображения и описания знаменитого конкистадора, Кортес в действительности был человеком ниже среднего роста, со множеством патологических отклонений – врожденных и приобретенных позже (Guzman E. Relaciones de Нernап Cortes a Carlos V Sorbe invasion de Anahuak, t. 1. Mexico, 1958, p. LXXXII-XCIII).

 

13 Франсиско Лопес де Гомара в своей “Истории завоевания Мешико” дает такое описание Кортеса: “Эрнан Кортес был хорошего роста, крепкий и широкогрудый, с кожей пепельного цвета, редкой бородкой и длинными волосами. Он был необычайно силен, энергичен и весьма искусен во владении оружием…” А вот описание Кортеса, мимоходом данное Хуаном Хуаресом де Перальтой, братом первой жены Кортеса – Каталины Хуарес Ла Маркайды, в своих мемуарах: “[Эрнан Кортес -] низкого роста, почти безволосый и с редкой бородой…”

 

14 Далее Берналь Диас еще раз приводит длинный ряд отдельных, уже известных нам примеров (Л., 1928 г.).

 

15 Далее следует длиннейший поименный перечень всех “конкистадоров первого призыва” и сбивчивая, но любовная характеристика наиболее выдающихся (Л., 1928 г.). Ко всему этому для полноты картины приведем сообщение Бартоломе де Лас Касаса из его “Краткого донесения о разорении Индий”: “Что же касается этого большого материка [(Южной и Северной Америк)], то доказано, что наши соотечественники-испанцы разорили более десяти густонаселенных стран, превратив их в безлюдные пустыни; земли каждой из этих стран больше всей Кастилии. И я берусь решительно утверждать, что за сорок лет, охватываемых в моей книге, вследствие власти христиан и их сатанинских поступков умерло там несправедливой смертью больше 12 миллионов мужчин, женщин и детей; а точнее будет сказать, что число жертв превышает 15 миллионов, и я не думаю, что ошибаюсь”.

 

 

 

 

 

 

(пер. Д. Н. Егорова; А. Р. Захарьяна)
Текст воспроизведен по изданию: Берналь Диас дель Кастильо. Правдивая история завоевания Новой Испании. М. Форум. 2000

©
текст – Егорова Д. Н. 1924; Захарьян А. Р. 2000
©
OCR – Ketzalcoatl. 2004
© сетевая версия – Тhietmar. 2004
©
дизайн – Войтехович А. 2001
©
Форум. 2000