А. Скромницкий. “Поэма о татарском народе. Часть первая”

Часть первая.

Хан Гирей и иже с ним

Вдруг задумали затею,

Как им золота прибавить,

поохотиться им где;

Как свой род могучий, древний

За потомками оставить,

воспротивившись нужде.

Хан имел трех братьев младше

И постарше одного.

Старший вовсе не удел:

Он мулла и чтит законы,

Воевать силком не будет, раз Аллах не повелел.

Братьям, в дальнюю дорогу снаряжая, говорит:

“Пусть в боях Аллаха слово зазвучит

вам тут и там,

Воротитеся с добычей, нынче голод ведь у нас”.

Хан, прослышав братню песню, ускакал во весь опор,

Птицей-ястребом его

Называли средь народа своего,

Младши сели по коням и, силясь его догнать,

Черну тучу бесконечну за собой влекут вояк.

Мулла полными печали,

пожимает

Расширокими плечами;

Жен оставшихся сбирает

Не дает им горевать:

“Будем ждать,

Молить Аллаха,

Может, встретим их опять.

А вернуться – будем рады,

Не воротятся, тогда…”

Замолчал и крик подняли

По пустынным-то краям

Девы, жены и старухи.

Ковыль, лобода-трава

Шепчут женушкам: “Пора!

Возвращайтеся к хозяйствам,

Скот, кобыл пасите сильно, понадейтесь на себя!

Храбр, коварен ваш Гирей,

Победит,

Любого скинет

С кобылицы без затей”.

По Тавриде свищет ветер удалой,

Там же яростно, жестоко солнце светит над рекой.

Ах! Татарская земля, что ж ты сынушку родного отпустила воевать?

Ястреб песню не поет, он на жертву когти бросив, растерзать её готов.

Наш Гиреюшка-храбрец волен был скакать туда,

Где богатая земля.

Братья тут ему сказали, что на юг лежат моря,

На востоке кровны братья, а тогда одна беда

Аль на запад им текти на оседлый люд волошский

Или…

“Моей кровушке спасибо, верно поняли.

Нам на север один путь. Он тяжелый.

И живут средь стремнин, яров, долин

Вольны-веселы враги,

Русь казачья там лежит”.

Братья младшие зарделись и в один сказали голос:

“Чтобы опыту набраться, сил и рати насбирать

Пустим коней к Аккерману, за Денестра водну гладь”.

Уж хозяева они желтой и сухой степи.

Взяли двинулись куда: там и лихо и беда.

Тут Гирей промолвил слово:

“Ты, Анжи, постарше будешь. Коль ты сотни три возьмешь

И дозором неусыпным,

Расчищал бы все вокруг,

Ты поможешь войску делом,

То готовься взять награду из разрушенных домов.

Ты, Селим, со мною будешь,

Мой помощник и слуга.

А Мехмет ступай назад, и обоз храни без лука,

Боя младшим не видать”.

Братья чинно поклонились; хан велел приказа дать

Всем почить и отдыхать.

Сухо в поле диком что-то:

Перекаты-не-растенья больше поветру летят

Дрофы тучны, тяжелы разбегаются далече, то-то

Будет им беды.

Сумрак землю обнимает

И лежат рати темные ряды.

Зажигаются костры.

Сабель блеск и чашей гром повсеместно тут летает.

Доложить по всем статьям

Смею вам одну деталь:

Среди всяких, среди прочих

Распивалося вино, да такими вёдрами,

Что стояли бодрыми

Целых полчаса.

Удивительная штука! Вот сейчас:

Волков наглое отродье пробралося в лагерь сонный

И давай бесстыдно красть, мясо. Всё объедки!

Что ж? Только парень не подпитый

Стройный, смуглый Анчилай заприметил: “А! С чужой тарелки!”

Ну и дальше спать.

“Я прошу прощение за столь наглое вторжение”.–

Трубным гласом проревел

Ключник ханского шатра.

“Прочь, ничтожный!” – был ответ.

Час ночной: шатер – гарем;

Близ наложницы младой,

С непечатной красотой,

Хан резвился, было силы,

Знали б нашие кутилы!

И задумался Гирей,

Чем же вызвана тревога

Среди пышного чертога:

Прерываясь от утех, рассердившися зовет: “Эй-эй!

Что такое?

Что за бред?

Вот нахальная челядь!”

Будет, будет всем крутое

Завтра сварено житье”.

Отворив полог в дрожаньи ключник

Ключник бросился в колени,

Долго так бы упадал,

Но взлетел ядром в волненьи,

Кинул нож к ногам

Гирею и пустил словесы:

“ОН отравлен.

Сами адовые бесы

Стражу куплену

Пустили жизнь назначить вам короче

Только я заметил сразу

Подлый заговор заразы”.

Хан и глазом не моргнул, торочит:

“Ну, веди сюда скорее

Окаянного злодея”.

В миг исчез; еще быстрее

Появился у Гирея

Ключник. Трое стражников

Толкают белой клокой грязных влас

Заприкрытого злодея.

“Говори: откуда, кто ты, что ты станом нашим бродишь?”

“Прошу не гневаться, что поздно, – о боже, ты ж меня простишь! –

Шел дорогой незнакомой Корсунь старый повидать.

Там, писали в книжках, Володимир был крещен:

Князь Руси – ни дать ни взять.

Там, читал я также, и водой святой кроплен.

Я коллегии студент.

Я учился, бросил:

Любопытством я мучим

Оттого и беззаботен

Ночью мрачною ходил”.

“Речь твою не понимаю,

Знаю:

Чужеземцу смерть настанет

За подобный инцидент”.

“Ах, хитрите как лисица,

А гречаночка-девица

Обучила языкам”.

“Разумеешь быстро сам”.

“Ваше войско дремлет громко,

Но когда я шел далеко

Заприметил красно небо.

Приближаюсь: за костром костер дымит,

Искры бурные треща, подымаются нелепо.

Думал: лучше обойти да под ложечкой свербит.

Кушать сразу захотелось

Мясо жирного ягненка на кинжале подцепилось

И обжарилось само.

В рот взлетело, протолкнулося с умом –

Голод-дядька запропал;

Жажду надо утолить

Да поспела ваша стража:

Не успел вином запить”.

“Ах, ну наконец-то, вижу

Первого студента, чтоб так честно говорил”.

Чашу полную налил.

Хан душой проникся к чужу

И верней заговорил:

“Нож. Он твой?”

“Да. Родименький, златой”.

“Ты убить кого хотел?”

“Убить? Ну, букашек, червяков… я над этим не потел,

Нужен мне он для защиты,

Чтобы нежные ланиты

Не тревожили в пути”.

“Дева, лучше уходи.

Нет! Вина нам принеси”.

Автор! О студенте расскажи.

Да! Студент – он недоучка.

Киев-град, Руси столицу,

Он избрал своей станицей,

Там он детство проводил,

Там и молодость губил.

“Сергий звать, когда крестили,

Мать Сережкою звала,

Под березой ведь нашла.

А сейчас она далёко

У окна сидит грустя,

Ждет и ждет и ждет меня”.

Терпкий ток лия побольше

Всяк надежду бы оставил,

Хан же весело шутил,

Но взгрустнул от слов последних все же,

Замолчал и вдруг поник.

“По обычью наших предков – ты мой пленник.

Над тобой свершилось воля

Тем, кем выше нам дана. А заря

Подыматься будет скоро, так что спать тебе пора.

А пока поход продлиться, ты же, путник,

Избираешь нашу долю”.

Хан улегся на ковер пушистый,

Потянул кальян душистый,

Запрокинув подбородок

И прищурив правый глаз,

Изумрудный самородок,

До утра исчезнуть всем отдал приказ.

Время было недосуг,

Да и добрых нет услуг,

Как пойти себя закинуть в теплый пух постели мягкой.

И мечтать и куролесить,

И ворочаться, сопеть:

Под конец храпеть ужасно, будто горло сбито тряпкой.

Вижу, состоялося знакомство,

Меж татарином и русом, через наше баловство.

Нам пора уже кончать

И быстрее приниматься нову песню начинать.

[сентябрь-актябрь 2001г. Киев]