А. Скромницкий. “На небе месяц обновился”

А. Скромницкий. “На небе месяц обновился”

За двадцать девять дней
На небе месяц обновился.
Ток жизни вдруг остановился
Во первый день, верней,
В тот самый день, когда
Она спеша уехала туда,
Где нет ему ни места, ни угла.
Где даже смерть чудна, смугла.
Мучительно лишь было пробужденье
В тот первый день; и принято решенье:
След в след последнюю прогулку повторить,
По парку разлесистому подошвы исходить.
Как будто машинально
Он шёл, ступал и вспоминал.
Но почему так больно,
Он, видимо, не знал.
Какое опустенье! Какой тягучий стон!
По временам казалось, что это дикий сон.
Казалося, что мысли, как краска со стены
Потрескались, облупились от холода зимы.
…И летом снег валит:
Понурые деревья все в цвете, все в пуху
Роняли снег-пушинки на влажную труху.
Но летом снег палит…
А солнце, царь на небе, из парка выгнан был:
Тугим щитом из листьев лесок обтянут был.
Лишь кое-где обманчивы лучи
Дробили сумрак на мечи:
Легко очерчены столбы,
И пешеходы, вроде бы.
Озёра влагой отдают,
Какой-то затхлостью поют,
Какой – скажу – не надо,
Ведь без неё и сердце было б радо.
Безумию положен первый блок.
Вернулся он домой, прилёг на бок,
Средь бела дня уснул, пижон,
Не захватив в грядущий сон
Ни капельки съестного.
И началась фантазия живого.
Иль может мёртвого?
То будет видно позже.
Теперь он – тень, он тень всего живого,
Он тени тень, он призрак, и даже
Полу-кто
Иль может полу-что,
Поди да рассмотри без должного разбора!
Сон-метушня, кипит горяча свора!
Тогда ему начался липкий бред,
Несущий всякий незнакомый вред.
Очнувшись от чего-то, увидел он закат
Какой встречал бы в поле кочующий сармат:
Нежнейшей розы цвет бледнел на всех домах.
И быстро, очень быстро, почти что впопыхах
Питался жадным светом почти-что-человек
Сквозь малое оконце секунду или век.
Да, помер! да, не стало! Да, сгинул человек!!
Последнее, что было – то розы яркий свет.
Душа на миг раскрылась иль, может, вовсе нет,
Но что-то говорило, что ждёт она привет.
А полумрак сгустился у комнатки внутри…
Потом его будили, и три его не три,
А он себе закрылся,
И долго б волочился
По безднам забытья,
Когда б не стал он тенью самóго же себя.
И тень умела что-то, что знала хорошо.
Откуда? И как странно ведь не было того!
От так любил кого-то, так тайно, так глубоко,
Что этим слепо выжег остатки всей любви,
Всей доброты и дружбы – и древо без ветви.
Теперь он ненавидел! открыто, одиноко.
Он ненавидел всех, он ненавидел всё:
Движение, звук, слово, людей, себя – ну всё!
Её лишь он не мог, её лишь обминул.
Так в теле возгорелся и молнией блеснул
Последний жизни жар,
Любви бесценный дар.
Его, увы, не стало, по нём осталась тень.
Но тень была живая, встречала новый день,
С утра вставать с постели порядок завела,
Умыться и убраться,
Одеться, причесаться,
Поесть и поболтаться в порядочек сплела.
Под солнечным лучом она себе жила,
А ночью и в потёмках – ими и была.
Кто видел тень свою? Пожалуй, каждый.
Кто видел тень себя? Пожалуй, что никто.
Спроси: «Зачем она преследует меня, за что?»
Она ответит просто: «Я – это ты, несчастный.
Я есть всё то, есть в тебе
Без мук и радостей прошедших,
Без горько-сладостных мгновений настоящих.
Я ясно-бирюзовый мрак дневных просторов.
Я – всё, и я – ничто, мне нет повторов».
Она ответит только так, я в том уверен прочно.
Они ведь существуют, живут средь нас, уж это точно.
[29.06.2002. Киев]