Ракуц Н.В.
Кипу: не письмо, но…
Проблема отсутствия письма в огромном государстве инков, территория которого включала значительную часть современных Перу, Боливии, Эквадора, Чили, а также юго-западную окраину Колумбии и северо-запад Аргентины, занимала ученых издавна. То, что такая империя – с четко налаженной системой управления, многочисленным населением, многоотраслевым хозяйством (интенсивное земледелие в различных природных зонах, скотоводство, рыболовство, ремесла), располагавшая огромной армией – управлялась без применения письма, казалось каким-то нонсенсом. Правда, уже первые конкистадоры – испанские завоеватели – и хронисты отмечали наличие в стране, названной ими Перу, «веревок с узлами», служивших целям статистики. Но и только. Между тем, письма просто «не могло не быть» исходя даже из простых соображений о нем как о стадиальном явлении, которое с необходимостью возникает при наступлении эпохи цивилизации. Примеров тому более чем достаточно: иероглифы и клинопись Месопотамии, иероглифы Египта и Китая, постепенное сложение слоговых систем письма на Ближнем Востоке, переход к буквенному письму. В самой Америке крошечные государства майя имели, тем не менее, развитую иероглифическую письменность. А ведь управлять ими было куда легче, чем империей инков. Государство астеков, хотя и достаточно крупное, но еще рыхлое политическое образование, обходилось, правда, довольно простым пиктографическим письмом. У инков же, казалось, не было даже и этого. В итоге возникала дилемма: либо письмо не связано, как традиционно считалось, своим возникновением с хозяйственными потребностями, и тогда надо искать другое объяснение его появлению, либо – оно у инков было, но еще не обнаружено, и тогда необходимо его найти.
К счастью, испанские хронисты оставили немало упоминаний об использовании в древнем Перу неких пиктографических знаков – рисунков на коже, полотне, а также петроглифов. П. Сармиенто де Гамбоа (XVI в.) упоминал о наличии в особом, доступном лишь для избранных, месте рисованных полотен в золотых рамах. На этих полотнах была представлена история инков-правителей, и имелся целый штат специальных служителей, толковавших эти изображения в случае надобности. О подобных полотнах с изображениями упоминают и другие авторы. Казалось – вот и объяснение: письмо было, использовалось в узком кругу, испанцы в ходе завоевания, конечно, заинтересовались лишь золотыми рамами, а полотна погибли. Финский исследователь М. Пярссинен отметил, что такие изображения наносились и на деревянные сосуды (так называемые керо), а вероятно – и на стены архитектурных сооружений; а поскольку Гамбоа указывает на наличие штата толкователей, то можно заключить, что в данном случае речь шла о пиктографии, чья система напоминала астекскую, хотя, скорее всего, более простую. Однако из сообщений тех же испанских авторов следует, что эта пиктографическая система применялась очень ограниченно, для сохранения, прежде всего, некоей исторической информации, причем лишь для узкой группы лиц. Сведений, что ее применяли, как в Мексике, для хозяйственных целей нет. А потому отсутствуют и основания считать ее письменностью, во всяком случае, такой, какая требовалась при инкской, имперской системе управления.
Другую возможность объяснить отсутствие письма давало свидетельство вызывающего обычно мало доверия иезуитского хрониста Ф. де Монтесиноса. Он сообщал, что письмо, издавна бытовавшее в Перу, было запрещено указом одного из правителей по совету оракула, после чего в ходу остались только кипу – узелковые «письмена». Поскольку Монтесинос имел в виду не примитивную пиктографию, а «настоящее» письмо, объяснение его показалось вполне удовлетворительным.
По мере развития археологического изучения Перу ситуация, однако, усложнялась. Стало ясно, что империя инков – лишь последнее звено в цепи государственных образований и вождеств, возникавших на территории области Анд. Если инки запретили уже бытовавшее письмо и оно исчезло, – почему нет свидетельств письма в более древних перуанских цивилизациях? Р. Ларко Ойле предложил гипотезу о существовании «письмен» с использованием разноцветных фасолин с нарисованными на них знаками, впоследствии развитую и дополненную В. де ла Хара. Д.Э. Ибарра Грассо обнаружил много пиктографических записей (католические молитвы) у индейцев Боливии и стал защищать идею о доколумбовом происхождении этой письменности. Привлекли внимание исследователей и свидетельства хронистов об использовании как в до-, так и в инкское время индейцами Анд особых жезлов, сообщения на которых «записывались» с помощью разноцветных полос.
Однако, несмотря на такое обилие свидетельств и гипотез, задача поиска письменности инков остается на повестке дня. Почему это происходит?
Отчасти, вероятно, потому, что ученые упорно ищут следы «письменности» в европейском понимании этого слова: пусть не буквенной, но хотя бы иероглифической. Но дело еще и в том, что все перечисленные выше гипотезы страдают теми или иными недостатками, мешающими возвести хотя бы одну из них в ранг теории. Отметим лишь наиболее существенные «минусы».
Наличие какой-либо формы пиктографического письма, более совершенного, чем то, о котором писал М. Пярссинен, само по себе вполне допустимо. Такое письмо представляет собой результат вполне естественной эволюции простых изображений в символы предметов и явлений и хронологически предшествует иероглифике. Многочисленные находки петроглифов, высокая техника вазовой и стенных росписей, достигнутая рядом перуанских культур, как и техника украшения сложными изображениями тканей (см. такие культуры, как мочика, паракас, наска и др.) показывает, что древние перуанцы обладали вполне достаточной базой и временем для развития пиктографии. Собственно, столь сложные изображения, как на мочикских культовых сосудах – это явно особые «тексты», вполне понятные посвященным. И поэтому то, что и инки использовали рисунки в целях хранения и передачи информации – совершенно естественно, хотя, как отмечалось, сфера их применения сузилась. Однако, такой способ по классификации И.Е. Гельба, это только «предписьменность». То же самое явно относится и к расписным жезлам. Аналогии им достаточно хорошо известны: можно упомянуть здесь жезлы австралийцев или айнские усодержатели, покрывавшиеся символическими изображениями. Но и возможности такого «письма» были слишком ограничены. Недаром хронист Кабельо Бальбоа отметил, что «запись» на жезле затем была подтверждена хранителем и толкователем кипу (таких специалистов называли на кечуа кипукамайоками), и на кипу же ту «запись» перенесли для сохранения. Называть подобные пиктограммы иероглифами, как это иногда делается, никаких оснований нет.
Рисуночное письмо, описанное Д.Э. Ибарра Грассо, вызывает сомнения относительно его доколумбова происхождения. Все достоверно известные экземпляры созданы не ранее колониального периода. К тому же, существует немало весьма различающихся вариантов этих письмен. И еще есть указание хрониста Х. де Акосты о том, что использовать символические записи индейцев учили миссионеры, чтобы облегчить себе работу по христианизации неграмотной паствы. И примечательно, что известные сегодня записи – это именно католические молитвы. Поэтому наиболее вероятно пока считать эту письменность послеколумбовой по происхождению, подобно другим, вводившимся миссионерами в аналогичных целях в разных частях света.
Сообщение Ф. де Монтесиноса, при том, что ряд ученых ему в данном случае верит, вызывает возражения другого порядка. Хотя и можно считать запрет письма реальным событием, но вообще-то это противоречит установленным на сегодня схемам эволюции письменности и простой логике. Зачем было заменять уже существовавшее письмо узелками на веревках, когда логичнее было бы поступить наоборот? Но даже допустив столь нелогичный поступок как в принципе возможный, мы не решаем этим другого возникающего в данном случае вопроса. Монтесинос явно имеет в виду письменность в европейском ее понимании, т.е. буквенную. Но каким образом она появилась, если это – последняя стадия развития письменности? И где свидетельства предыдущих этапов? Утрата письменности в результате политических катаклизмов, например, – вещь возможная (см. крушение цивилизации Микенской Греции), но, когда жизнь входит в нормальное русло – письменность возрождается или заимствуется уже в силу ее необходимости. Почему же в Перу все остановилось на кипу, если это узелковое «письмо» – таковое суть только по названию, придуманному учеными за неимением лучшего? На все эти вопросы свидетельство Монтесиноса удовлетворительных ответов не дает.
Предположение Ларко Ойле о надписях на фасоли вызвало резкую критику, как и расшифровки символических рисунков инков В. де ла Хара. И хотя предсказывать результаты полемики, которая вряд ли закончена, пока, видимо, не стоит, но фасолины со знаками больше походят все-таки на гадательные или игральные фишки, тем более, что нигде не складыываются в связный текст. Они также могут быть элементами предписьменности, но утверждать большее оснований пока, пожалуй, нет. А толкования символических рисунков (так называемых токапу) В. де ла Хара и поддержавшим ее идею Т. Бартелем просто невозможно, по крайней мере, на сегодняшний день, убедительно обосновать.
Что можно считать твердо установленным, так это то, что у инков не было самого понятия «письменность». Объявленное таковым кечуанско-аймарское слово quilca/quelca приобрело это значение лишь после конкисты, когда индейцы приспособили понятие, означавшее «рисунок», «изображение» (в том числе и красками) для нового для них явления. Просто использовали наиболее близкое по значению слово.
Разбор приведенных здесь гипотез заставляет признать единственный твердо установленный факт: в империи инков средством хранения и передачи информации выступало именно кипу. Постепенно выяснилось, что оно было не единственным средством – помимо иногда использовавшейся пиктографии, эту роль могло выполнять и еще одно весьма древнее изобретение, о котором см. ниже, но связанное опять-таки с тем же кипу. Но признание кипу в качестве основного информационного средства, столь необычного с привычной точки зрения, перевело дискуссию в иную плоскость: встал вопрос о том, что реально можно было делать с помощью кипу.
Эту проблему также нельзя считать решенной хотя бы потому, что единства мнений по многим пунктам еще нет. К тому же, специалистов, реально занимающихся кипу, можно буквально пересчитать по пальцам, а критикуют их нередко те, кто даже с последней литературой по проблеме не знаком, да и кипу видел разве что в витрине музея или на иллюстрации.
Описания кипу и изображения их уже неоднократно приводились в литературе (см., например, работы К. Радикати и В.А. Кузьмищева), но к этому, очевидно, необходимо вернуться еще раз, тем более, что со времени опубликования многих исследований, так или иначе касающихся кипу, появились новые данные, значительно дополнившие прежнюю картину. По техническим соображениям приводится рисунок только одного кипу, причем не подлинного, а реконструированного на основе описания автора XVII в. А. де ла Каланчи, поскольку реконструкция эта исследователями признана и лучше отражает некоторые особенности, чем сохранившиеся подлинные экземпляры (см. рисунок 1).
Кипу делались из шерсти лам или из хлопка. Каждое представляет собой шнур-основу (А), к которому крепятся более тонкие подвесные шнуры и нити, для чего можно использовать как узлы (Б), так и простые петли. Непосредственно от шнура-основы отходят подвески В и Г, которые можно назвать подвесками первого порядка, отличающиеся друг от друга только тем, что от некоторых из них (на нашем рисунке это подвеска Г) спускаются еще подвески второго порядка (Е), к ним можно присоединить подвески третьего (З), а возможно – и четвертого (Н) порядка. Тут важны еще несколько моментов, на которые редко обращают внимание. Во-первых, подвески В и Г, которых всегда много, обычно образуют группы из нескольких подвесок, между которыми на шнуре А оставляются промежутки, на нашем рисунке эта особенность, к сожалению, отсутствует. Нередко именно в этих промежутках крепятся иногда подвески (назовем их В¹), которые отходят не вниз, а вверх от шнура А и, очевидно, играют роль особых разделителей. В группировании подвесок наблюдаются определенные закономерности: так, подвески, занимающие одинаковое положение в соответствующих равновеликих группах, через определенные интервалы могут совпадать по своим характеристикам (длина, цвет), например, четвертая подвеска справа в группах № 3,9,18 и т.п. Наблюдается и определенное чередование групп по цвету. Эту особенность строения кипу (вряд ли обязательную для всех, но для определенной части – несомненно) К. Радикати назвал «сериацией» (отдаем себе отчет в некоей неуклюжести термина при дословном переводе на русский). В основе сериации в каждом конкретном случае – определенное число, определяющее правило чередования одинаковых по составу групп подвесок В-Г, и подвесок, занимающих одинаковое положение в различных группах. Часто это – число 6, но встречаются и сериации с основой на 2, 4,9, на числа, кратные 6 и т.д. Определенным закономерностям подчиняется и размещение Е-подвесок. Так, например, их нет на первой по счету подвеске в группе, отсутствуют они и на подвесках В¹, они могут иметь разворот направо или налево. Если же подвески Е занимают на различных подвесках Г одинаковые позиции, то их размещение на кипу в целом, как установил К. Радикати на основе изученной им коллекции, также подчиняется законам сериации.
На подвесках часто, хотя и не всегда, завязывались узлы. Они известны трех типов: так называемые простой, сложный и фламандский. Из них простые узлы могут составлять группы, сложные и фламандские – расположены поодиночке. При этом узлы и группы узлов размещаются на разной высоте, с оставленными между этими «регистрами» пустыми промежутками, где узлов нет. Обычен порядок, когда простые узлы расположены в верхних регистрах, сложные и фламандские – в нижних, но нередки и нарушения этой закономерности. Бывает, например, что на кипу вовсе нет простых узлов, сложные и фламандские размещаются в одном регистре и т.д. Из хроник известно, что такая система, при том, что узлы обозначали числа, позволяла легко вести расчеты. Инки использовали десятичную систему счисления: сгруппированных вместе узлов никогда не бывает больше девяти, а число витков в сложном узле опять-таки не превышает число 9. Счет, очевидно, велся сверху вниз, т.е. нижние узлы обозначали единицы, следующий регистр – сотни, следующий – тысячи и т.д. При этом инки знали и обозначение нуля – достаточно было оставить пропуск в нужном месте подвески. (Принцип обозначения чисел на кипу см. на рис.2).
Широко использовалась в кипу, в целях большей их информативности, цветовая гамма. На сегодня установлено, что цветов с оттенками и их комбинаций в одном кипу (когда лишь для одной нити используется до трех вариантов расцветки) может быть более 30. Всего же по известным кипу выявлено наличие в них 61 цвета (включая оттенки), которые образуют сотни различных комбинаций (например, когда сплетали воедино нити разных цветов). К этому надо еще добавить укреплявшиеся иногда на шнурах цветные нитяные картуши и иные специальные обозначения, о которых пока еще мало что известно.
Накопление материала в результате археологических работ идет, однако, достаточно быстро. Когда К. Радикати в середине 60-х гг. открыл сериацию как принцип построения кипу, их было известно менее 80 описанных экземпляров. На сегодня же число зарегистрированных кипу в целом уже составляет порядка 400 экземпляров(неясно только, входят ли в это число только инкские кипу или и более древние тоже, т.к. автор особо этого не оговаривает). И это позволяет надеяться на дальнейшее пополнение и уточнение уже имеющихся данных.
Даже из приведенного выше, по необходимости достаточно краткого описания, видно, что кипу представляло собой весьма сложную информационную систему. Многие ее детали стали ясны лишь относительно недавно, когда в науке уже успели сформироваться три взгляда на то, что же собственно такое кипу.
Наиболее распространенным и сегодня является мнение, что кипу – учетно-статистический инструмент. Основано оно на солидной подборке данных хронистов (не говоря уже о давно замеченной десятеричной системе счисления, положенной в основу кипу, что следует, как мы отмечали выше, из количества узлов и их строения). Согласно их утверждениям, инкские чиновники с помощью кипу вели тщательный учет всего, что только можно было сосчитать: людей по возрастным и прочим категориям, урожаев, податей, поголовья скота, количества деревьев и т.д., пахотных земель, оружия на складах… Техника «записи» облегчалась четким местом, отводимом на кипу каждой такой категории учета, различиями в цветовых обозначениях. На рис.3 представлен возможный в такой системе вариант записи: категория – культивируемые растения (ее цвет, например, коричневый с синим); 2 весовых единицы маиса, 15 единиц картофеля, киноа (съедобная лебеда) отсутствует. Соответствующие изменения по мере надобности можно было внести, добавив новые узлы или убрав лишние. Вероятно, что узлы в ряде случаев служили целям отметки категории, как порядок расположения и цветовые указатели. Например, мы можем предполагать такую функцию для фламандских, а, возможно, и сложных узлов, если их расположение необычно. Используя только три показателя – цвет, порядок расположения на кипу и количество и разновидности узлов можно было создать обозначения для сотен, если не тысяч, различных категорий предметов. Неудивительно, что вести подсчеты с помощью такой четкой системы было достаточно просто и удобно, и испанцы после завоевания переняли ее, а упрощенными кипу и по сей день пользуются скотоводы в Андах. Необходимо здесь также отметить, что известные на сегодня кипу в большинстве своем, если даже и не все, относятся, вероятно, именно к такого рода статистическим документам.
Однако, те же хронисты отмечали, что, используя кипу, специальные чиновники-«чтецы», т.е. уже упомянутые кипукамайоки, выдавали при необходимости не только статистические данные. По сообщениям, существовали кипу, содержавшие информацию историческую, юридическую, религиозную (правила ритуалов, календарь), а также – песни, предания и т.д. и все это при полном отсутствии письма по единодушному утверждению тех же авторов.
Одни исследователи просто отметали эти сведения как фантастические (И.Е. Гельб, И. Фридрих), другие верили, но с оговорками. Шведский американист Э. Норденшельд, изучив немногие известные к 20-м годам ХХ столетия кипу, высказал новый взгляд на их функцию, с учетом того факта, что кипу находили лишь в захоронениях (это справедливо и практически для всех ныне известных экземпляров). Э. Норденшельд доказывал, что кипу – это средство фиксации информации, связанной с календарем и что основное назначение кипу – магическое. Магический характер части кипу сомнений не вызывает: искоренители идолопоклонства индейцев – испанские монахи XVI-XVII вв. – отмечали находки кипу в индейских святилищах. Помещенные в захоронения, они, чоевидно, каким-то образом облегчали переход в иной мир. Известна и магическая роль узлов в разных культурах по данным этнографии. Однако, приписывать все известным кипу лишь такое назначение на основании мест их находок, вряд ли следует. Кстати, те же гонители ереси нередко обнаруживали в местах культа, по их же свидетельствам, самые обычные предметы. И наконец, К. Радикати проверил и оспорил расчеты Э. Норденшельда, основанные на признании священного характера числа «7» в древнем Перу, которое, якобы, служило отправной точкой при календарных вычислениях.
Нам кажется, что нет особых оснований выделять такие кипу в отдельную разновидность – это в основе своей все те же цифровые кипу.
Попыткой примирить сведения о кипу, как статистических инструментах с данными хроник о наличии кипу повествовательных было признание узелкового письма прежде всего мнемотехническим средством, помощником памяти. Суть данной гипотезы сводится к тому, что разнообразные сведения фиксировались в кипу цифрами, местоположение узлов и цвет нитей служили некими указателями, равно как и специальные дополнительные значки, а остальное, предварительно заученное, кипукамайок вспоминал, перебирая кипу. Серьезным аргументом в пользу такой трактовки считалось, помимо указаний хроник, наличие этнографических аналогов перуанским кипу, так называемых «узелков на память», которые в разных формах были известны в циркумтихоокеанской зоне, а также в Европе. Мы позже вернемся к ним, пока же отметим только, что нигде они не достигали сложности перуанских кипу. И это даже при том, что обосновать принадлежность сохранившихся образцов кипу именно к таким мнемоническим средствам нецифрового характера не удалось до сих пор. В.А. Кузьмищев подсчитал, что с помощью только одного, далеко не самого сложного кипу, можно было оперировать миллиардами комбинаций, и предположил, что кипу вместе с кипукамайоком, который закладывал в кипу информацию, а при необходимости и извлекал ее, составляли единое счетно-вычислительное устройство. Но если это было так, то возникает вполне законный, на наш взгляд, вопрос: а сколько всего должен был помнить кипукамайок? И способен ли вообще человеческий мозг такое вместить, даже с учетом переложения сопроводительного текста в стихотворную форму? Мелкий чиновник – еще понятно. Но как работал в случае необходимости толкователь 6-килограммового кипу в храме Пачакамака близ современной Лимы?
Только один хронист несколько помогает прояснить ситуацию, не ограничиваясь просто рассуждениями, а демонстрируя работу кипукамайока на конкретном примере. Он же, кстати, отметил, что кипукамайок ошибался, – если это случалось – один раз в жизни, другой такой возможности ему уже не предоставляли. Самое удивительное, что хронист этот – упоминавшийся ранее А. де ла Каланча (1584-1654) из ордена Августинцев – отнюдь не современник конкисты, И, надо полагать, поэтому со всем богатым арсеналом некогда использовавшихся кипу ознакомиться он уже не мог. Слишком многое к тому времени погибло. Да и кипукамайоков поубавилось. Падение уровня искусства владения кипу к XVII в. испанские авторы фиксировали как непреложный факт. И все же сведения Каланчи относительно кипу уникальны, и не раз привлекали к себе внимание. Возможно, его особый интерес к узелковому письму объяснялся тем, что Каланча был креолом, т.е. уроженцем Перу, а не испанцем, как большинство хронистов. Его данные позволяют реконструировать одно из так называемых «исторических кипу», схема которого была приведена на рис.1. Желая оспорить утверждение Гарсиласо де ла Веги, гласившее, что узлы кипу передавали лишь цифры, Каланча привел пример фиксации исторического предания об одном из эпизодов правления первого правителя инков Манко Капака. Согласно его объяснению, кипу, представленное на рис.1, «читается следующими образом: это историческое предание, поэтому шнур А – черный (символ исторического времени); нити В – естественного цвета, со множеством узлов, означает это отрицание наличия чего бы то ни было – правителей, управления, религии, цивилизации – до инков; затем появился первый инка – Манко Капак (карминовая нить Г; на четвертом году его правления (узлы Д) он покорил 10 провинций (бурая нить Е с узлами Ж и зелеными нитями З и разноцветными Н); нити И и К обозначают захваченную добычу; красная нить Л показывает число павших воинов-инков в тысячах, а сине-желто-белая М – обозначение устроенного по случаю победы праздника.
Как видим, данные Каланчей объяснения несколько путаны, он не сумел, например, четко показать, как передавались средствами кипу имена собственные, хотя и утверждал, что это делалось. Так, по его словам, каждая столица провинции имела свой номер. Каланче удалось, однако, довольно наглядно продемонстрировать использование богатой цветовой гаммы в подвесках трех порядков.
Оснований сомневаться в добросовестности Каланчи у нас нет, придумывать фальшивку ему было незачем. Его хроника – один из признанных источников по исторической этнографии Перу. В общую схему кипу реконструкция на основе его описания хорошо укладывается, несмотря на то, что в оригинале подобных образцов не сохранилось, и сравнивать пока не с чем.
Однако, сравнительно недавно схема Каланчи в целом, как нам представляется, получила подтверждение с совершенно неожиданной стороны. Да, исторические кипу до нас не дошли. Но сохранились тексты, которые удалось идентифицировать как записи, сделанные со слов кипукамайоков, т.е. своего рода – «переводы» текстов кипу на испанский язык. Содержание этих текстов и само их строение позволили сделать очень интересные выводы.
Так, оказалось, что тот же метод обозначений, который лежал в основе так называемых цензовых, т.е. счетных, кипу (числовые знаки в цветовых категориях), позволял вводить обозначения таких понятий, как «начальник» в категории «испанцы» для обозначения, скажем, Ф. Писарро, завоевателя Перу, названий соответствующих городов в той или иной провинции и др. Что же касается георафических названий и личных имен, которые не поддавались такому «написанию», то, предположительно, можно было использовать систему, основанную на комбинировании фонетических и нефонетических элементов: подыскивалось кечуанское слово, звучанием близкое к тому, которое нужно было воспроизвести, и заносилось на кипу с обозначением соответствующей категории (например, «географическое название»), чтобы избежать путаницы. Есть вероятность того, что в подобных случаях при воспроизведении следовало для получения правильного текста читать не все слово на кечуа, а лишь первый слог, и таким образом составлять из нескольких слогов нужное слово. В зависимости от тематики кипу имело как бы ключевые категории, на основе которых строился текст. Так из сообщения Каланчи и согласно заключениям Д. Роу, для исторических кипу таковыми были категории: «провинции», «крепости», «правители», «добыча» и др. Тот же Д. Роу показал сходство строения административных испанских текстов, основанных на информации, полученной через посредство кипу, со строением текстов хроник таких авторов, как Кабельо Бальбоа, М. де Моруа и П. Сармьенто де Гамбоа, которые и сами, кстати, утверждали, что при написании своих трудов использовали сведения, полученные от кипукамайоков.
Проиллюстрировать изложенную здесь гипотезу лучше наглядными примерами. Так, на рис.4 представлена запись текста: “Когда маркиз Писарро отправился из Бомбона в Кахамарку, мы дали ему 826 индейцев и все они погибли в ходе этой экспедиции” (указания на цветовые обозначения – кармин, красный, голубой зеленый и др. – условные, как и в последующих рисунках).
На рис.5 дан пример того, как можно было фиксировать имена собственные и географические названия используя близкие по звучанию кечуанские слова, например – сочетание понятий «сокол» и «золото» передавали название деревни Гуаманкоро с населением в 100 человек.
Рис.6 показывает, как с помощью кипу могли, используя, как и в предыдущем случае, казалось бы, совершенно неподходящие категории («полезные растения», «деревянные изделия» и т.п.) передать название долины Пакасмайо, читая только первый слог в первом и втором случаях и все слово целиком в третьем, так что наименование долины складывалось из слов «картофель», «деревянный жезл» и «река».
Разумеется, эти построения нуждаются еще в детальной проверке и доработке, хотя, как представляется, изложенные выше сведения и созданная на их основе гипотеза, предложенная финским исследователем М. Пярссиненом, не только расширяют, но и подтверждают в главном данные Каланчи. Подробнее об этом новом взгляде на кипу мы еще будем говорить, пока же отметим, что, как то явствует из рассказа Каланчи и из приведенной гипотезы, не так уж много нужно было помнить кипукамайоку, чтобы истолковать кипу. Есть, правда, одна неясность: насколько высока была профессиональная выучка информатора Каланчи? Может быть, недостатки описания, приведенного в хронике – результат, хотя бы частично, не неподготовленности Каланчи, а «квалификации» его информатора? Ведь он представил образец, очевидно, далеко не самого сложного кипу.
В то же время, информация Каланчи и результаты новых исследований подтверждают сейчас уже очевидную истину. Существовали разные виды кипу и разные методы их «дешифровки». Способ истолкования статистического кипу явно не годился (без специальных дополнительных знаний) для магического, а тем более – для исторического кипу, даже такого, как в описании Каланчи. Следовательно, были и кипукамайоки разных рангов, в зависимости от квалификации. И когда хронист Б. Кобо отмечал, что кипукамайоки разных районов империи инков не понимали кипу друг друга, это, возможно, объяснялось разницей и в их специализации, хотя причина могла тут быть и не одна.
Для того, чтобы выяснить более детально, какими еще возможностями могло обладать кипу, попробуем обратиться к аналогичным устройствам, бытовавшим в других местах. Точнее, рассмотрим лучше других описанную систему цзешэн древнего Китая, которую часто сравнивают с кипу.
Цзешэн представлял собой мягкий пояс с двумя кистями из 6 шнуров каждая, цвета шнуров были разные и на каждом можно было завязать по 5 узелков – больших или маленьких, в зависимости от важности того, что следовало запомнить. Шнуры могли использоваться и как счеты. На сегодня в целом признано, что цзешэн, которым владели лишь посвященные, долго этому учившиеся, – это как раз мнемоническое средство. Со временем оно было вытеснено иероглификой, как, очевидно, и прочие «дописьменные» системы – низки из раковин, специальные бусы из шариков разного цвета, бирки с насечками, бытовавшие в том же Китае.
Бросается, однако, в глаза, насколько же китайское «кипу» примитивнее перуанского. В последнем – десятки шнуров разного порядка, огромное разнообразие цветовой гаммы, сериация при построении, картуши, разделители, узлы трех типов и разных размеров. Зачем такой избыток изобразительных средств, если цель – та же мнемоника?
Определенным сходством с кипу обладает и еще одна знаковая система, не имеющая ничего общего с мнемонической. Хотя ее известные образцы выполнены в камне, но есть основание подозревать, что в основе была все та же веревка с узлами. Это огам – древнеирландское алфавитное письмо вторичного характера, на создание которого повлияла латинская письменность, впоследствии огам и вытеснившая (см. рис.7).
Мы не собираемся утверждать, что кипу – фонетическая система наподобие, скажем, азбуки Морзе, хотя попытки в этом направлении делались. Это опять-таки предполагало бы слишком резкий скачок от пиктографии сразу к алфавиту, причем без посторонних влияний. Таких случаев неизвестно, а промежуточные звенья отсутствуют. К буквам кипу, возможно, и могло бы прийти со временем. Но вообще-то, в разостланном виде, если исключить цвет, кипу во многом напоминают предмет куда более позднего происхождения – перфокарту. Вероятно, такого визуального сходства и недостаточно для доказательства, но серьезные основания предполагать очень большие информационные возможности кипу дает не только тот факт, что оно не было вытеснено из употребления, как китайский цзешэн, но наоборот, фактически отодвинуло на периферию пиктографию, так и не дав ей стать чем-то большим, но и то, что в тех же Андах была обнаружена еще одна знаковая информационная система. Как раз ее наличие позволяет говорить о длительном процессе эволюции кипу, и ставить вопрос о его происхождении. В инкское же время эта система выступала в качестве дополнения к кипу. Это так называемая юпана (yupana). Дословно слово это можно перевести как «счет». В русской научной литературе она, похоже, не описывалась, так что представляется нелишним остановиться на ней подробнее.
Начнем опять с хроник. Акоста писал, что индейцы нередко пользовались вместо кипу (и с неменьшим успехом) камешками или маисовыми зернами, которые располагали в определенном порядке, а затем передвигали по известным им правилам. Таким образом они, например, в его время заучивали молитвы, производили счетные операции, причем очень точно. Правда, Акоста ограничился лишь кратким упоминанием, без детализации, понять же саму систему, очевидно, и не старался, а единственным хронистом, который изобразил это счетное устройство рядом с кипукамайоком был индейский автор конца XVI в. Гуаман Пома де Айяла. Он, вероятно, хотел показать, что на практике данный чиновник использовал в своей работе оба устройства – кипу и так называемую счетную доску, напоминающую шахматную, только с полями одного цвета. Двумя веками позднее о своеобразных «складах информации», разделенных на секции, где помещались камешки различных цветов и размеров, писал эквадорский автор Х. Веласко.
При раскопках в Эквадоре и на севере Перу были обнаружены своеобразные разделенные на клетки и отсеки «доски» из камня, дерева, глины, которые из-за башнеобразных возвышений на противолежащих углах или на одной из сторн считали даже моделями архитектурных сооружений. Но поскольку такие «башни» есть далеко не на всех досках, а деление на отсеки имеет много общего во всех известных случаях, то постепенно распространилось мнение об этих предметах именно как об устройствах для счета или некоей игры.
Аналогичные таким доскам изображения были обнаружены на керамике культуры мочика 1-й пол. I тыс. н.э. на севере перуанского побережья. Если идентификация этих предметов как именно досок для юпаны справедлива, то перед нами свидетельства достаточно большой древности самой системы. Но самое интересное в другом. На одном из сосудов представлены мифические существа, которые, сидя перед такими досками, производят некие манипуляции с узорными фасолинами, теми самыми, которые Р. Ларко Ойле считал несущими знаки письма. В данном контексте, однако, они больше подходят на роль фишек – игорных или счетных, каковыми, скорее всего, и являлись в действительности. Этим, вероятно, объяснялась и популярность изображений разноцветных фасолин у мочика. Ведь их росписи на сосудах тесно связаны с ритуалами и мифологией, в которых священные игры, гадания, а в ряде случаев и связанные с ними счетные операции, должно быть, играли немаловажную роль.
Счетная доска у инков, очевидно, представляла собой упрощенный в целях удобства вариант такой «игральной» доски. Судя по изображению Гуамана Помы, с нее убраны все «архитектурные излишества» и она более всего походит именно на уменьшенную шахматную доску (4Х5 квадратов одного цвета). Фишки использовались двух цветов.
К Радикати попытался восстановить схему производства вычислений на этих перуанских счетах и пришел к выводу, что юпана позволяла, путем определенных передвижений фишек на доске, производить все четыре арифметических действия, точно и быстро, даже при операциях с большими числами. Но он отметил также, что юпана очень похожа на счетное кипу: вертикальный ряд клеток – тот же шнур-подвеска, фишки – узлы, даже способ обозначения нуля – оставление пустой одной их клеток. Заключение, к которому пришел перуанский исследователь, таково: кипу возникло из юпаны, путем переноса на другой материал и усложнения схемы, но юпана сохранила свое значение удобного и быстродействующего счетного устройства, на котором производились вычисления. На кипу же фиксировался уже результат, подлежащий сохранению (для этих целей оно, безусловно, было удобнее), что избавляло от лишней работы с узлами.
Очень важно то обстоятельство, что юпана была не только счетами. Акоста писал, что в его время (конец XVI столетия) индейцы с помощью камешков или зерен маиса (а согласно Гуаману Поме, фишками могли быть и зерна киноа – перуансокй разновидности съедобной лебеды) не только «записывали» и заучивали, но при необходимости и «читали» молитвы и исповеди. Но те же исповеди читались и по кипу. Тем самым, юпана до определенного предела могла кипу заменить. Однако, последние по своему устройству были, как мы видели, много сложнее и, следовательно, обладали и несоизмеримо большими возможностями как хранилища информации. И в распоряжении кипукамайоков было немало средств еще увеличивать их емкость и облегчить фиксацию сведений. Так, например, появились «сокращения»: если подвеска не несла необходимой информации в виде узлов, при известных обстоятельствах ее можно было убрать – срезать. В результате появлялись неполные по составу группы подвесок, которые, как поначалу казалось, нарушали, например, то же правило сериации. В некоторых случаях удалялся не весь шнур, а только та часть его, которая опять-таки была «пустой». Такие «неполные» кипу известны по находкам. Это, кстати, могла быть еще одна из упоминавшихся причин того, что кипукамайоки разных районов не всегда понимали кипу друг друга: неясно, были ли эти правила сокращений кодифицированы или носили местный характер.
Все известное на сегодняшний день относительно потенциальных возможностей кипу, несмотря на гипотетичность многих положений, а также сравнение его с системами, так или иначе сходными с кипу (цзешэн, юпана), не позволяют считать, как представляется, инкское «узелковое письмо» только лишь счетным или мнемоническим средством. Для выполнения такой функции оно кажется излишне усложненным. К тому же, слишком уж упорно хронисты утверждали, что кипукамайоки «читали» по кипу словно по книге, выдавая по запросу информацию практически любого содержания. У нас нет оснований считать, что все они сговорились с целью приписать кипу те возможности, которыми оно не обладало. Поэтому их часто считают просто фантазерами. Они фантазировали, что на кипу можно «записать» и потом «прочесть» с него все, что угодно, фантазировали сообщая, что их собственные хроники составлены с учетом данных кипу, что на кипу перелагали песни, которые им доводилось слышать… Не слишком ли много фантазии?
В своем исследовании, посвященном проблемам дешифровки кипу, К.Радикати, тщательно рассмотрев все имевшиеся данные, пришел к выводу, что проблема кипу должна иметь достаточно простое решение именно потому, что она кажется чересчур сложной. Выше мы излагали гипотезу о том, как могли составляться и «читаться» исторические кипу. У этой гипотезы есть, правда, один существенный недостаток: она полностью игнорирует сериацию как принцип построения кипу. Конечно, данных о том, что сериацию использовали всегда в тех случаях, когда речь не шла о цифровых кипу, у нас нет, но ее наличие в ряде случаев – установленный факт, который вряд ли можно просто не учитывать. Что касается самого вопроса о возможной простоте кипу как системы – инки были людьми очень практичными, и вряд ли стали бы усложнять себе жизнь без надобности. Тем не менее в кипу и в юпане налицо огромная избыточность информационной емкости, и для этого должны быть веские причины. К. Радикати пришел на наш взгляд к важному выводу, который в других публикациях почему-то обошли молчанием. Он использовал свои познания в китайском языке, и, сравнив китайский цзешэн и раннюю иероглифику с кипу, заключил, что узлы, цвет, сериация и параллелизм в построении, дополнительные значки-символы и прочее – все это позволяет рассматривать сложные кипу как идеографию, действовавшую по тому же принципу, что и китайский метод составления фигур и комбинаций на основе гексаграмм. При этом, он счел логичным, что такие идеографические кипу не могут быть очень уж многоцветными и тогда число получаемых с их помощью комбинаций будет вполне сравнимо с количеством иероглифов, которые знает, скажем, прилично образованный китаец. Однако, далеко не все кипу идеографические. Многоцветные кипу, которые он признал магическими по назначению, должны иметь иной принцип кодировки, числовые тоже. В разных категориях кипу значение составляющих – того же параллелизма, например, будет различаться. Основой идеографии кипу К.Радикати счел сериацию, ибо только она могла позволить частично замещать такие кипу с помощью той же юпаны, как то следует из сообщения Акосты. Эта же гипотеза предлагает и объяснение наличия в кипу подвесок второго, третьего, а возможно – и четвертого порядка, кажущихся в данном случае излишними. К. Радикати исходил из того, что кечуа – агглютинативный язык, как, например, и венгерский, в нем множество грамматических частиц, которые для удобства лучше именовать суффиксами. Без их использования фразу построить невозможно. Китайский же язык в такой ситуации обходится корнями слов. Вот именно в роли необходимых грамматических указателей и было логичнее всего использовать как раз дополнительные подвески. Аналогий такой схеме построения известно достаточно: различные детерминативы и т.п. в иероглифике и даже в более поздних письменностях.
Несмотря на то, что изложенная гипотеза К. Радикати и другая, описанная ранее, посвященная проблеме построения исторических кипу, основаны на разных подходах (одна опирается на сериацию, другая – на принцип использования большого количества различных категорий, создаваемых порядком расположения, цветом шнуров и количеством и местоположением, а, возможно, и видом узлов), у них есть один общий момент: независимо от того, делается или нет соответствующее сравнение, кипу выглядит как устройство, работавшее по принципу, фактически аналогичному применявшемуся в иероглифике. Независимо от того, какая из двух гипотез окажется правильной (не исключено, что их надо рассматривать параллельно и применять в различных случаях, хотя, конечно, со временем новые материалы могут и вовсе изменить взгляд на кипу), и исходя из того, что на сегодня ни одна из них не опровергнута, мы все же получаем в целом вполне логичную картину, которую, пока очень приблизительно, можно представить себе так.
Формирование на территории древнего Перу раннеклассовых обществ и появление первых государственных образований потребовало решения весьма насущной проблемы хранения и передачи информации. Были причины этого хозяйственными или носили магический характер – этот вопрос мы не рассматриваем. Вполне вероятно, имело место и то, и другое, поскольку магия имела тесную связь с хозяйственной деятельностью. Для решения возникшей проблемы перуанцы, безусловно, должны были использовать свои навыки в пиктографии, простые счетные и мнемонические системы (например, что-нибудь наподобие широко известного вампума, а также веревки с узлами «на память», фишки и т.д.). У мочика в I тыс. н.э. уже можно предполагать наличие юпаны, употреблявшейся для счета, магических игр и фиксации нечисловой информации. Сохраняется и пиктография. Появляются первые кипу, когда и где – на это вопрос ответа мы еще не знаем, как и на другой – действительно ли кипу суть дериват юпаны или же независимое изобретение (последнее кажется более вероятным хотя бы потому, что наличие похожих, хотя и более простых устройств достаточно широко распространено, в частности, что примечательно, у скотоводов). Но определенно кипу уже известно было в государстве Уари (VII в.).
Поначалу имевшие вид простых цветных шнуров, даже без узлов (такие тоже найдены при раскопках), кипу постепенно усложняются. Происходит, возможно, и взаимовлияние пиктографии, юпаны и кипу друг на друга. Небольшим по размерам государствам тогдашнего Перу (существование в древности на его территории крупных «империй» все еще дискуссионно) этих систем было , очевидно, вполне достаточно.
В XIV-XV вв. на побережье существовало возникшее несколько ранее сильное государство Чимор. Оно было достаточно крупным – занимало территории прибрежных долин от современной границы с Эквадором до окрестностей позднейшей столицы Перу Лимы. Естественно, для этого государства информационный вопрос имел куда большее значение, что должно было стимулировать совершенствование имевшихся средств. Хронист М. де Моруа (правда, только он) даже писал, что именно в Чиморе инки заимствовали кипу. В этом вообще-то нет ничего невероятного. Могли и позаимствовать, и усовершенствовать нечто свое. Ведь завоевав Андскую область, создав огромное государство, инки нуждались в обладании куда большим объемом информации, чем кто-либо и когда-либо до них. И происходит качественный скачок. Инки не изобретают, на это нет времени, они совершенствуют. А получив кипу различных категорий сложности (от счетного до идеографического), при сохранении, в качестве дополнительных средств, юпаны и пиктографии, они решают проблему не только информации как таковой, но и доступа к ней. Сложнейшие кипу могли читать очень немногие, цифровые – любой, прошедший курс обучения. Подготовка кипукамайоков длилась годами, профессия была наследственной Обучать начинали с детства. И тут кипу тоже оказалось на редкость удобно: его премудрости можно было начинать постигать и до начала изучения официального языка чиновников – кечуа, поскольку кипу не было фонетической, алфавитной системой, как ирландский огам, например. А категории и понятия имели только правила выражения и язык, на котором думал и говорил в обычных условиях кипукамайок, значения не имел. Но вряд ли это обучение было в целом более сложным, чем то, которое требовалось для усвоения нескольких тысяч китайских иероглифов – это тоже занимало годы.
Испанское завоевание привело к быстрому исчезновению именно кипу высших категорий сложности: многое погибло в ходе военных действий или было намеренно уничтожено впоследствии, например, теми же монахами-проповедниками. Была фактически ликвидирована инкская знать, умевшая пользоваться такими кипу. К тому же сильную конкуренцию им составила принесенная испанцами письменность. И навыки составления и пользования «узелковым письмом» постепенно утрачиваются. Другое дело кипу цифровые. В очень упрощенных формах ими пользуются до сих пор андские скотоводы, известные на сегодня археологам кипу относятся именно к этому виду. Статистический характер многих из них очевиден. В отношении же магических кипу пока трудно сказать что-либо определенное. Здесь предстоит еще большая работа.
Итак, кипу как информационная система приняло на себя в Перу те функции, которые в других странах принадлежали письму, и смогло его в этом качестве заменить. А чем оно от него отличалось? В принципе – именно в принципе – ничем. Рассмотренные нами выше гипотезы, независимо от того, какая из них ближе к истине, показывают, что перуанцы шли, в целом, тем же путем, что и народы других континентов: от пиктографии через мнемонические системы к идеографиии и иероглифике. Функции кипу и письма в целом совпадали и рассматривать кипу потому и надлежит именно с этих позиций. Конечно, здесь уникально то, что можно назвать формой выражения при большой степени сложности. В Китае не стали совершенствовать цзешэн, у перешли к иероглифам, инки же поступили наоборот, что доказывает принципиальное равноправие обоих вариантов. Почему инки не изобрели что-нибудь вроде бумаги, как в Мексике и не перешли к письму – предположения можно строить сколько угодно. Вряд ли они бы этого не смогли. Но такой необходимости они не ощущали, это – факт. Пример ирландского огама хорошо показывает, насколько далеко могла зайти эволюция кипу в будущем. Но ведь огам считают письмом только потому, что знаки наносились на камень, а не продолжали наноситься в виде узлов на веревки, как, судя по всему, было ранее.
Другое дело, что, в отличие от иероглифов и того же огама, с учетом потерь в результате испанского вторжения, мы вряд ли можем надеяться на быстрое решение проблем, связанных с расшифровкой всех разновидностей кипу. Своего Розеттского камня, который бы все объяснил, в Перу пока не обнаружено, спросить, как и в случае с египетскими иероглифами – некого. И немаловажное препятствие – сама необычность системы кипу, и отсутствие единства в представлениях о ней. Например, изложенные выше гипотезы построены на разных подходах. И создается впечатление, что это мешает полностью воспринять и использовать все то полезное, что было сделано другими авторами.
Однако, быстрое накопление новых материалов и рост интереса к кипу, позволят, надо полагать, со временем изменить существующее положение. Удастся ли все же по настоящему дешифровать кипу? Об этом пока можно только гадать.
.