Стреляет где-то у виска;
Летят крепежные винты, что держат душеньку внутри,
Бьёт дрожью по нутру, – нет и нет, и нет!
Не может же она уехать завтра от меня!
Уедет.
Завтра..
Далеко…
Там, лежа в полудрёме на траве,
Ты вспомни, вспомни обо мне.
Увидишь, может, ты:
Сидит на берегу большой реки,
Потупившись и в забытьи;
Несчастен глубоко, до глубины души,
Не плачет чуть,
Тихонечко сидит.
«Так почему же я при встрече
Так глупо деланно молчал, –
Вслух прорвались предложенья, –
Ведь много-много накопилось,
А всё молчал, молчал, молчал!»
Я простудился, я больной, –
Так это объяснимо; но горло не болит.
Как образ женской чистоты
Я вынес нежный след весны.
Да! Той весны!
Когда ломилися кусты
От буйной зелени, и бешено цвели:
Акации, каштаны, бузина, сирень,
И только появлялися пионы.
(Её цветы!)
А знаешь, как болело?
А знаешь, как жутко?
А знаешь, как рвёт на корню?
Что ж, может, и знаешь.
«Но что ж ему надо?»
Скажу. А впрочем, и тут промолчу.
Мне нравится молчать об этом,
Как может быть кому-то говорить.
Какой была, такой и буду помнить.
Какая будет? Что скажу?
Родная мне её душа,
Вот только совесть… та в любой чужá.
Я не ручаюсь ни за что:
Какой была, такой и буду помнить!
[ дата неизвестна]