Притягательна сила украинских легенд. Одну я слышал, когда останавливался на базе «Зоростян», что у подножия горы Говерлы, этой гуцульской красавицы. Пока я сидел в полупустой «кав’ярне» и пил тёплый крепкий кофе, приготовленный по местному рецепту, на дворе два гуцула широкими лопатами закидывали в тележку сверкающий уголь. Возле них глухо стоял гусеничный бульдозер; обходя его, они завозили уголь в кирпичный сарай, отчего, видимо, тот и пыхтел клубами сизого дыма. Гуцулы были в рваных рабочих брюках, черных рубахах. Сложно их были отличить: что один, что другой от черноты походили на чертей из старых сказок. Как только кто шёл мимо, они оборачивались и говорили «Доброго здоровья!» и продолжали свою работу. Видно, час близился к обеду: онипобросали свои инструменты и направлись в кавьярню. Сели около меня за соседним столиком, да так, что их было отлично слышно.
Один говорил: «…Да, звон в колокольчиках».
Второй: «Знал я в детстве одного коваля из Яремчи, так тот имел толь в колокольцах. Мало того, говорил,что в колокольчиках спрятан смех девушек».
Первый: «так уж и девушек!» – и засмеялся.
Второй: «Когда и я был молодой, как ты, тоже смеялся, пока не встретил горянку с полонины. Смех её – что серебрянный колокольчик».
Первый, молодой: «А ну, поподробнее» – а сам смеется.
Второй, серьёзно, обыденно: «Было мне 25 лет, когда батя послал меня на подводе с вином в монастырь. Всё бы ничего, да было это в рождественнскую ночь, а Монастырь стоял в теснине гор, дороги снегом замело; поспеть же надо было до полуночи. Сам понимаешь, монахам вино нужно позарез для своих церковных нужд в такой святой для них день. Компаньоном в дороге мне был кузнец Василе. Он вёз в монастырь игумену новый церковный колокол, вот мы и условились ехать вместе. Грех было не взять кварту вина и на ездоков, на нас с Василе: и в дороге веселей и телу теплей. Так вот.
Ехали мы ехали, ни зги не видать, мороз щиплет – а тут на тебе! – обод отвалился, отвалился и пополам треснул. Что его делать? Мы с Василе с горя всю бутыль вылакали. Ветер завывает под тулуб. Времени прошло не знаю сколько. И слышу, с ветром доносится звон колокольчиков.
Толкаю в бок Василе: «Никак подвода!»
Василе даже усом не повёл: «Какие там подводы! Смех это. Девичий смех. Не бось Уляна бродит».
– Василе, в своём ли уме! Какая Уляна! Темень кругом.
– Говорю тебе, смех это. Обожди. Сейчас я её покличу.
Высиле спрыгнул с телеги, поставил рупором руки и звать:
– Уляна! У-ля-на!
И трёх раз не дохнул, перед нами из снежного буревея вышла со смехом – чистые колокольчики! – дивчина, в белой шубе заячьей, в белых сапожках, на губах – красная калина – до того яркие, спелые.
– Чего, Василе, звал? Опять беда стряслась?
– Не я тебя звал. Вот. – и на меня показал.
– Будто я твоего голоса не знаю; зачем меня дуришь?
– Ладно, твоя правда. Он тебя услышал, я – позвал. Телега наша застряла, совсем думали перемёрзнем. Страх одолел, думали. А тут ты. Думал, больше не встречу тебя, Улянка.
– А вы что, знакомы? – я недоумевал.
– Сватал он меня когда-то. – Ответила Уляна.
– Было дело. – Смутился Василе.
– Сватал да чёрту продал, на ремесло своё кузнечное выменял.
– Как это выменял? – ещё больше мои глаза раскрылись.
Уляна:
– На сочельник загадал Василе: пусть лучше буду кузнецом, мастером небывалым, чем невесту искать. А до того меня сватал. Как проснулся на Рождество, пошёл в кузню колокольцы выливать, как закончил, стал звон проверять. Зазвенели смехом, моим смехом. Перекрестился: «Бес попутал!» Перепроверил – ещё заливистей смеются. Побежал тогда Василе из кузни к моему дому. Вбежал в хату, родители плачут: «Уляна исчезла», – «Как исчезла?!» – «Сами не знаем!»
Долго Василе мучился, долго мыкался. Что ни колокольчик сделает, ударит по нему – моим смехом звонким льётся. Чуть не очумел. А меж тем по всей Галичине слыл уже мастером.
Вёз однажды он колокол в новую церковь, по дороге уснул и на повороте горном занесло телегу, колокол упал в пропасть к реке, разбился надвое, глянул в реку, а там я смеюсь, купаюсь. Три дня ходила его, пока не пришёл в себя. Очнулся в моей землянке, только меня увидел, к стене прижался.
Я ему и говорю: «Я это, я. Да не бойся так. Не боялся меня на ремесло променять, чего ж теперь боишься?»
«Откуда ты взялась?»
«Из твоего колокола, милый».
«Колокола?»
«Да, из него».
То ли слаб он был, то ли потрясло его это, одним словом – уснул. Я ему на ухо шепнула, – знала, что он меня слышал: «Будешь ты видеть меня в тяжёлую минуту своей жизни или когда колокол свой новый нечаянно разобьёшь: в любом случае, от неминуемой смерти спасу. А слышать меня будешь всегда – во всех своих колокольчиках. Ха-ха-ха. Только женихом и невестой нам не быть…»
Не раз я его спасала. Вот и теперь пришла.
Проснулись мы с Василе в монастыре. Игумен рассказывал:
– Привезли вас кони на телеге о трёх колёсах. Как дотащили, диву даёмся! Бочка и колокол на месте; вы – обмёрзшие, почти при смерти. За две ночи очнулись целы, вижу, целёхоньки.
Поднабрались сил, вернулись домой. Василе после того из кузни не выходил, всё работал. Когда война началась, подался Василе в леса, и не выходил, пока не окончилась. Больше я его не видел, но, говорят, ставил он в очередной раз свой колокол на сельской церкви, поскользнулся и насмерть разбился вместе с колоколом. Гул стоял, что плач.
С тех пор не свадьбах кони в колокольчиках несут смех и радость, а колокола звонят при больших несчастьях, не звонят, а жалобно стонут.
Верю, что то Уляна смеётся и стонет. Не веришь?…
[середина января 2005. Киев]
Загадочно;)