(из неоконченного)
Да, прошли годы, сменились настроения и лица, но флуера звучала всё так же.
Как долго прятались повстанцы в лесах-кодрах, никто уже и не вспомнит. Знала это одна красавица-луна Маричка. Жила она со старым дедом-мудрецом на краю хуторка. Дед был сив и бел, смеялся синей улыбкой, когда отпускал маричку с отарой овец на холм Молды. Маричка брала с собой флуеру и только Молда да повстанцы слышали волнистую песню.
Бедные были времена: господарь и бояре разгулялись, житья не было селянам и городским. Дед же с Маричкой худо-бедно справлялись, так как мало с кто их тревожил; пока Маричке не исполнилось 17 лет. Вытры-цыгане кружили вокруг, их задор сопутствовал красавице-луне. Какой птицей хотела она подняться к облакам на белых крыльях, чтобы обогнать ветры, землю, кодры, Прут и Днестр облететь, бедам и радостям человеческим в глаза помотреть? Какой птицей ей обернуться? Не знала она, не знала…
У ручья среброзвучного, наливного, кудрявого, молча маричка думы плела. Горем ли, счастьем ли в те края судьба винтокрылая гайдука-повстанца с собой принесла. Отряд его в кодрах дремучих скитался, и этим и тем ночами и днями питался. Послали гайдука ещё молодого разведать, кто хутором жил. Гайдук, парень вольный, тайком пробирался. К ручью среброзвучному его привело: флуера играла. Флуеру в руках молодица держала. Смерть по гайдуку от волос и до пят – так долго молчал, так долго следили и… о чем-то мечтал.
– Скажите…
Маричка вздохнула, огнём подлетела от страха и шума.
– Простите…
Маричка слегка улыбнулась – ей в очи смотрели темно-серые очи; в очах у обоих мелькали искорки, мелькали оттуда, мелькали туда; она тут повторно вздохнула:
– Ах, меня звут Маричка. А Вы… вы откуда?
– Меня… я… это… ну… – в галзах смоляных её гайдук увяз.
[декабрь 2004. Киев. неоконченное]